Buch lesen: «Такие разные люди»

Schriftart:

* * *

Верить и ждать…

Наташка сидела на берегу.

Вечерело. Холодало. По воде пошла быстрая рябь. Несмотря на неожиданно теплый сентябрь, в сумерки на берегу становилось очень свежо, зябко и неуютно. Ветер, снующий по низу, вдоль пологого берега, дерзко трепал волосы, воровато теребил подол легкой юбчонки, нагло ласкал острые девичьи колени.

Закат накатывал быстро, словно торопился поскорее накрыть деревню густыми синими сумерками. Где-то там, во дворах, по-хозяйски лаяли собаки, готовясь к ночному дежурству, мягко и призывно мычали пахнущие парным молоком коровы, только что вернувшиеся с пастбища, бестолково блеяли овцы, то и дело сбиваясь на острый фальцет…

Деревня неторопливо и привычно погружалась в ночь, буднично перемалывая каждодневные крестьянские заботы, спеша до темноты прибрать двор и обиходить скот.

Наташка сидела на берегу, уныло глядя вдаль.

Вода в реке сильно потемнела, ветер усилился. Солнце, легко коснувшееся горизонта, унесло с собой и яркость сентябрьского дня, и его уютное тепло, и глубину бездонного неба.

Наташка нахмурилась, вздохнула и, медленно поднявшись, неторопливо побрела в сторону деревни, приветливо глядящей на мир ярко светящимися окнами.

Дома никто не ждал.

Когда-то большая и дружная семья развалилась быстро, растаяла, как снег по весне…

Все началось с деда, который помер нежданно-негаданно. За одну ночь. Лег спать здоровым и бодрым, а утром уже не встал. Никто ничего понять не мог, а деревенская фельдшерица, испуганно моргая, сказала, что инфаркт всегда приходит неожиданно.

Потом мама… Она лежала в областной больнице почти полгода. Врачи успокаивали только тем, что болезнь не смертельная, но лечили долго и как-то безразлично. Мама на поправку не шла, похудела, пожелтела и все кашляла, виновато глядя на дочку.

Два месяца назад мамы не стало.

Когда Наташка, горестно рыдая, ворвалась в кабинет лечащего врача и, не в силах совладать с собой, грохнула кулаком по столу, требуя ответа, тот развел руками, мол, на все воля божья.

И вот вчера бабушке, единственной родной душе, вдруг стало плохо. «Скорая», как всегда, ехала долго, хотя сентябрьские проселочные дороги, еще не изъеденные осенними ливнями, колдобинами и ухабами, не создавали медикам особых трудностей.

Бабушка, лежа на старом диване, тихонько постанывала, держась за бок, но плакать перепуганной внучке не разрешила.

– Детонька, ну, что ты? Чего ты? Милая моя…

Наташка, размазывая слезы по холодным щекам, замотала головой.

– Ой… Не умирай! Останусь одна на всем белом свете…

Бабушка, чуть поморщившись, слабо улыбнулась.

– Детка, всему на этом свете свое время. Всему. Все должно быть вовремя. Надо вовремя родиться и вовремя уйти.

– Нет… – отчаянно зарыдала внучка.

Бабушка промолчала.

Тишина плыла по их большому дому. И только тикали в горнице неугомонные ходики, купленные когда-то дедом на ярмарке, в печке потрескивали дрова, да рыжая кошка, не понимающая человеческого горя, гоняла по прихожей клубок шерсти.

Бабушка подняла на внучку выгоревшие от времени глаза.

– Ты деточка, только мудрости не теряй… Мало ли что может случиться, всякое бывает… Жизнь – штука непредсказуемая, долгая, нелегкая. А только ты помни: надо верить и ждать. Слышишь? Обязательно верить и ждать.

– Чего ждать-то? – Наташка вскинула мокрые ресницы.

– Как чего? Чуда…

– Чего? – внучка недоуменно изогнула брови. – Какого еще чуда? В деревне нашей откуда чудо-то? Ты что, бредишь?

– А как же, – старушка загадочно улыбнулась. – Как иначе? А весна после зимы разве не чудо? А первая зелень в поле, а яблоневый цвет, а ледоход на реке? А рождение ребенка? А радуга во все небо? Разве ж это не чудо?

– Ой… – устало отмахнулась внучка, – скажешь тоже. Нашла чудо.

– Ох, Наташенька, – бабушка вздохнула и покачала головой. – Ты потом поймешь. Повзрослеешь, помудреешь, подумаешь на досуге… Ты только помни мои слова. Обязательно помни! Верь: как бы противно и муторно ни было, встретится и на твоем пути добрый человек, и чудо придет в твой дом. Ты только умей ждать. Отчаяние – плохой советчик.

Наталья подошла к дивану, присела рядом со старушкой и уткнулась ей в плечо.

– Поживи еще… Страшно мне.

Бабушка подняла морщинистую руку, погладила внучку по голове.

– Постараюсь. А ты все же помни… Верь и жди.

Приехала «скорая» и забрала бабушку в районную больницу. Молодой врач в измятом халате поверх синего свитера сочувственно глянул на зареванную девчонку.

– Сколько лет-то тебе? – тихо спросил он.

– Семнадцать, – шмыгнув носом, прошептала Наташка, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос.

Тот покачал головой, наморщил лоб.

– Ты сегодня с нами не езди, – замявшись, пробормотал доктор. – Чего трястись в район на ночь глядя. Как обратно поедешь? Уж ночь на дворе. А послезавтра с утра приезжай, если захочешь…

День прошел.

Наталья, как потерянная, ходила по пустому дому. Есть не варила, ни о чем думать не могла. Хорошо, что тетка Пелагея, мамкина сестра, взялась со скотом помогать. Корову из стада встретила, подоила, овец и кур накормила. В дом вошла, посидела с племянницей немного и заторопилась.

– Пойду я, слышь? Детей спать укладывать пора. Ты, Натаха, поешь, я принесла. Вон в печи кастрюлю поставила. Она подошла к двери, остановилась. – А хочешь, пойдем к нам, а? Поужинаем вместе, я тоже весь день не ела, все некогда… Пойдем, Натаха?

Девчонка безучастно молчала, глядя в темные окна.

– Ну, что ты тут одна будешь сидеть? А? – горестно вздохнула Пелагея.

Племянница посмотрела на тетку красными от слез и переживаний глазами.

– Нет, теть Поль, не пойду. Не хочу, спасибо.

– Ну, как знаешь, – тетка открыла дверь, пронзительно скрипнувшую, и вдруг опять обернулась. – Не горюй. Поправится бабушка. Слышишь, Наталья? Ты верь и жди…

– Как? – Наташка радостно вскинулась. – Ты тоже про это знаешь?

– А как же, – тетка ласково усмехнулась. – Это ж закон жизни. Иначе нельзя. Надо верить и ждать. У каждого, Наташка, своя вера и свое чудо, но это правда жизни. И старики наши это знали, и мы знаем, и дети наши, дай бог, будут знать. И дальше, надеюсь, в жизнь понесут эту истину.

Тетка поспешно ушла.

Наташка выключила свет и, не раздеваясь, легла на диван, туда, где вчера лежала бабушка. Долго смотрела в темноту, вспоминая время, когда этот старый дом жил полной жизнью, наполнялся громким смехом и веселыми песнями по праздникам.

Она и не заметила, как уснула.

Снилась ей долгая дорога, колосящаяся пшеница, цветущая яблоня. И любимая бабушка, стоящая на пороге…

Надо верить и ждать. Всему свое время…

И нам сочувствие дается…

– Дура ты, дура натуральная! – Квартирная хозяйка буйствовала, совершенно потеряв самообладание. Краснея от гнева, она потела и щурилась, словно пыталась разглядеть в своей квартирантке остатки ума. – Ну, кто тебя просил им помогать? Ты что, малахольная?

Верка устало вздохнула и досадливо поморщилась.

– Ну, хватит, теть Маш… Чего вы?

Но Мария, уперев кулаки в покатые бока, даже и не думала отступать.

– Как это чего? Не забывай, ты у меня в квартире живешь!

– Я это помню, – Верка пожала плечами. – Но ведь живу не даром, правда? Вы помните, что я плачу за комнату?

Хозяйка, достав из фартука, обнимающего ее мощные бедра, носовой платок, неторопливо промокнула вспотевший лоб и грозно глянула на девушку.

– Я, Верка, тебе вот что скажу… – она сделала театральную паузу, перевела дух. – Я ведь только из уважения к твоей матери тебя пустила пожить. А мать твоя, между прочим, клялась, что ты – девчонка скромная, разумная. А ты что творишь?

Девушка упрямо тряхнула светлой челкой, то и дело падающей на глаза, и нахмурилась.

– Да что же такого страшного я делаю? – Она раскрыла ладошку и стала старательно загибать пальцы. – Работаю. В квартире убираю. Свет за собой выключаю, воду не расходую без надобности. Да? Все, как вы хотели, правда?

Мария застыла, открыв рот от изумления. Потом развела руками.

– Сумасшедшая. Нет, точно сумасшедшая! Дурища! Тебя не переспоришь.

Вера ушла в свою комнату, села на диван и задумалась.

Уже год, как она переехала в город. История ее ничем не отличалась от сотен таких же…

В школе училась очень хорошо, учителя хвалили. Экзамены в институт провалила. Просто не повезло: билет какой-то мудреный попался, да еще и растерялась, все из головы вылетело от волнения.

Домой, конечно, не поехала. Как соседям в глаза посмотришь? Ведь и друзьям, и маме обещала поступить, а вон как дело обернулось… В общем, порыдала, маму уговорила и осталась в чужом суматошном городе, где никому ни до кого нет дела. Все куда-то бегут, друг друга толкают, на ноги наступают и даже не пытаются оглянуться и извиниться.

Жить, конечно, было негде…

А с теткой Марией мама еще в детстве дружила. Правда, сто лет не виделись, но чего для дочери ни сделаешь. Мама так просила Марию, так умоляла, что та, не выдержав натиска бывшей подруги, наконец, сдалась.

– Что с вами будешь делать? Пусть живет, – махнула она рукой и обреченно вздохнула.

Девушке в городе жилось плохо.

Она тосковала по деревенским просторам, пылающим закатам, по крикам петухов на рассвете. Скучала по маме, по их кошке и по цветам в палисаднике.

Когда тоска особенно одолевала, Вера читала стихи. Ой, стихи она любила! И здесь, в холодном странном городе, они ее спасали.

Подходила Верка к окну, глядела вдаль, туда, где горизонт сливается с крышами домов, и тихонько повторяла и повторяла любимые строки:

– Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется…
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…

Мария, услышав это однажды, вытаращила глаза от изумления.

– Молишься что ли?

– Нет. Это стихи… – Верка опустила голову. – Тютчев.

Тетка Мария чуть не поперхнулась и только покачала головой.

– Блаженная… Ты гляди, стихи читает! Ой, ненормальная… И в кого ты такая уродилась?

Позже Мария частенько уже не просто возмущалась, а орала на всю квартиру, не стесняясь в выражениях.

Девушка тяжело вздохнула. Она хозяйку не понимала… Чего возмущаться-то?

Вера шмыгнула носом и, пожав плечами, ответила на свой же вопрос, позабыв, что Мария ее не слышит:

– Ничего страшного я не делаю. Просто живу, как мама учила… – она всхлипнула.

Месяца три назад девушка нашла возле мусорных баков котенка. Грязного, голодного, больного. Ну, как его бросить? Как не помочь? Подбежала, подняла, домой принесла. Вымыла, глаза воспаленные чаем промыла, молоком теплым напоила. Правда, хозяйка так кричала, что чуть стекла на окнах не полопались. Ногами топала, от злости вся посинела. Пришлось дворничихе котенка отдать.

Спустя месяц ехала с работы. На лавочке возле подъезда мужичонка какой-то лежал. Синюшный. Скорчился, ноги к животу поджал, пакет с продуктами уронил прямо под ноги прохожим. Вера остановилась рядом, испуганно оглянулась. Подошла осторожно, наклонилась поближе.

– Эй! Вы чего тут?

Мужичонка даже не шелохнулся. Девушка заметалась по двору, кидаясь то к одному, то к другому, за руки прохожих хватала. Те испуганно шарахались от нее, как от прокаженной. Кусая губы от бессилия, Верка проклинала себя, что деньги на телефон забыла положить.

А люди-то, люди! Проходили мимо, пробегали, даже не оглядываясь. Не поворачивая головы. Не замедляя шага.

Верка подскочила к мужичку, так и лежащему неподвижно на лавке, тронула его за плечо.

– Эй! Вы живы? Вам плохо?

Позади открылась дверь подъезда, и Вера, выдохнув с облегчением, ринулась к нарядно одетой даме.

– Ой, пожалуйста, подойдите… Пожалуйста! Мне кажется, мужчине плохо.

Та, передернув плечами, лишь презрительно окинула девушку ледяным взглядом и брезгливо сморщилась.

– Когда кажется – креститься надо!

Вера обомлела от неожиданности и, глядя даме в след, лишь прошептала:

– А как же сочувствие?

«Скорую» вызвала бабушка из соседнего подъезда. Правда, мужчину не спасли. Сказали – поздно. Время ушло.

Когда уставшая, зареванная девушка вернулась домой, хозяйка бесновалась.

– Ты правда дура или только притворяешься? Ну, чего ты липнешь ко всем бездомным и больным? Грязь домой тащишь, слезы льешь над ними, нервы тратишь… Зачем?

Вера молчала. Задумчиво смотрела в окно. Тетку Машу это злило невероятно.

– Ну? Чего молчишь, мать Тереза? А? Думаешь, всех сможешь обогреть и накормить? Отвечай!

Верка пожала плечами.

– Послушайте, теть Маш… Я устала. Не кричите.

Хозяйка, брызгая слюной от негодования, зашлась в истерике.

– Нет, вы посмотрите на нее! Устала она! Говори сейчас же…

Девушка поежилась от ее колючего взгляда.

– А что сказать-то? Не могу я иначе. Не умею. Мама учила меня сочувствовать людям, подавать, поддерживать, помогать. Не знаю я, как жить по-другому…

– Ну, смотри… – Тетка, выдохнув, погрозила девушке пальцем. – Дождешься ты у меня!

И вот сегодня, как назло, Вера опять попала в историю. Мария, узнав, так разбушевалась, что даже валерьянку себе капала, за сердце держалась.

Верка вздохнула…

Еще в подъезде она услышала чей-то крик. Сердце екнуло, ноги сами понеслись по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Выскочила на крыльцо, а там, прямо возле песочницы, два мальчугана лет двенадцати на третьего навалились и бьют его старательно, азартно и озлобленно. Катаются по траве, волосы рвут, кулаками машут.

Ну, что тут делать?

Вера, не раздумывая, кинулась их разнимать. Уговаривала, стыдила, растаскивала… Ну, и получила в глаз кулаком… Больно не было, только обидно очень. Ведь тот, кого она так самоотверженно защищала, даже «спасибо» не сказал. Вскочил и побежал со всех ног в сторону переулка. К трамваю.

Домой девушка вернулась в разодранном платье, с синяком под глазом, вся растрепанная и перепачканная.

Мария, застав ее во всей этой красе, разошлась не на шутку, заголосила:

– Господи! Да ты поумнеешь когда-нибудь? Объясни ты мне, неразумной, зачем тебя опять туда понесло, а?

Вера устало повернулась к ней, блеснув синяком под глазом.

– Как зачем, теть Маш? Вот вы в Бога верите?

– Ну… – хозяйка поперхнулась.

Верка тряхнула светлой челкой, упрямо падающей на лоб, и прищурилась.

– А Бог чему учит? А? Возлюби ближнего своего… Забыли?

Мария, топнув полной ногой от злости, побагровела.

– Тьфу, дура набитая! Выгоню тебя, езжай назад в свою деревню! Езжай коровам хвосты крути, а то ишь… Учить меня вздумала!

Мария вышла из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что побелка с потолка посыпалась.

Расстроенная Вера посмотрела ей вслед, легла на диван, отвернулась к стене.

– Дура, дура… – закрыв глаза, пробормотала она. – Ну и ладно. Уеду домой. – Смахнув выкатившуюся вдруг слезу, шмыгнула носом и тихо-тихо упрямо прошептала: – И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…

Школьный вальс

Татьяна Сергеевна выключила телевизор и, вздохнув, подошла к окну.

Уже темнело. Вечер наступил поспешно, словно опасаясь, что день, недавно погасший, вернется.

Поправив седые волосы, уложенные на затылке в незамысловатый пучок, женщина внимательно поглядела за окно. Вроде бы и не ждала никого, а оторваться от созерцания спешащей толпы никак не могла.

Люди торопились, куда-то бежали, толкали друг друга на ходу, ничего не замечали, не извинялись… Сливались в серую массу, бессмысленно, беспорядочно и хаотично движущуюся по улице.

Сверху, с пятого этажа, казалось, что это и не люди вовсе бегут по улице, а непонятные частицы чего-то общего, целого и бесформенного.

Татьяна Сергеевна, всю жизнь преподававшая в школе физику, даже усмехнулась, покачав головой.

– Просто какое-то броуновское движение… Абсолютное совпадение.

Пожилая женщина улыбнулась своим мыслям и медленно, чуть прихрамывая, отошла к дивану.

Годы брали свое…

Татьяна Сергеевна возраст почувствовала не сразу. То, что волосы поседели, усталость одолевала и глаза ослабели, не пугало бывшую учительницу. А вот то, что ноги стали отказывать, вызывало жуткий страх. Ведь хуже этого ничего быть не может.

Женщина повела плечами, словно отгоняла невеселые мысли.

А разве от них избавишься? Так и лезут, настырные, в голову, так и будоражат, по ночам спать не дают.

Татьяна Сергеевна осторожно опустилась на диван и задумалась.

Вот ведь не понимала она, глупая, что жизнь скоротечна. Не прислушивалась к старшим, не осознавала опасности. А теперь? Женщина оглянулась…

Одна-одинешенька. Сиротинушка. Без семьи. Без работы. А главное, без любимых учеников.

Пенсия – дело нешуточное, печальное, а для учителя так вообще крах всего и сразу.

Татьяна улыбнулась, вспомнив своих учеников. Веселых, озорных, хулиганистых, заводных… Умных и не очень. Она любила их всех – и отличников, и двоечников. И до сих пор помнила по именам и мальчишек, и девчонок, теперь уже солидных мужчин, многодетных мам.

Ей всегда нравились любопытные, жадные до знаний, стремящиеся объять необъятное. Страстная и активная, она и сама отличалась неугомонной энергией. Жила школой, уроками, учениками, их интересами.

Время пролетело. Она, честно говоря, и не заметила, когда, куда и как умчались годы…

Не успела ни семью создать, ни своих детей родить. Так и куковала одна. Просиживала ночи над лабораторными и контрольными работами, по выходным возила свой класс в музеи, летом работала в школьном лагере. Отдавала себя без остатка школе. И только когда оказалась на пенсии, вдруг с удивлением обнаружила, что старость давно уже ведет свой отсчет.

Сегодня был день ее рождения. Семидесятая дата ее появления на этот свет.

Татьяна Сергеевна усмехнулась: «Боже мой! Семьдесят!»

Несмотря на почтенный возраст, она на милость годам не сдавалась, не теряла бодрости духа.

Сегодня, как и в предыдущие дни рождения, накрыла на стол. Купила пирожных в соседней булочной, напекла пирожков, открыла с лета припасенное варенье из вишни. Коробку конфет приобрела еще недели две назад. Заварила свежий чай, лимончик порезала… Все как положено.

И про себя, любимую, не позабыла: кофточку праздничную надела, седые волосы в аккуратный пучок уложила, даже припрятанный флакон духов, который берегла как зеницу ока, вытащила из комода и щедро полила себя в честь юбилея.

Закончив приготовления, Татьяна Сергеевна осмотрелась и грустно вздохнула… Все-таки нехорошо это: стол накрыт, а гостей нет.

Именинница недовольно сморщилась: чего-чего, а одиночество она не любила. Ненавидела, когда ее пенсионеркой называли. Не могла привыкнуть к тихим долгим вечерам, бессонным ночам. Не хотела безмолвных и бессловесных дней, когда не с кем перекинуться парой слов, посмеяться и поплакать.

Никогда Татьяна Сергеевна не терпела пустоты вокруг себя и уныния, а уж в свой юбилей тем более не собиралась становиться отшельницей или затворницей.

Взглянув на накрытый стол, пожилая дама решительно взяла в руки трубку телефона и набрала номер давнишней подруги.

– Галка, это я. Татьяна.

Подруга долго молчала, потом проскрипела чуть слышно:

– Ой, Таня, это ты?

– Галка, ты чего? – Татьяна Сергеевна удивилась. – Ты уже спишь что ли?

– Да какой там спишь, – Галка, которой месяц назад тоже семьдесят исполнилось, вдруг всхлипнула, – болею я. Уже вторую неделю лежу.

– Вот тебе раз, – именинница погрустнела. – А я тебя хотела на день рождения позвать.

– Ты прости, Тань, – Галка виновато кашлянула. – Не приду. Сил нет. А тебя поздравляю. Живи, Тань, сто лет.

Татьяна Сергеевна скривилась.

– Да какие сто лет, если и в семидесятый год одна сижу. Ладно. Ты выздоравливай, подруга. Не хандри. – Именинница положила трубку и задумалась. Потом, спохватившись, быстро набрала следующий номер. – Алло. Федор?

Брат, перехватив инициативу, сразу начал с поздравлений:

– Танька, с днем рождения! Здоровья тебе, сеструха! Денег и радости.

Сестра, давно привыкнув к его забывчивости, все же не сдержалась:

– Ты, Федя, видно забыл, что я сегодня родилась. Не позвонил, не пришел… Что ж ты, братик…

Федор был младше на семь лет и считал себя счастливым и самостоятельным. А что ему? Семья есть, двое детей взрослых, деньги тоже имеются. В общем, состоятельный мужик. Сестру старшую он не жалел и не берег, позабыв, как она опекала и воспитывала его без матери. Память-то человеческая коротка…

Укора в словах сестры Федор не распознал. И не хотел понимать ее обиды – зачем себя обременять…

– Ты, Татьян, не дрейфь, – громко хохотнул он. – Подумаешь, семьдесят. И на меня не обижайся – дел по горло. Приехать не смогу, некогда. На днях, может, забегу, если получится.

Сестра молча слушала, не возражая, а он словно этого и ждал, быстренько закруглился:

– Ну, пока, сестрица. Поздравляю еще раз.

Глядя на вдруг замолчавшую трубку, именинница тяжело вздохнула. Оглянулась вокруг, словно искала помощи или поддержки…

Опомнилась, поняла, что одна. Сообразила, что надеяться не на кого.

Нахмурилась, чувствуя, как одиночество, нахлынув, окружает ее со всех сторон. Грусть и тоска осязаемо повисли в небольшой комнатке.

Не желая сдаваться, Татьяна Сергеевна поспешно встала и, накинув на плечи платок, медленно направилась к входной двери. Вышла, прихрамывая, на лестничную площадку и осторожно позвонила в соседнюю дверь.

Веселая трель дверного звонка разорвала гулкую тишину лестничной площадки, но за дверью никто не подавал признаков жизни. Женщина, оглянувшись по сторонам, настойчиво нажала еще раз на выпуклую черную кнопку и внимательно прислушалась. Через несколько минут за дверью все-таки раздались шаркающие шаги, и на пороге показался тучный лысый мужичок в майке и полинявших тренировочных штанах с вытянутыми коленями.

Увидев соседку, он расплылся в улыбке:

– Танька, здоро́во! Ты чего?

Татьяна Сергеевна, смущенно пожав плечами, начала было разговор:

– Добрый день, Сергей!

Сосед округлил глаза, почесал лысину и, особо не церемонясь, прервал женщину:

– Да какой же день? Окстись, соседка! День уже, Танька, прошел! Вечер наступил…

– Да, да, – заторопилась именинница, – конечно, вечер. А где же твоя половина? Марина дома?

– Дома, – кивнул Сергей, – где ж ей быть? А чего надо?

Татьяна, растерявшись от такого напора, опустила глаза и как-то виновато проговорила:

– У меня день рождения сегодня.

– Да ну? – удивился сосед. – Тогда поздравляем.

– Спасибо, – кивнула именинница. – Я торт купила, чаек заварила. Хотела Маринку пригласить. Посидим, поговорим… И тебя, конечно, вместе с ней, а?

Сергей провел рукой по лысине, почесал за ухом и замотал головой.

– Нет, нет, соседка, не получится.

– Почему? – огорчилась Татьяна Сергеевна. – Почему не получится? Она же дома.

– Дома-то дома, но не сможет.

Сергей повернулся спиной, показывая, что разговор закончен. Но, собираясь захлопнуть дверь, милостиво оглянулся.

– Спит она. Всю ночь у дочки была, там внук приболел, а Маринка помогала… Теперь вот спит. Измаялась, извелась, напереживалась. Так что уж извини, празднуй без нас.

Именинница, опустив голову, закивала, заспешила.

– Ладно, ладно… Это ты извини меня. Отдыхайте. Пойду я.

Войдя в свою пустую квартиру, Татьяна тихо прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной и замерла. Невеселые мысли, словно рой пчел, клубились в голове. Очень хотелось плакать. Но учительская привычка всегда держать себя в руках не позволяла расслабиться и отдаться нахлынувшим эмоциям.

Татьяна, глубоко вздохнув, горько прошептала:

– Вот и я дожила до того дня, когда и в день рождения некому улыбнуться. Некому слово сказать…

Она медленно прошла в комнату. Огляделась, словно вспоминая что-то, потом достала с полки увесистый альбом с фотографиями своих выпусков и, грустно улыбнувшись, стала внимательно разглядывать чуть пожелтевшие снимки, откуда на нее беззаботно глядели бывшие ученики.

Татьяна покачала головой.

– Ох, сколько ж лет прошло, сколько воды утекло… Я изменилась, а дети мои все такие же… Умные, добрые, веселые. Родные. Любимые. Самые лучшие.

На одной из фотографий она, совсем молоденькая, озорно подмигивала фотографу, а на другом снимке, уже чуть повзрослев, держала в руке журнал выпускного класса.

Ученики уходили во взрослую жизнь, и она менялась. Здесь с короткой стрижкой, там с модной химической завивкой, тут с косой, а вон на том снимке – уже поседевшая, с привычным пучком на затылке.

Именинница вдруг всхлипнула, не справившись с нахлынувшими чувствами. Поспешно вытащила кружевной платочек и закрыла им глаза, не давая пролиться подкатившим слезам.

Как ни сопротивлялась Татьяна Сергеевна, а глухая тоска и глубокая печаль все же настигли ее. Она обернулась к зеркалу и, пристально посмотрела на себя, нынешнюю, семидесятилетнюю. Задумчиво помолчала, а потом, чуть прищурившись, сказала себе, будто подвела итог этому странному празднику:

– Что ж, Татьяна Сергеевна, с днем рождения тебя.

Сказала, словно сразу выплеснула все накопившееся в душе: и обиду, и тоску, и несбывшиеся надежды.

Вздохнула, подошла к старенькому проигрывателю, достала большую виниловую пластинку и, чуть наморщив лоб от напряжения, аккуратно опустила иглу на закрутившийся диск.

Раздалось громкое шипение, что-то заскрипело, треснуло, а потом по крохотной комнате полетел давно знакомый вальс. Тот самый, любимый, который поет о школе, который всегда гордо звучит на первой школьной линейке, под который прощаются с детством на выпускном балу. Гимн учителей и учеников. Мелодия встреч и расставаний.

Татьяна Сергеевна, прихрамывая, шагнула к окну. Что ж… Все когда-нибудь заканчивается. Урок, день, жизнь…

Ночь тихо опускалась на большой город. Засыпали соседи, родственники и ученики.

И только незабвенный «Школьный вальс» все кружился и кружился, отсчитывая свой вечный нескончаемый ритм…

Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два-три…