Сергий Радонежский. Личность и эпоха

Варфоломей был средним сыном Кирилла: помимо него в семье росли старший брат Стефан и младший Петр. Семи лет от роду (то есть в 1329 г.) мальчика отдали учиться грамоте, но она давалась ему крайне трудно, его наказывали, и паренек часто обращался в молитвах к Богу с просьбой помочь ему в учебе. Все это привело к развитию ранней религиозности подростка: когда ему не было еще и 12 лет, мать попрекала его за излишнее молитвенное рвение: «И двою на десять не имаши лет, грехи поминаеши. Кыа же имаши грехы?»^[71] Так проходило в пределах Ростовского княжества детство будущего святого.

Позднее произошли события, заставившие семью навсегда покинуть родные пределы. Его отец Кирилл, будучи когда-то богатым человеком, «напослед на старость обнища и оскуде». Виной разорения семьи, как пишет Епифаний, стали частые «хоженья» с князем в Орду, где необходимо было раздавать щедрые подарки хану и ордынским вельможам, нередкие приемы татарских послов, которых приходилось кормить вместе с их многочисленной свитой, а также тяжкие ордынские «дани и выходы». Ситуацию усугубляли неоднократно накатывавшиеся на Ростовскую землю «рати татарские» и, наконец, частые «глады хлебные».^[72]

Начало оскудения семьи ростовского боярина Епифаний Премудрый относит ко времени, «егда бысть великаа рать татарьская, глаголемаа Федорчюкова Туралыкова, егда по ней за год единъ наста насилование, сиречь княжение великое досталося князю великому Ивану Даниловичю, купно же и досталося княжение Ростовьское к Москве». Затем по велению великого князя в Ростов приехали московский воевода «именем Василий, прозвище Кочева, и с нимъ Мина». Жители Ростова претерпели от москвичей многочисленные издевательства и притеснения – многих ростовчан ограбили, изранили и изувечили. Описывая московские насилия, Епифаний упоминает и о том, что «епарха градскаго, старей-шаго болярина ростовьскаго, именем Аверкия, стремглавъ обесиша (повесили. – Авт.), и възложиша на руце свои, и оставиша поругана». И далее: «И бысть страх великъ на всех слышащих и видящих сия, не токмо в граде Ростове, но и въ всех пределех его». В этих условиях Кирилл, не дожидаясь худшего, счел за благо покинуть Ростовское княжество и перебраться в более безопасный Радонеж.^[73]

Когда произошло переселение семьи? Поскольку это событие стало переломным в жизни Сергия, его датировка явилась предметом особого внимания историков. Самым легким здесь оказалось определение времени «Федорчюковой» рати. После известного восстания 15 августа 1327 г. в Твери хан Узбек вызвал к себе злейшего противника тверских князей Ивана Калиту и приказал ему наказать тверичей. Из Орды московский князь возвратился с татарским войском и направился на Тверь, «а с нимъ 5 темни-ковъ, великихъ князеи, Федорчукъ, Туралыкъ, Сюга, и прочии». Чуть позже к ним присоединился князь Александр Васильевич Суздальский. Разгром Твери происходил зимой 1327/28 г.^[74]

Исходя из прямого указания Епифания, что «за год един» после «Федорчюковой рати» настало «насилование», ряд историков полагают, что Василий Кочева и Мина явились в Ростов зимой 1328/29 г., а семья Кирилла переселилась в Радонеж в конце 1328 или начале 1329 г. Однако эта датировка вызывает определенные сомнения. Именно в 1328 г. ростовский князь Константин Васильевич женился на дочери Ивана Калиты. Какой смысл было московскому князю грабить владения собственного зятя? Понятно, что экспедицию Василия Кочевы и Мины и связанное с ней переселение семьи Кирилла следует отнести к другому времени.^[75]

На первый взгляд с 1328 г. хорошо согласуются и другие данные Епифания. Агиограф, сообщая о том, что через год после набега указанной татарской рати в Ростове наступило «насилование», сам же поясняет, что он имеет в виду: «сиречь княжение великое досталося князю великому Ивану Даниловичю». Известно, что за подавление тверского восстания Иван Калита получил от хана Узбека великокняжеский титул и что это произошло в 1328 г.

Вместе с тем, рассказывая об этих событиях, Епифаний попутно замечает: «купно же и досталося княжение Ростовьское к Москве». Каким же образом Ростов стал владением московских князей? В свое время в другой работе нами было показано, что первые московские владения в Ростове появились еще в конце XIII в. Это стало следствием брака старшего брата Калиты князя Юрия Даниловича, женившегося в 1297 г. на дочери ростовского князя Константина Борисовича. Вместе с рукой невесты Юрий в качестве приданого получил и земли в Ростовском княжестве. От этого брака у московского князя родилась дочь Софья, вышедшая в 1320 г. замуж за тверского князя Константина Михайловича. Наделяя ее приданым, Юрий предпочел не трогать своих родовых владений, поскольку их отчуждение требовало целого ряда формальностей, связанных с правом родового выкупа, а отдал своему зятю полученные им когда-то лично владения в Ростове.

Однако этот брак оказался неудачным: супруги разошлись, а Софья постриглась в монахини. По тогдашним правилам, владения, отданные ранее Юрием за своей дочерью, должны были возвратиться в род московских князей. Однако на этом «круговорот» данных владений не закончился. В 1328 г. ростовский князь Константин Васильевич (внук вышеупомянутого ростовского князя Константина Борисовича) женился на дочери Калиты и тем самым стал владельцем тех земель, которые его дед когда-то отдал Юрию Московскому. Но при этом московский князь, отдавая их своему ростовскому зятю, постарался сохранить реальный контроль за ними,^[76] и зять фактически находился на положении «слуги» у московских великих князей.^[77]

Следует также отметить, что из текста Епифания отнюдь не вытекает то, что экспедиция Василия Кочевы и Мины в Ростов состоялась в 1328 г. К тому же московский князь вряд ли имел возможность направить в этом году своих бояр в Ростов. Дело в том, что после восстания в Твери тверской князь Александр Михайлович вынужден был бежать из родного города – сначала в Новгород, но получил там отказ и нашел приют в Пскове: «и псковичи прияша его честно, и крест ему целоваша, и посадиша его на княжение».^[78] Тем не менее и там его достал гнев хана Узбека. По распоряжению хана Иван Калита направил послов в Псков, требуя от Александра явки с повинной в Орду. Последний отказался, и тогда Калита 26 марта 1329 г. прибыл в Новгород, откуда начал военный поход на Псков. Псковичи хотели было обороняться, но в дело вмешался митрополит Феогност, приказавший запретить во Пскове богослужение во всех храмах и отлучить от Церкви тверского князя и всех его сторонников. Александру Михайловичу не оставалось ничего иного, как покинуть Псков и отправиться в изгнание в Литву. Новгородский летописец сообщает, что «уведавше плесковицы, выпроводиша от себе князя Александра, а ко князю Ивану и к новгородцам прислаша послы с поклоном в Опоку, и доконцаша мир». Псковские летописи дают некоторые подробности: «Боголюбивыи же князь Иван услыша от псковских послов оже Александр изо Пскова выехал, и кончаша мир вечный с псковичи по старине, по отчине и по дедине; и благослови митрополит Феогнист и владыка Моисеи Селогу посадника и всь Псков».^[79] Понятно, что в условиях военного противостояния Иван Калита вряд ли имел возможность распылять свои силы и фактически воевать на два фронта, отправляя своих воевод в Ростов. Таким образом, 1328 год, как время переселения семьи боярина Кирилла, отпадает.

