Buch lesen: «Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё»
Я хочу выразить особую благодарность моему сыну, Жене, за его неоценимую помощь в технических вопросах и поддержку на протяжении всего процесса написания этой книги, и особенно её второй редакции.
Детям моим посвящается,
Жене и Кристине
«Судьба меня качала,
Да и сам я не святой, -
Я сам толкал её на поворот,
Я сам толкал её на поворот.»
Юрий Визбор
Об авторе
Исаак Гилютин, рождённый случайно третьим ребёнком в 1939 году в Ленинграде в бедной еврейской семье утильщика и швеи с фабрики “Красное Знамя”, вспоминает о своём детстве и юношестве как о кошмарном сне. Выпускник ЛИТМО (Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики), кандидат технических наук по вычислительной технике, кандидат в мастера спорта и инструктор по альпинизму, обладатель знака «Спасательный отряд альпинистов СССР» (№448), один из трёх (из 12 начавших восхождение) достигших вершины Хан-Тенгри (самый северный семитысячник мира) в высотно-техническом классе чемпионата СССР 1970 года. Узник Ленинградских “Крестов”, “дважды еврей Советского Союза” (кличка, данная уголовниками Мордовского лагеря для иностранцев), успешно эмигрировавший в США только со 2-й попытки в 1976 году. Практически с нуля начав свою профессиональную карьеру в США в 1977 году, в 1984 году фирма IBM приглашает его на работу программистом, а ещё через 5 лет повышает его статус до программиста-консультанта. За 9-летнюю службу в фирме IBM побывал с лекциями и докладами во многих штатах США от Нью-Йорка и Флориды, до Калифорнии и Аляски, а также в Европе. Успешно вырастивший двоих детей, после чего также успешно развёлся со своей женой в 1990 году.
Прожив 16 лет в штате Нью-Йорк, в 1993 году осуществил свою давнюю мечту и перебрался в Калифорнию, город Сан-Хосе, столицу Кремниевой долины, в качестве программиста-консультанта фирмы IBM, но уже через 9 месяцев успешно пополнил ряды американских безработных, что, в свою очередь, ещё через 9 месяцев заставило его стать бизнесменом – президентом своей компании GILKOS International, Inc. в течение следующих 20 лет. Здесь же, в Калифорнии, в 1995 году после 20-летнего перерыва возобновил занятия альпинизмом вместе с российскими аспирантами-физиками из Стэндфордского университета. Начиная с 1987 года и до 2019 дважды в год возвращался в Питер, каждый раз проводя там целый месяц. В 2004 году перенёс рак и 7-месячную химиотерапию после чего дважды, в 2007 и 2008 годах, съездил (спустя 40 лет!) в родной а/л “Безенги”, где работал инструктором альпинизма со студентами ЛЭТИ. В 2010 году перенёс ещё одну операцию по удалению рака, что не мешает ему продолжать кататься на горных лыжах, бегать и раз в году совершать восхождение на гору Шаста (4,368 м) в северной Калифорнии. В 2016 году в возрасте 77 лет, никогда в жизни не участвовавший ни в каких формальных забегах, впервые поучаствовал в знаменитом Сан-Франциском Марафоне в дисциплине 5 км, где занял 1-е место среди участников старше 75 лет. Этот результат повторился в 2017 и 2018 гг. А свой 80-летний день рождения 26 июля 2019 года встретил, стоя на Западной вершине Эльбруса (5,642 м) – высшей точке Европы.
Прожив одну половину жизни в Советском Союзе, а другую в США, в своей книге он проводит параллели и меридианы, сравнивая их между собой, высвечивая плюсы и минусы каждой страны.
Предисловие автора
Существенная часть этой книги должна была быть написана и опубликована ещё 27 лет назад моим альпинистским другом, питерским профессиональным писателем – эстрадным драматургом Игорем Виноградским, который пожелал написать историю моей неудавшейся эмиграции из СССР в 1975 году и последовавшие за этим суд надо мной и отсидка в мордовском лагере для иностранцев. Для этого, в один из моих частых приездов в Питер, Игорь пришёл на нашу встречу в ресторане, в котором мы с ним всегда встречались, принёс магнитофон и несколько часов записывал моё интервью. После чего он сказал, что будет писать книгу. Однако через пару месяцев он сообщил мне что, поразмыслив, передумал, поскольку к этой тематике гонения на инакомыслящих и желающих вырваться за «железный занавес» был большой интерес в конце 80-х – начале 90-х годов, во время перестройки, а теперь, т. е. в 1997 году, она уже потеряла свою актуальность. Я думаю, что Игорь был прав, поскольку, как профессиональный писатель, он был нацелен на стандартное издание книги типографским способом с дальнейшим её коммерческим распространением через сеть книжных магазинов.
В течение следующих 20 лет я продолжал получать многочисленные просьбы от своих друзей и знакомых о написании моей документальной книги и не только о вышеупомянутом сюжете, который Игорь сначала «загорелся» описать, а потом передумал, но и о других событиях моей непростой жизни как в Советском Союзе, так и в США. Пожалуй, самым неожиданным в этих просьбах было то, что большинство из них исходило вовсе не от людей моего поколения, как это логично было бы предположить, а от моих молодых друзей, которые являются ровесниками моих детей, а иногда и внуков. Именно этот факт заставил меня серьёзно отнестись к этим просьбам, что и привело к решению написать книгу самому, как только я закончу свою трудовую деятельность, хорошо понимая, что совмещать обязанности успешного бизнесмена и «писателя» я не в состоянии.
Пять лет назад такое время наступило и, наконец, я взялся за «перо», т. е. за компьютер. У меня, в отличие от профессионального писателя Игоря Виноградского, нет никакой коммерческой цели и потому я не вынашиваю планов на типографское издание книги, а вместо этого пишу, имея в виду распространять её только в виде электронной копии.
Смею заверить читателя, что здесь я пишу, как этого требуется в судах первой инстанции, правду, одну только правду и ничего, кроме правды, какой бы горькой, а порой и беспощадной она ни была. Этот же подход, конечно, относится и ко мне лично. Естественно, это будет та правда, которая известна мне. За редким исключением, все имена и фамилии людей подлинны, даже тех, которые совершают неприглядные поступки. Вот что недавно я вычитал у Владимира Войновича в его книге «Автопортрет»: «Писать о человеке только хорошее, умалчивая о плохом, – это такая же ложь, как если писать только плохое, не говоря о хорошем».
О писательстве вообще и о моём, в частности, никто не сказал лучше Булата Окуджавы:
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить…
Книга написана в виде отдельных рассказов, которые по возможности представлены в хронологической последовательности. Она содержит довольно подробное оглавление, что позволяет читателю легко и быстро ориентироваться в тексте книги. Таким образом, если читателю покажется не интересным или скучным один из рассказов, он / она безо всякого ущерба может его пропустить и перейти к любому другому по своему усмотрению.
Книга адресована, в первую очередь, тинэйджерам, которые ощущают комплекс неполноценности от принадлежности к семье низкого сословия и/или чувствуют свою ущербность по сравнению со своими сверстниками как в школе, так и на улице, а также тем, кого родители унижают просто от непонимания как или неумения воспитывать. Она ни в коем случае не даёт рекомендаций родителям, как надо воспитывать детей, однако хорошо показывает, как этого делать нельзя. Читатель также сможет ознакомиться с тем, как сам автор боролся со своими комплексами неполноценности, которые как раз и были следствием такого неправильного воспитания.
В книге нет советов, но довольно много жизненных неудач и ошибок, на которых кое-кто кое-чему может научиться.
