– И почему ты любишь, так называемые «настоящие напитки», когда сам мастер наваждений? – все ещё продолжала Чарли и говорила это всё с тоном школьной учительнице, которая поставила себе целью бытия завалить ученика.
– Потому что, как сказал самый лучший фальшивомонетчик из всех, кого я знаю: «Каждый, кто связывает свою жизнь с подделками, больше всего в жизни стремится к истине». И был, как никто, прав.
Учительница поняла, что завалить ученика у неё не получится. И, с грустным видом, поставила ему в журнал заслуженную «А».
Когда мне было четырнадцать, я сошёл с ума. Если, правда, до этого имел здравый рассудок. С годами, как и должно быть, это прошло. Я снова начал жить, хоть давно уже был мёртв. Но теперь, здесь и сейчас, после доброй горы сожранной еды и рюмки самого дорого и настоящего рома, я снова, раз и навсегда почувствовал, что снова жив. Вот, что чувствовал Иисус, когда воскрес.
– Знаете, – вспомнил я фразу из давно забытой книги, слова и сюжет которой навеки были утрачены во времени и затерялись в моей голове, где, собственно, ничего долго не задерживается, – мне у вас так понравилось, как в детстве. Хоть в детстве ничего такого не было.
– Спасибо. Сочту это хвалой своего рома. За такие слова и стоит открывать подобные бутылки.
– Именно так.
Сказал, взял рюмку и выпил ещё. Этого хватило бы, чтобы захмелеть. Но, видимо, в этой палатке нельзя, ни наесться, ни напиться. Все-таки, хороший было ром. И пока мы пили, Чарли прошептала мне на ухо:
– Я в этом не разбираюсь, но на вкус, мало чем отличишь от того дешёвого рома у нас дома.
Ответ не заставил себя долго ждать:
– Может, оно так и есть. Кто знает, на что способен человек ради первого впечатления. И как говорила Шанель: у вас никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление.
Она засмеялась и отвернулась. Было похоже, что ответ е вполне устроил. А я мог продолжать пить этот ром, не боясь охмелеть, наслаждаясь вкусом и зная, что больше никогда себя так не почувствую. И это был самый настоящий рай…
Я был не пьян.
И всё же, это было неописуемо хорошо. Но я, все же, попытаюсь описать это.
Всю жизнь я был замкнут в стеклянный куб с ребрами по метру. Через него всё было видно, и я мог смотреть на мир через грязное, немытое стекло. Только когда шёл дождь и мыл мою тюрьму, я мог смотреть на мир сквозь чистое стекло. И только дождь, и снег был мне по душе. Но я все еще продолжал смотреть на него только с одной стороны через стекло, пусть даже чистое, и считал, что знаю мир. И всю жизнь я был заперт в нём, сидя на корточках, не имея ни единой возможности подняться. И это было ужасно. Ужасало даже не само сиденье, а то, что я видел через него. Я видел людей, которые сидели в таких же кубах, как и я. У одних, они были сделаны из метала, и пробить их было невозможно. Другие сидели в кубах из дерева. Они могли выбраться, найдя того, кто сожжет их крепость. Но они бы сгорели сами – такова цена за истинную свободу. Другие говорили: моя тюрьма – моя крепость. И жили, размножались, умирали. Жрали. Срали. Ржали. И в отличие от меня, они боялись, что куб когда-нибудь развалится. Они не хотели сбежать из Шоушенка, они боялись, что их выпустят. И они будут вынуждены остаться наедине с этим миром. Всё понимая. Ни от кого, не завися. И мне приходилось жить с ними и иметь с ними отношения. Мы, бывало, гуляли, общались, смеялись. Но в глубине души я всегда испытывал отвращение ко всему, что в них. Это чувство нередко шло против меня. Но люди были не настолько злопамятны.
Вот так и жил. Коротал дни. Перечитал тысячи книг. И никогда не создавал того, что не хотелось бы сжечь. Даже встреча с Чарли и переезд в Новый Орлеан не помог мне толком. И продолжал жить в этом кубе, делая вид, что ничего не происходит. Порой, сам верил себе. Но это была ложь – её рук дело. Лишь недолговечная иллюзия. Правду и только правду, какова солона она ни была, как любил говорить сударь Мусоргский.
