Buch lesen: «Под одним небом»

Из шёпота листьев, земли, неба

Является нам грустная небыль.

Аня. 2008.г.

 Серой  стрелой шоссе уводило на запад. Горизонт на спусках сужался или совсем исчезал, но мощная машина вновь выносила к небу, бездонному, бесконечному, всё серое побеждавшему. Небо господствовало! Великий художник смешивал краски с непостижимостью гения: солнечно-сиреневое с розовым, изумрудную зелень с пурпуром. Да, иногда вечернее небо – настоящий праздник для глаз и души.

Она и не отводила глаз. Небо  завораживало,  она боялась пошевелиться,  лишь бы сохранить, продлить блаженство, да ещё радовалась молчаливости своего спутника. Впрочем, и он нынче благодушествовал: закатное солнце не грело машину, а климат-контроль он не выносил по причине частых простуд.

 Впервые за последние сутки им обоим было  хорошо.

– Рядом, но не вместе, – мысль мелькнула, не мешая завороженно следить, как облака складываются в очередную замысловатую фигуру, – Да это же замок! Интересно, а на облака можно загадывать? Что будет с этим волшебным замком-облаком через несколько минут?

Машина, нырнув по склону, вынесла всё к тому же видению – облаку, только вместо островерхой крыши небесного чертога и зубчатых стен внутри их стало быстро расти что-то волчье, с оскаленной пастью.  При одном упоминании волков, сколько она себя помнила, её охватывал  ужас. Она даже в зоопарке до встречи с Антоновым не была ни разу, лишь бы случайно не столкнуться с безмолвными серыми тенями. Очевидный вопрос: зачем ходила с ним? Да всё потому, что он волков  обожал. А у неё была не та ситуация, чтобы отказываться.

Иное. 1922г.

 Вечерело. Девушки, сёстры, в чьём родстве никто бы не усомнился, в длинных белых платьях, смеясь и помогая друг другу, пробирались вверх по узкой тропинке. Наконец, лес отступил, и они оказались там, куда шли. Каменистый утес по впадинам и трещинам зарос травой. Одна из девушек тут же присела на неё, как на подушку, другая подошла к самому обрыву, с которого были видны многочисленные изгибы полноводной таёжной реки. Одним взглядом и не охватить такое пространство. Но она смотрела только на небо.

Какая роскошь! Сколько видела закатов, но все-равно прихожу сюда и жду чего-то. Они – единственное, что не изменилось. Помнишь сад в имении бабушки? Мы лежали в траве и гадали, на что похоже облако. Давай, поиграем, как раньше. Ах, я вижу корабль, парусник! Найди скорее!

 Её сестра подняла руку, чтобы прикрыть глаза ладонью от садящегося солнца. Тщетно, тонкая рука, кажется, косточки просвечивают, не дала тени. Она замерла, ослепла, перестала дышать. Сестра, всё поняв правильно, быстро обняла, прижалась лбом, глаза в глаза – лучше, чем слова. Первое время всегда очень тяжело, но можно поддерживать: гладить, держать в своих руках их ладони.  Продолжая обнимать, она старалась не слишком сжимать руки, словно боясь причинить боль. Боль! Как много её в их мире! Но исчез ужас. И есть надежда.

Аня.

Нет, извини, Аня, этого я понять не могу! Ты бегала за ним, искала встреч вот для этого? Ты что-то скрываешь.

Подруга Дарья металась по кухне, умудряясь каким-то чудом не наступать на рыжего Василия, что, в принципе было странно. Забавно было и то, что Анну волновал именно этот вопрос:

Почему я хожу спокойно и всё равно об него запинаюсь, а вы сейчас оба носитесь тут и ни разу не столкнулись?

Дарья плюхнулась на стул и, проследив за Аниными глазами, наконец, выдала диагноз:

Ты рехнулась. Хочешь, чтоб я ушла?

Между этими короткими репликами прошла целая минута. Аня молчала. И  этого Дарье хватило, чтобы завестись по новой.

Тут, в принципе, версий две. И обе плохие. Васька твой предпочитает легко пострадать, зная, что получит за это вкусненькое. Ведь так? Он умница, а ты, Аня..

Ладно, я – дура, а вторая версия?

Ты в любом деле заранее видишь негатив. Как с Васькой, которого боишься раздавить, так и с Антоновым. Объясни мне, как можно полгода строить мужчине глазки, добиться, чтобы он пригласил тебя к себе на дачу, а потом сбежать.