Историки выяснили, что до 1331 г. в Ростове совместно княжили два брата, Федор и Константин, и, следовательно, город должен был иметь двух наместников, представлявших интересы князей. Между тем Епифаний пишет лишь об одном ростовском «епархе» Аверкии, что могло быть лишь после смерти князя Федора Васильевича – в 1331 г. или позже. Исследователи попытались уточнить и то, что мог иметь в виду Епифаний, когда говорил, что «княжение великое досталося князю великому Ивану Даниловичю». Известно, что, опасаясь усиления власти русских князей, хан Узбек в 1328 г. разделил Владимирское великое княжение и дал великокняжеский титул не только Ивану Калите, но и другому князю, участвовавшему в подавлении тверского восстания, – Александру Суздальскому. Лишь после смерти последнего в 1332 г. под управление московского князя перешла и вторая часть великого княжения. Очевидно, именно эти события и нашли отражение на страницах «Жития». Что же касается самого Ростова, то экспедиция московских воевод, по мнению историков, была вызвана тем, что после смерти Федора правителем Ростова стал Константин. Поскольку Аверкий, очевидно, был наместником последнего, этими действиями ростовский князь пытался закрепить владения брата за собой. Этому воспротивился Калита, который, на взгляд ряда историков, как великий князь Владимирский, имел право на выморочные земли. Эта совокупность аргументов послужила базой для предположения, что переезд семьи боярина Кирилла состоялся в 1332 г. При этом исследователи обратили внимание на то, что, по Епифанию, одной из причин ухода Кирилла в Радонеж стали «глады хлебные». Оказалось, что за все время княжения Ивана Калиты летописи лишь единственный раз упоминают о голоде – и тоже в 1332 г.^[80] Отсюда было сделано предположение, что сын Кирилла покинул Ростов в сравнительно юном возрасте – всего лишь десяти лет от роду.^[81]

Но и эта датировка переезда семьи Кирилла в Радонеж оказалась под сомнением. Решающий довод против нее был выдвинут Б. М. Клоссом и состоит в том, что согласно тексту «Жития» укоры матери 12-летнему сыну в излишней набожности относятся еще к ростовскому периоду жизни семьи. Зная, что Сергий Радонежский родился в 1322 г., нетрудно подсчитать, что речь идет о 1334 г., следовательно, ранее этой даты семейство Кирилла не покидало пределов Ростовского княжества.^[82]

Следует отметить, что под вопросом оказывается и привязка переселения к голодному 1332 г., ибо в «Житии» недвусмысленно говорится о «частых гладах хлебных». Вызывает также сомнение, что Кирилл, спасаясь от московского «насильства» со стороны Ивана Калиты, решает добровольно вместе с семьей переселиться во владения именно этого, а не какого-либо другого князя, что выглядело бы более естественным.

Окончательно выяснить точную дату переезда семьи позволяет все то же «Житие» Сергия. Епифаний сообщает, что Кирилл переселился на новое место не один: «с ним и инии мнози преселишася от Ростова… в Радонежь, ю же даде князь великы сынове своему мезиному князю Андрею. А наместника постави въ ней Терентиа Ртища, и лготу лю-дем многу дарова и ослабу обещася тако же велику дати».^[83]

Историки достаточно давно обратили внимание на одно противоречие, связанное с этим фрагментом «Жития». Согласно ему, в момент переселения семейства Кирилла Радонеж принадлежал младшему сыну Ивана Калиты князю Андрею. Однако до нас дошла, причем в подлиннике, вторая духовная грамота Ивана Калиты, составленная в 1339 г. Из нее явствует, что московский князь разделил все владения между наследниками, в числе которых видим и Андрея, но при этом Радонеж пришелся на долю второй жены Калиты Ульяны «с меншими детми».^[84] Ульяна пережила своего мужа приблизительно на 30 лет. При этом она пережила и своего младшего пасынка (Андрей скончался в 1353 г.). После смерти княгини ее владения были поделены уже между внуками Калиты – великим князем Дмитрием (будущим Донским) и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским, причем Радонеж в последующих княжеских грамотах значится за князем Владимиром. По расчету исследователей, это произошло около 1374 г. Поэтому был сделан вывод, что Радонеж никогда не принадлежал князю Андрею, а следовательно, агиограф допустил здесь ошибку.^[85]