Гори он в аду.
И вот, только сейчас, находясь в кругу самых дорогих мне людей, попивая превосходный ром, после сытного обеда, уставившись на древнего пророка Али, я понял, что мой стеклянный куб треснул. Его больше нет. Теперь, я свободен. И стоили этому кубу треснуть, как на меня навалилась волна эстетического ужаса. Дескать, а что дальше?
Раньше, всё было понятно и просто. Я точно знал, что доживу до завтрашнего дня. Не знаю, откуда, но знал. И всё повторял сначала. Даже после невообразимых, выше описанных, событий, я знал, что куб меня защитит. Он со мной. Теперь, я не имею ни малейшего понятия, что случится через секунду. Я был одинок. Это ли свобода – вечное одиночество?
И вот, Зеленая Дверь Уэллса открылась передо мной. И я увидел, почему главный герой того рассказа, так боялся войти в свою мечту, скрывающеюся за дверью в стене. Так я и стоял на пороге, не зная, куда идти. «Намазал сопли на кулак и вперед, Люся», – не так ли говорил Николай Петрович. И я намазал эти грешные сопли на кулак и двинулся вперед. Не зная куда, не известно зачем. Но вперёд…
Я поставил рюмку на стол и извинился перед Али. Он отмахнулся, мол, ступай, басурманский шайтан.
И я ушёл.
Выйдя на улицу, с новой силой, на меня набросилась печаль. Она рвала и мою душу и раскалывала разум. Ведь только теперь я могу называть себя Извасом Фрайем, а ведь раньше не мог. То был не я. Теперь, все будет иначе.
Я почувствовал, как чья-то рука коснулась моего плеча. Я оглянулся, чтобы послать наглеца, разрушившего мое одиночество. Но там оказалась всего лишь Чарли. Я вздохнул, опустив глаза. Раскрыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но она нагло перебила меня, не дав сказать ни слова.
– Что делаешь? – тоскливо спросила она.
– Тот же вопрос я хотел задать тебе.
– Я говорю с человеком, о котором знала всё. Он создатель своей собственной судьбы, а я – его спутницей. Но теперь, он стоит на перекрестке дорог и может пойти куда угодно, только не назад. Что с тобой?
– Ничего.
– Ты обманываешь меня, – вздохнула она и положила руку на моё плечо, – Всегда, когда говорят «ничего», человек врёт. Он может испытывать любые чувство, но никак не их отсутствие. Человек без чувств – не человек.
– Я уже давно не человек. И как же ты могла этого не заметить?! Теперь, я нечто другое.
– Нет, ты ещё человек, дорогуша. Перестать быть человеком гораздо труднее, чем тебе кажется.
Больше всего мне хотелось закричать во всю глотку: «Нет, ты не права! Как ты можешь не видеть?! Я преодолел в себе человека». И зная Чарли, не стал этого делать. Это было бессмысленно. Пытаться переговорить девушку, то же самое, что не дать ей сидеть в душевой больше десяти минут. Бесполезное занятие.
Поэтому, вместо споров, я лишь сказал:
– У тебя есть, что почитать? Очень надо.
На самом деле нет. Но ведь надо чем-то её занять.
Она улыбнулась, достала из-за пазухи нетолстую книгу и протянула мне с лицом отличницы, протягивающей родителям дневник с «отлично».
– Бернар Вербер, – читаю я название, – «Империя Ангелов».
Вздохнув, открываю на первой страницу:
– «Все когда-нибудь умирают. И вот, я умер» – оригинальное начало.
Затем, я открыл случайную страницу и прочитал первую попавшеюся строчку:
– «Ты и я – вместе, против идиотов». Как про нас писали.
Замечательные слова. Захлопнув книгу, возвращаю ей.
– Спасибо, но мне очень хочется спать. Оставим нашу с тобой войну с идиотами до завтра.
И не дав ей ничего сказать, развернулся и ушёл.
А палатке было темно и тихо. Как раз то, что нужно для моего всегда больного рассудка…
Мне снилось, что я стоял посреди белой комнаты, где было только три простые вещи: потолок, стены и пол. Да и их существование было крайне сомнительно. На меня внезапно нахлынула беспричинная паника. Я всегда боялся белого цвета. Не знаю почему. Просто он мне сильно не нравился. Разве что, цвет бумаги. Но это был совсем другой белый. Это был окрас листов, ожидающих, пока ты дашь им смысл. А этот белый был агрессивным.
Захотелось закричать, да так, чтобы я проснулся и навсегда забыл об этом сне. И уже почти открыл рот, когда в комнату зашли два человека в белом. Да что за напасть-то такая! Только у одного был белый пиджак, рубашка, галстук, штаны и даже белая обувь. А второй был в белой олимпийке. Белый спортивный костюм. Даже не представляю, что было на уме у человека, надевшего полностью белый спортивный костюм.
Именно поэтому мое природное любопытство взяло вверх над инстинктом самосохранения. И оно всё ещё пыталось достучаться до меня: «Беги! Беги, пока не поздно!». Но я ответил ему: «Да помолчи ты. Дай послушать, что говорят эти два чудака». Тогда самосохранение махнуло на меня рукой и ушло плакать в дальний угол от горя – такой я у него плохой.
– Все очень плохо, – начал человек в смокинге.
– О, сегодня без мата. Какой сюрприз, – с насмешкой ответило существо в спортивном костюме.
– Заткнись уже, Их!
– Люблю, когда меня называют моим эстонским именем: Ванемуйне.
– Да хоть Бэс, достал уже.
Ванемуйне… Ванемуйне… где-то я уже слышал это имя. И где?
И тут, моя память подвели меня и я вспомнил. Это был бог музыки в эстонской мифологии. От этого мне стало не по себе.
– И всё это из-за некроманта? – спрашивает бог музыки.
– Ну, а из-за кого ещё? – обидчиво ворчит его собеседник, – он мне и раньше не нравился. Еще до того, как узнал о его существовании. А теперь, просто… ну, ты понимаешь. Ну нельзя так со мной. Я же хрупкий.
– Мало ли, что могло с тобой случиться.
– Армия Олимпа повержена. Асы заперлись в Асгарде. И не представляю, какая сила нужна для того, чтобы Один встал в наши ряды. А Иисус, впервые на моей памяти, окружил себя ангелочками и пускает к себе только Аллаха. Конечно, что ещё может быть со мной не так?!
– Признай, могло бы быть и хуже.
– Да куда ещё хуже.
– К примеру, некромант, вместо того, чтобы заставить олимпийцев отступить, перебил их всех. Потом, разделил бы свое войско. Половину бы отправил на Асгард, вторую на Эдем. И сейчас пробил бы оборону Одина и Иисуса.
– И такое могло быть? – он резко повысил голос, полный нескрываемого ужаса.
– Могло бы быть ещё хуже.
– Да как???
– Он мог бы быть сейчас здесь.
Знали бы они. Но при этих словах, чудак в смокинге чуть было не упал в обморок. Но Ванемуйне успел его схватить и привести в чувство.
– Да успокойся ты, Сергей, лучше, чем терять сознание, о того, чего нет, делай то, что нужно. А что не нужно делать не нужно.
Я засмеялся. Оказывается, эстонское божество читало Алана Милна, а точнее, его «Вини Пуха». Вспомнил детство, называется. А потом понял, что засмеялся вслух.
Оба уставились прямо на меня. Подумал, что всё. Дни мои сочтены, потому что сейчас меня испепелят два сумасшедших божка. Но никакой реакции с их стороны так и не последовало. Сначала обиделся, дескать, как так, что на меня и внимания не хотят обращать?! Затем понял, что они меня не видят и не слышат.
Чудесно.
– Какой-то ты ранимый, – продолжал Ванемуйне, – знал бы, предпочёл вообще с тобой не встречаться.
– Это я ранимый! – закричал он, – ты такой беззаботный. На всё тебе по-фиг, вечно я должен всё расхлебывать за нас обоих. Я не могу просто так успокоиться!
– Зря ты так говоришь. На меня положено ничуть не меньше обязанностей. Просто я отношусь к ним по-другому. Если к важным делам относиться, как к шутке и делать их с улыбкой, то может получиться совсем неплохо, и даже лучше. И стресса меньше, и нервов. А у нас нервы, сам знаешь, не железные.
Его собеседник медленно приходил в норму.
– Так, значит, олимпийцы отступили и показали всю свою беспомощность перед некромантом, – его лицо побледнело, но он выдавил из себя улыбку и кое-как продолжил, – олимпийцы, асы, крылатая эдемская нечисть и вот мы, все оставшиеся, сейчас разобщены. Не самое подходящие время, чтобы противостоять столь сильному врагу. Могу себе предсатвить, ка кон сейчас видит у себя в палатке и с армией лучших стратегов всех времен готовит атаку.
Или спокойно спит, – мысленно добавил я, – и видит очень странный сон про двух озабоченных чудиков. Эх, жизнь-жестянка.
– Вот бы в старые времена, – продолжал всё тот же, – тысячу лет назад, когда все мы были едины и могли дать хороший бой, выступить единым фронтом. Тогда бы, его армия давно лежала в земле.
– Но в прошлый раз всё было почти точно так же и мы победили.
– Какой ценой.
– Победа стоила того.
– Возможно, но кто тебе сказал, что всё будет точно так же, как в прошлый раз?! Некромант стал опытнее. Его армия – намного больше. Мы – слабее. Если стены Эдема падут, но все остальные потеряют всякую надежду. Нет, мой друг, перед лицом столько опасного врага, мы, все до единого, должны позабыть старые обиды и объединиться, с тобой или без тебя.
– Какие красивые слова! – его собеседник засмеялся, так, что почти не упал на пол, – а теперь, попробуй это сделать! Силенок объединить их, не хватит, ни у тебя, ни у меня, не у нас обоих вместе взятых, да ещё и в кубе!
– Это правда, но ведь есть какой-то способ? Его не может не быть.
– Конечно есть, правда, понятия не имею, какой.
– А почему нам нельзя не атаковать врага, – призадумался Сергей, – подождать, пока он сам не сделает первый шаг, разобраться в его мотивах. Понять, куда он хочет ударить. И хочет ли он ударить вообще.
Может, он просто хочет кофе и кроватку, – подумал я.
И тут же словил два любопытных взгляда, направленных в мою сторону. Они так пристально поедали меня взглядами, что мне стало неловко. А вдруг, я без одежду?
Теперь, я в точности понимаю, что означает, «смотреть, как баран на новые ворота».
У них были такие смешные, обескураженные лица, на которых так и читалось: «Что? Что ты здесь делаешь? Тебя здесь быть не должно! Это невозможно! Да как же так?!».
– Что?.. Кто ты? – неожиданно придя в себя, просил Ванемуйне.
Несмотря на удивление, в его голосе слышалось явное безразличие, которое, как известно присуще многим богам. А так же спокойное отношение ко всему, что происходит в мире. Свой человек. То есть, бог.
Это я сейчас говорю об этом совершенно спокойно. А тогда, мне стало по-настоящему страшно. Я не знал, что должен делать. Будучи сильно подавленным ужасом, я потерял всякий инстинкт самосохранения и без того обидевшегося на меня, и оставившего подыхать одного.
– Я Один, – совершенно спокойно, сам себе удивляясь, ответил я.
– Один?! Ты вернулся?! И первым делом зашёл сюда?! – они быстро переглянулись. Удивления и топографического кретинизма у них стало намного больше. Его можно было соскребать ложечками с их испуганных лиц. Та ещё дрянь, крайне не советую.
– Нет, меня просто так зовут.
– Тогда… кто ты на самом деле?
– Честно? Не знаю. Одни говорят, что человек. Но я им не верю. Все просто завидуют, что я освобожден быть одни из них, ведь моя фамилия переводится, как «освобожденный». Поэтому, считайте меня блуждающим духом.
– Да, ты не человек. Человек не может находиться в этой комнате, так что, скорее всего, ты и есть дух. Но как ты попал сюда?
– Этого я тоже не знаю. Я просто заснул, – я понял, чтонужно рескро прекращать говорить только правду. Ни к чему хорошему эта вредная привычка не приведет, – просто заснул и очутился здесь. Но я на вашей стороне и могу помочь в борьбе против некроманта.
– Например? – недоверчиво спросил Сергей.
– Я очень часто пролетаю над местностями, где располагается армия некроманта и слышал краем уха, что они готовят воздушную атаку на Асгард.
– Асгард невозможно взять быстро! Такого никто не сможет сделать, – возмутился всё тот же Сергей, как будто я сказало какую-то несусветную глупость.
– Его целью не является захватить Асгард, – вздохнул я, – он не глупец. Он посылает маленький, штурмовой загон с целью убить Одина.
Сергей и Ванемуйне переглянулись.
– Если ты не врешь, – сказал прототип Диониса, – то только что спас жизнь Одину.
– С чего мне вам врать? Вы мне приятны, не то, что остальные. Поэтому, я буду вашим союзником, – сказал это и понял, что говорю правду.
– Как мы можем тебя отблагодарить? – спросил весь сияющий от радости Сергей.
– Не надо благодарности. Вы знаете, у некроманта очень быстрый внутренний темп. От вчера до сегодня, для него вечность. Поэтому, каждый день он придумывает что-то новое.
Последние слова я произнес почти шепотом. И на них это произвело странное впечатление. Все бы так относились к моим глупостям, мир бы давно рухнул. Слава эволюции, что в мире не так много экстремистов, которые готовы воспринимать мои слова в серьез.
– Конечно, если ты намекал на это, мы будем приходить сюда.
– Замечательно, – в моем голосе прозвучали нотки искренней радости.
Хотя, это могло вызвать подозрение. Но каким-то образом я понимал, что они знали, что мне можно доверять. Это боги, а не люди. Им можно доверять. Хотя, на счёт Сергея, я не уверен.
И все ровно, жизнь – это игра. Так почему бы не сломать систему и сыграть по своим правилам?! Например, помочь врагу победить тебя. Хотя, я не мог назвать их врагами.
В это мгновение, я почувствовал, что падаю в пропасть. Комната потеряла свои очертания, а два чудика в белом казались лишь тусклыми бликами.
Вскоре, всё исчезло.
Я снова оказался в неизвестном и непонятном пространстве. Тут было два варианта: либо это новый, никем не изведанный мир, либо пространство между мирами. Вероятность второго варианта было намного выше, так как даже я не могу себе представить демиурга, который построил бы мир, где не было б ничего. Даже ничего здесь не было. Был только я. Это было холодное и не гостеприимное место. Но, не смотря на все недостатки этого пространства, я знал, что могу идти куда захочу и обязательно куда-то попаду. Здесь было тесно, но просторно. Здесь было тихо, и тишина была такой громкой, что мне пришлось закрыть уши. Это было ужасно, но как чудесно! Я мог попасть в любое время и любое место. Никаких ограничений не существовало. Даже вся галактика было еле заметной точкой на непостижимо огромной карте моих возможностей. Я должен был выбрать путь. И я стал перед выбором: отправиться в путешествие по мирам и увидеть больше, чем живые и мертвые, когда-либо родившееся вместе взятые, но не иметь при этом шанса вернуться домой. Или, бросить все, и вернуться. Очень много людей выбрали бы бесконечность. Но много ли людей захотят вернуться домой, когда перед ними могущество, несоизмеримое даже с богами?
Наверное, они просто не стояли никогда перед подобным выбором, хотя часто думали об этом. И я оказался единственным.
И все же, я предпочел дом, где меня ждут, бесконечности, которой я не нужен.
Казалось, когда выбор сделан и я возвращаюсь в палатку, где я заснул, больше не будет подобных путешествий. Но вскоре, к счастью, оказалось, что я ошибся. Ведь только место, которое, казалось, ты знаешь, как свои пять пальцев, может по-настоящему тебя удивить. Что, собственно, оно делает до сих пор…
Проснулся я от лучей солнца, которые нагло ворвались в мою палатку и нарушили мой покой. И где теперь мое право на личное пространство? Никогда не думал, что буду дискриминирован солнцем.
Так или иначе, но мне все же пришлось вставать.
Нет ничего лучше зимнего утра в Новом Орлеане, когда из окна доноситься и звуки уличного саксофона, и летит на встречу свое судьбе аромат кофе со сливками, которому все ново орлеанцы радостно кричат «Hellow!», а потом грустно добавляют «Good bay»… И нет ничего хуже утра в люое время года, в любом месте земного шара, даже самого желанного, когда тебе не дали выспаться.
– Черт, черт, черт! Как же меня всё это достало! – подымаясь с кровати в своей квартире, говорил я окружившим меня стенам.
На самом деле, речь моя была более пламенна и непристойна, но будем соблюдать цензуру.
И тут, неожиданно для себя, стоя у плиты с варящемся кофе, я понял, что нахожусь в своей квартире.
Нет! Этого не может быть! Значит, все эти чудеса, происходившие со мной в последнее время и забившие до крови мою больную голову – сон?! Такого никогда не было! Как? Почему?
Я чуть не расплакался. От позора меня спас голос Чарли.
– Или скорее, ни то на работу опоздаешь.
Я окончательно вошел в уныние. Работа! Ненавистна работа! С ней, как казалось, покончено навсегда. И я, от избытка эмоций, закричал. На мой отчаянный рев пришла посмотреть вся округа. Точнее, Чарли пришла посмотреть что, да как. И, если получиться, успокоить маленького ребенка, случайно забредшего в её дом.
– Чего разорался? Кошмар приснился?
– Нет, очень хороший сон, но, к сожалению, я проснулся и осознал, что живу в совсем другой реальности.
– С просвещением! – с издевкой сказала она, что аж стало тошно, – но долго не горюй, тебя Али ждёт.
Я не поверил своим ушам. Все-таки, я сошел с ума.
– Что? – тупо переспросил я.
– Говорю: иди, тебя Али ждёт.
– Но ты сказал, что мне надо на работу.
– Ну да, а разве, это не твоя теперь работа: быть воином зла и строить планы по уничтожению мира. Только десяти будь дома.
– Конечно, не работа. Работа от слова «раб». Уничтожение мира – это так, хобби. Работа – это такое ненавистное место, где тебе платят зарплату, чтобы ты мог купить бензин и добраться до работы. А ещё на хлеб с водой, чтобы с голоду не подох и мог работать больше.
Я усмехнулся. Она улыбнулась и в ответ сказала:
– Уж не подумал ли ты, что из-за того, что мы перенесли свое войско в Новый Орлеан и его окрестности, занимающие пол Америки, всё, что с нами произошло – сон?
– Нет, конечно! – быстро соврал я, – просто по-настоящему хороший сон приснился, – и я не врал, хотя, это уже смотря, что брать за правду, а что нет.
– Конечно, конечно, – я получил дозу саркастического взгляда и кивка, – ладно, давай быстрее. Ты на самом деле опаздываешь. И сразу предупреждаю: всё, что ты видишь – реальность. Ну что, страшно?
– Очень! – я улыбнулся и вышел за дверь.
Там было полно народу. Все ходили, шныряли туда-сюда. В кои-то веки, Новый Орлеан стал пристанищем для всего живого и неживого человечества. У меня сразу возник вопрос: где они все так разместились? Но, видимо, нашли способ.
Я прошел по давно знакомым мне улицам, которые, на моей памяти, никогда не были так переполнены. По старым дорогам и тайным ходам, я вышел на Бурбон стрит. А уж здесь царит полный разврат. Если раньше отдельные кадры демонстрировали свои женские достоинства по ночам и то, только за бусы, то теперь они делали это абсолютно бесплатно, да ещё сред бело дня!
Умершие не испытывают ни возбуждения, ни стыда. Только радость, что могут ходить и полное повиновение моей персоне. А ведь, разогнать не могу. Ведь где мне потом собирать их? Это вам не зомби. Те, хотя бы, не ходят голышом…
Я поспешил убраться от этого безобразия как можно подальше. Нужно иметь большой опыт в исследовании Нового Орлеана, чтобы найти дорогу, которая так или иначе, но не вела на Бурбон стрит. Но я нашел её! На ней было не так много людей и более менее, пристойно. А ещё эта улица была примечательно одним из сотен ново орлеанских джаз клубов.
С первого взгляда ничем не отличишь от обычного заведения в этой области.
Но!
Есть очень важное свойство этого заведения – это было место, в котором, по моему мнению, готовят самый лучший кофе в городе. Возможно, я преувеличиваю, но не оценить талант здешнего баристы превращать чёрный песок и горячую воду в самый изысканный напиток и уникальный напиток, просто невозможно.
Именно поэтому я и выбрал это место. И ещё из-за непопулярности улицы. Людей здесь всегда мало. Даже сейчас, во время самого лютого перенаселения в истории города, здесь нашлось место у барной стойки.
Я сел и сказал знакомому мне уже бармену: «Еспрессо». Тот понял меня, уважительно кивнул и принялся за свою работу.
А тем временем, я развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы созерцать играющее на сцене джаз-трио. С моего места все было прекрасно видно. Контрабасист, тромбонист и трубач. Трубач пел, а потом, во время проигрышей, помогал своим партнером. Играли они старое, но знакомое мне «Kiss of fire» Луи Армстронга.
Give me a kiss to build a dream on
And my imagination will thrive upon that kiss
Sweetheart, I ask no more then this
A kiss to build a dream in fire.
Give me a kiss before you love me
And my imagination will feel my hungry heart
Leave me one thing before we part
A kiss to build a dream in fire.
Уловил я первые два куплета вечной песни сердца. Такого никогда не было со мной. И только когда злополучная чашечка с еспрессо оказалась у меня в руках, я понял, что на сцене играет сам Луи Армстронг собственной персоной. Как же я раньше не догадался! Ведь величайшего джазмена, последнего, из века марширующих оркестров Нового Орлеана и самого знаменитого. Пожалуй, ещё более популярного, чем Боб Диллан.
Когда он пел третий куплет, его глаз выпал, и он не смог его поднять, потому что всецело был занят игрой и не мог отвлекаться. И тот глаз так и остался висеть на нерве, как маятник, качающийся вправо, влево, вправо, влево. Когда песня была завершена, Луи вправил глаз обратно, поклонился под ликующие аплодисменты и снова начал петь. На этот раз, что-то другое.
В середине игры, глаз снова выпал и начал вертеться.
Это было настолько противно, что я почувствовал, что не смогу даже взять второй еспрессо. Редкость для меня. Но это прошло и я заказ ещё.
– Так сильно нравится кофе? – спросил мой сосед.
– Не твое дело! Да, нравится, но мы живем в демократической стране, где люди вольны сами выбирать себе оружие для самоубийства! И я горжусь этим! – внезапно для себя самого тираду на английском, совсем не скрывая акцент, наверное, для убедительности.
Наверное, глубоко в душе я думал, что больше шести чашек кофе в день – вредно для здоровья. Ну разве не бред?!
И только после всего этого, я понял, что рядом со мной сидит Али.
– Что ты здесь делаешь? – быстро просил я, чтобы он не успел обидеться. Лучшая стратегия.
– Нет, что ты здесь делаешь?
– Пью кофе, слушаю музыку, – я сделал глоток из маленькой чашечки и посмотрел в сторону сцены, чтобы показать, что не лгу, – А ты?
– Тоже, как и ты, слушаю Армстронга. Давно его не слышал. В смысле, вживую. Жаль, что такие талантливые люди живут меньше двух сотен лет и умирают всегда намного раньше, чем успеют мне надоесть. Например, Моцарт и Паганини… Но не буду утомлять тебя историей моих знакомств. Все мне всё равно не рассказать, а по мелочам не имеет смысла. Просто скажи: ведь разве все хорошие люди не эгоисты, что так рано умирают?
– Те ещё сволочи, – подтвердил я, – но большие эгоисты те, кто живет долго и всем назло. От таких и избавляться жалко, сами ведь такие, и терпеть мерзко.
– Это да. Но у меня беда: люди мне слишком медленно надоедают. Сначала умирают, а потом, лишившись их, избегать и так нельзя. К сожалению.
Я заметил, что тот тоже пьет еспрессо. Поэтому, я заказал ещё два кофе и начал разговор с чистого листа.
– Почему мои солдаты ходят голые по Бурбон стрит? Это как минимум непристойно.
– Да? А я-то думал, что тебе будет все ровно. Прямо как мертвецам.
– Так это ты все организовал?
– Да нет, просто не стал вмешиваться. Просто, понимаешь, этим существам скоро умирать. И помирать массово. Так пусть повеселятся, пока могут.
– Почему умирать?
– Разве не понятно?! мы ведем войну с богами. А в этом деле без жертв не обойтись.
– Кстати о жертвах, у нас ведь остались мессершиты?
– Осталось и много! Если будет мало, ещё сделаем. А зачем надо?
– Я решил: нужно Асгард брать.
От этих слов у Али чуть было не выпала чашка еспрессо из рук.
– Экий ты радикальный! – одобрительно заметил он, – но для того, чтобы взять Асгард штурмом, нам потребуется в миллион раз больше мессершитов, чем у нас есть сейчас. До тебя мне бы в голову не пришло, что кто-нибудь способен на такое. Ты смотри, я ведь умереть от истощения могу!
– Не нужно брать Асгарл силой. Асы не настолько важные враги, чтобы терять на них пол армии…
– Когда это ты успел стать стратегом?! – нагло перебил он меня, но заметив, что я не закончил, внимательно продолжил меня слушать.
– … поэтому, необходимо отправить штурмовой отряд, чтобы пробить оборону асов и убить Одина.
– Убить Одина?! А ты, случайно, не обезумел от тонны кофеина, что выдул?
– Не обезумел. В этом вопросе можешь быть спокоен.
– Но каким способом ты хочешь, чтобы маленький отряд пробил непробиваемую оборону и убил неубиваемого?
– Большой армией это сделать практически невозможно – признаю. Маленьким во много раз сложнее, но на этот случай, у меня есть план.
– Да? – он уставился на меня с надеждой на идеальную идею, способное сделать невозможное.
Эх, знал бы он.
– Асгард – самый высокий из миров, не так ли?
– Да.
– Но для Вселенной понятие абсолютной высоты отсутствует, так?
– Я не астрофизик, но думаю, что так.
– Значит, есть пространство, которое было бы выше Асгарда.
– Даже если так, то к чему ты ведешь?
– Большая армия слишком заметна, но вот маленькая смогла бы пролететь высоко над Асгардом, а потом быстро спикировать вниз на место, где находится Один и облить его волной огня.
– Если бы бога можно было убить так легко.
– Не обычного огня. Ты ведь сможешь сделать пули, способные убить бога?
– Смогу… но не до конца уверен, что получится убить даже маленького божка, а уж Одина… Боги, всё таки, бессмертные. Да и к тому же, эта безумная идея обречена на провал, так как никто и никогда не поднимался так высоко, чтобы быть незаметным даже для асов. И самолеты будет обстреляны, когда будут замечены, если до того их не уничтожит Тор или Один. Да, здесь Тор будет самым непреодолимым препятствием.
– Но шанс-то есть?
– Шанс есть всегда. В данном случае – один к миллиарду.
– Хм, шансы выше, чем я предполагал. Думаю, что стоит попробовать.
– А ты ещё более безмен, чем казался! Ладно, мне то что?! Я же все равно не умру. Если у нас все получится, а это невозможно, то считай, что война уже выиграна. А если нет – то и пусть. Даже не капля, а молекула в море, если решил посылать туда отряд. Разве что, пилотов жалко. Они ведь по-любому не вернуться. Все до последней штуки там и останутся. Ничего, что я уже так отношусь к солдатам, что штуками их считаю?
Я не ответил на его вопрос.
– Да, но это как в шахматах: жертвуешь малым ради полного контроля над доской. Хотя, я плохо играю в шахматы. Да что там говорить, вообще, мои познания заканчиваются на правилах игры.
– Сейчас это и не важно. Вот только. Кого брать в отряд элитных камикадзе?
– Командиром будет Нестеров. Говорят, хороший был летчик. Пусть возьмет себе только хороших пилотов, сколько посчитает нужным для успешного завершения миссии.
– Хорошо.
– Тогда, сделай-ка достаточно пуль.
– Уже завтра будет готов. Но после этого, мне придется покинуть тебя. Это моё последнее поручение.