Я не сбегала. Он довез меня до дома.

Ага, а ты хлопнула у него под носом дверью подъезда. И это при том, что на даче у вас все сложилось.

Последние  слова Аню словно разбудили. Дарья поняла это и запираться не стала:

Ну виделись, и что? Пересеклись в офисе. Видела бы ты его, он просто  разбит. Дозвониться до тебя не может. Ты что, заблокировала его? Ань, ты же добилась своего! Он намекнул, что готов подать на развод.

И напрасно.

О-о, я поняла, ты его так дожимаешь! Последний аргумент королей, да, подруга?

Даш, пожалуйста не надо, между нами, действительно, всё кончено, тема закрыта, – попросила Аня тем единственным тоном, что всегда надежно остужал пыл разошедшейся подруги. Помогло и сейчас, Дарья, наконец, занялась приготовлением чая, прошипев напоследок:

Всё ждем-с чудес, а их и нету.

 Оставшись одна, Аня задумалась. Ждать подсказки было абсолютно не от кого. Её отношения с матерью десять лет назад приобрели острый характер  личной войны за независимость. Со временем всё наладилось, но родители успели развестись, создать новые семьи. Ане там места не было, особенно с проблемами, во всяком случае, она так считала. Советам Дарьи она уж точно не собиралась следовать. Антонов был  начальником подруги, и Аня ни минуты не сомневалась, что та уже рассчитала схему своего карьерного роста в фирме. Собственно, Дарья и познакомила их, когда поняла, что Антонов романов на службе не признаёт. Аня покривила бы душой, если бы  не признала, что вначале Дарьин шеф ей очень понравился. Знала, что у него семья, почти верила, что разведётся, подумывала уже родить от него. Но там, на даче, увидев, как некрасиво он прячет от неё семейные фотографии, впервые ощутила неприязнь.  Увидела это случайно, незачем столько зеркал развешивать. А дальше больше: Антонову и погусарить хотелось, и следы замести. Только очень грустно, когда отпечатки твоих каблучков на земле тут же аккуратно  затирают, да и в сад с распустившимися пионами не пускают из опасения, что соседи сразу гостью приметят. Тридцатилетняя женщина всё-таки имеет чувство достоинства. В общем, ничего хорошего из этой поездки для неё  не вышло. А может, наоборот, убереглась от ошибки? Обошлось всё, кстати, без особых  страданий – метаний, так себе: брезгливое сожаление и ощущение, что нужно что-то срочно менять. Работа в юридической консультации уже не увлекала, как прежде, а близкий отпуск представлялся ещё туманным. Пока отношения с Антоновым были на взлёте, само собой отпуск вопросов не вызывал. Сейчас же перспектива провести лето в городской духоте пугала. Ехать к морю было банально не на что: большая часть отпуска предполагалась без содержания, потому что их офис закрывался на капитальный ремонт. Начальство, конечно, предложило варианты, но очень уж убогие.

– Закон бутерброда, – думала Аня, устраиваясь спать: в кои веки отпуск летом, а что делать – не знаю.

Утром её разбудил звонок, который разрешил  вечерние заботы.

Семейная летопись. 1919-1920

 Разные судьбы рисунком несхожие

Любовь заплетает в косу пригожую.

 Ксении было почти двадцать лет, когда занялась на русской земле кровавым пожаром Смута. Отец её – офицер, верой и правдой служа Отечеству, после большевистского переворота оказался в числе его врагов. Мать с дочерью, пока шла германская война, жили в Москве. Рядом расположился госпиталь, и Ксения с подругами помогала персоналу ухаживать за ранеными. Там  познакомилась с сибирским парнем, когда он выздоровел, собралась за ним в Сибирь.  На востоке, в армии Колчака воевал её отец. Мать Ксюши, Ирина Всеволодовна, собиралась к мужу, рассчитывая устроиться в Омске. До Волги добирались  вместе, потом пути разошлись, её дочь с мужем поехали дальше, на его родину, Иркутскую губернию. Вначале родители, конечно, были недовольны выбором дочери, просто невозможный мезальянс. Молодых тихо и незаметно для всех повенчал близкий семье священник. Впрочем, через полгода, когда погиб муж – офицер из окружения барона Каппеля, мать Ксении уже не столь отрицательно относилась к её замужеству.  Зять  внешним видом походил на  пролетариев, но политикой не интересовался, был осторожен.  Мать надеялась, что такой сумеет уберечь её дочь в лихолетье.  Потом, когда стало ясно, что Колчаку не стать спасителем России, через письма она пыталась убедить его и дочь уходить в Китай. Все ли они доходили до адресата, и доходили ли вообще, она не знала. Сама она пыталась прорваться на восток с остатками колчаковской армии. Отступление уже больше походило на бегство. Пятая Красная Армия шла по пятам, озлобленные, вкусившие яда анархии партизанские отряды, а по сути разбойничьи ватаги, давили, сжимали израненное тело ещё недавно великой, блестящей Белой Армии. Совсем плохо стало после переправы через Енисей. Генерал Каппель, принявший командование арьергардом, получил обморожение ног, началась гангрена. Какое-то время он ещё держался в седле. По слухам, сам Колчак находился уже фактически под арестом отступавших по Транссибу к Иркутску белочехов. Каппелевцы, обмороженные, голодные, разрозненными отрядами шли следом. Ирине Всеволодовне ещё повезло – товарищ мужа, пожилой капитан, не бросал её, заботился как мог. Они уже подходили к местам, где должна была жить Ксения с мужем, если только та не образумилась, не уехала, пока путь был свободен. Но это представлялось маловероятным. Из трёхмесячной давности письма мать знала, что её дочь ждёт ребёнка, едва ли она рискнет покинуть дом мужа накануне родов.

Может свидимся. Бывают же чудеса, – шептала мать, чувствуя, что конец совсем близок: Нужно, наконец, оторваться, отпустить верного Архипова. Мужчине от этого станет  легче, авось прорвётся в Манчжурию. А я уже не дойду. Останусь здесь, ведь доченька рядом. Какой-то десяток вёрст всего!

Красное Поле, – название деревни она помнила, красивое название, русское, не то, что эти туземные: Тыреть, Залари, Матаган. В последней деревне всё и решилось. Небольшой отряд каппелевцев рассыпался по деревне. Она с капитаном и парой солдат оказалась в крепкой крестьянской избе, остро пахнуло едой, хотя стол был пуст. Ирина Всеволодовна, сразу как вошла, упала на лавку, привалилась к печке, не чувствуя ног. Капитан же, стоя посреди кухни, зорко искал приметы еды.   Хозяин, заробев при виде вооруженных людей, сам предложил садиться за стол, пошарив в углу, достал сало, хлеб. Следом хозяйка поставила на стол  чугунок с картошками. После горячей еды мужчины осоловели, только Ирина Всеволодовна поблагодарила хозяев, нарушив молчание в избе. Те не ответили, только хозяйка вздохнула. Надо было уходить. Но капитан, глянув на свою спутницу, положил на стол деньги и попросил у хозяев какой-нибудь одежды и валенки. И тут баба метнулась вперед, голося и закрывая собой сундук. Двое мужчин несколько минут пытались оторвать хозяйку от её добра, а потом капитан не выдержал, выхватив нагайку, он хлестал ею по бабьей спине, по рукам, вцепившимся в железные скобы. Цветастая кофточка рвалась под ударами, напитывалась кровью, всё могло кончиться убийством, да подскочил хозяин. Ухватив жену за волосы, оторвал от сундука и только после этого полное женское тело сдалось, рыхлой кучей замерло на полу. Лишь тогда Ирина Всеволодовна очнулась, глянула в лютые глаза бабы, не услышала, а кожей почувствовала проклятия, что шептали искусанные в кровь губы. Поняла, что это конец, что никто ей не поможет, и что не станет она искать дочь свою. Где бы она не появилась, там сразу будет просыпаться ненависть, и эти глаза, неотрывно следящие за ней, меняясь и прячась, найдут. Нет больше русских, Русь распалась на победителей и проигравших, и нет ей, урождённой княжне Белецкой, места на родной земле. Капитан ещё суетился, стягивал с неё драные, обмотанные верёвкой старые валенки, одевал другие, закутывал в шаль. Но мать Ксении уже ничего не слышала. Не таясь она вышла из избы, за углом сняла валенки, теплые рукавички, шаль, уложила аккуратно всё добро на завалинку. Потом надела своё старьё и по овражку ушла  прочь от деревни. Никто её не хватился. Пришло известие, что на подходе к деревне партизаны, капитан бросился собирать свой небольшой отряд, и вскоре каппелевцы быстро двинулись на восток. Только поздно вечером, когда отряд забился на ночевку в какую-то глухую заимку, капитан понял, что вдова его товарища исчезла, не попрощавшись.

– У дочери, всё-таки, решилась остаться, правильно сделала, – думать, как несчастная княжна будет добираться до села, стоявшего в стороне от московского тракта, ни времени, ни сил у капитана не было.

– Святый Боже, вверяю себя Твоей воле. Это – конец,  никто на земле мне уже не поможет. Доченька где-то рядом, как же хочется увидеться с ней. Но боюсь я искать дочь свою, потому что только беду приведу к ней. Узнают меня, найдут. Тебе, Господи, всё ведомо. Если угроза я счастию доченьки, не дай мне дойти. Нет мне, урождённой княжне Белецкой и вдове офицера, оставшегося верным присяге, места на родной земле. Святый Боже, отпусти грехи мои. Пресветлая и Милосердная Матерь Божия, заступись за всех нас, грешных перед Сыном Твоим.

Женщина уже не чувствовала холода, просто тихонько шла вдоль кромки леса по занесённой снегом дороге. Со стороны деревни всё время доносился невнятный шум, но что-то зашуршало и рядом. Она остановилась, продолжая молиться.

Отревевшись, баба  нашла на завалинке свои вещи. Почти детские следы  ног уходили вдаль. Вместе с мужем они шли по ним   пока не набрели на полянку, всю истоптанную волками. От женщины ничего не осталось. Волки в эту холодную и голодную зиму были особенно люты. Скорее вернулись домой, непрерывно крестясь. Правда, потом баба часто сокрушалась, что угораздило ту пришлую умереть на полянке, где рос рясный ягодник. Больше она там ягод не собирала.

Аня

 Старый деревенский дом для городского жителя таит множество сюрпризов. Еще больше неожиданностей подстерегает в общении с местными жителями. Аня ежедневно открывала для себя новые обстоятельства. Воодушевление новопоселенки прошло быстро. Нужно было учиться жить без паники и авралов: натаскать вовремя воды, прополоть грядки, закрыть плотно ставни, чтоб не просыпаться десять раз за ночь от их скрежета. Впрочем, в доме хватало и других звуков неясного происхождения. Аня никогда не ощущала себя такой трусихой, как в первые дни своей деревенской жизни. Она даже научилась планировать свои походы в туалет, потому что с приходом ночи только пожар мог заставить её выйти во двор. Но зато днём Аня оживала. Скажи ей кто раньше, что вид собственной земли может наполнять душу радостным покоем, она бы не поверила. Иногда Аня просто бродила по своему огромному участку, даже разговаривала с деревьями. Однажды, найдя заросли дикой клубники, раздулась от гордости. Своя земля! Она поглядывала и по сторонам, где луга и поля уходили до самого горизонта. По невнятным семейным легендам,  недалеко отсюда раньше располагались родовые земли с мельницами, хуторами, которые принадлежали её предкам до раскулачивания. Нынешняя деревня раскинулась привольно, до ближайших домов по улице и напротив было метров двести, лес и того ближе. Да и сама усадьба поражала  воображение лабиринтом пристроек, надстроек и иных закутков непонятного назначения. Первые дни она ходила, открыв рот от удивления. Справедливости ради следовало признать, что она не раз жила здесь. Когда была жива бабушка, маленькая Анечка каждое лето проводила здесь часть каникул. Но тогда её время было занято купанием в пруду в компании детворы. Бабушка Лиза, добрейшей души человек, кормила единственную внучку блинчиками и киселями, да не из щербатой посуды, а из тонко-просвечивающего, «настоящего», как она говорила, фарфора. Даже повзрослевшей девочке, если и поручала вымыть пол, то  только тряпкой чуть больше носового платка, чтоб от работы тонкие внучкины пальчики не огрубели. А помощь на огороде, например прополка, ограничивалась выдергиванием десятка травинок, после чего бабушка Лиза  отмывала нежные Анины ручки и ножки, а та  заливалась смехом то ли от щекотки, то ли от счастья. Только повзрослев, Аня поняла, что бабушка её была не из «простых», хоть и родилась уже в двадцатые годы прошлого века, когда последние островки старого мира таяли в океане новой советской страны.

«Баба Лиза-Лизавета, шлю тебе свои приветы!» – наивная присказка вспомнилась ей, так она обычно подписывала традиционные праздничные почтовые открытки. – Я и не подозревала, сколько времени и сил отнимает обычная стирка в таких условиях, без водопровода и канализации. А ведь ты и после семидесяти лет держала корову, поросят, – с нежностью думала Аня. Помнила она важных индюков и петуха, которого всегда обходила стороной, значит и курочки были. А ещё огород и сад, где росли не только полезные вещи, но и редкие для деревни цветы. Она потому и порывалась выйти в антоновский палисадник, что увидела там роскошный куст пионов. Как у бабы Лизы в   детстве. Тогда она подолгу сидела в его тени даже в полдень, и каждый цветочный шар был  больше, чем оба её кулачка.

 Бабушка Лиза умерла тихо, никого не потревожив. Аня готовилась к экзаменам, её родители – к выяснению отношений. Приехали уже на похороны. С ними и окончилось Анино детство с запахом пионов и вкусом топлёного молока. Запоздалый, оттого и тяжёлый пубертат как-то очень быстро завершился обретением полной самостоятельности. В  деревню она больше почти не ездила, хотя дом родители не продали. Не потому, что решили сохранить старое гнездо, просто цена его с точки зрения горожан была ничтожной. Всё-таки деревня располагалась в настоящей глухомани, почти двести километров от областного центра. Анин отец верил, что со временем земля в таких благословенных краях начнет цениться, вот тогда можно будет и продать. А тогда было решено сдать дом большой русской семье, приехавшей в деревню из одной бывшей советской республики. Плата за дом напоминала средневековый натуральный оброк: мясо, картошка, грибы-ягоды. Обе стороны были довольны. Отец иногда сам ездил за продуктами, но чаще ему, как барину, доставляли всё на дом. Перепадало и Ане, да и сам дом уже несколько лет  находился в её собственности. Отец, обременённый уже новой семьёй, исполнил давнее устное пожелание своей матери. Будь деревня поближе, она не согласилась бы его продавать, использовала бы как дачу. Но в последний год арендаторы стали часто звонить, подолгу рассказывая, что дом ветшает и проседает. Планы у них, приехавших десять лет назад с одним чемоданом на семерых, теперь были грандиозные: разобрать старый дом, чтоб построить на его месте новый. Понятно, что без права собственности начать перестройку они не могли. Аня их понимала и уже начала собирать пакет документов для продажи, хотя и жалко было, но не переезжать же ей в деревню. Тогда и прозвучал вечерний звонок.

Семейная летопись. 1920-е

 Хотя по всей Руси полыхала кровавая заря гражданской войны, случались и островки нечаянного покоя. Семья Распутиных, только сыновей девять человек, да трое дочерей, породнилась, кажется с каждой семьей в округе. До середины двадцатых годов старались держаться вместе. Три заимки: Распутина, Хлопунова и Потылицына располагались недалеко друг от друга, по сибирским меркам, конечно. Да ещё добротная усадьба в деревне Краснопольской принадлежала им. Рядом текла небольшая, но шустрая речка, ворочая жернова распутинской мельницы. Земли хватало. Давным-давно осев в центре Сибири, какой-то казак положил начало роду. И пошли поколения за поколениями,  смешиваясь с новыми и старыми переселенцами из России, иногда с местным бурятским или татарским народом. Родовая фамилия не раз менялась, но земля оставалась. Каждый, вроде бы, жизнь проживал отдельно, но  объединяло прочно одно – отношение к труду. Если надо, значит, будет сделано. Батраков почти не держали, своих сил хватало, пока троих младших сыновей не забрали на германскую. К счастью старика Распутина, он не увидел, как революция шагнула в Сибирь, не узнал, что из троих его младшеньких только один вернулся домой. Известие о снохе – дворянке могло потешить самолюбие старика, да не успело. После смерти отца старшинство перешло к пятидесятилетнему Фёдору. Младшего брата с молодой женой он определил в потылицынскую заимку к овдовевшим сестрам. На заимке, деревушке в три дома-пятистенка, проживали родственники, так что Ксения вдруг оказалась в большой семье. Странными и дикими показались ей условия новой жизни. Не будь революции, она убедила бы мужа поселиться хотя бы в Иркутске. Так в будущем и сделаем, – решила она. Пока же лучше, пожалуй, им будет в этой глуши. Как-то само собой она оказалась в роли няньки. На три дома приходилось шесть ребятишек, вскоре Ксения поняла, что и сама ждёт ребёнка и принялась устраивать свой маленький мирок. Когда остатки колчаковской армии проходили где-то рядом, но мимо, Ксения родила девочку, назвали её Елизавета. Так и прошло несколько лет в относительной тишине и покое.

Материн свадебный подарок Ксения спрятала в глубоком подполье, муж Андрей помог. Никогда не надевала  роскошных серег, браслетов и колец, понимая их неуместность в новой жизни. Семейные драгоценности князей Белецких, передававшиеся всегда старшей дочери из поколения в поколение видели роскошные столичные балы, по слухам, царица Мария Федоровна, супруга императора Александра Третьего,  восхищалась ими. Княжеский род быстро разорился после освобождения крестьян, но часть роскоши уберегли от продажи, отдав в приданое матери Ксении, княжне  Ирине. Ксения даже новым родственникам семейные реликвии не показала. Поначалу боялась, что драгоценности могут вызвать разлад в семье, потом ещё больший страх поселился в душе. На заимке часто появлялись новые люди, не дай бог, прознают. Решила и Лизоньке, доченьке, до её пятнадцатилетия ничего не показывать. Их семья само собой была на подозрении у местных властей. А после нелепого случая с краснопольским парнем, по приятельски завернувшим на их заимку первого мая, стало совсем тревожно. Крепко выпив, парень стал хвастаться, что он настоящий коммунист, за что был жестоко избит местными. Кое-как удалось замять неприятную историю, как пошли слухи о коллективизации. Хозяйство Андрея под кулацкое, вообще-то, не подходило. Батраков совсем не нанимали, хоть и жалко было людей, когда те просили хоть какую-то работу. Мать Ксении еще в молодом парне приметила осторожность и рассудительность, с годами в Андрее эти качества развились ещё больше.

Аня

 Собственно, из звонка Аня ничего не поняла. Звонила  Ольга Петровна, соседка и приятельница бабушки Лизы, после смерти которой она старалась приглядывать за домом, за что Аня в шутку называла её доверенным лицом. Разрываясь между желанием посплетничать и дороговизной телефонного звонка, Ольга Петровна толком ей ничего не объяснила. Аня поняла две вещи: многолетние арендаторы её дома срочно покинули деревню, потому что чем-то напуганы и теперь ей нужно срочно приехать.

А, видать, что-то его крепко напужало. Вечером ещё сам-то машину песка привёз, к стройке запасался, – торопливо рассказывала Ольга Петровна приехавшей Ане: Утром в машину побросали вещи-то свои и укатили в райцентр. А у самого-то голова побелела, ну не вся, а сбоку, как будто к печке приложился. Сама б не видала,  не поверила бы. Молча всё так собрали и поминай как звали.

И ничего не объяснили?

Да нет же! Сама-то только и сказала, что к детям переезжают. Они же здесь только с младшим сыном жили. Старшие, все четверо, в райцентр перебрались. Санька да Ленка уж замуж выскочили там, пока в училище учились. Все при работе, вот чего не отнять у них, работящие все, тут ничего худого не скажу. Средний Виктор недавно с армии пришёл и тоже сразу в работу. Не то, что у Маруськи с горки. Её обалдуй, Пашка, помнишь его, наверное, как пришел, их с Виктором вместе забирали, так и пьёт, не просыхая.

С чего пьёт, если не работает, – задала Аня вопрос и сама удивилась его глупости. Но Ольга Петровна даже обрадовалась. Посудачить о соседях – было её любимое дело:

Так Маруська-то пенсию хорошую получает. А ему попробуй не дай, у его кулачищи будь здоров.

Что? Он на мать руки поднимает?

Ну может и не бьёт, не скажу, не видела. Но попробуй такому не дай, всю душу вынет.

Ладно, Ольга Петровна, а зачем мои жильцы хотели новый дом строить, если дети их переехали в город.

Так, говорила же, младший-то с ними оставался, и ещё один в этом году из армии вернётся. Опять же, внуки пойдут, будут к деду с бабкой приезжать, вернее, думали они так. А теперь в один миг съехали. Видно приключилось неладное.

Здесь их вещи кое-какие остались. И куча песка под забором. Может, вернутся, – предположила Анна.

Не, песок уже продан. Хозяин то уже в машину залазил, тут Петька с нижней улице подбежал и давай песком интересоваться. А сам-то ему говорит, давай, мол, две тыщи и забирай его. Петька домой сбегал быстро, при народе деньги ему вручил. Всё честь по чести.

Две тысячи за маленькую кучку песка, – удивилась Анна, в сельских расценках она разбиралась.

Не, это остатки. Петька весь день на тележке возил к себе. А потом сообразил ведь, что песок ему даром мог достаться и напился. Уже два дня не просыхат с горя.

Аня готова была рассмеяться, но сообразила, что делать этого нельзя. Такие вещи в деревне воспринимались серьёзно. Подобных Петек здесь полдеревни, и каждый уже примеривался к  куче. Песок многим нужен, где завалинку подправить, где печь, а машинами деревня не богата. Теперь  его не украдёшь, потому что попадёшься, и не купишь – новый хозяин цену заломит. Да и, вообще, они слишком отклонились от темы: что делать с домом, где искать нового покупателя?

Пробуй, дочка в райцентре. Объявления в газету дай. Наша районка хорошая, её многие выписывают. Там первый лист – одни поздравления, зато последние – чего только народ не продает: и цыплят, и машины, и дома, конечно.

А здесь никому не нужно? Я бы и цену невысокую поставила, и оплату в рассрочку.

Не, из наших никто не купит, – бабка замялась и потянула Аню на улицу.

Не хотела тебе говорить, особенно в дому, но всё-равно ведь, узнашь. Сынок то ихний перед отъездом шепнул Пашке, что отец в кухне сидел, журнал читал и, вдруг, на пол упал. Они с матерью на шум бросились, подняли, а у него глаза страшные и волосы уже седые.  Это дом его напугал, точно тебе говорю, – Ольга Петровна, мелко крестясь, боязливо глянула в его сторону. Аня невольно тоже посмотрела: дом как дом.

Скорее всего, микроинсульт. Вы вот говорите, что хозяин молчал. Может, у него речь отнялась.

Ну, скажешь тоже. При погрузке то он на своих покрикивал. Да и всю ночь ведь не спал, вещи укладывал. Разве ж после инсульта человек сможет такое. Я так думаю, что дому не понравилось, что он его разбирать собрался, так что ты, дочка не бойся, – утешила её напоследок Ольга Петровна.

 Ане не спалось. История, рассказанная соседкой требовала рационального объяснения, и она его искала. Кунгуровых Аня  знала плохо, скорее по рассказам отца, чем личным впечатлениям. Он очень одобрительно отзывался об арендаторах. Случилось однажды, что Кунгуров приехал к отцу в конце зимы, 23 февраля. Гостя усадили за стол, и, выпив, он такое рассказал, что отец, по-советски интернационалист, ещё долго не мог успокоиться. Даже приехав поздравить дочку с восьмым марта, он только и говорил об ужасах девяностых, когда распался Советский Союз. В Алма-Ате, откуда сбежали Кунгуровы, творился беспредел. Кстати и тогда, как вспомнила Аня, у несчастной семьи была всего лишь ночь на то, чтобы исчезнуть из города. Сосед – казах просто вечером предупредил, что если они завтра ещё будут в квартире, он придет с братьями и всех зарежет как баранов.   Вот так и оказались Кунгуровы  в далекой сибирской деревушке с жалкими пожитками, уместившимися в одном чемодане. Начинали с нуля и смогли стать на ноги, пятерых детей вырастили. Нет, если б глава семьи был слаб, не выжили бы. Что же его так напугало? Аня знала, родственников или близких друзей у них не было ни в России, ни в зарубежье. А, если так, что ещё можно вычитать в журнале, чтобы поседеть. Несколько номеров журнала «Домашний очаг» она нашла на подоконнике кухни. Перелистав их, она ничего особенного не обнаружила. Загадка! Никто накануне к Кунгуровым не приезжал, писем не приходило, ближайший телефон был в райцентре, сотовой связи не было. Оставалось одно – конфликт с кем-то из местных. Но скрыть такое в деревушке, где  всего-то сотня жителей, невозможно. Не надумав местных проблем, Аня вновь задумалась о прошлом Кунгуровых. Её, по семнадцатилетнему независимую, при первой и единственной встрече с семейством, поразил пришибленный вид  детей. Старшая девочка, почти ровесница Ани, очень коротко и неумело стриженая была покрыта следами от шрамов. На её загорелой коже они выделялись бледно-розовыми пятнами. А когда Аня случайно коснулась её плеча, та болезненно вскрикнула. Потом, на берегу озера она, не отрывая глаз от лунной дорожки, рассказала, как за два месяца до их бегства из Казахстана, её избили в самом центре Алма-Аты. Днём. Она шла с подружкой по улице, когда услышала, как грязно их обсуждают сзади. Трое парней, уйгуров, пояснила она, хотя Аня тогда не поняла, но запомнила слово, лениво шли по пятам, плевали им на голые ноги.

Я тогда не выдержала и попросила их оставить нас в покое, – она помолчала, прежде чем завершить горький рассказ: я вдруг полетела вперёд, на асфальт. На мне была светлая юбка, любимая, джинсовая. Я её видела потом, там след ботинка остался. До сих пор забыть не могу. Потом они меня пинали, до крови, голову разбили. Не знаю, как жива осталась, хотела потом в больнице руки порезать. Врачи откачали.

Аня плакала тогда, да и сейчас в горле появился ком. Бедный ребёнок. Но какая связь между трагическим прошлым и настоящим семьи Кунгуровых. Сейчас та девочка – замужняя женщина.

Засыпая, она решила, что съездит в райцентр и найдёт своих сбежавших арендаторов. Но поездка только ещё больше разожгла её тревогу. Поседевшего главу семейства она не увидела – он слёг в больницу и категорически был против встречи. Жена его божилась, что ничего не знает, обмолвилась только, лишь бы настырная гостья не рвалась к мужу, что знак ему дан был прямо на стене.  Добавила ещё, что ЭТО потребовало от мужа молчания, иначе с семьёй случиться беда, поэтому она сама не хочет расспрашивать и другим не даст. Ничего не добившись, Аня вернулась в деревню. Теперь её страх перед ночными шумами дополнился подозрительностью к стенам.  Собственно стена на кухне была одна, остальные были заняты  окном, огромной русской печью, дверями и полками. Почти пустой оставалась стена за печью. Аня теперь боялась  повернуться к ней спиной. Себя она успокаивала тем, что хозяину чертовщина померещилась, мало ли как бывает: наработался за день, перегрелся на июньской жаре. Под вечер она даже кота в дом зазвала. Матёрый котище, привыкший жизнь проводить на вольном воздухе, быстро раскаялся, что соблазнился  вкусной едой, рвался на волю, однако Ане его периодические вопли и царапанье были приятнее, нежели гнетущая ночная тишина с непонятными шорохами. Запретив себе думать о домовых и прочей нечисти, она мыслями перенеслась в детство.  Вот окно, где раньше рядом под потолком темнела икона. Трогать её баба Лиза запрещала, и маленькая Анечка забиралась на стул, чтоб разглядеть изображение женщины с ребенком, перед которым вечером бабушка молилась. Когда она подросла, икона сделалась столь привычной, что уже не привлекала внимание. Теперь угол был пуст. Аня перекрестилась на окно, из молитв она знала только «Отче наш». Она была благодарна бабушке, что та ребёнком сводила её на крещение,  родителям мысль об этом даже в голову не приходила. А бабушка Лиза, в один из немногих приездов к ним в город, взяла внучку за руку и отвела в церковь. Ничего особенного бабушка о боге, церкви не рассказывала, но из немногословных реплик, скупых движений Анечка уяснила, что никакая критика с её стороны недопустима. Поэтому она не изводила бабушку замечаниями: а вот космонавты там летают, но бога не видели. Когда она начала учиться в университете, стало модно иметь на шее крестик, да ещё выставленный напоказ, её такая показная  суета раздражала. Несколько раз Аня заходила в церковь, скорее из любопытства, периодически увлекалась каким-нибудь религиозным вопросом, но спросить не решалась. В конце концов, есть Интернет. Сейчас же она раз за разом шептала единственную знакомую ей молитву, испытывая странное умиротворение. Успокоившись, она задумалась над вполне прозаичным вопросом: как быть дальше? Свою городскую квартирку она снимала так давно, что привыкла к роли хозяйки. Уезжая  надолго, она старалась сдать  её знакомым. Также Аня поступила и сейчас, так что возвращаться до сентября было особо некуда. С другой стороны, выходило, что продать деревенский дом, находясь в городе, будет проще: здесь даже сотовой связи не было, чтоб связаться с потенциальными покупателями. Она разрывалась между желанием удрать в город и привычкой доводить начатое дело до конца. А первоначальный план, возникший после звонка Ольги Петровны был таков: прожить лето в деревне.