Если предположить, что Радонеж достался серпуховским князьям лишь начиная с Владимира Андреевича, о чем вроде бы свидетельствуют княжеские духовные и договорные грамоты, то оказывается, что «Житие», составленное Епифанием, является источником крайне ненадежным, содержащим ошибки и неточности. Однако зачем Епифанию Премудрому понадобилось выдумывать такие подробности, что наместником князя Андрея в Радонеже являлся некий Терентий Ртище? К тому же агиограф указывает, что Кирилл переселился в Радонеж не один, и сообщает при этом имена других ростовчан, последовавших за ним. С некоторыми из них он явно встречался и беседовал,^[86] и все они единогласно утверждали, что Радонеж во время переселения семейства Кирилла принадлежал не Ульяне, а младшему сыну Калиты.

Все это возможно объяснить, если вспомнить, что Иван Калита выделял Радонеж и другие владения не единолично своей второй жене Ульяне, а «с меншими детми». В своем завещании московский князь пояснял, что речь идет о двух его дочерях от второго брака – Марии и Феодосии.^[87] Личность последней хорошо известна. Впоследствии она вышла замуж за князя Федора Романовича Белозерского и была жива еще в конце XIV в.^[88] Что же касается другой дочери Калиты – Марии, то кроме ее упоминания в завещании сведений о ней более не встречается. Очевидно, она умерла в достаточно раннем возрасте.

У нас имеется возможность хотя бы приблизительно установить дату ее кончины. В завещании Ивана Красного 1358 г. читаем: «А что волости за княгинью за Оульяною, ис тых волостии по ее животе дети мои дадут дчери ее Сурожик, село Лучиньское».^[89] Из того, что здесь речь идет только об одной дочери Ульяны, становится понятным, что ею являлась Феодосия, а Марии к этому времени уже не было в живых. Обратившись еще к одному источнику – завещанию 1353 г. старшего сына Калиты великого князя Семена Гордого, видим, что, перечисляя свои владения, он упоминает среди прочих и село Деигуниньское (ныне Дегунино, микрорайон на севере Москвы). Для нас интересно то, что согласно завещанию Калиты оно выделялось Ульяне.^[90] Но каким образом это село еще при жизни княгини оказалось в руках ее пасынка? По тогдашнему обычаю, выморочное имущество, приходившееся на долю умершей дочери Калиты, должно было быть выделено из всего комплекса владений Ульяны и поделено между другими наследниками московского князя. Тот факт, что одно из сел, ранее принадлежавших Ульяне, упоминается в завещании Семена Гордого, также свидетельствует о ранней кончине Марии.

Поскольку детей у нее не было, приходившаяся на ее долю часть наследства Ивана Калиты должна была быть распределена между ее сводными братьями. Поэтому в завещании ее старшего брата великого князя Семена Гордого находим упоминание села Деигуниньского, которое, по духовной грамоте его отца, значилось за Ульяной и ее дочерями. Очевидно, таким же образом другому сыну Калиты достался Радонеж. Вполне оправданно предположение, что раздел доли Марии был оформлен специальным соглашением между князьями. Сохранился договор Семена Гордого с братьями, специальная статья которого делила между сыновьями Калиты шесть сел, которые, вероятно, и представляли собой долю Марии.^[91] Но этот документ дошел до наших дней в очень плохом состоянии, с множеством пропусков и лакун. Поэтому возможно полагать, что в несохранившейся части договора говорилось не только о разделе сел части удела Ульяны, приходившейся на долю Марии, но и волостей. Если это так, то Епифаний не ошибался, когда говорил, что ростовский боярин переселился с родичами именно во владения младшего сына Калиты Андрея.

Но таким образом оказывается, что Сергий появился в Радонеже не в ранней юности, как полагали историки, а уже достаточно взрослым и сформировавшимся человеком, во всяком случае, после того, как 31 марта 1340 г. скончался великий князь Иван Данилович Калита, и даже позже, когда согласно заключенному между братьями договору Радонеж достался младшему из них – князю Андрею.

Чтобы определить точную дату переезда семьи ростовского боярина Кирилла в Радонеж, обратимся к анализу событий, происшедших на Руси после смерти московского князя. Поскольку получение великокняжеского стола требовало утверждения со стороны хана, 2 мая 1340 г. старший сын Калиты вместе с братьями отправился в Орду. Но задача оказалась не из легких. Одновременно с московскими князьями в Орде оказались Василий Ярославский, Константин Тверской, Константин Суздальский и «прочии князи русстии»,^[92] и Семену Гордому, очевидно, пришлось оспаривать свое право на великое княжение в борьбе с другими претендентами. Об этом говорит его растянувшееся на несколько месяцев пребывание в Орде. На Русь он возвратился только осенью и 1 октября 1340 г. был торжественно посажен во Владимире на «великомъ княжении всея Руси».^[93]

Судя по тогдашней практике, получение ханского ярлыка на великое княжение потребовало от Семена огромных денежных затрат. В Орде он, несомненно, влез в долги и сразу после вокняжения на владимирском столе вынужден был их возвращать, при этом явно не выбирая методов и средств. Согласно летописи, одним из первых пострадал Торжок: «Тоя же осени князь велики Семенъ Ивановичь посла въ Торжекъ бояръ дани брати, и начаша силно деяти». Поскольку Торжок находился в совместной юрисдикции Новгорода и Москвы, новоторжцы послали «с поклономъ в Новъгород», откуда в Москву прибыло посольство со словами: «еще, господине, на столе в Новегороде еси не селъ, а уже бояре твои силно деють».^[94]

Можно предположить, что одновременно с Торжком подобные экспедиции для выколачивания денег были посланы и в другие города, подвластные Москве, в том числе и в Ростов, куда направились Василий Кочева и Мина, которые «възложиста велику нужу на градъ да и на вся живущаа в нем». Именно эта экспедиция москвичей поздней осенью 1340 г. и связанные с ней различные поборы в итоге заставили семью ростовского боярина искать новых мест для привычной спокойной жизни. Выбор их пал на Радонеж, оказавшийся в руках Андрея.

Для историков главным моментом для определения времени переезда семьи Кирилла из Ростова в Радонеж стала фраза из «Жития» Сергия: «Егда изиде по великого князя велению и послан бысть от Москвы на Ростовъ акы некый воевода единъ от велможъ, именем Василий, прозвище Кочева, и с нимъ Мина».^[95] Исследователи полагали, что здесь не названным по имени великим князем являлся Иван Ка-лита, а следовательно, указанные события происходили в 1330-е гг. На первый взгляд этот вывод подтверждается другим указанием Епифания, что Радонеж «даде князь великы сынови своему мезиному князю Андрею». Поскольку последний действительно являлся младшим сыном Ивана Калиты, речь, казалось бы, здесь идет об отце князя Андрея Ивановича. Но Епифаний Премудрый, говоря об обстоятельствах переезда семьи ростовского боярина, нигде не называет имени великого князя, а чуть позже пишет, что данные события, по его мнению, происходили в начале княжения Семена Гордого. Данное противоречие легко разрешается, если вспомнить, что в Средневековье термины «отец» и «сын» нередко употреблялись в другом значении. В частности, из текста договора сыновей Калиты выясняется, что младшие братья Семена Гордого согласно тогдашним формам этикета обязывались «чтить» его «въ отцево место».^[96] Тем самым становится понятно, что под не названным по имени великим князем агиограф подразумевает не Ивана Калиту, а его старшего сына Семена Гордого. Отсюда следует наш главный вывод: показание Епифания Премудрого о том, что Радонеж в момент переселения семьи Кирилла принадлежал князю Андрею, оказывается верным, а сами эти события происходили уже после смерти Ивана Калиты.

Точен Епифаний и в том, что переселение Кирилла было связано и с «чястыми глады хлебными».^[97] Если обратиться к хронике природных явлений, то помимо отмеченного В. А. Кучкиным голода 1332 г., якобы единственного за все время княжения Ивана Калиты, в летописях находим и другие случаи.^[98]

Можно ли более точно установить дату переселения семьи Кирилла из Ростова в Радонеж? Поскольку Радонеж стал владением Андрея после подписания соглашения между братьями, необходимо знать время его составления.

В дореволюционной историографии договор между братьями обычно датировался 1340 или 1341 г., в зависимости от того, к какому из этих годов историки относили смерть Ивана Калиты (он скончался 31 марта 1340 г., но из-за сбивчивости хронологии некоторые летописи относят это событие к 1340 г., тогда как другие – к 1341 г.). Подобная датировка грамоты основывалась на фразе из соглашения о том, что князья «целовали есмы межи собе крестъ оу отня гроба».^[99]

Во второй половине XX в. в литературе появились иные датировки этого источника. В частности, Л. В. Черепнин считал, что выражение «оу отня гроба» является не прямым указанием на то, что братья приносили клятву непосредственно у могилы отца, а просто символической фразой, которой выказывалось «уважение к памяти покойного московского князя Ивана Даниловича Калиты». Это представляется тем более обоснованным, поскольку известно, что Семена Гордого не было на похоронах отца – в этот момент он находился в Нижнем Новгороде. При этом Л. В. Черепнин полагал, что соглашение было заключено в конце княжения Семена – в 1350–1351 гг. Примерно к этим же выводам пришел и А. А. Зимин, предложивший датировать докончание концом 1340-х гг. (до зимы 1350/51 г.).^[100] Последним по этому вопросу высказался В. А. Кучкин. Он обратил внимание на то, что, несмотря на дефектность текста, в договоре сохранилась статья, согласно которой Семен в случае смерти младших братьев должен был позаботиться об их женах и детях, не лишать их земельных владений и не посягать на служивших им бояр: «…(ко)го из нас Богъ отъведет, печаловати(ся княгинею его и) детми, как при ж(ивоте, так и по жив)оте, а не (обидети тобе, ни) имати ничего ото княгини и отъ детии, чимъ ны (кого благословилъ отецъ нашъ по ро)зделу. (А по животе кто из бо)яръ и слугъ иметь служити у наших княгинь (и у детии… нелюбья не) держати, (ни посягати) без исправы, но блюсти, как и своих» (в скобках помещен текст, восстанавливаемый по трафаретным фразам).^[101] Поскольку здесь говорится о княжеских детях, этот пункт мог появиться, по мнению исследователя, только после того, как женился младший из братьев Андрей (это произошло летом 1345 г.) и у него появилось потомство, то есть не ранее весны 1346 г. Да и у самого великого князя вплоть до конца 1347 г. не было наследника. Его старший сын Василий родился 12 апреля 1337 г. и умер в 1338 г., еще в княжение Ивана Калиты. Следующий сын, Константин, родился в 1341 г. и прожил только один день. От второго брака детей у Семена не было. Лишь после женитьбы на тверской княжне у него 15 декабря 1347 г. появился долгожданный ребенок, названный в честь деда Даниилом.^[102] Тем самым, на взгляд В. А. Кучкина, договор не мог быть составлен ранее последней даты.

Особое внимание в грамоте уделялось «коромоле» Алексея Петровича Хвоста. В чем она заключалась, из текста неясно, однако в ней имеется пункт, что братья не должны принимать боярина в службу. Также выясняется, что имущество опального боярина было конфисковано великим князем и часть его получил средний брат Иван. Младшему же Андрею из имущества Алексея Хвоста ничего не досталось.^[103] Между тем из летописи известно, что весной 1347 г. Алексей Хвост ездил в числе сватов в Тверь за невестой для великого князя.^[104] Поручение это было достаточно важным, и, на взгляд историка, его невозможно было доверить опальному боярину. Тем самым «коромола» Алексея Петровича по отношению к великому князю относится к более позднему времени, после 1347 г. В этом В. А. Кучкина убедило упоминание в завещании Семена Гордого села Хвостовского на Клязьме, очевидно ранее конфискованного у Алексея Хвоста.^[105] Отсюда, по мнению исследователя, вытекает, что великий князь продолжал гневаться на него до конца своей жизни и только после того, как на великокняжеском столе Семена Гордого сменил Иван Красный, опала с боярина была снята и он получил должность московского тысяцкого.

В. А. Кучкин полагает, что договор Семена Гордого с братьями был составлен весной—летом 1348 г., основываясь на том, что под 1348 г. летописи сообщают о приходе из Орды великого князя Семена и добавляют: «а съ нимъ братъ его князь Андреи». В этом известии отсутствует имя среднего из братьев – Ивана, который, по мысли историка, поддерживал крамольного боярина (не случайно тот именно при нем стал московским тысяцким). Но конфликт между братьями, вызванный, на взгляд В. А. Кучкина, противодействием митрополита Феогноста беззаконному, с его точки зрения, третьему браку Семена, был вскоре исчерпан, и в том же году, как свидетельствует летопись, «князь великии Семенъ, погадавъ съ своею бра-тиею съ княземъ Иваномъ и Андреемъ и съ бояры», отправил послов в Орду. Тем самым между ними были восстановлены мир и согласие.^[106]

Поскольку данная датировка договора Семена Гордого с братьями вступает в противоречие с известными нам по «Житию» Сергия фактами его биографии, следует более тщательно посмотреть на те аргументы, которыми оперирует В. А. Кучкин, относя это соглашение к 1348 г.

Первый из доводов историка, что соглашение могло быть составлено не ранее весны 1346 г., когда у младшего из братьев могли появиться дети, не может быть принят. Данную статью договора следует рассматривать не как признание реальности, а всего лишь как констатацию возможных взаимных обязательств в случае появления детей.

Весьма спорным выглядит предположение о конфликте между братьями в 1348 г. Летописные свидетельства за 1347–1353 гг., как признает сам В. А. Кучкин, показывают, что братья действовали сообща. Что касается князя Ивана, то большую часть 1347 г. и все начало следующего, 1348 г. он, по распоряжению старшего брата, находился в Новгороде^[107] и поэтому не мог сопровождать его в Орду.

Вызывает сомнение и тесная связь Алексея Петровича Хвоста в середине 1340-х гг. со средним из братьев – князем Иваном. Тот факт, что имущество опального боярина было распределено между Семеном Гордым и Иваном, причем на долю Андрея не досталось ничего, со всей очевидностью свидетельствует о тесных связях Алексея Петровича как раз с последним. Сближение Алексея Хвоста с князем Иваном Красным, о чем говорит В. А. Кучкин, состоялось много позже – в середине 1350-х гг., когда удельный звенигородский князь Иван после смерти своего старшего брата волей случая оказался на великокняжеском столе. Московское боярство встретило его настороженно, и он, не чувствуя поддержки с этой стороны, вынужден был опираться на всякого, кто мог предложить ему хоть какое-то содействие.

Таким образом, доводы В. А. Кучкина в пользу того, что договор между братьями был заключен в 1348 г., не могут быть приняты. Следовательно, снова встает вопрос о времени его появления. Попробуем определить возможные хронологические рамки составления данного документа.

Поскольку в тексте соглашения Семен Гордый упоминается как «князь великии… всеа Руси», грамота могла быть составлена только после того, как он занял великокняжеский стол 1 октября 1340 г.^[108]

Другим датирующим признаком договора, как справедливо признавали предшествующие исследователи, является упоминание опалы Алексея Петровича Хвоста, который «вшелъ в коромолу к великому князю».^[109] Выше мы уже отмечали, что грамота, согласно которой конфискованное имущество боярина было поделено между старшими братьями, тогда как на долю младшего Андрея не пришлось ничего, дает логичное основание для вывода о тесных связях Хвоста именно с последним, в пользу которого он действовал.

Ранее говорилось о том, что из текста соглашения неясно, в чем заключалась «вина» боярина. Тем не менее у нас имеются определенные предположения. Как известно, младший сын Калиты родился 4 июля 1327 г.^[110] и на момент смерти отца ему не исполнилось еще 13 лет. Понятно, что до своего совершеннолетия серпуховской князь представлял собой номинальную фигуру и находился под полным влиянием старшего брата. Вполне вероятно, что осенью 1340 г., когда Семен Гордый вернулся на Русь и стал лихорадочно собирать деньги, экспедиция, аналогичная тем, что были посланы в Торжок и Ростов, направилась и в Серпуховской удел. Здесь насилия и поборы москвичей также не могли не встретить сопротивления, знаменем которого, очевидно, и стал Алексей Петрович Хвост – именно об этом свидетельствует фраза докончания: «А что Олексе Петрович вшелъ в коромолу к великому князю».^[111] Логично предположить, что действия боярина в пользу князя Андрея должны были вызвать определенное охлаждение между младшим и старшим братом. Обратившись к летописям, увидим, что на протяжении всего княжения Семена Гордого его младший брат не выходил из-под его власти – они вместе ездят в Орду, участвуют в делах государственного управления, даже одновременно женятся летом 1345 г.^[112] Подобная идиллия была нарушена всего один раз – зимой 1340/41 г.

После описания вышеупомянутых событий в Торжке осенью 1340 г. летописец продолжает: «Тое же зимы бысть великъ съезд на Москве всемъ княземь русскымъ, и поиде ратью к Торжьку князь великии Семенъ, а с немъ братъ его князь Иванъ Ивановичь, князь Костянтинъ Суждальскыи, князь Костянтинъ Ростовскыи, князь Василеи Ярославскыи, и вси князи с ними, и пресвященныи Феогностъ, ми-трополитъ всеа Руси, с ними же».^[113] Весьма знаменательным представляется то, что в перечне князей, пошедших вместе с Семеном, отсутствует имя князя Андрея.

Тем самым подтверждается мнение А. Е. Преснякова, считавшего, что составление договора между Калитовичами произошло «в ту же пору», что и съезд русских князей в Москве.^[114] Что же касается дальнейшей судьбы крамольного боярина, то, как показывает летописное известие 1347 г., через несколько лет Алексею Петровичу удалось вернуть доверие великого князя и в дальнейшем он участвовал в организации его брака с тверской княжной.^[115]

Определив время заключения договора сыновей Ивана Калиты – начало 1341 г., мы можем более уверенно говорить о том, что к этому же году следует относить и переселение семьи ростовского боярина Кирилла в Радонеж. Передатировка переезда во многом рассеивает недоумение исследователей. Относя переселение ко временам Ивана Калиты, историки неизменно задавались вопросом: почему семейство ростовского боярина поселилось во владениях князя, столь жестоко расправившегося с жителями Ростова? Говорили даже чуть ли не о насильственной депортации. Ныне же становится понятно, что Кирилл переселился на земли удельного князя Андрея.

Итак, семья ростовского боярина оказалась во владениях младшего из сыновей Калиты. Но почему Кирилл выбрал именно Радонеж? Кто подсказал ему эту мысль? Из «Жития» Сергия выясняется, что этим человеком был Протасий, родоначальник московских бояр Вельяминовых, занимавших в XIV в. на протяжении нескольких поколений важнейшую должность великокняжеского тысяцкого. Именно благодаря его помощи ростовские переселенцы оказались в Радонеже.^[116]