Buch lesen: «Вечность мига: роман двухсот авторов»
Посвящается Лизе
Предисловие
Один библиотекарь конспектировал книги на маленьких листочках, которые собирал в коробку. «Так их удобнее взять», – объяснял он свою карманную библиотеку.
Один писатель предпочитал длинному повествованию множество коротких. Он составлял антологии, принюхиваясь к минувшим эпохам, как гончая, находя оставленные ими следы. «Так их удобнее взять», – сшивал он лоскутья из оригинальных и апокрифических сочинений.
Эта книга соткана из фрагментов литературных произведений. В ней нашли приют шутки, притчи и рассказы размером «с ладонь».
Так их удобнее взять.
Неосторожная мысль
«Плоть не даёт сосредоточиться, тело мешает думать!» – учил один дервиш, изнурявший себя бесчисленными постами. Когда эти слова дошли до халифа – да продлит Аллах его годы! – он приказал отрубить дервишу руки и ноги, отрезать уши и язык, подвесив в мешке на дереве. «Какой глупый! – воскликнул халиф, когда дервиш умер. – Его освободили от всего лишнего, а он так ничего и не придумал».
Аль-Дживаз. «Ахбар ас-сифла1» (889)
Дело случая
Один палач вошёл в темницу к юноше, которого приговорили к казни.
– Ты боролся с тиранией, которой я служу, – обратился он к нему. – Но и мне ведома справедливость, поэтому я отпущу тебя.
– Где бы я ни находился, – возразил юноша, – меня всюду схватят слуги раджи.
– Тогда, – предложил палач, – давай поменяемся платьем, и уйду я, а ты займёшь моё место – в тюрьме тебя не будут искать.
С тех пор палач устраивает заговоры, а юноша рубит заговорщикам головы.
Сатиочандра Датта. «Бенгальские пураны» (1687)
Ранние наклонности
Огромный лохматый пёс угрожающе рычал и, казалось, собирался хвостом выбить глаз.
– Не бойся, он не укусит, – успокоил мальчишку рыжий ирландец, берясь двумя пальцами за ошейник.
Ребёнок достал пистолет.
– Не бойся, он не заряжен, – мрачно ухмыльнулся он, целя ирландцу в лоб.
Мальчика звали Аль Капоне.
Джоан Скетч. «Глаза над дверью» (2001)
Последнее слово за нами
– Один увидел во сне, как перерезает чужое горло, а проснулся с больным своим.
– Это что! У одного во сне заболело горло, а проснулся – со своим перерезанным!
Записки психиатра
– Что делать, если после еды – в животе танцы?
– Прописываю вам танец живота.
– Смотреть? Или серьёзно хотите моей смерти? Может, тогда сразу танец на животе?
– На чужом – пожалуйста! А ваш слишком большой. Кстати, попробуйте от живота – танцы.
Записки диетолога
– Мир по Сотворении был прекрасен, но Бог проиграл его в кости дьяволу.
– Слышал другое. «Я создал небо и землю, море и ветер, бегемота и цаплю, – ставя на кон Своё творение, швырнул камни Бог. А когда выпало мало, добавил: – И над миром поставил людей». Дьявол пригляделся: «Боже, что они с ним сделали!»
И отказался от выигрыша.
Записки богослова
Ардалион Куц. «По записным книжкам» (1920)
Лики прогресса
Он выпрыгнул из прошлого, как чёртик.
– Я – современник Карла Великого и Гаруна аль-Рашида, – поправил он на поясе рог трубадура. – А ты – овечки Долли и полутора десятка рок-звёзд. Не находишь, что мы похожи?
Я пожал плечами.
– Как и все в мою эпоху, я верил в Творца, ты тоже, как и все, веришь в Большой Взрыв. Правда, мы философствовали всерьёз, вы – «как бы». – Он заправил в штаны льняную рубаху. – Мы голодали в недород, жили по звёздам и умирали в срок, вы строите жизнь по рецептам врачей и диетами продлеваете старость. – Я замахал руками, но он остановил меня, приложив палец к губам. – А разве мы не сверяли время с палестинской Легендой, как вы – с мифами СМИ? И разве нас не согревала мечта о Царствии Небесном, как вас – иллюзия земного потребления?
Он насмешливо скривился.
– Из Библии каждый у нас знал устройство мира, вы же испытываете ужас от одиночества в огромной, бездушной Вселенной и, чтобы не сойти с ума, не думаете о ней, привыкнув жить в незнании…
Переводя дыхание, он поскрёб лоб грязным ногтем.
– Мы следили за папскими буллами, вы – за биржевыми прогнозами, для нас последней инстанцией был Бог, для вас – международный трибунал…
– Можешь добавить, – вставил я, ослабляя галстук, – что вы не сомневались в священной особе короля, а мы избираем президентов, над которыми смеёмся, и аплодируем политикам, которым не доверяем.
– Вот именно, и на кой чёрт такой прогресс?
Он показал язык.
– А вот за этим! – достал я пистолет и застрелил его.
Эрик Клише. «Социологический опрос в раннем Средневековье» (2000)
История одной истории
При багдадском дворе прославился один мутазилит.
– Что можешь ты знать об Аллахе, если не знаешь, как вывести перхоть со своей головы? – задавал он всем один и тот же вопрос.
– Об Аллахе нам известно от Пророка, – возражали ему. – О Пророке же толкуют хадисы, предания предков.
Тогда мутазилит рассказывал такую историю.
– На состязание мудрецов в Нишапуре султан Курдистана послал своего раба-суфия, мужа большого ума. Тот разгадал все предлагавшиеся загадки и в свою очередь задал свою: «Что общего у статуй с прокажёнными?» А когда его соперники смутились, ответил: «У тех и других со временем проваливаются носы». Его остроумие оценили по достоинству, присудив победу, и, пока он возвращался в Курдистан, впереди него неслись слухи. Говорили, что он всегда держит нос по ветру, может провалиться сквозь землю, так что наружу будет торчать только нос, или на сорок дней и ночей застыть неподвижно, как статуя. Передавали также, что в награду он получил столько золота, что позавидовавшие ему джинны превратили перевозивших золото верблюдов в каменные изваяния.
А султан, стоя на пороге, издали встретил его вопросом: «Слышал, у тебя проказа?»
Ибн Захир. «Китаб ан аль-кутуб2» (1127)
Последняя капля
Она: «Пора выгуливать Шпица. Слышишь? Отложи, наконец, газету! А ведь я предупреждала: заводить собаку в небоскрёбе – безумие. Лучше птицу – её хоть на крышу выпустишь. Ну, разве я не права? Хватит читать! Ему, видите ли, лень на лифте спуститься! Мало того, что мне жизнь сгубил, ещё и над животным издевается…»
Он (беря на руки собаку, шагает с балкона): «Ну что, Шпиц, погуляем?»
Эжен Ламурье. «Энциклопедия абсурда» (1967)
Превратности судьбы
Согласно одной бурятской легенде Чингисхан не умер в 1227 году и не похоронен на горе Бурхан-Халдун, а уснул. Пробудившись через триста лет, он видит жалкий конец своей Империи. «О, Тэнгри! – восклицает он, воздев руки к Вечно Синему Небу. – Где мои степные бахадуры? Где их застилавшие солнце стрелы, где их трепещущие на ветру бунчуки? Где их свистящие арканы, просторные шатры и бесчисленные табуны? О, Тэнгри! Когда-то молодой удалец набирал среди кочевий людей длинной воли, чтобы резвыми скакунами вытоптать мир, как траву, и за это его прозвали Потрясателем Вселенной. Он учил, что жизнь одного бесстрашного стоит тысячи жизней трусов. Его богатыри были как серые кречеты, – теперь их кости клюют вороны, а их кривые сабли ржавеют – но не оттого, что насытились кровью. О, Тэнгри! Ты прибрало и друзей, и врагов, зачем же оставило немощного старика, который видит сны о Чингисхане?»
С тех пор Владыка Мира бродит среди сопок, и дети смеются над его седой бородой.
Эренжен Хара Мангыт. «Наследие степей» (1928)
Человек – мерило всего
– Те, кому личностная история кажется куда интереснее истории Вселенной, а отдельная судьба представляется значимее мировых судеб, занимаются искусством. Те же, кому наоборот – наукой.
– По-твоему, учёные о себе не думают? Ещё как! Только и мечтают: «Вот разгадаю тайну Вселенной и – продам!»
Прот Агор. «Скептические диалоги» (II в. до н. э.)
Смерть правозащитника
Он был добрейшей души человек. К тому же – скромник, про таких говорят: «Будет стесняться даже на собственных похоронах». К старости он увлёкся буддизмом, и ему взбрело в голову выступить в защиту насекомых. Его матрас стал рассадником клопов, которым он, ворочаясь ночами, исправно служил донором, а за печкой он устроил блошиный питомник, так что в его избе танцевали от неё подальше. Со временем его друзьями стали гусеницы, тля и вши, а сырыми вечерами он подставлял голую шею комарам, предлагая: «Нате, пейте!» Вскоре по округе поползли слухи, что тараканы из щелей залезли к нему в голову, но у правозащитника появились подражатели, обретшие смысл в спасении наших булавочных собратьев. Они пышно хоронили раздавленных каблуками козявок, боролись против привычки щёлкать мух и воротили носы от женщин, визжащих при виде пауков. Движение ширилось, а вместе с ним росла и слава его основателя. Дело дошло до того, что его пригласили на телевидение с речью об энтомологическом геноциде. Он отказался. Понадеявшись на свою известность, он думал обойтись без прессы. «Вы сами, как подкованные блохи, – съязвил он телевизионщикам, – у вас на каждый язычок приготовлен ярлычок…» В отместку те заявились к нему, принеся на подошвах сотню затоптанных букашек. Старика тут же хватил удар. Однако он остался до конца верным своему делу и перед смертью завещал соорудить себе могилу из муравейника возле пасеки, чтобы над ним кружились мохнатые шмели.
Иштван Надь. «Демократия как фарс» (2004)
Юмор висельника
Повезло одному приговорённому к повешению. Желание смертника – закон, и в день казни исполнялись все его прихоти, седые стражники потакали всем его капризам. Он заказал роскошный ужин, дорогого вина и женщину. С ним носились, как с писаной торбой, ему прислуживали палач и начальник тюрьмы, а приглашённый оркестр услаждал его слух.
И все с нетерпением поглядывали на часы.
Но в последний момент пришло помилование. «Надо же, один только день и пожил по-человечески!» – вспоминал он остаток жизни.
Дафна Бертрам. «Всё познаётся в сравнении» (1835)
Себе во вред
После ужина пили коньяк, курили. Рюмка развязала язык, с пунцовыми щеками она трещала, как сорока.
– Смотри, все слова переговоришь, – остановил её он.
– Это как?
– А так, – загасив окурок, плотно устроился он в кресле. – Давным-давно жил на свете неисправимый болтун, который мог часами распространяться о чём угодно…
– Он был политик? – наморщила она носик.
Он пропустил мимо.
– В округе от него все разбегались, а, выходя из дому, молились, чтобы случайно с ним не столкнуться, и их молитвы были услышаны. Бывало, человек этот долбил, как дятел, одно и то же, а тут стал замечать, что раз произнесённое слово навсегда исчезает из речи. Он будто его забывал: скажет «дождь» – и забудет, скажет «лес» – и тот вылетит из головы…
– Склероз? – опять вставила она.
Он остался невозмутим.
– Поначалу человек не обращал на это внимание, ведь он был великий оратор, перед которым мерк Цицерон, и легко находил новые выражения для своих мыслей. Он подбирал синонимы, вместо «дождь» говорил «вода, струящаяся с неба», вместо «лес» – «группа растущих вместе деревьев». Отрицая противоположное значение слова, которое уже не мог употребить, объяснялся от противного, что выглядело иногда, как загадка. Так вместо «кошка» он однажды сказал «мяукающий зверёк», в другой раз – «домашнее животное, но не собака, не лошадь, не курица, не хомяк…» и, перечислив с десяток домашних питомцев, вычеркнул их из памяти. Таким образом, его лексикон катастрофически сужался, немота подступала к нему, как вода к княжне Таракановой, теперь он всё чаще замолкал посреди разговора и, не в силах подобрать слова, объяснялся жестами. Тогда он стал выдумывать неологизмы, изобрёл собственный волапюк, но и это не спасло – его языка никто не понимал. Пробовал он употреблять и знакомые ему иностранные слова, но они быстро исчерпались, а учить новые языки он не успевал – они забывались прежде, чем он овладевал ими…
Сунув в рот сигару, он щёлкнул зажигалкой, покосившись на дымивший кончик.
Она сидела, поджав ноги, и была вся внимание.
– Кончилось тем, что человек онемел. Он бродил в безмолвии посреди шумного, крикливого мира, страдая от того, что не может возвысить в нём голос. А однажды, созерцая толпу, заглушавшую пение птиц, вспомнил Гарпократа, бога молчания, которого изображали с прислонённым к губам пальцем; и тут его осенило, что каждое слово создано, чтобы быть произнесённым единственный раз, только тогда оно действенно, только тогда несёт смысл. А ещё он понял, что в повседневной жизни, пресной и однообразной, можно обходиться без слов. И тут к нему вернулся дар речи, которым он до конца дней так и не воспользовался…
Он выпустил дым:
– Вначале было Слово, а потом – слова, слова, слова…
– Грустная притча, – пересела она к нему на колени. – От частого повторения слова затираются. – И тут же капризно надула губки: – Глупый, зачем ты это рассказал? Больше не буду говорить, что люблю тебя!
Елизавета Александрова. «Он и она» (1984)
Психология цифр
В отличие от нашей математики, устанавливающей законы сразу для всех чисел, благдвильбрижцы придумали математику для каждого числа в отдельности, точно боясь их обидеть. Поэтому числа у них существуют обособленно, замыкаясь в своих непересекающихся мирах-скорлупках, точно в сотах, властвуют там, не подозревая о наличии друг друга, не подчиняясь общим правилам. Мне кажется, благдвильбрижцы поклоняются числам, как богам. Отведя каждому свою судьбу, мифологию, поселив в отдельные кумирни, они сделали из их ряда языческий пантеон.
В Шумриназе, стране, граничащей с Благдвильбриггом, построили математику, в которой результат операций над одними и теми же числами зависит от того, кто их производит. Одни и те же действия приведут дворянина – к одному, простолюдина – к другому, а купца – к третьему. По моему мнению, так закрепляется сословное неравенство. Впрочем, результат зависит и от личных качеств считающего, от того, левша он или правша, женат или холост, и даже от времени суток, когда производятся вычисления, от того, идёт ли дождь или светит солнце. Таким образом, общий счёт у шумриназцев невозможен, и возникающая путаница приводит к бесконечным спорам, чья математика лучше. В пользу своей индивидуальной арифметики они приводили тот довод, что раз голова у каждого своя, то и заключённая в ней вселенная должна иметь свою алгебру и геометрию, которые бы её отражали. «Арифметика, как религия, у каждого своя», – утверждают они. Когда, доказывая обратное, я привёл в пример нашу математику, удобства которой несомненны, потому что дважды два в ней всегда – четыре, а трижды три при любой погоде – девять, они были крайне удивлены. Она показалась им настолько скучной, что грозила свести с ума.
Джонатан ван Орин. «Новые путешествия Гулливера» (1752)
Четвёртая власть
В лесной глуши жили два певца. Когда они выводили трели, то птицы с позором смолкали, а весенние ручьи переставали журчать. Опережая эхо, их бас поочерёдно оглашал лесные окраины, и боги толкались тогда на галёрке, чтобы их услышать. И вот однажды в лесу заблудился столичный репортёр, рыщущий сенсации, точно свинья – жёлуди. Тропинка привела его к хижине одного из певцов, и он, недолго думая, толкнул дверь.
Фамилия хозяина оказалась Шаляпин.
Имени другого певца так никто и не узнал.
Никанор Мещерский. «Так устроен мир» (1921)
Сказано – сделано
Когда цыганский барон узнал, что его дочь влюблена в простого пастуха, то поклялся перед всем табором отдать её за первого встречного. Вскоре к нему привели какого-то проезжего.
– Возьмёшь мою дочь?
– А она меня не опозорит? – спросил он, сомневаясь в её невинности. – Будет ли утром кровь?
Барон посмотрел на дочь. Густо покраснев, она кивнула.
И наутро свадебный шатёр был действительно в крови – зарезав ночью жениха, цыганка сбежала с пастухом.
Николае Ромалэ. «Цыганский вальс» (1823)
«Умом Россию не понять…»
Жил в русской глубинке Иван. И была у него мечта – в Москву съездить. Россия большая, один билет чего стоит – и копил Иван деньги всю жизнь. Наконец, сел в поезд, и прямо с вокзала – на Останкинскую башню. Столица – как на ладони, аж голова кружится! Посмотрел Иван на Москву сверху вниз, посмотрел на белокаменную и – плюнул:
«Да пропади она пропадом, Москва-то!»
Николай Блесков. «Разочарованный странник» (1981)
