Buch lesen: «Лось в облаке»

Сквозь накипь дней, издалека

Блеснет заветная река,

Где тихий плес, зеленый бор

И птиц хрустальный разговор

Пролог

Ранним утром в середине мая 2000 года, в час, когда едва забрезжил рассвет, на северной окраине Москвы, на втором этаже заброшенного четырехэтажного дома, предназначенного под снос, среди кусков отколовшейся штукатурки, ошметков обоев, продавленной и побитой кухонной утвари, драных матрацев и деревянной рухляди, на колченогом фанерном стуле сидел мужчина лет пятидесяти. Руки его были стянуты за спиной веревкой и привязаны к спинке стула, лицо в предрассветном полумраке казалось синюшным, растрепанные жидкие волосы торчали пучками по бокам облысевшего черепа, нижняя чисто выбритая челюсть мелко дрожала, маленькие глазки с испугом и злобой смотрели на человека, который стоял перед ним, сжимая в руке пистолет с глушителем.

Человек с пистолетом был высок и широкоплеч, крепкого телосложения, на вид лет тридцати пяти. У него были густые каштановые волосы и карие, холодные, словно осколки коричневого бутылочного стекла, глаза. Одет был в дорогой, отличного покроя костюм, голубую сорочку и шелковый галстук.

Лысый сучил ногами, балансируя на неустойчивом стуле, и гнусавым, срывающимся на фальцет голосом говорил быстро и сбивчиво, как в горячечном бреду:

– Шатун, ты подумай, что ты делаешь, подумай, сынок. Я ведь твоего отца знал. А? Вспомни, Шатун. Разве я хотел? Это не я, клянусь богом, не я. Я не хотел ее убивать. Я даже не знал, что она в машине.

Человек, которого он называл Шатуном, недобро усмехнулся и навел на него дуло пистолета.

– Знаешь, зачем тебя привезли сюда? Чтобы ты, собака, перед тем как сдохнуть, узнал, от кого и за что примешь смерть. Да не верещи ты, ублюдок. Что, страшно тебе? Сколько народу сгубил, а все за свою жизнишку поганую цепляешься.

– Шатун, прости, это случайно вышло, несчастный случай. Пощади! Служить тебе буду, как верный пес. Я многое знаю, ты не пожалеешь. Всех к ногтю прижмем. Ха-ха! Ботинки тебе будут лизать.

Он вдруг завопил визгливым, тонким голосом, брызгая слюной:

– Дай мне шанс, Шатун! Дай мне шанс!

Шатун замер. Рука с пистолетом медленно опустилась и бессильно повисла вдоль тела. В этом мрачном, разоренном остове обветшалого здания, где пахло затхлостью, насилием и смертью, где немыслимо было какое-либо светлое воспоминание, он вдруг явственно увидел себя четырнадцатилетним подростком, а рядом был Саня. Они вдвоем сидели в лодке. Вадим греб, Саня тянул блесну, отвернувшись и глядя за корму. Ветер трепал его белесые волосы, и удивительно – даже со спины, в посадке головы и ладном развороте мальчишеских плеч было что-то необыкновенно доброе и хорошее.

Именно тогда Вадим спросил его: «Сань, почему ты всем помогаешь? Мне отец все время твердит: «Люди неблагодарны. Сделаешь им добро, а они сразу наглеют, считают тебя лохом и над тобой же стремятся взять верх». – «Наверно, твой отец общается с дурными людьми. У нас люди добро понимают. Я тебе вот что скажу: если человек неблагодарен и отплатил тебе злом на добро – не жалей. Ты дал ему шанс, а как он им воспользовался – его дело. А ты поступил правильно, – ведь могло быть и по-другому».

– Не убивай! – захлебывался лысый. – Дай мне шанс, Шатун!

– Ладно, живи пока, – сказал Шатун и пошел к лестнице, переступая блестящими ботинками груды мусора и щебня.

Когда он заворачивал за угол к лестничному проему, что-то заставило его обернуться, может, присущая ему вечная подозрительность, а может, желание еще раз взглянуть помилованному в глаза. Тот смотрел ему в спину ненавидящим взглядом с грязной циничной ухмылкой на мокрых губах.

Шатун вернулся и выстрелил ему в голову.

Он спустился во двор, где его дожидались большой серебристый «мерседес» и два черных джипа в окружении молчаливых телохранителей.

– Увезите подальше в лес и закопайте. Пусть его никогда не найдут, – спокойно распорядился Шатун.

Он сел в машину и в сопровождении одного из джипов поехал домой. Игорь, начальник его охраны, остался с командой из четырех человек выполнять поручение хозяина.

«Мерседес» вырулил на МКАД и понесся по автостраде, оживленной даже в столь ранний час.

Вадим Петрович Березин, он же Шатун, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Он ничего не чувствовал, ни облегчения, ни удовлетворения от сознания выполненного долга, ни жалости к поверженному врагу. Он давно уже ничего не чувствовал. Даже то обстоятельство, что он собственноручно привел в исполнение приговор, который сам же вынес убийце своей матери много лет назад, не пробудило в его душе никаких чувств, не заставило быстрее биться сердце; он просто отгородил от света тяжелыми веками опустошенные уставшие глаза и задремал.

Вадим Березин был богатым человеком. Его покойный папаша – влиятельный партийный номенклатурщик – погряз с головой в коррупции, особенно в последние годы брежневского правления, что незаметно привело его к зависимости от криминальных структур. В начале девяностых он, как и многие предприимчивые дельцы, стремительно разбогател, ловко распорядившись своими средствами, и еще при жизни, отойдя от дел по состоянию здоровья, передал единственному сыну огромное наследство в виде процветающего банка, сети ресторанов и магазинов. Вдобавок к тому бесконечные разборки с криминалитетом, периодически предъявлявшим права на какие-то доли, деньги, акции, а также неуплаченные старые долги.

О Березине ходили темные слухи: характер он, дескать, имел неудобный, в переговоры с бандитами никогда не вступал и ненавидел их лютой ненавистью. Говорили, что он умен и хитер, как дьявол, что способен измыслить такую каверзу, чтобы самому сухим выйти из воды, тогда как посягнувшие на его спокойствие либо пропадали без следа, либо кончали жизнь самоубийством, а то и становились жертвами дорожно-транспортного происшествия. Впрочем, все это были досужие домыслы. Наверняка никто ничего не знал, а у страха, как известно, глаза велики.

Свое медвежье прозвище Березин заработал еще при жизни отца, уже в то время имея репутацию человека опасного и непредсказуемого. Кто-то в шутку назвал его медведем, все сразу же согласились, что он не просто медведь, а медведь-шатун, поскольку раздражителен, замкнут и никогда не спит – под последней характеристикой подразумевалась его удивительная способность чувствовать опасность за версту. Обмануть, провести, застать Вадима врасплох было невозможно, зато сам он настолько тщательно продумывал свои операции, что провал был исключен изначально.

Он и вправду был похож на медведя: все в его облике было тяжеловесно, значительно, массивно-крупная голова, глубоко и близко посаженные глаза, выдающийся нос и твердый подбородок. К тому же при очень высоком росте он имел могучее телосложение, хотя, благодаря физическим упражнениям, был строен и подтянут.

Шатун был нелюдим, вспыльчив, несмотря на разностороннюю образованность, в обществе нередко вел себя грубо и неучтиво, но из-за того, что его боялись, да и считались ввиду внушительного богатства, обиженные им люди предпочитали делать вид, что добродушно посмеиваются над причудами своеобразного человека.

Имея в своем окружении компаньонов, адвокатов, приятелей, всевозможных доброжелателей и подхалимов, он, однако, не доверял никому. О скрытой стороне жизни Березина знали только его телохранители во главе с Игорем – лучшие профессионалы, каких можно было сыскать в Москве. Служили они ему верой и правдой за большие деньги и, конечно, побаивались и уважали за острый аналитический ум.

Уже совсем рассвело, когда автомобиль Березина свернул на загородное шоссе. Машин как всегда, было невпроворот, пришлось тащиться черепашьим шагом. Вадим чувствовал, что проголодался, этого было вполне достаточно, чтобы прийти в дурное расположение духа. Наконец затор рассосался, еще несколько поворотов, и впереди показалась высокая кирпичная ограда особняка с камерами наблюдения.

В подмосковном поселке семья Березиных поселилась десять лет назад. После смерти отца особняк перешел к Вадиму, с тех пор время от времени достраивался, расширялся, изменялся в соответствии с новыми веяниями моды, пока не превратился в грандиозное трехэтажное сооружение с бесчисленным количеством комнат, ванн, туалетов, сауной, тренажерным залом; на приусадебном участке – бассейн с подогревом, теннисный корт, фонтаны, беседки и, что самое важное, ухоженный, искусно разбитый сад – место наиболее любимое хозяином особняка.

Вадим поднялся по мраморной лестнице на второй этаж, вошел в белую, словно яблоневый цвет, спальню, с белой мебелью, с тончайшими, как паутина, занавесками, где в великолепной кружевной постели, разметавшись среди взбитых подушек, спала, сверкая белизной кожи, не менее великолепная молодая женщина с соответствующим именем Светлана – очаровательная картина, приют неги и наслаждения для любимого, когда он, уставший от ответственных мужских дел, возвращается домой.

Вадим остановился у кровати, хмуро созерцая спящую, наливаясь, неизвестно с чего, раздражением, затем довольно бесцеремонно ее разбудил.

– Света, проснись, – скомандовал он.

Она сразу же открыла глаза.

– Распорядись насчет завтрака. Есть хочу. Пусть подадут прямо сюда. Я пока в душ.

За завтраком Светлана много говорила, в основном пересказывала светские сплетни. Вадим не слушал, жадно поглощая еду, при этом и не думал, просто сосредоточился на приеме пищи.

– Ты наняла новую кухарку? – спросил он, пережевывая нечто непонятное, но очень вкусное.

– Как, ты не знаешь? Дело в том, что некоторые наши соседи завели филиппинок. Они считаются лучшими горничными в мире. Я поручила Роману раздобыть и для нас филиппинку. Представь, вместо этого он нашел китаянку. Недавно я выяснила, что она прекрасно готовит китайские блюда. Поэтому иногда я прошу ее сотворить на кухне что-нибудь этакое.

– Китаянка? Красивая?

– Ах, о чем ты говоришь! Что китаянки, что филиппинки – все на одно лицо. Маленькие, юркие, зато их никогда не видно. Очень удобно.

– Да, действительно, – рассеянно согласился Вадим и сразу же забыл, о чем они говорили.

– Мне надо бежать, – заторопилась Светлана. – В девять у меня массаж.

– А потом куда? – спросил он, просто, чтобы что-то сказать.

– Прогуляемся с Викой по магазинам, потом надо успеть в салон, а вечером – аукцион. Ты не пойдешь?

Она то появлялась, то исчезала в дверях. За ней шлейфом тянулся аромат дорогих духов. Он пил кофе и равнодушно следил за ее передвижениями. «Интересно, где его носило всю ночь», – думала Светлана, исподтишка оглядывая Вадима. Он был очень хорош в просторном махровом халате, с мокрыми волосами, темными прядками, спадающими на лоб. От него исходила грубая мужская сила, которая притягивала к нему женщин, как мотыльков к огню.

С самого начала их отношений он раз и навсегда пресек все ее попытки контролировать его жизнь вне дома. Светлана всерьез опасалась его крутого нрава и потому не осмеливалась перечить. Хотя он не так уж часто отсутствовал по ночам, в глубине души она была уверена, что Вадим ей изменяет, как изменяли почти все любовники и мужья обитательницам богатых особняков, однако разузнать что-либо о его ночных похождениях ей не удавалось. Вадим о своих делах не рассказывал, был молчалив, и она привыкла довольствоваться ролью любовницы, но не подруги. Официально они женаты не были, четыре года жили вместе в гражданском браке, и было совсем не похоже, что он когда-нибудь сделает ей предложение. Особой его любви Светлана к себе не чувствовала, хотя Вадим был хорошим любовником и в первые годы их связи даже проявлял к ней умеренную нежность, но в последнее время заметно поостыл, и она, опасаясь быть брошенной, как большинство не состоявших в официальном браке подруг, откладывала на черный день часть денег, которые он давал на карманные расходы, а деньги были немалые. Вадим был щедр и ее трат не считал. Чтобы привязать его к себе, она пришла к неоригинальному выводу, что надо родить от него ребенка, но, как на грех, никак не могла забеременеть. Первые три года она предохранялась. Тогда ей хотелось в полной мере насладиться нежданно свалившимся на нее богатством и роскошью, элитными ресторанами, дорогими автомобилями, модными тусовками, фирменными магазинами, заграничными поездками, и так до бесконечности. Однако, сообразив, что всего этого можно лишиться в одночасье, она нанесла ряд визитов светилам медицинской науки, но результатов так и не последовало.

– Ну все, пока. Буду тебе звонить, – сказала она, чмокая его в благоухающую туалетной водой щеку. – Ты где будешь, в банке или в офисе?

– Пока не знаю. – Он потянулся. – Может, посплю немного.

«Узнать бы, с кем он шашни крутит, и выдрать этой дряни все волосы», – подумала Светлана с неожиданной мстительной злобой.

Она села в машину и уехала. Вадим, захватив телефон, вышел, как был, в халате и тапочках, в сад. Было немного прохладно, но он любил утреннюю свежесть и тишину своего сада, росу на аккуратно подстриженной траве, полураскрытые головки цветов на клумбах, тихий шелест фонтана перед парадным входом.

«Странно, что Игорь не звонит, – подумал он. – Что они там копаются?»

Он поймал себя на мысли, что слово «копаются» в данной ситуации приобретает двоякий смысл.

Вадим остановился у розовых кустов. Поперек дорожки лежали забытые садовые грабли. Он посмотрел по сторонам, отыскивая взглядом садовника, чтобы сделать замечание за беспорядок, но никого не увидел. В эту минуту мобильник в кармане разразился увертюрой к опере «Кармен».

– Куда ты пропал? – недовольно сказал в трубку Вадим. – Как у вас, все в порядке?

– Да вроде все нормально, Вадим Петрович, только… – Игорь замялся.

– Что? Говори, – в низком голосе Березина послышались сердитые нотки.

– Понимаете, мужик тут один по лесу шатался, ну и видел, что ему не положено. Человек, по всему видать, случайный, так что решайте, что с ним теперь делать.

Вадим досадливо нахмурился: он взял себе за правило невинных людей не трогать и парням своим запретил строго-настрого. Потому и ждал сейчас его слова Игорь.

– Что ж он, бедолага, делал в такую рань в лесу? Грибник, что ли? – Вадим говорил, а сам обдумывал, как устранить нежелательное осложнение.

– Нет, не грибник, – ответил Игорь. – Он записывал пение птиц.

В эфире зависло потрескивающее молчание.

– Алло, алло, Вадим Петрович! Вы почему молчите?

– Что он делал? – медленно переспросил Вадим.

– Он записывал голоса птиц, – тихо и почтительно повторил Игорь. Березин никогда не задавал одного и того же вопроса дважды, и у Игоря по спине невольно поползли мурашки. – Он ученый, – добавил он в немой телефон, – этот… как его… орниколог.

– Орнитолог, грамотей, – невыразительно поправил Вадим. Потом спросил, почему-то волнуясь: – А как его зовут? Документы есть?

– Сейчас посмотрю. Нам с ним трудно пришлось. Мужик крепкий попался, тренированный, впятером еле скрутили. Осатанел, можно сказать, – обиделся, что мы разбили его аппаратуру. – Игорь явно развеселился. – Ага, вот паспорт. Никитин Александр Юрьевич, – старательно прочел он.

Вадим все-таки споткнулся о грабли. Телефон выскользнул из внезапно вспотевшей руки и упал в кусты роз.

– Проклятье! Убью сукина сына! – зарычал Вадим и заметался по клумбе, пытаясь нашарить пропавший мобильник.

Окажись нерадивый садовник где-нибудь поблизости, ему было бы несдобровать.

– Не понял вас, – донесся голос Игоря из кустов.

– Замри на месте! – не помня себя закричал Вадим, ползая по газону.

Охранники, увидев хозяина в невообразимой для него позе, встревожились и кинулись на помощь.

– Оставьте меня! – поднимаясь, заорал Вадим, потом на той же ноте в трубку: – Немедленно вези его ко мне! Слышишь? И чтобы ни один волосок, ни один!.. Ты меня понял?

– Да, Вадим Петрович. Мы сейчас же выезжаем, – заверил Игорь, уже струхнув не на шутку.

Вадим почти бегом устремился в дом. Взлетев на второй этаж, он толкнулся в одну дверь, потом в другую, не в состоянии вспомнить, куда и зачем шел. Обрывки мыслей, как яркие вспышки, мелькали в мозгу:

«Саня! Жив! Как же такое может быть? А если это однофамилец? Нет, таких совпадений не бывает».

Он вдруг застыл на месте, пораженный страшной догадкой: «Отец! Конечно, это он. Ему ничего не стоило подделать извещение о смерти. Какой же я идиот, жалкий глупец! Мне давно следовало догадаться!»

В смятенной памяти всплыло участливое лицо отца, прозвучал его исполненный боли и сочувствия голос: «Смирись, сынок. Это его право и его выбор. Никто не гнал Саню в Афганистан. Он сам решил свою судьбу и погиб, как герой».

Вадим застонал, прижавшись лбом к стене:

– Пятнадцать лет! Как-то он встретит меня теперь? Может, не захочет со мной разговаривать. Или будет обращаться ко мне на «вы»?

От этой мысли ему стало до смерти нехорошо.

– А вдруг это все-таки не он?

Вадим снова взялся за телефон.

– Игорь, посмотри, какого он года рождения.

– Шестьдесят пятого.

– Где родился?

– Поселок Свирица, Ленинградской области.

– А как выглядит?

– Очень светлый, глаза синие, рост примерно сто восемьдесят.

Вадим передохнул.

– Хорошо, где вы сейчас?

– Выезжаем на кольцевую.

– Ты смотри там, без лихачества. Машину не гони, понял? Головой мне за него отвечаешь.

Он переоделся в свободные брюки и рубашку, вышел к воротам и принялся в нетерпении расхаживать вдоль ограды, мучаясь оттого, что надо ждать. Охранники, привыкшие не выражать эмоций, обменивались удивленными взглядами: Березин часто гневался, сотрясая воздух раскатами своего густого голоса, либо говорил сухо и кратко, если был спокоен; в хорошем настроении мог даже перекинуться парой шуток со своими служащими, но никогда еще, ни при каких обстоятельствах, не выказывал волнения.

Часть первая
Банальная история

Глава 1

Вадим спал на чердаке, зарывшись лицом в душистое сено, и никак не мог проснуться. На заре прокричал петух, и сразу же откуда-то издалека, с другой стороны канала, донесся ответный клич. Прямо под сеновалом, в теплом хлеву, шумно фыркала и переступала копытами корова Рябушка. Вадим слышал сквозь сон, как заскрипели дверные петли, мягко звякнули подойники. Бабушка ласково говорила с Рябушкой, словно ручей журчал. Корова уже не топталась, а стояла смирно. Днище ведра гулко пело под тугими струями молока. Вадим снова уснул под эти мерные звуки и спал крепко, без сновидений, пока неугомонный петух не вздумал заново прочистить свое луженое горло.

Вадим перекатился к маленькой чердачной дверце и высунул наружу взлохмаченную голову с застрявшими в волосах желтыми соломинками. Бабушка, помахивая гибкой хворостиной, гнала Рябушку со двора сквозь белый пар, наплывающий с болот. Они были чем-то похожи друг на друга – обе степенные, дородные, крутобокие. Рябушка – черная со светлыми подпалинами, на бабушке – темное длинное платье, поверх синяя кофта, на голове – белая, в крапинку ситцевая косынка.

Вадим снова завалился в сено, сладко пожимаясь и бездумно глядя в потолок.

Когда он проснулся в третий раз, из маленьких отверстий в крыше струились прямые лучики солнца, высвечивая золотом разбросанное по чердаку сено. В лучиках кружились и плавали мириады светящихся пылинок.

Вадим распахнул дверцу чердака и сел, свесив ноги, озирая двор и огород. Бабушка шла от реки с ведром воды.

– А, проснулось, дитятко, – сказала она, – давай-ка иди молочка попей. Мать уже давно встала, тебя дожидается.

Вадим спустился по приставной деревянной лестнице, пробежал босыми ногами по влажной траве на теплое сухое крыльцо и, с трудом отворив тяжелую дверь, очутился в просторной горнице с дощатым полом и русской беленой печью в углу. У входа, на стене, висел эмалированный рукомойник, под ним – лавка с ведром и тазиками. Мать сидела за столом у окна. Перед ней стояла крынка, доверху налитая парным молоком. Рядом лежал батон белого хлеба. Вадим потянулся к банке с черничным вареньем.

– Подожди, не начинай со сладкого, – предупредила мама, – иди умойся, пока мы с бабушкой накроем на стол.

– Мам, не хочу, и руки у меня чистые, – скороговоркой выпалил Вадим, густо намазал вареньем ломоть хлеба, отпил молока прямо из крынки и вприпрыжку побежал к двери. – Пойду погуляю, – бросил он от порога с набитым ртом.

– Далеко не уходи и не смей купаться! Вадим, ты меня слышишь? Смотри, будешь самовольничать, завтра же уедем обратно в Ленинград.

– Хорошо, не буду, – донеслось со двора.

– Лариса, куда ты его отпустила без завтрака? – сказала бабушка, входя из сеней. – Мальчонка худой, как жердь, кожа да кости. И ростом не вышел, не пойму в кого. Петя у тебя богатырь, и сама ты видная, статная. Не кормите вы его, что ли?

– Так ведь не ест ничего. Я с ним совсем измучилась.

– Говорю тебе, – оставь его мне на все лето, осенью не узнаешь. Станет как яблочко наливное на свежем воздухе, да на пирогах с молоком.

– Что ты, мама! Петя не позволит. Я бы с радостью – сама вижу, как он здесь ожил. В городе он из дому не выходит, с ребятами не дружит, в школе у него тоже нелады – обижают его мальчишки, недомерком дразнят. Он мне сам рассказывал.

– Ох, Ларочка, неправильно вы сына воспитываете, все дома держите, трясетесь над ним, а ему надо во дворе с мальчишками мяч гонять, может, когда и побитый придет, все польза будет. А он у вас пришибленный какой-то, застенчивый больно, необщительный, глядит по-дикому, чисто звереныш лесной.

– Мама, ты же знаешь Петю. Он считает, что улица дурно влияет на ребенка. Спорить с ним я не смею. Он и на работе начальник и дома командир. Вот и сейчас, уж сколько я его просила – нет, и все тут, всего десять дней разрешил у вас погостить. Он в мальчике души не чает, но держит в строгости и от себя надолго не хочет отпускать. А дома что: опять за книгами будет сидеть, да за пианино ненавистным. Выдумал Петя пытку для ребенка. В школу пешком ходить не разрешает, на служебной машине его возим. Мальчик стесняется, выйдет из машины, голову свесит, сумка за ним чуть не по земле волочится, идет по школьному двору, по сторонам старается не глядеть. У меня каждый раз сердце разрывается, а сделать ничего не могу.

– Жаль, что у тебя не получилось со вторым ребенком. Лечилась бы вовремя, может, сейчас бы у Вади братик был или сестра. И Петя не мучил бы сына чрезмерным вниманием. Пойду покличу, голодный ведь убежал, – удрученно вздохнула бабушка. – Ах ты, господи, что ж за напасть такая!

– Вадя, сыночка, ты где? – позвала она с крыльца.

– Здесь я, на огороде. Ба, можно я морковки подергаю?

– Ну смотри, недолго, и к реке один не ходи.

Бабушка скрылась в доме, и Вадим сразу побежал к реке. Впервые его переполняло головокружительное чувство свободы. В Свирице все казалось ему волшебным, радостным и близким, словно он провел здесь всю жизнь.

Бабушкин дом стоял у основания длинного полуострова, там где Новоладожский канал впадал в Свирь. Перед домом – канал, а сразу за огородом песчаный берег Свири. Река разливалась здесь широко, течение было спокойным, величавым; на дальнем противоположном берегу ровной полосой темнел лес.

Вадим закатал штанины брюк выше колен и вошел в реку. Дно у берега было совсем мелким, песок под водой лежал тонкими полукружьями, словно отражением речных волн. Вокруг сразу засуетились серебристые лупоглазые мальки. Они вставали вертикально, хвостами вверх, и обследовали его ноги сверху донизу. Рядом, на суше, лежала старая перевернутая дедушкина лодка с обшарпанными боками.

Вадим прошлепал по воде вдоль берега, миновал лодку, покосившийся деревянный забор огорода, ржавый остов затонувшей баржи, прибившиеся к берегу толстые бревна, утерянные при лесосплаве, и вышел к поросшему низкими кустами болоту.

Утро было солнечное, ясное, оттого болото казалось приветливым и безмятежным. Вадим развлекался, перепрыгивая с кочки на кочку. Ему было весело и жутко.

Кочки мягко пружинили под ногами, кое-где проступала вода, заросшая ряской, из-под ног выскакивали лягушки.

Он снова прыгнул, но то, что он принял за кочку, оказалось пучком травы, торчащей из вязкой жижи, и Вадим сразу провалился по пояс. Он вскрикнул от неожиданности, попробовал выбраться, но с ужасом почувствовал, что трясина не пускает, засасывает его все глубже и глубже. Мальчик забился в липкой, черной грязи, неистово отыскивая руками опору.

– Помогите! – отчаянно закричал он, повинуясь своему бесконтрольному страху.

Кругом царило безмолвие, нарушаемое лишь кваканьем лягушек. Вадим чувствовал, что гибнет. Неведомая сила, грозная и беспощадная, тянула его вниз, в темноту.

Происходящее казалось ему кошмарным сновидением, только проснуться никак не удавалось. Все его существо восставало против такого грубого, несправедливого и безжалостного насилия.

– Помогите! – снова закричал Вадим что было сил и заплакал. – Мама, мамочка!

Прямо перед ним из-за кочки высунулась светлая вихрастая голова с веснушчатым носом и веселыми синими глазами.

– Заткнись, дурак, – сказала голова, – и не трепыхайся, а то еще больше увязнешь. На вот, хватайся за ветку.

Вадим судорожно уцепился за толстую березовую ветвь, и только тогда к нему вернулась способность соображать.

– Ну, чего виснешь, как дохлая рыба на крючке? Давай, подтягивайся. Да не елозь ты, не елозь. Вот так, молодчина! Давай сюда пять. Ничего, брат, я тебя вытащу, – обнадежил незнакомец, подкрепляя свои слова немалыми усилиями.

Вадим еще барахтался и скользил ногами, когда тот подтянул его к себе и одним рывком вытащил на относительно твердую почву.

– Что, испугался? И правильно сделал. Какого рожна тебя сюда понесло? Ты посиди пока, отдышись, потом будем вместе выбираться.

Вадим, все еще всхлипывая, размазывал кулаком по щекам слезы и грязь. Спаситель снял с себя перепачканную майку и вытер чистым концом мальчику лицо.

– Не кисни, – сказал он, – мужчины не плачут. Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – промямлил Вадим, тоскливо ожидая привычного неодобрительного удивления.

– Здорово, – ободряюще сказал паренек, – и мне четырнадцать. А звать как?

– Вадимом.

– Вадик, значит?

– Не-е, Вадим. – Он терпеть не мог уменьшительного имени. – А тебя?

– А я – Саня, – ответил тот, внимательно разглядывая тщедушного мальчика. – Ладно, Вадим так Вадим, – согласился он и с тех пор никогда иначе его не называл.

Сам Саня был складным, крепким парнишкой, с сильными загорелыми руками и ногами. У него были очень светлые, почти белые волосы, ресницы и брови чуть темнее, большой улыбчивый рот – губы сплошь в цыпках и трещинках; нос как нос – не большой, не маленький, неопределенной формы, а глаза – неправдоподобно синие, яркие, словно две лучистые звездочки.

– Ты к бабушке Дусе приехал, вчера, из Ленинграда, верно? – все так же дружелюбно спросил Саня.

– Откуда ты знаешь? – удивился Вадим.

– У нас новости быстро расходятся. А я от вас через несколько домов живу, совсем близко. – Он поднялся. – Все, вставай, пошли уже, ступай за мной след в след, а то опять сковырнешься.

Они вышли к реке. Саня сказал:

– Скидывай свою амуницию, будем жижу отстирывать, а то мамка заругает.

Одежду выстирали и разложили сушиться на прогретой корме баржи, торчащей из воды. Потом выкупались у берега в голубой прозрачной воде и сели обсыхать на песок. Было тепло и безветренно. На недвижной поверхности реки дрожал огненными бликами солнечный свет. Полуденный лес на другом берегу подернулся знойной дымкой, зыбился и струился в неверном горячем мареве.

– Ты в школе какой предмет больше всего любишь? – спросил Саня.

– Математику и физику, а ты?

– Я биологию люблю и химию, еще литературу.

– Книги я тоже читать люблю, только не романы всякие душещипательные, а фантастику и приключения.

– Да ну! – обрадовался Саня. – Айзека Азимова читал?

– Читал – «Конец вечности». Еще я Кларка люблю, Стругацких, Ефремова. Да всех не перечесть.

Они разговорились, увлеченно обмениваясь впечатлениями о прочитанном, не замечая, как летит время, что-то неожиданно вспоминая и перебивая друг друга.

– Сходим вместе в библиотеку? Посоветуешь, что взять почитать, – предложил Саня.

Вадим уже смотрел на него с обожанием. Впервые он был кому-то интересен, причем не взрослому и не родственнику, а мальчику одного с ним возраста, да еще такому сильному, такому классному, поверить невозможно! Он не насмехался над Вадимом, не дразнил, слушал его серьезно и даже спрашивал совета.

– Сань, а что ты делал на болоте? – осмелился спросить Вадим.

– Пичугу одну высматривал. Она поет хорошо. Я люблю слушать, как птицы поют.

Вадим встрепенулся:

– У меня дома тоже птичка есть – зеленушка. Она в клетке сидит и очень красиво поет. Мне ее папа купил.

На этот раз Саня его не одобрил.

– Нет, – покачал он головой, – птицу в клетке держать нельзя.

– Почему? – удивился Вадим. – Многие держат.

– Глупые, потому и держат, – убежденно сказал Саня. – Лесной певец в лесу должен петь. Птицы ведь тоже по-разному поют. На воле она жизни своей маленькой радуется, солнцу красному. А что она тебе в клетке споет? Ты ее тоску, тревогу слышишь каждый день. Разве это хорошо?

– Нет, плохо, – пролепетал Вадим, чувствуя себя преступником.

– Ты подумай, к примеру, – продолжал Саня, – сможет тебе папа купить закат солнца? Или вон, смотри, – рыба плещется, словно в серебре. Не сможет. Вот так и это. Природы руками не ухватить. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – усиленно закивал Вадим. – Я как приеду домой, сразу птицу выпущу.

– Правильно, отвези подальше в лес и выпусти. Пусть себе радуется.

– Вади-им, – донесся издалека голос бабушки, – ты где?

– Я на берегу, ба!

– Сиди тут, я сбегаю – скажу, что ты со мной, – вскочил Саня. – Надо подождать, пока твоя одежда высохнет. Не стоит им говорить, что ты тонул, напугаем только.

Бабушка Дуся, – позвал он, появляясь в поле зрения Евдокии Федоровны, – мы с Вадимом здесь, на берегу, загораем.

– Саня, ты, что ль? Вот славно! Ты уж за ним присмотри, золотко, а то, может, уговоришь его прийти поесть. Он у нас не ест ничего, отощал совсем. И сам с ним приходи.

– Не, баб Дусь, я не приду. Спасибо. Но за него возьмусь. Вы не беспокойтесь.

Саня вернулся к Вадиму и сказал:

– Бабушка говорит, ты плохо ешь?

– А что? – сразу насупился Вадим.

– Как это «что»? Я тебя завтра с собой на рыбалку хочу взять, а перед рыбалкой надо весь день хорошо есть, а то начнешь животом урчать и всю рыбу распугаешь.

– На рыбалку?! – глаза у Вадима засияли предчувствием невероятного счастья. – Ты, правда, меня возьмешь? – Он вдруг забеспокоился: – А я рыбу ловить не умею.

– Это дело нехитрое, научу. Сейчас иди пообедай, а потом пойдем червей копать.

Вадим живо оделся. Рубашка и брюки были еще влажными, но выглядели сухими. Саня сказал: