Buch lesen: «О маленькой птице размерами с остров»
О царственен, могуч ты город бога
Клонится пред тобою смертный люд
Небесный ключ увидишь ты с порога
Когда в толпе тебе осанну воспоют
А прежде, сколько вас счастливых было
Предателей, героев, жаждущих борцов
Нависшим назиданьем, тыча в рыло
Теряли мысли, сквозь оковы слов
В духе всякого времени иметь свой бесчисленный город. На распутье дорог, где когда-нибудь выберут веру, каждый даст ему имя – Вавилон. Кто видел тот город, прожил не одну жизнь, ибо познать его можно лишь увидев снова. Забравшись во все уголки, взмывая над стенами его, взирая с башни, что идет до самых небес, ты увидишь все, что можно узреть в ту минуту, пока смотришь. Так будет идти даже вечность, но истории тебе не узнать, потому что она, только что скользнула за твоей спиной.
Палящее солнце всякий раз застает этот город бурлящим движимым и неизменно живым. Сейчас вряд ли кто вспомнит его другим. Это был другой город, или все тот же, его вспомнят. Во времена, когда у города не было его звучного гордого имени, на него и тогда все же светило солнце. Под тем же солнцем был и вечный спутник его, пришедший на это место и породивший город. Некий человек без времени, странствующий в поисках вечного пристанища, того что утолит его волю, возвел небывалой красоты город. Имя тому путнику всегда было одно – Ник. Так звали его все, кого бы он ни встретил. Он сам представлялся этим именем, и всякий раз называл его так, будто придумал его вот только. Высокий, худой мужчина, всегда выделявшийся из толпы, притом не был особенным внешне. Запомнить лицо его было трудно, из приметного были наверно глаза, один был открыт всегда несколько шире. А выделяло Ника одна едва заметная зримая деталь – он держался по-особому, без явных манер, совсем не как многие. Его не отнести к богачам, потому как надменности за ним не замечено, бедняком его тоже не назвать, ибо покорности в нем так же не сыщешь. Зачем только нужен ты среди этих стен? Вопрошал про себя каждый, а он на то отвечал – «что бы оставались стены».
Средь множества колонн и стен, на площадях, вдоль улиц, тысячи людей каждодневно кричат и бегут, словно не видя и не слыша, друг друга. Как же легко затеряться в этой бурной скоротечности, мелькнуть, едва высунув голову, да пропасть навеки, как и не было вовсе. Только сам по себе ты проживешь хоть сколь-нибудь долго, в глазах посторонних – едва уловимая линия или точка вовсе, на необъятном полотне мира. Звезда, по которой не успел загадать желания, а она уж упала. Все эти лица…
Огромные кленовые врата отворялись с тяжестью возвратившихся воинов принесших не то победу, не то лишь попросту тщеславие королей. В этот миг всегда застывали взгляды, иногда забывались споры и томились надежды укоренных и обделенных. В застывшей толпе лишь один взгляд был направлен против, не в ту сторону. Он рассматривал то, чего никогда не видели замершие. Их собственные глаза, любопытство, выливающееся в такие минуты наружу. Конечно, тот человек должен быть странный, и это был Ник. Ник увидел торговцев ожидающих праздника и денег, бродяг высматривающих покровителей, господ лоснящихся триумфом. Едва ли и тут увидишь что новое, не в первый ведь раз, подумал он. Взгляд его уже почти остановился, как вскоре запнулся на лице маленького мальчика. Мальчишка не был похож на любопытного, его большие черные глаза на чумазом лице, так и пытались, кого-то найти. В его тоненьких смуглых руках была дудка, какой-то странный музыкальный инструмент, который он держал только пальцами обеих рук, да так что она едва не валилась из них. Мальчик одновременно пытался найти человека, и играть на дудке, ему так же было нужно, хоть и в этот момент ему вовсе этого не хотелось. Упустить такую толпу гуляк в его положении глупо, пусть он и мальчишка, но понимал это твердо. Однако играть он не мог, тому причина должна была быть особой. Они проходят, вся толпа вояк, продолжается гвалт, торговля, хохот, но мальчик все не играет. Стало быть так и не нашел того кто был нужен.
Ник выждал скорбную паузу и направился к мальчику. Слегка замявшись уже подле того места где стоял мальчик, Ник чуть всплеснув руками, словно отмахиваясь, подошел и поздоровался.
–Здравствуй, – тихо сказал Ник.
–Здравствуй, – выдыхая, отозвался мальчик.
– Видно ты чем-то огорчен, прости уж, коль не вовремя, – начал Ник.
– Вам бы уж не пристало простить прощенья у … – мальчик отчего-то запнулся, пытаясь сказать про себя. Даже попытавшись изобразить жестом.
– Вот этого уж никогда не пойму, и почему так у меня? – задался вопросом Ник.
–А разве так не у всех? – тоже спросил мальчик.
– Так все же, не мог бы ты рассказать мне… – не окончив, сказал Ник.
–Ах, я огорчен, – будто вспомнив, отвечал мальчик, – придется выслушивать истории, так надо ли вам?
– Отчего же, приятно услышать историю хорошего человека, так может, и друга найдешь, – сказал Ник как о себе.
–Это было недавно, – начал мальчик рассказ, – недавно потому как, мне только семь лет. У меня наверно, была мама и папа, уж точно, был, – на этом мальчик едва не остановился, но собравшись, продолжил: – когда потерялась мама, я не помню, только помню, как появилась бабушка. Она была старенькая, тогда я уж понял, помрет скоро. Мне было четыре, – мальчик показал соответствующее число пальцев, но тут же стал убирать за спину, как бы стыдясь, – она приглядывала за мной, когда не было папы, и когда был тоже, все время смотрела. А один раз папа ушел, сказал что-то, улыбался и поцеловал, – мальчик отвел глаза смущенно, после решительно продолжил, – он не вернулся, пока что нет. Бабуля та и вовсе померла. Вот так я и стою тут играю в чертову дудку, – закончил мальчик хмурясь.
– Да, такое бывает, – сочувственно выдохнул Ник, – а дудку где взял?
– Она всегда при мне, ни куда не деваю, – отвечал мальчик.
– Интересно … – в задумчивости сказал Ник.
– Как вас зовут? А как меня? Обычно с того и начинают. Чего вы не спрашиваете? – удивленно бормотал мальчик.
– Да что же я, в самом деле… так как? – с прищуром спросил Ник.
–Каин – ответил мальчик.
– Как и всему в этом мире нарекли тебе имя… – едва слышно проговорил Ник.
– Что? – спросил Каин.
– Город не тот же, значит и ты другой. Не обращай внимания, – с тревогой сказал Ник, вперяя взгляд высоко в стену.
– Так, вас как звать? – окликая, спросил мальчик.
– Ник, меня Ником зовут… – ответил он, чуть повернув голову к Каину, и отвернувшись снова.
Седьмой Вавилон воздвигнет планета
Слезами и кровью полит тот Эдем
Сумеешь ты вспомнить капельку света
Сквозь клубы нашепчет тебе Абсолем
«По кругу оно движется что ли? Был ли смысл? Прочь это все, непременно, нужно по новой, с самого основания, мир и так скоро рухнет, держась на гнилых сваях больших черепах. Бестолково выходит, ни чем ведь не лучше. Неужели не лучше? Пинать себя, рвать на мелкие части, силясь создать душу из одних лишь мощей. Город ведь действительно тот же, так и пусть, что поделать, если он прекрасен. Но ведь люди, они тоже почти не изменились, а, пожалуй, были должны. Выходит, я и сам себя толком не знаю». – Мысли Ника повторялись, как все, что было вокруг, и думал он их абсолютно намерено лишь бы только не терять нить. Не перестать следовать цели, не дать себе раствориться во всем, что окружало его. Мысль эта была настолько тверда, что пролетала, будто вовсе без времени, не заняв ни секунды. Успев только опуститься со своего исполинского роста к мальчишке, Ник думал уже о другом.
– Представь себе Каин, что ты сделал нечто невероятно красивое и при этом нужное, например … ну хоть вот ту башню, видишь вон там, – Ник указал на здание, высотой, несомненно, громадной.
– Эту? Вижу, – ответил Каин.
– Ведь ты, наверное, делал ее с благим намерением, для общей пользы, и, конечно же, красоты. И ведь польза, конечно, будет, но кому не известно. Вот скинут с нее доброго человека и в том их и польза. Уж ты то, конечно, не затем ее строил. Но ведь могут же так … – заключил Ник.
– Ваша башня? – удивленно выпалил мальчик.
– Впрочем, ладно. К чему тебя мучить, – совсем без вопроса риторически сказал Ник.
– Спрашивайте, спрашивайте, мне интересно, – улыбаясь, продолжал Каин.
– Строй ты эту башню, что бы ты изменил? – спросил, наконец, Ник.
– Построил бы меньше, – предложил Каин.
– Она от того и была такой красивой, что до самых небес, это не подходит, – отверг Ник.
– Что если без окон? – снова предложил Каин.
– Тогда не увидишь той красоты, что открывается с ее высоты, – настаивал Ник.
– Без дверей? – все пытался Каин
– Для кого же тогда вообще ее делать? – вопросом ответил Ник.
– Для птиц и людей, только тех, у кого есть крылья.
– А вот тут ты пожалуй что прав, мой юный друг. Уж это конечно не так скоро, но когда-нибудь крылья будут, я тебе обещаю, – размыто отвечал Ник.
Солнце уже не жгло спины стоящих под открытым небом, оно медленно катилось на запад, сильней и сильней накрывая тенью город, как ночным одеялом. Стоявший чуть поодаль рынок редел на глазах, торговцы собирали грузные тюки, чувствуя усталость скопившегося дня. Один уходивший бросил свой беглый взгляд на беседующих мальчика и мужчину. Тех самых, что и тогда были в толпе перед воротами и после, замеченных только теперь.
– Чего мальчишку мучишь, иди куда шел, – посоветовал человек с рынка.
– Я и правду, пожалуй, уже пойду, – ответил Ник, но больше в сторону мальчика.
– Иди, иди, – брякнул человек с рынка.
– Тебе знаком этот человек? – спросил Ник у мальчика, который едва ли понимал что происходит.
Мальчик помотал головой, пристально глядя на торговца.
– В таком случае я ухожу не один. Счастливо оставаться, пойдем Каин, нам здесь не рады, – сказал Ник, горделиво вскинув голову и увлекая за собой мальчика.
–Оставь мальчишку бродяга, не то найдут на тебя управу, – сказал торговец, явно намекая на кого-то еще. При всем этом, он и сам был не малого росту и веса порядочного. Одним словом не понятно, почему он сам не вставал на защиту «мальчишки».
– Вряд ли, мой друг, – с некоторой даже досадой отрапортовал Ник.
– Есть высшие силы, – не унимался толстяк.
– Ох есть, ты уж непременно передай, что меня видел. В кого же ты веришь? Зовут то, хоть как? – расспросил Ник. Торговец же тем временем убежал, так и не ответив, да вовсе и явившись, пожалуй, зря. Каин и Ник тоже пошли, но совсем другой дорогой. Тогда Каин спросил:
– Зачем мы идем? Ведь он же ушел, – показывая в сторону, проговорил мальчик.
– Я покажу, спросил бы лучше куда? – ответил Ник. – У меня, знаешь ли много потайных уголков в этом городе. Один будет твой, – с улыбкой сказал Ник.
Путь их был куда короче, чем ожидал мальчик. Едва войдя в арку ворот, Ник подошел к огромной двери со стороны петель и потянул на себя. В образовавшемся треугольнике ворот под ногами зияла яма. Совсем небольшая, была бы эта яма совсем не приметной, находись она где-нибудь, но не здесь. В этом же месте она сразу стала загадкой, определенно хранящей множество тайн. Множество ступенек покрытых ковровой дорожкой вели неизвестно куда, впереди был только свет. Ты приобщаешься к тайне, даже пока не узнав ее, заранее думаешь, как бы кто другой не прознал о ней. Ник спустился первым, очень низко нагнув голову, Каину же вовсе не пришлось нагибаться, будто этот подвал ждал именно его. Отныне и навсегда эта картина будет храниться в памяти Каина, как самое прекрасное из когда-либо виденных. Казалось, просто – подвальная дверь.
Наконец они зашли внутрь, где собственно не было ничего необычного. Посреди маленькой комнаты стоял небольшой постамент с кафедрой, а на ней лежала книга, огромный «толмуд» в кожаном переплете. Возле него, на стульчике горела лампадка, свет ее был слабым, но и того хватало осветить маленькую коморку.
– Ты можешь приходить сюда, когда захочешь, – сказал Ник, усевшись в один уголок, а рядом сел и Каин в другой.
– Чудно тут у вас, – улыбнувшись, прокомментировал мальчик.
– Только не у меня, а у вас, мой юный друг, – с улыбкой отвечал Ник.
– А что это за книга лежит? – спросил Каин. Он вытянул голову в сторону кафедры, по-прежнему сжимая коленки.
– Если тебе станет скучно, можешь открыть ее… ты умеешь читать? – вовремя опомнился Ник.
– Немножко, – стесняясь, ответил мальчик.
– Признаться, сроду не ждал. Где же ты учился?
– У моей бабушки были молитвы, я их учил наизусть, а потом стал по ним и другие разбирать. Не знаю, правильно я их разбираю или нет, но читать думаю, что все же, смогу, – вытянул Каин. Он явно стеснялся, боясь что обманет, хоть и сам того точно не знал.
– Молодец! это очень здорово. Но все же мне наверно стоит тебе кое-что рассказать. Язык этой книги, несколько отличается от того что ты читал, – Ник снова улыбнулся, только закончив говорить, взял книгу и подвинул лампу. Мальчик с нетерпением ждал, когда Ник откроет ее, но все же боялся, что сам ничего не поймет.
– А о чем здесь будут истории? – спросил Каин.
– О, истина. Именно, именно, мой мальчик – истории, – загадочно протянул Ник, – это история всего, что ты видишь вокруг, и даже несравнимо больше. Эту книгу написал я, помни же, что все, о чем ты прочтешь, – правда, потому как писал я ее для себя.
– Разве ты не помнишь, что там написано? – осведомился мальчик.
– Помню – ответил Ник.
– Так зачем было писать? – снова спросил Каин.
– Боюсь забыть, – просто ответил Ник. Выражение его лица в этот момент было столь невинным, что и сам он выглядел едва старше мальчишки.
Ночь надвигалась все темнее, мраком был покрыт город со всеми его вратами. Понемногу исчезали маленькие огоньки по улицам в закрытых домах и только здесь в подвале огонь должен гореть вечно. Лишь бы только освещал, но никогда нас не жег. Нечто похожее из большой книги, почти столь же простую мысль читал Ник маленькому Каину. Та мысль продолжалась, замыкая круг и начиная снова. Мальчик уже уснул, но только тогда когда перестал слышать, Ник закончил читать. Он с надеждой смотрел на Каина, видя в нем весь новый свой мир, будущее, которое, могло уже быть.
Каин лежал на ногах Ника, мерно посапывая как маленький щенок. Ник едва ли не передумал в эту минуту, но снова решился. Аккуратно переместив мальчика на пол, он едва слышно пробрался по ступенькам наверх и вышел под звездное небо. В голове его была борьба, жалости и долга. Ник как будто бы знал, что сам этот малыш знает едва, как ни больше самого Ника. Лишь бы никто не тронул его детской души.
Сбрось эту ночь в канаву с чертога
Снова да прочь разбегом с порога
Пой песню за мной уходящую вдаль
Летящей стрелой, что б было не жаль
В пространствах небесных и один шаг может оказаться вечностью, в долине солнца и на всей земле, как правило, бывает иначе. Ник прошел еще один путь в надежде и старании. В возможности изменить мир, сделав его своим не нарушая баланса сил, не тревожа гармонии. Его везде принимали за мятежника, хоть он и не был им до сих пор никогда. Распахнутые врата Иерусалима могли и теперь закрыться перед ним по любой допустимой причине. Но и тогда он непременно бы вошел, чего бы ему не стоили эти стены. «Ты изгнанник и скиталец» – думал о себе Ник, как вновь вспомнил и Каина, которого оставил уже совсем далеко.
Вход в Иерусалим был не столь величественен, как то было в Вавилоне. И пока было так, Нику все чего-то не хватало, дворцов, храмов, величественных площадей и рыцарей в красных плащах. На входе его встретили стражники, трое мужей с копьями. Они совершено буднично рассказывали друг другу истории, периодически смеялись и пускали всех, кто бы ни вошел. Ник подошел ближе. Как ему казалось, он ни чем радикально не отличается от общей толпы, разве что без головного убора. Стражники остановили его.
– Кто такой? – без прочих прелюдий спросил один из троих, видимо всегда бравший на себя функцию распроссчика. От остальных он отличался разве что немного нарядом, больше в красных и синих цветах, но сложением ни сколько. Перед Ником все были роста невысокого, а уж эти и вовсе казались коротышками.
– Вы вряд ли слыхали обо мне, профессий я не имею, – отвечал Ник, с виду немного робея.
–Так ты бродяга, – почти и не спрашивая, утвердили стражники.
– Как я могу к вам обращаться? – спросил Ник.
– Ты обращаться не должен, спросят, так отвечай, – выкрикнул тот, что стоял слева.
– Чего замолчал? – снова спросил нарядный.
– Вы ничего не спросили, а я и молчу, – со смешком ответил Ник.
– Как тебя звать? – спросил один, и тут уже подошли все разом.
– Что если отвечать не следует ? – теперь уж вопросом отвечал Ник, ловя угрюмые взгляды, – не стану вам говорить, потому что боюсь.
– Боишься ты, верно, только ответить тебе придется, – не унимались стражники.
– Вы ведь меня и убить можете, так? – предположил Ник.
Стражники лишь быстро переглянулись. Пожалуй, пытаясь осознать нелепость предположения, тем самым давая понять, что так собственно и будет.
– Я ведь не смерти вашей боюсь, желаний и страсти вашей, перемены внезапной, какая могла бы произойти. Довериться вам боюсь и все погубить. Злу вашему поддаться, то мне страшней, что ваша смерть, – высказался Ник в полной серьезности, – один ведь раз убьете? – продолжил Ник уже шуткой.
Стражники уже было начали смеяться, и могло так стать что и пропустили бы бродягу. Ник стал вытирать со лба пот рукавом своего чуть похожего на рубаху одеяния и выронил небольшую глиняную табличку, на ней было имя – Каин. Тот что стоял слева быстро метнулся к табличке и когда Ник уже схватил ее взял того за руку.
– Отдай сюда, – прокричал ряженный. Второй рывком хотел было вырвать табличку из рук Ника, но не сумел.
–Нет, – ответил Ник едва слышно.
Все трое разом кинулись не то чтоб схватить, а даже скорее убить наглеца. Их рты были разинуты в устрашающем крике, руки в неистовых размахах заносили оружие и сами бы они кинулись в бегство, если бы их гнев был направлен обратно. Но смотрели они не в зеркало, а на бродягу, стоявшего против них как статуя в след за которым, опережая его, ринулась конница. Войска города проносились, бежали и шли чрез врата. Ник пошел следом, медленно и спокойно, аккуратно обходя троих ужасных в своем гневе младенцев, стоявших против него.
Здесь не было праздника, но как и всегда тысячи любопытствующих, страждущих горожан вышли к воротам, только потому, что навстречу им выйдет властитель Шалема. С какою бы новостью он не явился, его верно ждала толпа и оклики во славу ему. Будто и не всем царям и властителям мира была воспета похвала, слава будто не за каждым шла именем что завоевывал и правил. Ник шел следом, словно не замечая «славного господина». Все уже начали было думать разное, о спутнике шествующим следом и ни кто не догадывался о его совершенном не причастии. Но кое-кто все же знал и оставил затем даже пост свой и ворота что должны охранять. Они вновь бросились на ненавистного им бродягу, но в ту же секунду увидели и лицо шедшего рядом.
– Повелитель, – все трое ринулись кланяться, пытаясь взять слово.
– Хорошо ли вы охраняли дом мой и стены? Хе-хе ну чего еще? – ухмыляясь, отозвался Араван наместник Шалема.
– Один лишь этот сумасшедший ворвался сейчас, прикажешь ли убить его? – сказал тот, что молчал до сего времени.
– за что же ему умирать? – спросил Араван.
– Он не исполнил приказа, прошел недозволенно, – нелепо пролепетал ряженный, хотя на тот момент он уже таким не казался, на фоне царя увешанного золотом и пестрыми тканями.
–Стало быть так и не иcполнил? – протяжно вопрошал не известно кого Араван, глядя все время в небо. В ту же минуту, словно прозрев от ушедшего облака, он уже свирепел на глазах.
– Кто охраняет ворота? Псы поганые, живо! – кричал Араван и снова пытался возобладать собой.
– А разве должен был исполнять? – спокойным тоном отвечал Ник на вопрос к нему.
– Должен? – переспросил Араван. После чего прошло не меньше минуты, как он нашелся что ответить, ибо удивление его было сверх великого как огромно, – если уж ты не признал меня в лицо, так скажу я тебе свое имя – имя твоего царя Араван. Услышал ты меня? – с напором на последнюю фразу прорычал царь.
– Имя твое я и в самом деле, пожалуй, слышал. Только что же оно по-твоему должно изменить? – ответил Ник безо всякой перемены.
– Покуда ты в моем городе, ты слуга мой и раб, – высказал Араван, пристально глядя в лицо бродяги.
– И все они твои рабы и слуги? – снова вопрошал Ник, окинув взглядом толпу.
– Они уважают силу мою, потому как знают ее, – ответил Араван, но не поспев сказать дальше, снова спросил Ник.
– Так в страхе сила твоя?
– Страх погубит подлых и бесчестных, а народ то мой любит меня.
– Какой же любовью?
– Той, что отдается в награду. Кто по-твоему защищает этот смертный люд? Тот, кто живет в этом городе, спокоен за жизнь свою и в этом их милость.
– Я не живу в твоем городе или в каком-либо еще, и защищать меня некому. Я живу в целом мире и каждый хочу, чтобы жил так.
– Так спроси же их.
– В этом сейчас нет нужды.
– А станет она?
– Уж, наверное, станет. Когда войско твое разойдется и падут их мечи…
– Что тогда?
– Не станет ни какой власти, будет всего один только огромный город бесконечный и свободный, – выдохнул Ник, будто силясь уже сейчас то исполнить.
– Я не верю тебе. Что если завтра придут враги на мою землю? Спасут их твои проповеди? – грозно выпалил Араван.
–Если уж завтра, то пожалуй спасут. Вот только бы не сегодня, – ответил Ник, в его голосе и впрямь была какая-то надежда.
– Замолчи крысенышь, – прокричал царь, и в гневе своем даже позабыл о власти своей, не зная как и усмирить бродягу.
– Ворота твои охраняются тремя мужами, те уж, поди не всесильны, позаботься ты хоть о том, – нашелся вдруг Ник.
– И без твоей пустой головы туда было послано люду, – раздражаясь, ответил царь.
– Страшно? – спросил от чего-то Ник.
– Ты верно страха не видел, вонючий пес, так довольно, пришло тебе время. Схватить бродягу, бить пока не признает меня, покуда защиты моей не попросит несчастный! – приказал царь. Наконец-то он почувствовал, что стал приходить в себя.
Полчище царского войска обступило со всех сторон Ника. За те секунды, что медлили они Ник поспел разглядеть многое, едва уже не поверив в гибель свою. Толпа приближалась, и уж даже когда била и истязала его, не верил он и тогда в свою смерть, а уж в это поверить можно. Даже в собственную смерть можно верить, но только не в смерть истины в себе, которая сидит еще глубже, чем сама душа. Он не предал свою истину, даже пройдя сквозь вечность. Способны ли на то их жалкие кнуты, едва ли. Все же смерть казалась, делом решенным и Ник это понимал совсем нормальным, но даже тогда поверить не мог. Важно ли во что верить?
Беснуется сила больного врага
На чахлые жилы поднимет слуга
Бессильные мощи борются смело
Бей свои вожжи пока не взлетела
Душа не разорванных белых страниц
Завидит утопленных в слезах ресниц
Умытых войною собственных сил
Встанут гурьбою и дом им не мил
Сраженные в стенах владыки судьбы
Бьются в изменах с мечами рабы
Застынет навеки рожденный Шалем
Высохнут реки да станет он нем
О, великий Мардук внемлем тебе, бог наш, и славу воздаем тебе, молимся тебе, услышь нас и избавь от бед и страданий. Перекликаются преклонившиеся из света и во тьме глухой. И уж более всего-то во тьме. Их не счесть всех в этом безумном городе, но поскольку не каждый и был преклоненным. Таким стал некогда и Каин, но не от скудности сознания своего, а вовсе наоборот. Он не успел к годам своим понять молитв, по которым учился когда-то читать. Каину исполнилось четырнадцать лет, когда он начал понимать смысл им прочитанного. А поскольку познание его в молитвах о Вавилонском боге уже были прочитаны давным-давно, они так и остались всего лишь азбукой первопознания. Истина же мыслящего человека, всегда состоит в идее, образовавшейся в его собственной голове. Совсем даже не важно, случались ли у кого-то подобные идеи раньше. Главное в этом всегда будет принадлежность, ведь только себе можно поверить, не требуя доказательств, не проявляя смятения и малодушия. Такое убеждение всегда будет истинно – только потому, что принадлежит тебе. В любом же споре, попытке склонить, ты всегда найдешь части и целое, в котором и есть ты. Что же предложит тебе большинство, что назовет верным, ты всякий раз поймешь, когда возложишь их части на одну чашу весов и не позабудешь о другой чаше, на которой будет твоя правда. Все разом вместе с тобой у них получится целое, но у тебя и без них оно всегда есть. Примкнувший, утвердит твою правду.
Вопросами непременно задаваться нужно, чем больше их становится, тем полнее, объемнее становится сущность всякого бытия. Во что же следует верить, решать тебе. Однако ко всему прочему не только под надзором одного лишь Мардука шла жизнь в Вавилоне. Как и во все годы, голод и изобилие правят людьми. Непременно это разные люди, так те, что наживаются на голоде одних, требуют изобилия от других. Собственно выходит так что у всех все есть, и это самое «все», переходя к пределу, должно перераспределиться, в зависимости от того кому чего не хватает. В общей же суматохе в один миг оказалось так, что одно было продано дороже другого. Теперь богатые землевладельцы, купцы и сборщики налогов расхаживают по красивым многоугольным дворцам, расписанных фреской, где у самых стен возвышаются финиковые пальмы в роскошных садах. Бедные в свою очередь трудятся везде, где нуждаются в них богатые. На каменоломнях, в полях, на рынках и пастбищах их много до ужаса, живущих в лачугах иль вовсе под открытым небом. Среди них мало кто заметит Каина, но все же, с недавних пор и он взял себе место под слепым солнцем большого города. В весьма узких кругах его знали как составителя писем и прочих записок. К Каину подходили на улице и просили записать некую информацию, которую впоследствии сами же и передавали, иногда через кого- то, а порой вовсе оставляли себе.
Ранним апрельским утром, когда солнце еще не жгло, а лишь мерно пробиралась в оконца домов, лаская своим приветливым светом, Каин уже стоял на одной из площадей города, естественно занятых рынком. К нему подошел мужчина, возраста порядочно старого, прямо таки пожилого. Одним словом дед. С седой бородой, мешками под маленькими округлыми глазами и большим носом, как принято говорить картошкой. Внешне он выглядел совсем заурядно, его цветастые платья даже как то не сочетались в общем образе. Подойдя совсем близко, он стоял прямо, ничуть не нагибаясь к маленькому Каину.
– Здравствуй мальчик, – довольно, буднично начал дед.
– Здравствуйте, – ответил Каин.
– Ты пожалуй, пришел слишком, рано, – с улыбкой продолжил старик, – ты ведь писанием занимаешься, я уже то прознал. Народу то почти ни кого, – довольно не связно проговорил он, чуть запинаясь.
–Вроде как да. Записки, – я так их называю. Пишу если надо. Но сегодня я пришел не за этим, потому и рано, – пояснил Каин.
– Так записки значит, пусть будут записки… так а пришел чего? – вдруг заинтересовался дед.
– Здесь красиво. Без людей знаете очень красиво, особенно в городе. В этом уж точно, затем и пришел. Люди умеют создавать прекрасные вещи, однако так уж выходит, что и портят их совсем ужасно. Бывает и так, что это те же самые люди, и это как раз хуже всего.
– Признаться, я не думал об этом. Но знаешь, мне не стыдно признаться, я глуп как пробка, но хотя бы это я знаю, – улыбаясь печальной улыбкой, сказал дед.
– Вы ведь не просто пришли, у вас ко мне дело, – одернул деда Каин, видя, что тот, кажется, замечтался.
– Да, у меня дело, мне нужно кое-что написать сыну, – очнулся дед.
– Я запишу.
– Он уже не молодой, а когда то был совсем как ты мальчишкой. Его зовут Моисей… а тебя как зовут?
– Каин, – отозвался мальчик
–Так вот, он тоже был маленький, и еще меньше чем ты. Тогда мы жили неподалеку от Ниневии огромного города, почти как этот. Не в самом городе, как я уже сказал. В этом то и была моя проблема, нашу семью не пускали в город. Семья наша была довольно большой, моя жена родила мне четырех сыновей. Однажды, кочевники напали на нас, и защитить я смог лишь одного сына, и только. Моему горю не было предела, но сын мой Моисей рос, и я увидел в нем хорошего человека, доброго и честного, тем совсем не похожего на меня. … Когда моему мальчику исполнилось десять лет, мы отправились искать счастья в другом городе, где пред нами открыли бы ворота. Такой город нашелся. Сейчас я стою средь него и плачусь тебе, словно я здесь дитя. Тогда же я был счастлив, я нашел город, приобрел дело, … стал торговцем, это так. Мой Моисей тоже был весел, в особенности от того путешествия что нам удалось пройти. Он все говорил о том, что хочет странствовать, я смеялся, надеясь, что у него это пройдет. Шло время и стал он уже старше тебя, совсем старше, окреп, мне показалось, что он уже и забыл свои детские мечтания. Увы, для меня, это было не так. Он сказал мне однажды – « я живу в целом мире, а вижу перед собой лишь клочок земли, мир создан таким большим, чтобы увидеть его». Я долго спорил с ним и не хотел отпускать, а когда понял что он все же уйдет, посмел отречься от него и сильно обругал. Уже спустя первые десять шагов его, я заплакал. Во второй раз в своей жизни. … Я хочу, чтобы, когда он вернется, пусть не буду я жив, он увидит мое прощение. Напиши его для меня.
– Так как же зовут вас? – спросил Каин после огромной паузы, едва ли находя, что сказать в ответ.
– Зовут меня Ир, – ответил старик.
– Одному бывает совсем одиноко, – выразился Каин.
– Что же и ты одинок? – спросил старик Ир.
– Нет, хоть я и действительно один. Со мной всегда один странник, который говорит со мной из книги, – ответил Каин.
– Это интересно, – удивившись, сказал Ир.
– Была одна и со мной история, та, что совсем поменяла меня. Стал совсем как ваш сын. До того она подействовала на меня. Наверное, изменила даже…
– Эх, мой сын
– А вы знаете, чтобы ответил вашему сыну тот странник, что говорит со мной из книги?
– Так что же?
– « Я хотел бы не знать того мира, что увидел объехав весь свет, я хотел бы чтоб он навсегда оставался на картинках в мечтах».
Не верь всему свету сквозь каменный слой
Любому предмету, срезая объедки долой
По алому цвету роз красных на небе не жди
Пропой всему свету сам только туда не ходи
Да здравствует Царь наш великий Давид! Да вознегодуют прочие цари и владыки, народ священный обрел свой город.
Битвы не случилось, защитники пали, будто вовсе их ни когда здесь и не было. Единственным знаком войны послужили кровь и пожары, как и во всех войнах, во все времена. Поверженных забыли, уцелевшие бежали, и остался один лишь человек во всем Шалеме, не праздновавший, но и не умерщвленный. Он сидел один посреди вымощенной площади, поджав ноги под себя, его тело мертвым грузом давило к земле, вместе с головою, так и не упавшей, но склоненной к груди. По пояс голый, этот мужчина сидел без рубахи, весь залитый кровью, вряд ли бы его узнал кто-то, если б видел до этого. Одно лишь понять в нем было можно, он не искал сторон. Не искал, ибо не был убит, но и не поднят. Стало быть, это мог быть только лишь Ник, спасенный, вопреки и уже posteriori.
