Дети капитана Гранта. Иллюстрированное издание с комментариями

16 Эрцгерцог Иоганн Сальватор (1852–1890, или намного позже) потомок одной из ветвей Габсбургской династии, был младшим сыном великого герцога Леопольда II Тосканского и Марии-Антонии, принцессы Обеих Сицилий.

Судя по всему, судьба этого человека сама по себе – приговор аристократии, пытавшейся в XIX и начале XX века жить так, словно XVII века не закончился, Средневековье продолжается. Родители могли бредить чем угодно, но родился Иоганн Сальватор итальянцем.

Музыкально одаренный, он еще юношей написал либретто к опере «Ассасины» и вальс. Позволить сыну стать композитором?! Нет, как можно!!! Потомок Габсбургов должен блистать в свете, занимать важные должности, играть роль в политике. Настоящее имя композитора умалчивалось, Иоганн Штраус представил публике вальс, как сочинение «Иоганна Траунварта».

В 1878 году Иоганн Сальватор участвовал в Боснийском походе, в 1879 сделался дивизионным командиром. Вот это дело! Нечто достойное для Габсбурга. Только вот славян Иоганн уважал и говорил с ними так, что болгары решили избрать его своим царем. Отношение к солдатам в Австро-Венгерской армии он выразил в брошюре «Дрессировка или воспитание», вышедшее четырьмя изданиями в 1879–1884 годах. Ах! Такой неприличный…

Лишенный командования дивизией, Иоганн вышел в отставку. Он не стал шаркать по паркету при дворе и пытаться наладить отношения с императором Францем-Иосифом. Он изучил мореходное дело, выдержал экзамен на шкипера дальнего плавания и начал вести себя еще более независимо.

Иоганн Сальватор был другом и единомышленником кронпринца Рудольфа: оба молодых Габсбурга весьма критически относились к Австрийскому государственному строю… Рудольф был единственным сыном австрийского императора Франца-Иосифа и его царственной супруги Елизаветы. Наследник трона Австро-Венгерской империи, Рудольф полагал необходимым реформировать Империю, создав примерно то, что сейчас назвали бы Содружеством.

До сих пор доподлинно неизвестно, что произошло в охотничьем домике Майерлинг, в 25 км к юго-западу от Вены, в Венском лесу. Известно, что утром 30 января 1889 года были обнаружены трупы 30-летнего эрцгерцога и его 17-летней любовницы, баронессы Марии Вечера. Официально причиной смерти кронпринца объявлялась его «болезненная неуравновешенность». Есть версии безумия принца, его тяжелейшей депрессии; есть версия опасных садомазохистских игр; есть версия убийства, а о том, кто убивал – тоже существует несколько версий. О «трагедии в Майерлинге» написаны целые библиотеки, снято не менее 15 фильмов.

Главное – и после этого Австро-Венгерская империя никак не изменилась. Хромая, она добрела до своего естественного и кровавого развала в 1918 году. А Иоганн Сальватор в октябре 1889 года отказался от титула, родовых прав и эрцгерцогского удела, принял фамилию Орт по одному из замков его матери. 26 марта 1890 года он вместе с женой, оперной певицей Милли Штубель, на парусном судне «Санта-Маргерита» отплыл из Гамбурга в Южную Америку.

Официальная версия гласит, что судно утонуло при крушении у берегов Огненной Земли в 1890 году. Но вместе с тем только в 1911 году Сальватор и его жена были официально объявлены погибшими.

Дата 1890 год как время гибели Орта заведомо не соответствует действительности – по крайней мере до Первой мировой войны на острове Огненная Земля жил человек, фотографически похожий на Иоганна Сальватора. На русском языке о нем нет серьезных исследований. Но есть хорошая книга французского моряка Жана Делаборда-младшего и австралийского историка Хельмута Лоофса-Виссова. Позволю себе ее обширно процитировать: «Тогда, в 1890 году, Пунта-Аренас, столица и единственный порт самой южной чилийской провинции с населением около 3000 человек, был лишь скоплением бараков с несколькими протянувшимися в различных направлениях ветхими заборами, пытавшимися обозначить границы подобия улиц. Из жителей только немногие могли дать о себе точные сведения и представить доказательства определенной национальности и честной профессии. Каждый жил своей жизнью, как хотел и как мог.

К этим золотоискателям, случайным пастухам и беглым морякам прибавился еще один – Иоганн Орт; но это был авантюрист, у которого в жизни осталось только две цели: одна – это полный разрыв с прошлым, забвение своего титула и ранга императорского и королевского высочества, интриг и драм венского двора, и другая – исследование крайнего юга, суровая красота которого сразу захватила его. Все же трудно себе представить больший контраст между прежним образом жизни и средой эрцгерцога и выбранным им существованием на исхлестанном штормами побережье Огненной Земли. Здесь, у пролива Бигль, по которому проплывал в свое время Дарвин, и поселился Иоганн Орт… Позднее он отправляется на северо-запад и в течение ряда лет под непрерывными ливнями блуждает по лабиринту Патагонско-Огнеземельского архипелага, посещает самые отдаленные, безлюдные островки, где только на некоторых живут одинокие рыбаки-индейцы. Он проникает в самые глубокие, врезающиеся в Анды фиорды и наконец достигает самих Анд и восхищается их блеском.

У подножия гранитных обледенелых башен Фицроя, которые отражаются в громадных озерах Анд Патагонии, строит примитивное ранчо и называет его Каньядон-Ларго. Принц живет здесь в полном уединении, возле него только лошади и коровы; спит на шкурах, для освещения пользуется светильником из жира. Охотится и изучает мир животных и растений, особенно интересуется ранее почти совершенно неисследованной топографией этой части Анд; бродит в гopax по всем направлениям, чтобы отыскать проход на запад, так как не может поверить, чтобы в гигантской стене перед Тихим океаном не было бы где-нибудь прохода… В своей дымной хижине среди шкур гуанако и вонючих светильников Иоганн Орт сохраняет живой ум, неудовлетворенную жажду знаний, манеры, чистоплотность и почти элегантность Иоганна Сальватора фон Габсбурга. Когда один французский путешественник случайно наткнулся на его хижину, то был поражен светской вежливостью ранчеро; они беседовали сначала по-испански, затем на языке гостя, на котором хозяин говорил так же бегло и уверенно, как на испанском или на немецком.

Осыпанный почестями, принц к ним больше не стремился; привыкший к роскоши, он не искал даже комфорта. Он был пресыщен светской жизнью и на краю земли обрел покой. С миром в душе в этом избранном им самим уединении, у подножия гигантского Фицроя, эрцгерцог Иоганн Сальватор фон Габсбург умер в 1910 году. Проход через Анды к Тихому океану, который он надеялся найти, открыть ему не удалось, так как его не существует. Но Иоганн Орт обрел то, чего не знал Иоганн Сальватор фон Габсбург: душевный покой, а это, если вообще выпадает на долю человека, – счастье»^[18].

Собственно, примерно ту же историю излагают и многие другие исследователи.

Jean Delaborde, Helmut Loofs-Wissowa. Am Rande der Welt: Patagonien und Feuerland. – 1978.

Peter Wiesflecker. Orth, Johann. In: Neue Deutsche Biographie (NDB). – Band 19, Duncker & Humblot, Berlin, 1999.

Friedrich Weissensteiner. Johann Orth, Ein Aussteiger aus dem Kaiserhaus. Das eskapadenreiche Leben des Erzherzogs Johann Salvator. —?sterreichischer Bundesverlag, Wien, 1985.

Constantin von Wurzbach. Habsburg, Johann Nepomuk. In: Biographisches Lexikon des Kaiserthums Oesterreich. Band 6. – Verlag L. C. Zamarski, Wien 1860.

К сказанному добавлю два обстоятельства: совершенно не факт, что Иоганн Сальватор скончался в 1910 году. Загадочного обитателя Огненной Земли встречали и в 1914 году, есть сведения и о более поздних встречах. Вполне вероятно, он просто изменил место жительства, построив себе хижину в другом месте. А то стал очень уж известен вдруг найдут? Австрийский двор, сборище призраков прошлого, просто не знал что с ним делать… Двор объявил умершим бывшего принца, не очень вникая – жив ли он.

Очень понятен соблазн Жюля Верна ввести в художественное произведение Орта или человека, который выдавал себя за него. Слишком известная личность.

17 Штрипка, от немецкого Strippe – «петля» – узкая полоска ткани или тесьмы для сохранения натянутой формы брючины. Штрипку, прикрепленную к нижнему краю брюк с двух сторон, продевают под каблук обуви или внутрь ее под пятку.

Штрипки были очень неудобны, часто расстегивались, создавая «неприличные» ситуации. Скрыть штрипки на брюках покроя того времени было невозможно. Но с другой стороны, носить их считалось «приличным»: отсутствие штрипок на брюках мужчины говорило о его бедности или небрежности. В 1880-е годы манжеты вытеснили штрипки.

Огниво – приспособление для получения огня, которое приходилось широко использовать до появления спичек, то есть до конца XVIII – начала XIX веков. Удар кремня по железному кресалу высекал искры, которые воспламеняли трут – сухие стружки, содержимое гриба-трутовика, ветошку.

В дождливую погоду зажечь огонь было сущим мучением.

18 Фосфорные спички изобретены в 1830 году французским химиком-самоучкой Шарлем Сориа (1812–1895). Головка их состояла из смеси бертолетовой соли, белого фосфора и клея. Фосфорные спички были крайне огнеопасны, поскольку загорались даже от взаимного трения в коробке и при трении о любую твердую поверхность, – например, о подошву сапога. Часто их так и зажигали.

Фосфорные спички очень ядовиты, их производство погубило немало работниц. Белым фосфором как ядом пользовались многие самоубийцы. Горела головка очень недолго.

Тем не менее запретили фосфорные спички только в 1910 году, – их вытеснили «шведские» а потом сесквисульфидные спички. Шарль Сориа не смог запатентовать изобретение, потому что у него не было 1500 франков, необходимых на патент. Он умер в полной нищете.

Но в сравнении с огнивом фосфорные спички были громадным шагом вперед.

Пристегивающиеся воротнички придумала в 1827 году в Нью-Йорке домохозяйка Ханна Монтегю. Она устала приводить в порядок сорочки мужа. Умная женщина отпорола воротник от рубашки, постирала и пришила обратно. Муж пришел в восторг, и скоро изобретение подхватили все соседки. Сама Ханна Монтегю не получила за свое изобретение ни цента, но в 1897 двадцать пять фирм произвели 106 миллионов съемных воротников.

19 В 1850-е годы появились известные до нашего времени фасоны пальто: честерфилд и реглан, военные пальто – шинели. В 1870-е появились пальто типа ольстер, а к 1890-м годам – коверкот.

Складывающийся цилиндр, или шапокляк, изобрел французский шляпник Антуан Жибюс в середине 1820-х годов и в 1834 взял патент на «шляпу складного типа в вертикальном направлении». Расположенный внутри цилиндра механизм позволял складывать шапокляк в вертикальном направлении. Чтобы сложить его, достаточно было ударить ладонью по ее верху. В помещении шапокляк держали сложенным и носили под мышкой. Шапокляк можно было не сдавать в гардероб или класть на пол.

Уже к середине 1840-х годов шапокляк стал очень характерной приметой модников.

После Первой мировой вой ны практически вышел из употребления. «Старуха Шапокляк» у молодежи уже не ассоциируется с цилиндром.

Ботинки на каблуке и со шнуровкой появились в 1840-е – 1850-е годы. Удобные и практичные кожаные ботинки быстро занимают место шелковых туфель.

Метрическая система как всеобщая и международная принята в 1875 году представителями семнадцати государств. Становится всеобщей с подписанием Метрической конвенции, с созданием Международного комитета мер и весов и Международного бюро мер и весов.

20 Джордж Стефенсон (1781–1848) – английский изобретатель, «отец железных дорог», который изобрел паровоз, и кроме того предложил употреблять железные рельсы вместо чугунных, скрепленные деревянными шпалами.

Томас Альва Эдисон (1847–1931) – американский изобретатель и предприниматель, получивший около 3 тысяч патентов. Изобрел фонограф, совершенствовал телеграф, телефон, киноаппаратуру, разработал один из первых коммерчески успешных вариантов электрической лампы накаливания. Именно он предложил использовать в начале телефонного разговора слово «алло».

Жюль Верн в 1830-е годы жил в мире, где последним словом техники были железные дороги, а к концу его жизни последним словом научно-технического прогресса стали изобретения Эдисона.

21 Машина для выпечки тартинок хорошо известна читателю: это электрическая вафельница.

Под «кочующими гостиницами», вероятно, подразумеваются пульмановские вагоны: роскошные вагоны с салонами, ресторанами и купе на 2–4 пассажиров. Очень недемократичные по цене, пульмановские вагоны, порой называемые «гостиницами на колесах», пересекали весь Американский континент от Атлантического до Тихого океанов за 4–5 дней.

Первоначально спальные вагоны 1850-х годов были разделены на отдельные купе, которые не сообщались друг с другом во время движения. Пульмановский вагон был первым спальным вагоном, у которого было единое внутреннее пространство.

Идея движущихся тротуаров обсуждалась в США в 1880-е годы, но, естественно, никогда широко не применялась. Выпуск «съедобных» газет из слоеного теста предпринимался иногда под Рождество – но конечно, это была не более чем дорогостоящая шутка, не имевшая ни малейшего промышленного значения. Хотя, конечно, «самодвижущиеся» тротуары и съедобные газеты производили сильное впечатление и вызывали ощущение каких-то неведомых громадных возможностей.

Жюль Верн
Дети капитана Гранта

Часть первая

Глава I
Рыба-молот

Акула в море… Она не слишком похожа на акул…

Очень условное изображение^[19].

26 июля 1864 года по волнам Северного канала¹ шла на всех парах² при сильном норд-осте великолепная яхта. На ее фокмач те³ развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты виднелись шитые золотом буквы «Э.» и «Г.». Яхта эта носила название «Дункан» и принадлежала лорду Эдуарду Гленарвану, виднейшему члену известного во всем Соединенном Королевстве Темзинского яхт-клуба.

В это же время английский художник очень реалистично изображал акул. Но этот художник участвовал в морской экспедиции на корабле «Челленджер» (1872–1876). Он изображал то, что видел своими глазами. А Эдуард Рио не имел дела с акулами.

На борту «Дункана» находились Гленарван со своей молодой женой леди Элен и его двоюродный брат майор Мак-Наббс.

Недавно в открытом море, в нескольких милях от залива Ферт-оф-Клайд, было произведено испытание этой яхты, и теперь она шла обратно в Глазго.

На горизонте уже вырисовывался остров Арран, когда стоявший на вахте матрос доложил о том, что за кормой «Дункана» плывет какая-то огромная рыба. Капитан Джон Манглс немедленно приказал сообщить об этом лорду Гленарвану, и тот в сопровождении майора Мак-Наббса не замедлил подняться на ют.

– Скажите, что это за рыба, по-вашему? – спросил он капитана.

– Я думаю, милорд, что это крупная акула, – ответил Джон Манглс.

– Акула – в здешних водах! – воскликнул лорд Гленарван.

– В этом нет никакого сомнения, – продолжал капитан, – такие акулы встречаются во всех морях и под всеми широтами⁴. Это рыба-молот. Или я сильно ошибаюсь, или мы имеем дело с одной из этих мерзких тварей. Если вы, милорд, согласны и леди Гленарван доставит удовольствие присутствовать при такой любопытной ловле, то мы можем скоро узнать в точности, что это за рыба.

– А вы какого мнения, Мак-Наббс? – обратился Гленарван к майору. – Стоит нам поохотиться?

– Я заранее присоединяюсь к вашему мнению, – невозмутимо ответил майор.

– Вообще следует уничтожать как можно больше этих хищных тварей, – заметил Джон Мангле. – Воспользуемся же случаем, и мы увидим необычайное зрелище и заодно сделаем полезное дело.

– Тогда начнем, Джон, – сказал лорд Гленарван.

Он велел предупредить жену, и леди Элен, очень заинтересованная предстоящей захватывающей охотой, поспешила на ют к мужу.

Море было спокойно, и с капитанского мостика нетрудно было следить за всеми движениями акулы: она то ныряла, то с удивительной силой выскакивала на поверхность воды.

Акула в море… Она не слишком похожа на акул… Очень условное изображение.

Джон Мангле отдал необходимые приказания. Матросы сбросили с правого борта яхты крепкий канат с крюком, на который была насажена приманка – большой кусок свиного сала. Прожорливая акула, хотя она и находилась ярдах^[20] в пятидесяти от «Дункана», почуяла приманку и стала быстро догонять яхту. Видно было, как ее плавники, серые на концах и черные у основания, с силой рассекали волны, а хвост помогал ей удерживать безукоризненно прямое направление⁵ По мере того как акула приближалась к яхте, все отчетливее выступали ее большие, горящие алчностью глаза навыкате; когда же она переворачивалась, из разинутой пасти выглядывало четыре ряда зубов. Голова у нее была широкая и напоминала двойной молот, насаженный на рукоятку. Джон Манглс не ошибся – это действительно была самая прожорливая из акул: рыба-молот.

И пассажиры и команда «Дункана» с напряженным вниманием следили за акулой. Вот она уже оказалась совсем близко от крюка, вот перевернулась на спину, чтобы поудобнее схватить его⁶. Миг – и огромная приманка исчезла в ее объемистой пасти. Еще миг – и акула, сильно дернув за канат, сама насадила себя на крюк. Тут матросы, не теряя времени, принялись подтягивать добычу при помощи блоков, прикрепленных к грот-рею.

Акула, чувствуя, что ее вырывают из родной стихии, отчаянно забилась, но с ней быстро справились, накинув на хвост мертвую петлю и тем парализовав ее движения. Еще несколько мгновений – и акула была поднята над бортовыми сетками и сброшена на палубу. Тотчас же один из матросов осторожно при близился к акуле и сильным ударом топора отсек ее страшный хвост.

Охота закончилась. Больше нечего было бояться чудовища. Чувство мести моряков было удовлетворено, но не их любопытство. Надо сказать, что на всех судах принято тщательно осматривать желудок акул. Матросы, зная, до какой степени эта прожорливая рыба неразборчива, обыкновенно ждут от подобного осмотра какого-нибудь сюрприза, и ожидания их не всегда бывают напрасны.

Леди Гленарван не пожелала присутствовать при этой отвратительной операции и перешла в рубку. Акула еще дышала. Она была десяти футов^[21] длины и весила больше шестисот фунтов^[22]. Это обычные размеры и вес для этой породы. Но рыба-молот, пусть не самая крупная из акул, считается одной из наиболее опасных.

Вскоре огромную рыбу без дальнейших церемоний вскрыли ударами топора. Крюк проник в самый желудок, оказавшийся совершенно пустым. Очевидно, акула давно постилась. Разочарованные моряки уже собирались было выбросить акулу в море⁷, как вдруг внимание помощника капитана привлек какой-то грубый предмет, основательно засевший в ее внутренностях.

– Э! Что это такое? – крикнул он.

– Да, верно, кусок скалы, акула его проглотила, чтобы нагрузиться балластом⁸, – ответил один из матросов.

– Рассказывай! – отозвался другой. – Это просто-напросто ядро: оно попало в желудок этой твари и еще не успело там перевариться.

– Помалкивайте, вы! – вмешался в разговор помощник капитана Том Остин. – Не видите разве, что эта тварь была горькой пьяницей и, чтобы ничего не потерять, не только вы лакала все вино, но проглотила еще и бутылку?

– Как! – воскликнул лорд Гленарван. – Бутылка – в брюхе акулы?

– Настоящая бутылка, – подтвердил помощник капитана, – но, как видно, из погреба она вышла давненько.

– Ну тогда, Том, выньте ее, да поосторожнее, – сказал лорд Эдуард, – ведь в бутылках, найденных в море, нередко бывают важные документы. – Вы думаете? – проговорил майор Мак-Наббс.

– По крайней мере, это возможно.

– О, я не спорю с вами, – отозвался майор. – Быть может, в этой бутылке и кроется какая-нибудь тайна.

– Сейчас мы это узнаем, – промолвил Гленарван. – Велите отмыть бутылку от этой мерзости и принести ее в рубку.

Том выполнил приказание, и бутылка, найденная при таких странных обстоятельствах, вскоре стояла на столе в кают-компании. Вокруг стола разместились лорд Гленарван, майор Мак-Наббс, капитан Джон Манглс и леди Элен – недаром говорят, что все женщины любопытны.

Велите отмыть бутылку от этой мерзости и принести ее в рубку.

В море любая мелочь становится событием. С минуту все молчали. Каждый смотрел на хрупкий сосуд, стараясь угадать, что он в себе содержит: тайну ли какого-нибудь кораблекрушения или просто записку, вверенную волнам праздным мореплавателем.

Но пора было узнать, в чем дело, и лорд Гленарван начал осматривать бутылку, приняв все необходимые в таких случаях меры предосторожности. В эту минуту он напоминал коронера⁹, разбирающего важное преступление. И он, конечно, был прав, относясь к делу так внимательно, ибо часто то, что кажется пустяком, может открыть очень многое.

Прежде чем вскрыть бутылку, Гленарван осмотрел ее снаружи. У нее было удлиненное крепкое горлышко, на котором еще уцелел обрывок проржавленной проволоки. Стенки ее были так плотны, что могли выдержать давление в несколько атмосфер. Это говорило о том, что бутылка из Шампани. Такими именно бутылками виноградари Эпернэ и Аи перешибают спинки стульев, причем на стекле не остается даже самой маленькой трещины. Не удивительно, что и эта бутылка смогла вынести испытания дальних странствований.

– Бутылка фирмы Клико¹⁰, – объявил майор.

И так как Мак-Наббс считался знатоком в этом вопросе, никто не усомнился в его правоте.

– Дорогой майор, – обратилась к нему леди Элен, – не все ли равно, какая это бутылка, если мы не узнаем, откуда она взялась.

– Это мы узнаем, дорогая Элен, – сказал лорд Гленарван. – Да и теперь уже можно сказать, что она приплыла издалека. Обратите внимание на каменный нарост, который ее покрывает. Это минеральные отложения морской воды. Бутылка долго носилась по волнам океана, прежде чем очутилась в брюхе акулы.

– Нельзя не согласиться с вами, – отозвался майор. – Конечно, этот хрупкий сосуд в своей каменистой оболочке мог проделать длинное путешествие. – Но откуда он? – спросила леди Гленарван.

– Погодите, погодите, дорогая Элен: здесь необходима выдержка. Или я сильно ошибаюсь, или бутылка сама ответит нам на все вопросы.

С этими словами Гленарван принялся счищать нарост с горлышка бутылки, и вскоре показалась пробка, очень пострадавшая от морской воды.

– Досадно, – заметил Гленарван, – если там какая-нибудь бумага, она должна быть сильно повреждена.

– Боюсь, что так, – согласился майор.

– К тому же, – продолжал Гленарван, – этой плохо закупоренной бутылке грозила опасность пойти ко дну. К счастью, акула вовремя проглотила ее и доставила на борт «Дункана».

– Это верно, – сказал Джон Манглс, – но все же было бы лучше, если бы мы ее выловили в открытом море, под определенной широтой и долготой. Тогда, учтя воздушные и морские течения, было бы возможно установить пройденный этой бутылкой путь, а теперь, с таким вот почтальоном, как акула, плывущая против ветра и течения, в этом будет очень трудно разобраться.

– Посмотрим, – сказал Гленарван и принялся с величайшей осторожностью вытаскивать пробку.

Когда бутылка была откупорена, по кают-компании распространился сильный запах морской соли.

– Ну? – с чисто женской нетерпеливостью спросила леди Элен.

– Да, я был прав, – отозвался Гленарван, – там бумаги.

– Документы! Документы! – воскликнула леди Элен.

– Только, по-видимому, они попорчены сыростью, – заметил Гленарван, – и их невозможно вытащить, до того они при стали к стенкам бутылки.

– Разобьем ее, – предложил Мак-Наббс.

– Я предпочел бы сохранить бутылку в целости, – ответил Гленарван.

– Я тоже, – согласился майор.

– Несомненно, хорошо бы сохранить бутылку, – вмешалась Элен, – но содержимое ведь более ценно, чем самый сосуд, и потому лучше пожертвовать последним.

– Вам достаточно отбить горлышко, – посоветовал Джон Манглс, – и тогда можно будет вынуть документы, не повредив их.

– Скорее же, дорогой Эдуард! – воскликнула леди Элен. В самом деле, иным способом трудно было бы извлечь бумаги, и лорд Гленарван решился отбить горлышко драгоценной бутылки. Так как каменистый нарост на ней приобрел твердость гранита, пришлось прибегнуть к молотку. Вскоре на стол посыпались осколки, и из бутылки показались слипшиеся клочки бумаги. Гленарван осторожно извлек их и разложил перед собой. Леди Элен, майор и капитан обступили его¹¹.