Непринятая жертва. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть IV

Порой я думал: каково ей, моей покровительнице? Наверное, также, как и мне, безумно боящемуся за Рики. Вы помните, я рассказывал. Когда я был мальчиком, то, придя в храм, говорил с Эей мысленно, уговаривал её не бояться – ведь заклятие наверняка очень сильное, а в мире не водится таких дураков, которые занялись бы вызволением монстра. Так меня самого уговаривали взрослые, надеясь, что я перестану бояться. В легендах говорится, что избавит Эю от страха её потомок или потомки, которому или которым она лично вложит в руку частицу света своей души. Конечно, он должен быть хорошим человеком, иначе не пройдёт испытаний, положенных герою. Мама и папа объяснили мне, что это сказка, только я некоторое время мечтал, что этим избранным буду я, а лучше, если мы с Лёкой, Петриком и Натой – так веселее. Потом я понял, что большинство мальчиков и девочек мечтают об этом, так что куда уж мне. Наверное, это взросление. Мальчиков и девочек всегда удерживало от подобного подвига незнание точного адреса тайной дыры Вселенной.

Однако, отвлёкся. По непонятной причине, у убийцы нашлись почитатели. Хотелось им, как это обычно бывает, власти хотя бы над Айкри. Они заполонили долину, разрушили храм Радо и создали свой. Установили свои порядки. Власть их держалась на запугивании. А также – на принижении женщин, даже, прямо скажем, на издевательствах над ними. Почитание преступника противно человеческой натуре. Молодые герои, волшебники Асет и Арик, побывавшие, вопреки запретам, за пределами Айкри, подняли бунт. Людей, прибравших к рукам власть в долине, связали и скинули со скалы в речку Ануйку. В Айкри вернулись к почитанию светлой Эи.

Вернуться-то вернулись, а традиции остались. Потому что выгодны они были мужчинам, а мужчины, как вы понимаете, сильнее женщин, и всегда настоят на своём при помощи кулака. Например, только недавно в Айкри пришли к признанию, что женщина тоже человек, и, так уж и быть, имеет некоторые права. Власть отцов и мужей над дочерями и жёнами раньше была неограниченной, а порой ужасающей. Время от времени Някку потрясали громкие судебные процессы над мужчинами, ошалевшими от безмерной власти в кругу семьи и озверевшими от вседозволенности. Разводов в Айкри не признавали вплоть до особого королевского указа.

Тихо-тихо, чтобы не слышали их старики, бабушки рассказывали внучкам, что на самом деле Асет была женщиной, любимой женой волшебника Арика, только: «Тс-с, никому не говори, об этом запрещено помнить». Памятник этим двоим огорчает того, кто знает: мало того, что Асет изображена в мужской одежде, с мужской причёской, так ещё невозможно угадать под широкой рубахой и жилеткой никаких женских признаков. Ладонь Арика вскинута вверх в Жесте, Образующем Свет, Асет просто стоит с луком в руках. Женщинам Айкри под страхом смерти запрещено колдовать. Если девочка рождается волшебницей, это считается позором. Ей следует вести себя тихо и постараться быстрее выйти замуж, чтобы забыть о глупостях.

И вот тут-то наблюдается наш семейный конфликт: некоторым моим двоюродным и троюродным сёстрам, а также тёте, папиной младшей сестре, никогда не бывать в Айкри. Хотя, тётя, например, увлечена магией менее всех в клане. Разве что заклятия, касающиеся укладки волос да румянца на лице её интересуют всерьёз. Да ещё – чтобы туфли не жали. Вот поэтому Аги однажды покинули свою древнюю родину: из-за девочек, рождённых волшебницами.

А я как раз отношусь к тем, кто знает, кто такая Асет и кто такой Арик, потому что мы с Рики – их прямые потомки по отцовской линии. То есть фамилия Аги досталась нам именно от Арика, и наш папа, единственный сын в большой в семье, носит имя в честь прославленного героя. Заходите как-нибудь ко мне на огонёк, я вам расскажу не только об Арике и Асет, но даже и об их родителях, живших в Доме Радо, и даже, немного совсем, о бабушке Асет, известной в своё время предсказательнице и волшебнице. Нет, даже сейчас расскажу. Бабушку Асет вызвал на магический поединок глава почитателей чёрного божества. Тогда ещё никто не знал, что он задумал захватить власть в долине и навязать её обитателям свою религию. Негодяй был молод, его совсем никто не знал и не видел раньше в Доме Радо, в красивом городе, куда он явился на осеннюю ярмарку. В первый же день моя прародительница обвинила его в том, что он принёс в Айкри беду, потребовала изгнать его из долины. Тот же спровоцировал её на скандал и ссору, разрешить которую мог только поединок. Таким образом этот человек избавился от той, что могла разоблачить его и разгадать его планы, а заодно продемонстрировал собравшимся превосходство мужской магии над женской и узаконил убийство.

Для женщин Айкри всё начало меняться вскоре после того, как мои родители окончили университет. То есть, около двадцати лет назад. Что значит такой срок для истории? Обитательницы долины должны сказать спасибо нынешним королю и даже, скорей всего, королеве, за то, что те не побоялись, как их предшественники, вмешаться в замкнутый мир Айкри. Порушить древние, как горы, устои – это непросто. Но, наверное, давно назревали перемены, потому что всё происходило гладко. И никаких смут, никаких переворотов. В Айкри признавали власть, обожали Охти – и эта любовь объясняла то, что жители долины всегда шли навстречу их реформам или чему бы то ни было. С оглядкой, однако, на свою самобытность.

Потому я и утверждал уверенно, что все слухи и страхи вокруг Айкри – это память о тех временах, когда долина жила обособленно и поклонялась чуждому нам божеству.

И, между прочим, в Айкри при входе и выходе, на склонах, на жёлтых плитах, высечены надписи: «Всяк ступай свободно до некой поры. Здесь ожидают того, кто надвое страх и судьбу разделил и спор двух сторон разрешит, когда солнце вернётся. И рассудив, кто прав, определит судьбу того, что осталось. Так сказала владычица Нтоллы, ныне безлюдной».

Видали? Что это значит? Вот потому-то и Айкри, Большая Загадка. Одно могу сказать: Нтоллой звалась та часть подземной империи анчу, которую мы с Рики и Мальком посетили в поисках амулета Сароссе. Горы, что ближе к морю на другой стороне реки Някки.

Вокруг этих надписей кочуют миллионы преданий, главная тема которых: страшно. Тут и черные силуэты, и белые скелеты, и говорящие летучие мыши, и привидения, и солнце, вытворяющее странные дела на небе. Но я уверен, всё это выдумки, тем более, и Хрот так говорит. Честно говоря, нам с Чудилой было всё равно, кого где ждут, и что тысячу лет назад сказала владычица ныне безлюдных пещер. Главное, чтобы наши белые скелеты не присоединились к здешним говорящим летучим мышам.

Ухохатываясь над предрассудками и рассказывая о том, как лично я лазил в детстве по горам, ближайшим к нашей семейной недвижимости, специально надеясь на встречу в темноте с порхающими глазами, я столкнулся с удивительным явлением. Просто с чем-то, уму непостижимым. Оказалось, что Петрик до дрожи боится самого слова «Айкри». Что он движется в том направлении только потому, что я заверил его, что всё хорошо будет. Что это самый лучший путь в нашем положении, нельзя этого не признать. Что обстоятельства таковы, что признать необходимо. Что только необходимость вынуждает Чудилушку следовать за мной.

– Ты что? Ты не боялся пиратов! – поражался я. – Ты не боялся пиратской мести. Ты даже мечтаешь об инспекции, которая уж точно не может для тебя кончиться хорошо. Ты прошёл полконтинента! Да что уж там! Ты лазил спасать Лалу в пещеры анчу и при этом не думал о привидениях.

– То пираты, а то глаза летающие. Да ещё предсказывают чего-то, – жаловался Чудилка.

Я понял. Именно предсказаний он и боялся. Меня не провести разговорами о глазах. Вспомнив о Лалином дедушке, я решил, что понимаю. Петрик хранил чужую тайну, и он боялся, что её выболтают при мне.

Но Чудилушкин страх никак не отравлял нашего путешествия. Он с радостью поддерживал весёлые разговоры, пустячную болтовню, дела, приносящие прибыль, и смешные затеи. Только следил, чтобы ничто не мешало нашему продвижению на запад и не задерживало в пути. Он торопился и нервничал и порой не спал ночами, но, встретившись с ним на постоялом дворе, вы никогда бы не заметили этого. Замечал я, потому что тоже переживал и спешил. Потому что знал Петрика, как себя самого. Потому что видел, как порой он сосредоточенно глядел на белый, пушистый и блестящий зимний путь, ныряющий под сани, и кусал губу. Бедный Чудилка, рядом с которым не было никого, кто мог бы ему посочувствовать. Никого, кроме меня.

Всё ближе было то место, где мы должны были повернуть на юг и взять курс на Айкри и дивную Някку, струящуюся за ним.

ГЛАВА 3. КРОВЬ АНЧУ

– У тебя шов на рукаве разошелся, – сказал Чудила. – Потом возьми у меня заколдованную иглу.

Я закатил глаза. Он допёк меня заклинаниями из кулинарной книги. Помните, из той, в которую волшебница анчу, пережившая Мрачные времена, записывала заклинания, полезные в быту, и правила использования солнца Миче. Петрик не выпускал древний дневник из рук и постоянно упражнялся. В университете мне внушили, что бытовая магия – низшая супень волшебства, и я немного посмеивался над Чудилкой. Теперь у нас, кроме иглы-самошвейки, были нож-саморез, топор-саморуб, пила-самопилка, скатерть-самобранка, чайник, перемещающийся в пространстве, самозастегивающиеся пуговицы и самозапрягающая сбруя. Предметы, потерянные для общества. А вы стали бы пользоваться на людях всем этим «само»? Вопрос: чем занимались волшебники анчу в свободное от застегивания пуговиц время?

– Придумывали новые заклинания для улучшения жизни. Я же придумал. – Чудила страшно гордился тем, что изобрел самосморкающий носовой платок. Я понял: он, наконец, нашел свою нишу в магии.

Мы остановились в последнем городе перед тем, как свернуть к югу. И здесь нас пригласили на свадьбу. Мы не гнушались никаким кратковременным заработком. Тут мы представились музыкантами. Я говорил? Чудила восхитительно играет на скрипке и ещё примерно на шести инструментах. Я же – только на скрипке, флейте, губной гармошке, ныгве и чирте, и тут могу составить конкуренцию Нате. Всякие дудочки для меня баловство, но вы бы слышали, как они звучат в руках Лёки Мале! А если что – я и на ударных могу, но тут до Рики мне далеко – он учился у нашего садовника. Говорю же, у нас замечательный квинтет, но сейчас мы обходились дуэтом. Едва пересев в сани, я купил себе чирту.

– Эй, музыканты, давайте, давайте!

Ну, мы и дали!

Мы что-то развеселились сегодня и разошлись так, что просто

дым коромыслом. Красивый дом, красивая невеста, приличный жених, веселые гости, тепло и отличный стол. Я думал: а если вот наша с Натой свадьба, и она – в свадебном платье… Наверное, Ната выберет ярко-жёлтое или красное, а я, сам лично, сделаю ей ожерелье – оберег из золотого мерцила… Эти редкие камни обещаны мне конкурентами, ювелирами Кренстами, осенью я в письме подтвердил заказ. Я представил, как наши мамы и папы радуются за нас, а Рики прыгает от восторга… Интересно, Лала ему нравится как подружка, или как… Хм, как девочка? Я так задумался о загадках любви, что не сразу разобрал, что нам говорит один из гостей и отчего у Чудилы такой странный вид:

– Эй, анчу, вы что, братья, да?

– Да, – радостно подтвердили мы с Чудилой. Я вам рассказывал уже: незнакомые люди, бывало, принимали нас за братьев, и мы часто отвечали именно так.

– Что ж такие разномастные-то? От разных пап, поди?

Мы с Петриком переглянулись.

– Ты пьян, Дод, отцепись от музыкантов. Играйте, ребятки. Если что, мы его вышвырнем.

– Это пьяница Дод, – говорили нам. – Жена от него ушла к другому – вот он и обижает всех. Ушла она к парню из анчу.

Дода увели, но он вернулся.

– Нет, я желаю знать, отчего вот ты, – он показал на Петрика, – не белёсый и не белоглазый.

Хозяйка дома, подскочив, сказала:

– Дод, он вообще не анчу. Они не братья. Мы спрашивали уже. У них вообще родители разные. Совсем.

– Э нет, я что, сходства не вижу? Что, я не угадаю примеси

анчутской крови? Гляньте, у них родинки на мордах одинаковые. Точно говорю, мамаша их…

Петрик перестал играть. Я тоже. Я ещё надеялся уладить дело миром и сказал:

– Мы ровесники, ты, удод. Между нами разница в неполных три дня. Вы хотели его вышвырнуть? Давайте, я помогу.

– Папочка, прекрати это, – попросила новобрачная. – Давайте танцевать.

– Нет, – влез кто-то. – Он хочет побить Дода. С какой стати всякие анчу отбивают наших женщин и распускают руки?

– Или мы спокойно играем или уходим, – заявил Петрик. – Никто не имеет права оскорблять при мне Миче. Я предупредил в первый и в последний раз. Не надо портить праздник.

Задир пытались утихомирить, а Дода вывести, но он влез через кухонное оконце.

– Эй, ты, – перекрыв музыку, крикнул он Петрику, которого отчего-то невзлюбил больше, чем меня. – А как называют человека, который отрекся от своей крови и своего народа? Такого, который с ним родства не признает?

Слово, которым называют таких, это то ещё слово. Рука Петрика метнулась к поясу, но сабли на нём не нашлось. Кто же на свадьбу с саблей приходит? Тогда он пошёл на этого Удода со смычком, и гости, видя выражение его лица, молча отошли в стороны. Омерзительный Дод понял, что ему конец. Он скукожился, засучил ножками и попытался вылезти в то же окошко, но Петрик приставил смычок к его шее. Дод заскулил с перепугу.

– Петрик, – позвал я, но он меня не услышал. Я вообще впервые видел его таким. Чудила зарычал, подобно разъяренной Чикикуке.

– Слушай ты, который не в силах удержать при себе женщину, я не отрекался от своего народа, и о том, что во мне есть кровь анчу, говорю при всех. А у тебя – не кровь, кое-что другое. – Смычок оторвался от шеи дурака и указал на его мокрые штаны. Послышались робкие смешки.

– Вон! – приказал Петрик, и Дода как не бывало. Коротко и ясно. Чудилка обернулся к остальным и повел смычком. – Кто-то что-то хочет тоже сказать про анчу или про мою маму? – Желающих не нашлось. Чудила сунул скрипку в подмышку и повернулся к выходу: – Идем, Миче.

Но хозяева и гости стали уговаривать нас остаться и играть и не обращать внимания на всяких пьяных ненормальных. Отходчивый Петрик перекусил, выпил немного – и продолжились танцы. Моё настроение было совсем испорчено. Я понимал: добром это не кончится.

*

Мы возвращались на постоялый двор поздно-поздно. Издалека доносились голоса разбредающихся со свадьбы гостей, ленивый перебрёх собак, а за пределами города, между прочим, выли волки.

– Видишь, – рассуждал Чудила, – в девках они все ходят простоволосые. Есть время мыться и следить за собой. Грязной

работой девушки не очень занимаются, их дело по гулянкам носиться. – Он взмахнул футляром со скрипкой. – Потом начинается: злая свекровь и в хлев пошлет, и в курятник, и прочее, и прочее. А косу бесконечную стирать и сушить некогда лишний раз: дети, хозяйство…

– Да, – сказал я. – Хрот говорил уже. Оттого-то голову платком прикрывают, чтобы не пачкались волосы. Чтобы грязные, да седеющие, да лишний раз не расчесанные были не видны. Стыдно же: вроде нормальное платье, а на голове жуть какая-то. Лучше платок. Тяжела судьба крестьянских женщин.

– Я бы не сказал, что очень, – продолжил Петрик, когда я замолчал. – Платки красивые. Ты знаешь, я маме в подарок купил. Я что попало не куплю. Да и полно всяких прочих головных уборов. Но! Женщинам, часто моющим волоса, приходится нелегко. Им от платка не избавиться. Во-первых, злая свекровь не даёт пользоваться краской для волос – это очень обидно. Бывает, волосы седеют рано. Но свекровь не может допустить, чтобы невестка закрасила седину и красивой была. Это раз. Во-вторых, глупые мужчины ревнуют и не хотят, чтобы другие мужчины видели непокрытые красивые волосы их женщин – это два. В-третьих – предрассудки. Ношение платка для крестьянок – это уже священная традиция. Но откуда она пошла, а Миче? Оттуда и пошла – из быта, как все прочие традиции. Даже очень священные. Такая была бытовая необходимость, под давлением злой родни ставшая… чем я там говорил? Чем-то там. Это три.

– В-четвертых, Хрот всё это уже рассказывал – это четыре, – прервал я поток Петрикова красноречия. – Ты напился, да, Чудила?

– На работе я разве пью?

– Сегодня – да. Но это ничего. Я понимаю, у тебя был стресс.

– Ну, давай, наругайся на меня, Миче. Я всё жду, что ты на меня накричишь, а ты всё никак.

Я горестно вздохнул и сказал ласково:

– Спятил ты, не иначе. Почему мне надо на тебя кричать и ругаться? Я вообще когда-нибудь на тебя ругался? Не чуди.

– Вот сейчас ты кричишь, – жалобно проговорил Петрик.

– Так есть за что. Сказать мне такое! Будто я стану ругаться! Сколько раз мы дрались из-за этой анчутской крови! Постой! – дошло до меня. – Мы дрались из-за МОЕЙ анчутской крови, не из-за твоей. Ты анчу, Петрик?

Он даже остановился, и глаза его стали больше планеты Ви.

– Удивляюсь тебе. Ты не знаешь? Все знают, а ты – нет? Да почему?

Я обошел его и покрутил перед собой в свете фонаря.

– Ну ты не похож! И кто знает?

– Не знаю. Может, мама и папа? Миче, чёрт возьми, ты откуда такой свалился? Даже Корки знают. Да, они знают много-много чего. Но ты не болтай. Всё-таки, это тайна от всех посторонних. Самая большая. Огромная. Очень. С другой стороны, совсем незначительна примесь эта. Вот такусенькая. А Корки – они сами такие. Сами знают.

– Сами знают… – протянул я. – Постой, что написано у тебя в документах? Что там написано?

Петрик опустил глаза.

– Там другое написано.

– Другое?

– Да.

– Твоя фамилия не Корк?

– Нет. Ты уже спрашивал. Только видишь ли, в чём дело, Миче. Давным-давно, ещё до Мрачных времён, в наши эти… как их?.. родословные? Нет, родословные – это у кошек. Короче, затесался один общий предок. Женщина. Так что, выдав Охти и моих родителей, Корки выдадут себя. Тс-с! В тайной дыре дворца спрятаны документы. Но ты должен молчать.

– А ты, значит, знал об общем предке ещё до истории с Воки?

– Конечно, Миче! Но то, что Воки Коркин сын, я не знал. Никто не знал. Честно.

– А! Я понял! – дошло до меня. – Чудак, ты не должен чувствовать себя виноватым. Если твоя семья в родстве с королевской семьей, она должна скрывать, что в вас кровь анчу. Королём не может стать потомок анчу, и родственников таких он иметь не имеет права. Ну, дела! Корки сами чуть-чуть анчу! У них, стало быть, затесался в родословную общий с Охти предок. Как это они так оплошали несколько столетий назад? – я рассмеялся. – Петрик, так вражда родов Охти и Корков – это просто древние семейные разборки. Вот почему Корки считают, что им тоже позволено взгромоздиться на трон. Ладно, я понял. Никому не скажу.

– Да. Вот такая передряга.

– Ты не должен никого осуждать. Пусть будет так. Хорошо, что ты на анчу не похож. Ну, может, разве что, когда бледный и замёрзший, похож.

– А то бы что? – глаза Петрика нехорошо блеснули.

– Ну… Я не знаю, – забормотал я, вдруг сообразив, куда он клонит и почему он был так сильно расстроен тогда ночью, когда мы передали Воки полиции.

– Думаешь, меня бы не отдали кому-нибудь на воспитание? Или даже что-нибудь похуже?

Я не понял, что может быть ещё хуже, но сказал:

– Твои родители, и вообще все, тебя любят, Чудилка. Радуйся, что тебе повезло.

– А если бы я родился таким, как ты?

Вот тут я встал в тупик.

– А что у вас в семье делали с такими, как я?

– А я не знаю, – с вызовом сказал Петрик, но было понятно: знает.

А я предпочел не спрашивать больше. Но подумал: отданному на воспитание ребенку может и повезти. Смотря кому отдать. Родители могут проявить заботу, подыскать хороших людей, да и потом не бросать по жизни.

– Петрик, – спросил я, – а почему ты всё это знаешь? Твоя семья должна соблюдать тайну, хранить её в первую очередь от тебя.

Он покачал головой:

– Приходит время – и детям нашей семьи рассказывают всё. Всем без исключения. Всю правду. Пока они ещё… Как бы это сказать? Чтобы они подготовились к тому моменту, когда захотят создать семью.

– Зачем?

– Ну, Миче, ну пошевели мозгами. У меня запросто может родиться беленький ребеночек. Особенно, от Мадины Корк.

– Мама!!!

– Да не ори!

– У тебя?! И что? И как? И куда ты его денешь?

Петрик вдруг развеселился и засмеялся:

– Я отдам его тебе, Миче. Поскорее женись.

Я стоял там, посреди улицы, как заместитель фонаря. Я разевал рот, как голодный птенец. Петрик продолжал изгаляться:

– Разве ты откажешься? У тебя кого только нет. Коркины дети в полном составе и Инара Чикикука.

– Ты знаешь про Инару? – ахнул я.

– У меня же есть уши. И мозги. И глаза. Если я попрошу, ты примешь моего ребёнка? Ты и Ната, вы согласитесь?

И я ответил:

– Клянусь тебе, что да. Мы всё продумаем заранее, разыграем, как по нотам. Не беспокойся. Вашего с Мадиной ребёночка мы будем любить, как своего. Мы никогда не запретим вам с ним общаться. И, если у вас родятся другие дети, пусть они дружат, если вы захотите.

И Чудила сел прямо в сугроб под фонарём и закрыл глаза. Я вообще не понял, что это с ним и чего это он. Я тряс его за плечо и звал, но он не отзывался, и сидел так довольно долго совсем безо всяких эмоций. Тогда я решил, что он умрёт прямо сейчас от разрыва сердца, от жалости к своему ребёночку. Я ещё раз сказал ему, что буду любить малыша. Я же хорошо обращаюсь с Лалой Паг. Что если он сейчас же не прочухается, я позову доктора. Чудила встал, и как-то так, безо всяких объяснений, пошёл вперед с закрытыми глазами. Я поймал его за капюшон и потребовал их, угрожая затрещиной. Тогда он вытер сухие глаза, посмотрел на меня и сказал шёпотом:

– Спасибо, Миче.

– Не могу я с тобой, Чудилка!

– Надо скорей ехать, Миче. Я домой хочу, – также тихо говорил Петрик. – Давай подерёмся с Додом? Сам же сказал, что нас бить придут. Идём.

– Чудила, стой! – крикнул я, потому что он затрусил по улице со скоростью нашей лошади. – Стой! Я обидел тебя? Петрик, давай поговорим. Что я тебе сделал? Прости меня! Только к чему ты мне всё это рассказывал?

– Пьян был, – объяснил он. – Я виноват. Извини. Такой вот бред пьяного Чудилы.

– Что конкретно бред? – без посторонней помощи я не додумался бы никогда. Но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, Петрик воскликнул:

– Ох, я им и задам сейчас! – и побежал вперед.

Ясно. Бить нас уже пришли, и Чудиле надо было подраться, чтобы выпустить пар. И он хотел бы замять наш разговор, и чтобы я всё забыл или хотя бы сделал вид, что у меня отшибло память.

Ладно. Я сделаю, если он так хочет.