Декабрь 2021 года
Предисловие автора ко второму изданию
Прошло около трёх лет с тех пор, как в январе 2022 года была опубликована эта книга. За это время её прочитало около 350 читателей совсем незнакомых мне людей, потому что мои знакомые и друзья читали её по отдельным частям по мере их написания и, конечно, задолго до опубликования в библиотеке ЛитРес.
За это время я получил много отзывов и пожеланий как сделать книгу лучше и более удобной для чтения. Среди них были жалобы о том, что некоторые из многочисленных ссылок на документы не открываются. Именно эта последняя проблема заставила меня приняться за переделывание книги. В этом втором издании все документы помещены в новый облачный Google Drive, который я, надеюсь, будет работать безотказно и бесконечно.
Помимо этого, книга была значительно отредактирована в смысле орфографии и знаков препинания. Текст книги тоже претерпел изменения – что-то добавлено, что-то удалено.
Ноябрь 2024 года
Часть 1. Детство, отрочество, юность
Довоенные и военные годы, 1939–1945
Моё появление на этот свет
Родился я 26 июля 1939 года в г. Быхов Могилёвской области Белорусской ССР. Сам я считаю, что факт моего рождения был просто ошибкой моих родителей, которые зачали меня по неграмотности или неосторожности. Судите сами: к этому времени они уже имели двоих детей – моего брата Аркадия, 1936 г.р., и мою сестру Нэлю, 1937 г.р. Казалось бы, они уже выполнили свой священный вклад в дело улучшения советской демографии, а значит и в успешное строительство коммунизма в одной отдельно взятой стране. Жили они в одной комнате коммунальной квартиры на Петроградской Стороне Ленинграда и надеяться на улучшение жилищных условий в будущем у них не было ну никаких оснований: никто из них не был обременён высшим образованием. Если сказать точнее, то мой отец, Борис Григорьевич Гилютин, 1910 г.р., как мне кажется, имел среднее школьное образование (10 классов), которое он получил по месту еврейской черты оседлости в своём областном г. Могилёв Белорусской ССР. Что же касается моей мамы Фиры Абрамовны, в девичестве Горелик, 1907 г.р., как мне кажется, её образование было ограничено 7-ю классами (а может и меньше), полученными в том же г. Быхове Могилёвской области, где я и появился на этот свет.
Место рождения было первым курьёзом в моей жизни (но далеко не последним!), который на протяжении всех моих школьных лет добавлял к моему библейскому имени и еврейским корням ещё и дополнительный штрих, подчёркивавший моё происхождение из самой что ни на есть бывшей черты еврейской оседлости. Что касается имени, данного мне при рождении, я был «благодарен» своим родителям за такой подарок всю первую половину своей жизни, которую мне пришлось провести в Советском Союзе. Я, конечно, понимаю, что моё имя есть следствие уровня развития моих родителей и потому обвинять их в этом, по меньшей мере, глупо. Но должен заметить, что мне особенно в молодые годы, часто приходилось задаваться вопросом: даже и с их довольно узким кругозором, как они могли не понимать, что Ленинград, куда они сами с удовольствием перебрались из своих провинциальных городов, уж точно не тот город, в котором человеку с библейским именем будет комфортно жить? Тут интересно заметить, что мои старшие брат и сестра ведь получили вполне нейтрально звучащие имена – Аркадий (Алик) и Нэля.
О школьных годах и тогдашних моих унижениях рассказ ещё впереди. И только в период моей первой попытки эмиграции из СССР в 1975 году стало очевидно, что все мои переживания школьного периода из-за места моего рождения оказались напрасны, т. к. только тогда и выяснилось, что по советскому законодательству местом рождения ребёнка считалось не место, где он физически появился на божий свет, а место его регистрации, где остаётся запись. В моём случае это был Приморский ЗАГС (Записи Актов Гражданского Состояния) г. Ленинграда, т. е. место жительства моих родителей. Строго говоря, это даже логично, потому что ребёнок может появиться на свет в поезде, в самолёте или на пароходе. И что же в таком случае следует считать географическим пунктом в качестве места его рождения? Хорошо известно, что в то время у ребёнка в СССР был только один документ, Свидетельство о Рождении, который в простонародье назывался метрикой. Вот сейчас, когда я пишу эту книгу и на моём дворе в Кремниевой Долине уже 2018 год, я держу в руках свою оригинальную метрику 1939 года за №Р7084045. Как и следует ожидать, документ этот в сильно потрёпанном и пожелтевшем виде с почти полностью исчезнувшими тремя круглыми печатями, но всё ещё без труда читаемый. Что ни говорите, а бумага для таких документов была гербовая с водяными знаками, как для денежных купюр. А в правом верхнем углу я с большим удовольствием сегодня читаю девиз, с которым мы все тогда появлялись на свет: «Пролетарии Всех Стран, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!». Совсем непонятно, какое отношение этот коммунистический девиз имеет к факту рождения ребёнка! При очень сильной фантазии можно это понять, что родился ещё один боец коммунистического фронта. В этой метрике зафиксированы две даты – одна дата рождения, а другая дата, 2 октября, когда была «произведена соответствующая запись в книге записей актов гражданского состояния за 1939 год».
Общеизвестно, что ошибку легко совершить, но часто очень трудно исправить. Так вышло и на этот раз. По достижении совершеннолетия в 1955 году пришло время получать паспорт. Теперь это очевидно, что чиновники (паспортистка ЖЭКа и паспортный отдел 18-го отделения милиции г. Лен-да), которые готовили мой паспорт на основании метрики, не знали советского законодательства и внесли в мой паспорт г. Быхов в качестве моего места рождения. Уж если чиновники не знали советского законодательства, то смешно требовать этого от моих родителей. Таким образом, эта ошибка оставалась со мной всю мою жизнь в СССР до тех пор, пока я не решил эмигрировать. Готовясь к эмиграции в 1975 году, я, понимая, что оригинальная метрика находится в таком плачевном состоянии, обратился в тот же ЗАГС (теперь уже он назывался Ждановского района) за её копией. К моему удивлению, в этой копии я обнаружил Ленинград в качестве места моего рождения. Я, естественно, обратил внимание сотрудницы ЗАГСа на это недоразумение. Ответ её меня очень развеселил: ошибка была в оригинале, а вот теперь, спустя 36 лет, она её исправила, а также и объяснила мне, почему она это сделала. Оказывается, местом рождения по советскому законодательству являлось географическое место, где получено свидетельство о рождении, а вовсе не само место рождения.
Здесь уместно заметить, что это был не единственный раз, когда мне пришлось столкнуться с ошибками советских чиновников, расплачиваться за которые приходится рядовому гражданину. Впереди читателя ждёт отдельный рассказ, связанный с одной из таких ошибок, последствия которой были куда более трагичны, чем та, о которой я здесь рассказал.
А чтобы читателю было понятно происхождение этой чиновничьей ошибки при моём появлении на свет, следует пояснить, почему вообще это произошло. Всё очень просто: за пару месяцев до моего ожидаемого рождения в канун лета моя мама уехала к своим родителям в г. Быхов, там родила меня 26 июля и вернулась обратно в Ленинград только в конце сентября, где и был зарегистрирован факт моего рождения в ЗАГСе Приморского района 2 октября 1939 года.
Война и эвакуация
Довоенных лет в моей жизни было чуть меньше двух, так что я ничего о них помнить не могу. Уже после Второй Мировой войны (тогда нам её называли Великой Отечественной Войной Советского Союза) из разговоров взрослых я слышал, что мой отец участвовал в Советско-Финской войне 1939—1940 гг., но никаких подробностей никогда не обсуждалось. Могу объяснить это двумя обстоятельствами: во-первых, эта война была сравнительно короткой, и он вернулся с неё невредимым, а во-вторых, последующая, «главная» война в нашей семье, как, впрочем, и во всей стране, затмила первую своим масштабом и длительностью. Отец исчез из нашего поля зрения практически с первых её дней и появился уже инвалидом только через четыре года, когда его уже давно «похоронили». История моего отца во время главной войны нашего поколения заслуживает отдельного рассказа, к которому я, конечно, приступлю чуть ниже.
Итак, отца призвали в действующую армию буквально на следующий день после начала войны – 23 июня 1941 года. Мама осталась одна с тремя детьми – 5, 4-х и чуть меньше 2-х лет – это как раз я. Выше я уже упоминал о её низком образовании, а теперь могу ещё добавить, что до замужества она работала швеёй на швейной фабрике «Красное Знамя», совсем рядом с нашим домом на Барочной улице и излишне говорить, что к моменту начала войны она, имея «на руках» трёх малых детей, вообще нигде не работала. И если бы не тётя Аня, родная сестра моей мамы, маловероятно, что кто-нибудь из нашей семьи остался бы в живых. Так случилось, что в июне 1941 года тётя Аня закончила Металлургический факультет Ленинградского Политехнического института и в связи с тем, что на таком факультете учились в основном мальчики, которых почти всех сразу призвали в армию, она, получив диплом инженера-металлурга, приобрела особую ценность для тыла страны.
Пользуясь правом автора, мне хочется здесь высказать одну мысль, которую мне не удалось обнаружить ни в одной из прочитанных мною книг о той войне. А именно, я нигде и никогда не слышал осуждения того факта начала войны, что Советское правительство позволило многим молодым мужчинам с высшим техническим образованием записываться в добровольцы, которых часто без соответствующей военной подготовки довольно быстро отправляли прямо на фронт. Больше того, из кинофильмов и книг нам хорошо известно, что этот факт широко рекламировался в качестве патриотического порыва народных масс, который усиленно поддерживался советской властью. А на самом деле это было серьёзным преступлением перед страной – ведь в тылу, на Востоке страны, куда были эвакуированы тысячи военных заводов, так не хватало образованных специалистов любых отраслей. Если бы все эти технические специалисты, которым позволили уйти добровольцами на фронт, появились в тылу одновременно с заводами, которые туда были эвакуированы, производство танков, самолётов, кораблей и пр. необходимое «всё для фронта, всё для победы», появилось бы на фронтах сражений много раньше и в большем количестве, чем это оказалось на самом деле. В то же время, помощь от таких добровольцев на фронтах в первые дни войны была равна практически нулю. Хорошо известно, что не каждому из них доставалась винтовка, даже и образца 1891 года. Я сейчас говорю именно о добровольцах, а не о регулярной армии, в которой, хочется думать, каждый солдат был обеспечен винтовкой и, думаю, более позднего образца, чем 1891 года. Тут к месту заметить, что немцы то вступили на Советскую землю уже с автоматами Шмайссер, так что и винтовка против автомата – всё равно, что конь против танка.
Как бы там ни было, но из книг о войне известно, что иногда (а может и часто) добровольцы были вынуждены ждать пока немцы убьют или ранят товарища, чтобы получить его винтовку. Одним словом, назначение этих добровольцев, что с образованием, что без него, было одинаково – они служили пушечным мясом и не более того. Поэтому мне кажется, что «институт» добровольцев был преступным сам по себе и вдвойне преступным в отношении технических специалистов с высшим образованием. В общем и целом, вина за этот фарс лежит на Советском Правительстве и на Комитете Обороны, в частности. Здесь уместно заметить, что подобное отношение было и к профессиональным альпинистам: их тоже не выделили из общей массы добровольцев, а надо было немедленно создавать специальные горные войска для потенциальной защиты горных районов Кавказа. Конечно, установка гения генералиссимуса и великого стратега всех времён и народов была совсем другой: он ведь готовился не к защите рубежей страны, а к нападению на Европу. В результате получили то, что получили. Кстати, Гитлер, хоть и не был великим стратегом всех времён и народов, но в течение многих лет перед войной посылал своих офицеров на Кавказ как для спортивного совершенствования, так и для детальной рекогносцировки наших горных районов Кавказа. Как хорошо известно, ему это очень даже пригодилось, когда он отдал приказ водрузить флаг со свастикой на вершине Эльбруса.
Однако вернёмся к моей тёте Ане. Она очень быстро получила направление на один из военных заводов, который в срочном порядке эвакуировался в г. Казань. Она, в свою очередь, поставила условие, что без нашей семьи фронтовика она не поедет. В тот момент решения принимались очень быстро и её условие сразу было принято. Вот так мы оказались в эвакуации в Казани.
Мало того, что тётя Аня нас привезла с собой в Казань и уже одним этим спасла наши жизни, так она ещё умудрилась устроить нашу маму ночным сторожем в столовую на заводе, где сама работала. Ведь она была там не самым последним человеком – начальником литейного цеха. Можно с уверенностью сказать, что этим она спасла нас второй раз, теперь уже от голодной смерти в самой Казани, т. к. в столовой скоро узнали, что у мамы дома голодают трое малых детей, и часто отдавали ей остатки еды. О том, что голод был взаправдашний, я хорошо помню по послевоенным воспоминаниям. Так, мама любила рассказывать эпизод, который непосредственно был связан со мной. Я часто кричал «хоцу цаю, дайте цаю». В ответ мне говорили: «так ведь нет сахара», на что я отвечал «ну тогда дайте цаю без сахара».
О голодных годах военного времени в Казани лучше меня рассказал очень знаменитый и модный в 60-70-х годах прошлого века писатель Василий Аксёнов, который в военные годы тоже жил в Казани, при том, что жил в семье, которая была местной в отличие от моей семьи – эвакуированной из Ленинграда. Наши семьи подселяли в квартиры к местным жителям насильно и потому отношение к нам, мягко говоря, не всегда было благосклонным со стороны местных жителей. Однако самая большая разница между мной и настоящим писателем Аксёновым состояла в том, что он был старше меня на целых 7 лет – так что, в отличие от меня, ему можно доверять со значительно большей степенью достоверности.
Итак, обратимся к книге Василия Аксёнова «Ленд-лизовские. Lend-leasing», из-во Эксмо, 2010 г. Там на стр. 33 находим следующее повествование, где он поёт дифирамбы американской продовольственной помощи СССР во время 2-й Мировой войны:
«К 1943-му положение чуть-чуть изменилось в лучшую сторону. По продовольственным карточкам стало возможным иногда получать невиданные доселе продукты: белое мягкое (для намазывания на хлеб) сало – лярд, яичный порошок для омлетов или просто для посыпки поверх сала, мясные консервы, ветчинные консервы с ключом на мягкой металлической ленточке (шофер генерала Мясопьянова показывал нам, как правильно наматывать ленточку на ключик), сгущенное молоко, сухое молоко в пакетах с непонятными английскими надписями, пакетики чаю на одну заварку… и т. д.
Поставки продовольствия в рамках lend-lease («в-долг-с-рассрочкой») не только уберегли миллионы детей от истощения и рахита, они также подняли общее настроение. Еда прибывала к нашим желудкам, в общем-то, в мизерных количествах, однако народ вроде бы стал понимать, что он не одинок, что о его детях пекутся в далеких странах, как тогда говорили, «свободолюбивого человечества» . . .
Вдруг Акси-Вакси почувствовал подъем человеческого достоинства. Нет-нет, мы не просто подыхали! Мы выдержали!
В пятых классах знаменитой девятнадцатой школы, что расположена была по соседству с клиниками мединститута, народ донельзя волновался судьбой северных конвоев союзников, что упорно продвигались к нашим берегам с грузом обогащенного витаминами яичного порошка. Все дальше и дальше к Мурманску и Архангельску через необъятные просторы, где за каждой волной дежурили нацистские перископы, а воздушные перехватчики готовы были выпрыгнуть из-за каждой тучи.
Холмский сказал Акси-Вакси, что конвои теряют по пути пятьдесят процентов своего состава, в том смысле, что половина кораблей идет ко дну. Уцелевшая половина сразу идет в ремонтные доки, а уцелевшие моряки Англии, Америки, Канады, Австралии, Индии и Польши в советских морских госпиталях теряют руки, ноги, фрагменты лиц и приобретают только стручковидные свисающие трансплантанты.
Пронзительное чувство общности охватывало пятые классы.
Повальная голодуха отодвинута. Запад снабжает нас хоть и минимальным, но все-таки реальным количеством белков, жиров и углеводов, а также витаминных кислот.
В начале 1960-х, будучи уже молодым писателем, я написал рассказ «Завтраки 43-го года». Мне вспомнился тогда ежедневный школьный завтрак, представляющий из себя ломтик ржаного хлеба, смазанный лярдом и присыпанный сверху яичным порошком.
Слава морякам северных конвоев и пилотам воздушных эскортов! Так советская наглухо заколоченная держава понемногу, хоть и со скрипом, приоткрывала свои ворота.
Одновременно с глобальными поставками еды и снаряжения большое оживление и оптимистический настрой приносили вещевые посылки рядовых граждан англосаксонских стран.»
По понятным причинам писатель Аксёнов упомянул в своей книге лишь продовольственную и одёжную часть американской помощи (по пословице «у кого что болит, тот о том и говорит»), но куда более важными были совершенно колоссальные поставки из США для советского фронта, как в воздухе, так и на земле.
Что же касается нашей семьи, то моя память совсем ничего не сохранила о тех американских вкусняшках, о которых пишет Аксёнов, хотя разговоры о них доходили и до моих ушей.
Уже после войны мама любила рассказывать, что своей жизнью лично я обязан нашей соседке по квартире, Циле, детскому врачу из Москвы, которая не имела своих детей и была очень «привязана» ко мне. Не удивительно, что из троих детей она больше всех любила меня – ведь мне не было и двух лет, когда мы приехали в Казань. Поскольку она работала детским врачом, она иногда приносила мне рыбий жир, чтобы хоть немного поддержать организм ребёнка, которому не хватало не только витаминов, но даже простой обыкновенной еды. Я хорошо помню вкус этого противного рыбьего жира, от которого тошнило, но уже понимал, что без него будет хуже. Ещё помню совсем неплохой вкус жмыха, которым кормили лошадей, но и мы, дети, грызли его с не меньшим удовольствием, чем это делали лошади. А как он попадал к нам на стол я понятия не имею. Конечно, недостаток еды и витаминов не мог не сказаться, в первую очередь, на мне. Доказательство этому очень простое – мои брат и сестра и в подростковом и во взрослом возрасте оба были самого что ни на есть среднего роста (Аркадий 175 см, Нэля 166 см) в то время как я всю жизнь был много ниже среднего роста – всего 165 см, что меня сильно угнетало, правда только в подростковом и юном возрасте. Забегая вперёд, скажу, что в школьные годы это был ещё один из моих главных комплексов неполноценности, с которым я совершенно не имел понятия как можно бороться.
В дополнение ко всем нашим бедам мама очень скоро получила извещение с фронта, что наш отец пропал без вести. И больше мы о нём не имели никаких сведений в течение всех четырёх лет войны.
Учитывая мой малый возраст во всё время нашего пребывания в Казани – от 2-х до 6 лет – я мало что запомнил из той поры. Помню только, что вскоре после нашего приезда в Казань, к нам присоединился дедушка по маминой линии Абрам Аронович Горелик. Он с бабушкой Славой успел убежать из своего города Быхова Могилёвской области Белорусской ССР от стремительно наступавших немецких войск. Добирались они до Казани очень долго и трудно. Бабушка не выдержала всех этих трудностей и по дороге умерла. Поэтому дедушка добрался до нас один и лишь спустя два месяца после того, как они покинули Быхов. Очевидно, что с появлением дедушки жизнь в Казани сильно облегчилась, конечно, не материально, а только социально и морально: пока мама и тётя были на работе, он «пас» нас, троих детей. Дополнительным бонусом присутствия дедушки было то, что он водил Аркадия и меня раз в неделю в баню. Хорошо помню, что один раз Аркадий вывалился из шайки (круглое корыто, куда при желании может поместиться маленький ребёнок вместе с водой) и серьёзно ударился затылочной частью головы о каменный пол. Его пришлось срочно вести в больницу, где ему зашили рану, след которой остался у него на всю жизнь. Не знаю, как бы нас мыли хотя бы и раз в неделю, если бы не было дедушки.
Тем не менее, судьба моих родственников по маминой линии оказалась куда менее трагичной, чем по отцовской линии, из которых никто не успел эвакуироваться, и все, кроме его брата Романа, погибшего на фронте, были расстреляны фашистами сразу после взятия ими г. Могилёва.
У моего дедушки по маминой линии было пятеро детей – старший сын Соломон и четыре девочки, моя мама Фира, Нина, Аня и Рима. Про двух сестёр я уже упомянул. Нина со своим мужем и двумя детьми войну встретила в Севастополе, где её муж Яков Борисович Гутин после окончания Матмеха Ленинградского Университета заведовал кафедрой математики в Севастопольском Высшем Военно-морском училище. Оттуда они вместе с училищем были эвакуированы сначала в Ростов, затем в Красноводск, что около Баку, и, наконец, в Красноярск. Рима, самая младшая в семье (рожд. 1917 года), осталась в Ленинграде совсем одна и прожила всю блокаду, совмещая работу телефонистки на городской телефонной станции с рытьём оборонительных рвов по периметру города. Единственный мужчина из их пятерых детей, Соломон после того, как его военная часть была разгромлена стремительно несущимися по Белоруссии немецкими войсками, ушёл в партизаны, где и провоевал до конца войны, при том остался целым и невредимым. После войны за свои партизанские заслуги он был назначен директором лесопильного завода в г. Барановичи Могилёвской области, где вполне успешно проработал до самой пенсии. Его жена Соня, которая имела среднее образование провизора, оставив двоих малолетних детей, 5 и 3-х лет на попечение своих родителей всё в том же Быхове, ушла на фронт санинструктором, где и прослужила до самого конца войны. Уже будучи на фронте, она узнала, что оба ребёнка, её родители и все остальные родственники были расстреляны фашистами. Таким образом, у неё не осталось никого из близких родственников, кроме мужа, о судьбе которого она тоже ничего не знала до самого конца войны.
Однако вернёмся к Казанскому периоду жизни. Почему-то я запомнил вой сирены воздушной тревоги, хотя это и было, как мне кажется, всего-то один раз. Ещё запомнился, пожалуй, только один эпизод. Как-то раз я исчез из дома (мне тогда было 4 года!) и, как только это обнаружилось, всё взрослое население дома бросилось меня искать по всей округе. Через какое-то время я объявился сам. На вопросы взрослых «где ты был?» я ответил, что был там, где трамваи живут. Дело в том, что в одной остановке от нашего дома был трамвайный парк. Вот я и отправился туда, чтобы узнать, где и как они, трамваи, живут. Погуляв по трамвайному парку (заметьте, что никто на меня не обратил там никакого внимания) и убедившись, что трамвайчики там действительно живут и никто их там не обижает, я благополучно вернулся домой и был очень удивлён реакцией взрослых на моё появление. С тех пор к трамваям у меня особо трогательное отношение.
