Истоки

Вот один случай из жизни деда той поры. Мы с братом часто просили его рассказать нам. И он это делал много раз.

*-Седянка – посиделка, старый болгарский обычай собираться юношам и девушкам на выданье в свободное от полевой работы время. На седянках девушки пряли пряжу, вышивали, одновременно пели, а парни рассказывали истории, шутили и заигрывали с девушками

**– вид свирели

***– старинный смычковый болгарский инструмент

Стояла середина августа, время обработки собранного урожая. На посиделках очищали початки кукурузы от листьев. Работа кипела вместе с песнями и затянулась до поздней ночи. И деду Цено пришлось идти свои 5 километров, возвращаясь в наше село, уже при свете луны. Спустившись с хутора к реке, он перешел ее по камням, так как в это время она была мелководная. На другом берегу был прудок, в котором крестьянки вымачивали коноплю для пеньки^*. Поравнявшись с этим местом, дед увидел силуэт женщины, полощущей коноплю. Он подумал, что это та самая крестьянка, которая снискала себе славу работающей ранним утром, пока не так жарко. Поздоровался с ней, но ответа не последовало. А силуэт увеличился в два раза. Дед решил, что она просто выпрямилась, услышав его, и позвал её по имени. Тут фигура снова увеличилась и стала мохнатой. Дед Цено понял, что имеет дело с нечистой силой, быстрым движением вытащил из-за пояса револьвер и три раза выстрелил в сторону «фигуры». Однако вспышка от выстрелов ничего и никого над водой не осветила… А потом опять появилась фигура и снова стала расти. Тут дед дал деру изо всех сил. Мчался он вихрем, не разбирая дороги, и всё это время ему казалось, что за ним гонится чудище. Так, не оборачиваясь, он добежал до самого села, а как домчался, так почти сразу и рассвело.

* – Пенька – это грубое волокно, из которого делали мешковину, веревки и др.

Много раз слышал я в детстве эту историю… Своему деду я верю, он был правдивым рассказчиком. И галлюцинацией это тоже не могло быть, так как он был и психически здоровым человеком. К тому же в наших краях случались и другие истории, подобные этой, которые рассказывали наши односельчане.

Мы с братом очень любили слушать дедушку, рассказчик он был замечательный.

– Дедушка, а расскажи опять про войну! – просили мы с братом Цено.

И ему всегда было что рассказать, ведь он прошел ее всю, брал Одринскую крепость, Кавала, дрался с турками, греками, французами и румынами.

Мой старший брат Цено в зрелом возрасте начал писать рассказы, стал членом Союза писателей. В своей книге «Незатейливые рассказы», изданной в Пловдиве, он описал и один из наших вечеров с дедом. Привожу его здесь.

НА ЧАТАЛДЖЕ^*

Зима, печка гудит, на столе горит керосиновая лампа, отблески от нее мерцают на потолке. Дед сидит на деревянном топчане, свесив с него босые ноги, и жадно затягивается трубкой. Мы с братом сидим рядом.

– Дедушка, а отчего у тебя дрожат руки?

– Это, внучата, от турка… Дело было на Чаталдже, там самые страшные, самые кровопролитные бои были… Мы шли сквозь туман, с насаженными на манлихеры^** штыками, поднимались брать высоту. Приказ был двигаться бесшумно, и мы ступали почти неслышно. Но эти гады все равно нас учуяли. И дали первый залп, а за ним на нас полетел град пуль. И тут грянула наша военная музыка, заиграли гимн «Шуми Марица, окървавена» ^***. Поднялся наш командир, выхватив саблю из ножен, закричал:

– Вперед, балканские орлы! В штыки!

И тут же рухнул, сраженный турецкими пулями. На турецкий залп мы ответили мощным болгарским «ура» и ринулись в атаку. Я бежал изо всех сил, рядом падали раненые и убитые, но я, мелкий, прошмыгивал между пуль. На одном дыхании добежал до вражеских окопов, бросил туда гранату и сам кинулся в траншею. А тут мне навстречу – огромный, как гора, турок, с наставленным на меня штыком. Времени на испуг не было, мой штык, звякнув о его штык, забился ему в грудь. Удар был такой силы, что лезвие вышло сзади. Я стал дергать винтовку, пытаясь вынуть штык, а турок, распахнув надо мной руки, страшно кричал:

– А-а-а-а-а!

Я снова попытался вытянуть манлихера, турок стал падать на меня и все кричал… Понял я, что моя винтовка застряла у него между ребрами. Тысячи пуль выпустил я на этой долгой войне… но человека убивал в первый раз… Если бы я его не убил, он бы убил меня… Самое жестокое на свете, чада мои, это война… И хотя мы вели справедливую войну, но руки мои с той поры стали дрожать…»

*– Чаталджа – местность под Стамбулом, где находилась укрепленная линия, на которой в ноябре 1912 года произошло последнее сражение Балканской войны между турецкими и болгарскими войсками

**– винтовка, разработанная австрийским инженером Манлихе- ром в 1895 году, была на вооружении и в болгарской армии)

***– «Шумит Марица, обагренная», национальный гимн Болгарии с 1886 по 1944 год

И дед вытряхивал пепел из погасшей трубки, закидывал босые ноги на топчан, долго ворочался там слева направо, кряхтел и тяжело вздыхал.

Хочу привести еще один рассказ про деда из книги моего брата.

СТРАХ

«Сегодня, дети, я расскажу вам про страх. Дело было суровой зимой, снега тогда навалило по пояс. А на Иванов день (7 января) ударили страшные морозы. Я замешкался высоко в горах, где мы по осени запасли ветки с листвой на корм для овец и коз, нужно было проверить, возможен ли путь на санях до этого места. Когда заметил, что в горах стало темнеть, поспешил к покрытой льдом реке, чтобы быстро спуститься вниз. По берегам речки стояли огромные деревья, покрытые инеем. Воздух аж звенел от чистоты и холода. Шагаю я по протоптанной тропинке, а снег скрипит у меня под ногами. Изо рта идет пар, который тут же оседает инеем на капюшоне юмурлука^* и на усах. Вышла луна, стала светло как днем, а снег при ее свете казался голубым. Заметил я слева следы, похожие на собачьи, но только крупнее… Оглядываюсь в тревоге назад и вижу… за мной по пятам идет огромный волк. А правее от него, возле зарослей – второй… Хвост, вытянутый вниз, словно тащится по земле. Изголодавшиеся звери. Когда голод их прижимает, они нападают на все живое. Я моментально вспомнил про Ивана Чобана, которого в прошлом году разодрала стая волков. Остался только кусок его окровавленной одежды. Волосы на моей голове встали дыбом и приподняли шапку, дикий страх охватил меня. Очень хотелось рвануть и бежать изо всех сил куда глаза глядят. И в тот же момент я понял, что если побегу, мне конец. Разве от таких зверей убежишь?.. Сердце бешено колотилось в груди. «Спокойно, – сказал я себе. – Бывали в твоей жизни моменты и пострашнее!»

*– юмурлук – верхняя одежда из шерсти или шкуры, накидка без рукавов с прорезью для рук

Правая рука инстинктивно полезла за пояс и нащупала там ножны. Но что можно сделать с одним ножом против двух волков? А возможно, их и больше… И тут я догадался: огонь! Только огонь их остановит. Как говорил наш ротный – остановим их огнем. Огнем наших манлихеров.

Быстро достал из кармана огниво и стал ударять по кресалу кремнем, искры с шипением полетели в холодную ночь. Волки немного поотстали. Я, заметив в стороне ветки с сухой листвой, стал двигаться лицом к зверям и спиной в направлении зарослей, не переставая высекать искры. Достал трут^*, положил его на кремний, поджег и сверху посыпал сухой листвой, затем положил сухие ветки, и костер разгорелся. Посмотрел на тропинку, на которой, было, присели волки, вижу – они исчезли. Я успокоился, потому что знал, пока горит огонь, звери не подойдут. Вытянул из зарослей охапку веток с листвой, положил их перед огнем и лег. Сотни раз я спал на снегу в окопе на фронте. Сейчас, однако, не сомкнул глаз. Размышлял о страхе…

Что такое страх в нашей жизни? Это инстинкт. И он вызывает панику, и у животного, и у человека. Человек в момент этой паники теряет способность рассуждать, а ведь это – его самое сильное оружие, благодаря которому он и уцелел, окруженный разными зверями и опасностями. Нужно просто преодолеть этот страх и начать думать, начать работать своей головой. Нет никого на свете, кто не испытывал бы страх! Особенно, если опасность угрожает твоей жизни. Но того, кто быстро преодолевает его, мы называем бесстрашным. Будьте всегда бесстрашными, чада мои! Ну, бывают, конечно, случаи, когда и бегство спасительно, но об этом я вам расскажу в другой вечер, а сейчас ложитесь спать».

*– трут – измельченный сухой материал для возгорания, который носили с собой вместе с огнивом

Помню еще одно яркое детское впечатление, связанное с дедом. Мы были сельскими мальчишками и бегали всю весну, лето и осень босиком. В холодное время носили цырвули^*. А тут – такое чудо! Дед в городе за огромные деньги купил мне, 8-летнему шкету, настоящие английские ботиночки. Красоты неописуемой, блестящие, кожаные, коричневые. Никогда больше в жизни ни одна обновка не приносила мне столько радости. Вся семья любовалась произведением британского обувного искусства. Увы, они оказались мне немного маловаты… Но я упорно натягивал их, стараясь разносить, стоически терпел тесноту и натирания, пока мама не прекратила мои страдания и не подарила их кому-то. Так и остались эти ботиночки в моей памяти как самый дорогой подарок от дедушки…

А вот как описывает мой брат Цено в своей книжке последние дни дедушки.

«Доживал он свои последние дни на деревянном миндере ^**, скованном из грубых дубовых досок, застланном козьей шкурой, накрывался протертой цветной чергой^***. С выцветшей фотографии, что висела на стене над кроватью, на нас смотрел молодой солдат с бравыми усами и длинной манлихерой. Невозможно было поверить, что этот удалой воин Балканской войны и есть наш дедушка, седой, с поникшими усами, ворочающийся с оханьем и кряхтеньем. Тело его с годами высохло, а грудь свистела, как меха старой гармони.

* – цырвули – самодельная обувь из мягкой кожи, которые крепились к ногам длинными веревками

** – миндер – тип сундука, с перегородками внутри для хранения вещей

*** – черга – тонкий домотканый коврик

– Ну, что ты все кряхтишь, дедушка?

– Это все годы, внучек, годы… Кости мои болят…

И он вставал, свесив свои босые ноги к полу, дрожащими руками доставал из пояса кисет с мелко нарезанным табаком. Тремя пальцами перетирал табачок, набивал им трубку.

– Подай мне огонька, внучек.

Мне было в радость схватить щипцы, вытащить из печки уголек и положить в его дрожащую правую руку, которую он всегда протягивал. Он встряхивал уголек, закрывал им трубку, прижимая его большим пальцем сверху, и глубоко затягивался. А в груди у него монотонно свистело: «Фиииу, фииииу…»

Эх… до обидного мало прожил мой дед Цено, чуть больше 60 лет… На заре новой эпохи, после Второй мировой войны, в Болгарии установилась народная власть, которая взяла всё в свои руки, провела национализацию всех частных фабрик и владений. Была национализирована и мельница, на которой работал дед, и он остался без работы, уже физически слабый, с легкими, забитыми мукой… Пенсии ему не дали, сказали, мол, работал на капиталиста. Вернувшись домой, дед жил с нами. И хотя силы были уже не те, но, проведя всю свою жизнь в трудах, он не мог сидеть без дела. Помню, как-то он попросил своего сына Благо, моего отца, чтобы тот привез ему с карьера камень высотой в половину человеческого роста. Привез ему отец такой камень, и начал дед по нему стучать молотком, долго так работал… Я был тогда мальчишкой лет 10 и не сообразил, что из него будет, а он всё тесал и тесал этот камень, придавая ему какую-то форму. Когда же он высек крест, я догадался, что дед делает себе памятник при жизни, предчувствуя свой скорый конец…

Незадолго до своей смерти дед попросил нас с братом найти черепаху. Мы поймали ее и принесли ему. Он почистил ее, вымыл, зарезал ножиком и выпил кровь. Дед верил, что кровь черепахи восстанавливает и омолаживает человека, но это не помогло… И вскоре дед умер…

В народе говорят: один умирает, другой рождается. После ухода деда Цено на свет появился наш младший брат Петко. Его полагалось бы назвать Цено, в честь ушедшего деда, но этим именем уже был назван мой старший брат.

ПЕНЧОВСКИЙ РОД

Из 1500 жителей нашего села примерно половина состояла в родственных отношениях. Самым многочисленным был род моей мамы – Пенчовский род.

Некоторые представители этого рода были зажиточными, другие – бедняками. Мамин отец, мой дед Дако, жил более чем скромно. Обитали он и шестеро его детей, родившихся один за другим, на хуторе. Жена его рано умерла, моей маме было тогда два с половиной года, а её младшей сестрёнке Лалке – меньше годика. Но все пенчовские семьи, и богатые, и бедные, были трудолюбивыми и честными. Правда, славился этот род еще и своей суровостью. Жесткие они были, прямо скажем, люди, в отличие от рода Благоевых. В селе все знали: если ты в дружбе с пенчовцами, то в обиду они тебя не дадут, да и в беде помогут. Но, упаси Господь, что-нибудь сделать против них! Мало не покажется! Своему кровному врагу они всегда называли время и место, когда и где его накажут, и поясняли за что. И в этом плане они были честны.

В селе рассказывали такую историю, которая проливает свет на нрав пенчовцев. Был у нас в Курново один цыган, дикий тип, буйный, сельчане его побаивались. У него был мощный конь, но он захотел себе купить еще одного, такого же. Пошёл на хутор к маминому отцу просить денег на покупку. Дед Дако подумал-подумал, да и сказал цыгану:

– Деньги я тебе дам… но при одном условии! Никому не говори, что это я тебе их одолжил.

Взял цыган деньги, сумму немалую, а на обратном пути стал размышлять: «А почему, собственно, никто не должен знать, у кого я занял? В чем дело? Может быть, потому, что если я не верну долг, то Дако меня убьет, и никто никогда не узнает, кто и за что меня убрал с этого света?..» Купил себе цыган выносливого коня, телега у него уже была, расписная и добротная, и стал он заниматься извозом. Тогда этот род деятельности налогом не облагался, так что зарабатывал он хорошо. И деньги, естественно, деду вернул. А как же!

Хотя и ходили легенды о вспыльчивости и суровости пенчовцев, жизнь у них была вполне обычная, крестьянская. Все они занимались своей землей, хозяйствами и семьями. Но все же надо понимать, что за люди сюда убегали в смутные, тяжелые времена от турецкого ига. Многие из них, скорее всего, скрывались от мести, так что характер имели соответствующий.

Чтобы дополнить рассказ про мамин род, надо вспомнить про ее братьев. Старший брат моей мамы, дядя Тошо Даков Пенчовски, был высокого роста, сухопарый, светло-русый. Ни внешне, ни характером он не был похож на остальных братьев. Те – смуглые, чернявые, с монгольскими скулами. А дядя Тошо еще был на удивление спокойным, взвешенным, даже флегматичным человеком на фоне своих очень живых братьев. И такой он был наивный, так верил всем и всему! Дядя Тошо искренне полагал, что вокруг все такие же честные, как он. Он никого не разыгрывал, ни над кем не подшучивал, сельские сплетни и доносы были ему чужды. Пахал себе, сеял, смотрел скотину. Жили они на хуторе Пчелинишки Дол (Пчелиная ложбина), возле горного ручейка, быстрого и чистого как слеза, который протекал между холмами Корнидел и Грыничето. Там же был и источник воды «Бучето», прямо под вековыми буками, такими высокими и густыми, что солнечные лучи никогда через них не проникали. Ущелье, в котором находился хутор, со стороны села Божница было непроходимым из-за отвесных скал высотой в 5-6 метров. А со стороны нашего села Курново в двух местах были проходы в скале, через них и крестьяне могли пройти, и телега с волами проехать. Вот в этой долине, среди ущелий, трудно проходимых и заросших дубами и буками, на слиянии двух речушек, и стояли дома всех маминых братьев. Все три каменные, двухэтажные, рядом с ними – сараи для сена-соломы и для скота.

За старшим маминым братом дядей Тошо шла сестра – тетя Цона. Третьим ребенком был дядя Пенчо. Он был среднего роста, очень сильный, коренастый крепыш, настоящий горец. За ним шел дядя Йордан, тоже среднего роста, хитрый, как лиса. Он всегда мог договориться с любым человеком, никогда ни с кем не ссорился, дипломат, да и только. Затем родилась моя мама Стана, а через 3 года её сестрёнка, тетя Лалка.

У дяди Тошо было четыре сына, мои двоюродные братья – Дако, Спас, Георгий и Иван. Дако отслужил в армии ещё до войны, поэтому во время войны фашистское правительство Болгарии мобилизовало его и отправило воевать в Сербию. И там случился такой инцидент. В одном селе, будучи сильно выпившим, он зашёл в дом и начал палить в потолок, гонять саблей женщин, детей и стариков. Испугавшись свирепого пьяного солдата, жители дома разбежались, и тогда наш «герой» изрубил деревянный гардероб со всей одеждой внутри. Сербы пожаловались болгарскому командованию, и тому пришлось составить акт о причинении ущерба рядовым Дако Тошевым. Акт прислали в совет общины, и дядя Тошо должен был возместить убытки за своего непутевого сына.

Отгремела война, вернулись домой сыновья, Дако тоже явился. И пришла пора ему жениться. На хуторе соседнего села Липница он присмотрел себе девушку, не бог весть какую красавицу, тощенькую, но не косую и работящую. Пришел он к ней свататься, а родители не отдают за него дочь. Вот незадача! И тогда на одной из посиделок он договорился с девушкой, что украдет ее. Но для того, чтобы все поверили в подлинность кражи, нужно было ее инсценировать перед молодежью на посиделках. Для этой цели Дако нанял цыгана Ибрагима с лихими конями и расписной телегой и отправился на хутор в Липницу. Посиделки уже подходили к концу, и, как только юноши и девушки стали расходиться, наш герой схватил свою зазнобу, перекинул ее, словно овечку, через плечо и понес в телегу. Как было уговорено, девушка брыкалась и сопротивлялась, но крепкие мужские руки усадили ее, и похитители двинулись в путь. Ехали, значит, наш Дако, Ибрагим и похищенная невеста, спокойно себе разговаривали, настроение у всех было хорошее, обсуждали уже, какую свадьбу закатят. А старший брат этой девушки служил в городке в милиции. И надо же было ему именно в этот день взять отпуск. Сошел он с поезда на станции, дошел до нашего села и направился к себе на хутор. Услышал в темноте голоса едущих на телеге подвыпивших мужчин и женщины, прислушался и… узнал голос своей сестры. Не сомневаясь в том, что дело нечисто, парень бросился к телеге и схватил лошадь под уздечку. Но цыган Ибрагим сразу взял топор, спрыгнул с телеги и уже, было, хотел напасть на брата похищенной невесты. Милиционер, увидев сверкнувшее при лунном свете лезвие топора, быстро достал свой пистолет и выстрелил в воздух, затем предупредил, что следующий выстрел будет на поражение. Ибрагим опустил топор. Несостоявшаяся невеста пустилась в рев, что, мол, её украли. Дако пытался объяснить брату своей избранницы, что это по обоюдному согласию. Но как он ни старался убедить его, тот требовал, чтоб немедленно вернули ему сестру. Он знал, что их отец не отдаёт девушку за Дако, и как брат не мог позволить кражу. Похитителей милиционер отпустил, сестру свою забрал домой, оставив нашего героя на полдороге без невесты. Вот так закончилась попытка непутевого Дако Тошева жениться.

Жизнь маминых братьев протекала в трудах и заботах, они обрабатывали землю, выращивали животных, в основном ладили друг с другом, соблюдали традиции и почитали патриархальный уклад жизни. Но в 1944 году в Болгарию вошли советские войска и установили народную власть, многие старые устои рухнули, а некоторые люди откровенно испортились, перестали бояться Бога… К сожалению, в нашем селе стали происходить и плохие вещи. Младший сын дяди Тошо, Спас, был человеком кротким, с 4-классным образованием, трудился себе смиренно, и никто слова плохого про него сказать не мог. А вот брат его Георгий был сложной натурой, противоречивой, он унаследовал и черты Жабарского рода (род его матери) – двуличность и ненадежность в партнерстве. Эти черты смешались в нем с пенчовской жестокостью, и получился отвратительный тип. Все сыновья к отцу относились с почтением, выполняли его наказы. Но для Георгия с приходом народной власти, когда пошло послабление семейных устоев, воля отца перестала быть законом. Увы, некоторые незрелые умы восприняли тогда свободу как вседозволенность, мол, теперь, что хочу, то и ворочу…

У дяди Пенчо не было своих детей, и они с женой удочерили маленькую девочку, вырастили её, как родную. А когда она вошла в возраст девушки на выданье, Георгий, возомнивший, что больше нет старой морали и все дозволено, стал сожительствовать с ней, с приемной дочерью своего дяди. Узнав об этом, родители вызвали Георгия на тяжелый разговор, они настаивали на том, чтобы тот женился на соблазненной им девушке, ведь кровного родства между ними не было. Но Георгий одновременно крутил и с другими девушками, да и о женитьбе слушать не желал. Дочка дяди Пенчо была хорошей, трудолюбивой, но красотой не отличалась…

Трагедия произошла зимой. Два праздника подряд отмечают в Болгарии 6 и 7 января – Йорданов день и Иванов день. В тот год их решили отметить вместе, так как на хуторе было два именинника – дядя Йордан и мой двоюродный брат Иван, младший сын дяди Тошо. Вечером все братья с семьями собрались в доме у старшего брата Тошо, чтобы справить оба праздника.

Женщины приготовили все подобающие обычаю блюда. Мужчины сделали греяну ракию^*, принесли из подвала вино и стали праздновать. Георгий в это время спал, будить к столу его не стали, так как он вернулся под утро и сильно пьяным. К полуночи разгоряченные спиртным братья снова затронули тему сожительства Георгия с приемной дочкой Пенчо. Пенчо стал говорить о том, что братья должны женить Георгия. На что те ответили:

– Ну, как ты его насильно женишь? Он же взрослый человек, да и упрямый к тому же. Пускай уж молодые сами между собой договорятся и решат этот вопрос!

*– подогретая домашняя водка с медом и специями

Пенчо, обиженный за обесчещенную дочку, вскипел:

– Аааа, вот так, да? То есть вы согласны, что Георгий должен жениться? Но только решать ничего не будете?

Дядя Пенчо был очень крепкого телосложения, могучий, как скала, которую никакие бури не смогли бы сдвинуть с места. И когда спор перешел в потасовку, швырял он своих братьев, как снопы. В это время Васила, мама Георгия, разбудила его со словами:

– Вставай, сын, скорей, там дядя Пенчо бьет их!

Вскочил непроспавшийся, непротрезвевший Георгий, схватил палку, в которую был вмонтирован длинный нож (такой вид трости, красиво вырезанной, в которую, как в ножны, вкладывалось длинное лезвие, а сверху была ручка для опоры, горцы тогда носили для защиты от собак, волков и пр.), и, обезумев, набросился на своего дядю… Нанёс ему 17 смертельных ран, от которых тот на месте и скончался…

Это убийство потрясло всю округу. Нам со старшим братом было стыдно выйти в село, ведь это были наши дядя и двоюродный брат. А для бедной нашей мамы так и вовсе настали темные дни, она скорбела по брату и стыдилась племянника-убийцу… Избегая односельчан, мама быстро, с опущенной головой, спускалась в центр в магазин и тут же поднималась обратно.

Народный суд осудил Георгия на 18 лет. Отсидел он 14, но когда вышел на свободу, слава убийцы уже закрепилась за ним до конца его дней. Он женился и стал жить в примаках у своей жены. Мы с ним не общались…

Однажды в корчму, где сидело много народу, зашёл Георгий. Он оказался за столом в одиночестве, никто не хотел сесть рядом с убийцей. И вдруг Ибрагим, тот самый цыган, который помогал старшему брату Георгия, Дако, похищать невесту, подсел к нему, демонстративно снял с его головы калпак^* и отбросил его в сторону. Тот закатился под соседний стол. Георгий наклонился, поднял его и с вызовом положил перед носом у цыгана. Эти двое неотрывно следили за движением рук друг друга, и глаза их наливались гневом. Все, кто был в корчме, почувствовали, как растет напряжение. Ибрагим медленно достал свой нож. Люди, оцепенев, следили за этим безмолвным поединком. Цыган взял калпак Георгия, изрубил его на куски и бросил их в лицо убийце. В корчме повисла звенящая тишина, все замерли в ожидании кровавой развязки. У дверей уже стояли, разинув рот, подоспевшие зеваки. Но наш «герой» только молча встал из-за стола и медленно вышел из корчмы. Вот так… кишка оказалась тонка у человека, который убил нашего дядю.

Были у мамы и другие племянники. Например, Цеко Натов, трудолюбивый и зажиточный, он владел молотилкой и агрегатом, который приводил молотилку в действие. После установления народной власти и коллективизации этот Цеко, у которого колхоз забрал его технику в общее хозяйство, иногда при встрече попрекал мою маму: «Стана, твой сын и его комсомольцы национализировали мою молотилку! Нет на них управы!» Но вскоре я, как комсомольский секретарь, устроил его трактористом в колхоз, он хорошо пахал землю и отлично молотил зерно на бывшей своей, а теперь общей молотилке. И больше не жаловался.

Второй мамин племянник, сын другого брата, Иван Петров Натов, при фашистах сидел в тюрьме, получив пожизненный срок за коммунистические убеждения. Его хотели казнить, но дядя Петр, человек с деньгами и влиянием, смог добиться для сына пожизненного. Выпустили из тюрьмы Ивана Натова партизаны в 1944 году.

*– традиционная болгарская шапка из овечьей шкуры

Еще один из маминых племянников, сын маминой двоюродной сестры, по имени Драган Дилов Кырлов, вошел в историю нашего села как сильный руководитель и устроитель лучшей жизни.

Его отцом был Дило Кырлов, который до революции огородничал в России, в Ставропольском крае. Немного поясню, кто такие градинари-огородники. Это гордость Болгарии. Триста лет тому назад появилось это движение, когда десятки тысяч трудолюбивых болгар, знающих, как вырастить самые вкусные овощи, двинулись в разные страны – Румынию, Венгрию, Хорватию, Россию и другие. Там они разбили свои знаменитые огороды с помидорами, огурцами, перцами, научили местных жителей поливному земледелию и высокоурожайному огородничеству. Градинари отлично зарабатывали и по возвращении в Болгарию даже жертвовали средства на строительство школ и читален. Так и Дило, поехал в Россию с группой огородников и трудился там на русского помещика. Но тут в Петербурге началась революция, хозяин удрал и оставил болгарских огородников и других работников справляться самим. Обещал вернуться, да только Красная Армия стала продвигаться и на юг России. Добрые люди посоветовали Дило и его товарищам:

– Езжайте-ка вы лучше, пока целы, в свою Болгарию. А то не сносить вам здесь головы!

Те послушались и двинулись к морю. А в Одессе решили поменять заработанные ими деньги на болгарские, но какой-то белогвардейский офицер посоветовал им не делать этого, мол, эта заваруха скоро закончится, вернетесь обратно и будете здесь состоятельными людьми. Послушались они господина офицера и привезли свои немалые русские деньги в Болгарию, где те превратились в бумагу… Никто же не мог предположить, что заваруха затянется на десятилетия.

Сын этого Дило, мамин племянник Драган, стал коммунистом еще до установления народной власти в Болгарии. А в 1945 году его назначили председателем сельского совета и секретарем партийной организации нашего села. Это был очень деятельный руководитель, человек сталинского типа, с суровым пенчовским характером. Я бы сказал, жестоким, но только к нарушителям закона и порядка. Надо отдать ему должное, хоть его и побаивались, но именно при нем наше Курново расцвело. Все, от мала до велика, кто мог работать, были на трудоднях, то есть вкалывали без оплаты, на волах, на телегах, лопатами и мотыгами, день и ночь, прямо как маоцзэдуновские китайцы. В первую очередь вымостили камнями и заасфальтировали самую длинную улицу, которая шла через всё село и где вечно зимой и весной люди и телеги вязли в грязи. Постепенно построили дороги и на остальных улицах. Возвели сельский совет городского типа, на первом этаже которого были почта, телеграф и магазин, на втором – канцелярия сельсовета и гостиница на четыре места. Также построили большую хлебопекарню, которая была способна обеспечить хлебом два села – наше и соседнее. Инициатором и организатором всего этого и был Драган, наш курновский Сталин, мамин племянник. Дорога от железнодорожной станции Струпец до нашего села тоже была разбитая, и ее тоже выложили камнем и заасфальтировали. Из двух соседних сел провели дороги и пустили автобусное сообщение. Нам, как своим родственникам, Драган никакого послабления не давал. Потом были и другие председатели в нашем селе, но славу Драгана как возродителя Курново никто не смог превзойти.

Наша мама, Стана Дакова, как истинная женщина Пенчовского рода, была натурой буйной и энергичной. Она красиво пела и на загляденье плясала. Мама могла выполнять любую работу, независимо от того женская она или мужская. При этом она всегда оставалась красивой и стройной женщиной, тяжелая жизнь не огрубила ее, не сделала мужеподобной.

О мамином бесстрашии расскажу такую историю. Однажды летом наша семья жала пшеницу возле колибы ^*. Для этой работы были наняты несколько человек в помощь. Мы с братом, еще совсем малыши, играли во дворе, в тени большого дуба. И вдруг увидели на дереве огромную змею, испугались и закричали. Прибежали взрослые с серпами, стали сбивать змею камнями. И что вы думаете? Наша мама была самым усердным нападающим в этой компании, она-то как раз попала камнем в змею, сбила ее вниз и потом раздавила ногами.

*– колиба – маленький домик в горах с земельным участком рядом

Отец был противоположностью мамы. Спокойный, рассудительный, мастер-кузнец – золотые руки. В отличие от жены, он знал грамоту. А еще играл на скрипке и мандолине, очень любил застолья. Родители отлично дополняли друг друга. А мы очень любили смотреть и слушать, когда отец играл, а мама пела. Отец носил очки с очень большими диоптриями, стекла у них были толстые, как лупы. А зрение он посадил в детстве, по глупости. По глупости взрослых, увы. Очень популярен в болгарской кухне маленький острый красный перчик, но он, как огонь. Взрослые, увидев, что пара мальчишек, хвастаясь друг перед другом, что могут съесть много такого перца, стали их подначивать… Сколько штук съел отец в этом идиотском поединке, неизвестно, но так много, что это отразилось на зрении… Хорошо, не ослеп!..

Отец научил нас с братьями всему, что умел сам. А мастер он был знатный, как все Благоевы. Помню, вечно у нас во дворе перед его мастерской кто-то стоял из заказчиков. Случалось, что у клиента не было денег расплатиться за работу, и отец, как человек добродушный, соглашался подождать, пока тот заработает и отдаст. А потом, встретив отца в селе, этот должник звал его в корчму, угощал ракией и считал свой долг уже погашенным. Однажды такой хитрец пришел к нам снова, чтобы что-то ремонтировать. Но тут вмешалась мама, с ее решительным пенчовским характером. Она вошла в мастерскую и стала криком выгонять наглеца: