Buch lesen: «Пуговица»

Книга первая

Последний день августа, 2005 год

…Я уж и не припомню, когда приходил домой, не будучи слегка «подшофе». А может быть, и не слегка… Но со вчерашнего дня появилось ощущение, будто мне под лопатку вшили «торпеду» и я умру от одного вида рюмки с водкой или коньяком. Погасить возбуждение мне было совершенно нечем. Оставалось только как-то дотянуть до конца рабочего дня. С другой стороны, мне хотелось, чтобы день этот тянулся бесконечно. Я боялся вернуться домой, боялся сесть за компьютер.

Поэтому после двух необременительных лекций в институте кинематографии я вернулся в офис. Делать мне там было совершенно нечего, я мог работать и дома, сочиняя бесконечные сюжеты для рекламных роликов, но, как уже сказал, идти домой я боялся. Поэтому тупо просидел в своем кабинете, закинув ноги на стол, то и дело заставляя нашего офис-менеджера Татьяну Николаевну готовить мне крепчайший кофе. Я смотрел в окно. И зрение мое было настолько обостренным и сконцентрированным, что я видел мельчайшие переплетения и бороздки на коре дерева на противоположной стороне улицы. Я не отрывал взгляд от этих бороздок, забитых седой паутиной, и они напоминали мне морщины на лице старика.

Лето подходило к концу. Заканчивался год. Не знаю, как у других, а для меня год всегда заканчивается с последним днем августа. Возможно, потому, что все в моей жизни начиналось осенью…

Я старался ни о чем не думать. Но в мыслях я уже раз сто побывал дома и совершил несколько привычных действий: открыл дверь, сбросил пиджак, сел за компьютер в глубокое черное кресло и щелкнул «мышкой».

Почему я так боюсь сделать это на самом деле? Что мне стоит сбросить сейчас ноги со стола, подхватить кейс, выскочить на улицу, сесть за руль и через десять минут действительно распахнуть дверь своей квартиры? Что за гири повисли на моих ногах?

Потом я понял, что эти «гири» – страх ровным счетом ничего не найти на экране монитора. НИЧЕГО.

Но с не меньшим страхом я думал о том, что в углу экрана может высветиться маленький желтый конверт. И я не знал, что лучше: это НИЧЕГО или конверт…

Около восьми часов Татьяна Николаевна начала деликатно покашливать за дверью. А потом, слегка приоткрыв ее, спросила:

– Еще кофе?

Я понял, что пора уходить. Вышел на улицу и впервые не заглянул в свой любимый ресторанчик «Суок», хотя мог бы… Меня вдруг одолел гон, я ощутил его лихорадку и едва дождался, пока домчусь до своего подъезда. Потом я боялся, что лифт застрянет и мне придется провести в нем несколько томительных часов, гадая, есть конверт или нет его.

Слава Богу, этого не случилось, и я ворвался в квартиру, на ходу снимая пиджак, разбрасывая во все стороны туфли, галстук. В черное кресло я упал, имея довольно растрепанный вид. Интересно, что сказали бы студенты, которые привыкли к моей полной «застегнутости»?

Я перевел дыхание…

…Тогда тоже был сентябрь. На балконе лежали арбузы. Сейчас там лишь толстый слой уличной пыли…

Я щелкнул клавишей, и в углу высветился желтый конверт. Все так, как я себе представлял, – я не верил своим глазам. Неужели? Еще раз щелкнул «мышкой». Закрыл глаза. Открыл.

«Я умерла 25-го сентября 1997-го года…» – высветилась первая строка на синем фоне монитора.

Я снова закрыл глаза. Холод и мрак охватили меня…

Часть первая

Денис

1

Это случилось в конце августа 1977-го… Тогда мне исполнилось восемнадцать. Я мечтал о славе. И знал, что она придет. Речь шла не о временном восхождении на некий пьедестал в ограниченном пространстве, в котором я тогда жил. Не об аплодисментах публики, которая забывает о тебе на следующий же день. Нет. Я чувствовал, что у меня есть предназначение, тайну которого еще предстоит разгадать. А пока оно только зарождалось во мне, как во влажной марле набухает фасолина, – такой опыт мы проделывали в школе на уроках биологии. Все тридцать пять учеников дома на подоконнике проращивали фасоль, а через пару недель приносили результат в школу. Я очень хорошо помню, что мой побег был больше, чем у других. Это было давно, классе в шестом. Но именно после этих опытов я понял, что и как развивается внутри меня самого. И терпеливо ждал. Настолько терпеливо, что старался лишний раз не привлекать к себе внимания – мне это было ни к чему. Пока. Я окончил школу, очень легко поступил на кинофакультет, на сценарное отделение (мой экзаменационный сценарий оказался лучшим, чем опусы уже опытных и старших по возрасту абитуриентов, его потом еще долго хранили на кафедре как пример удачной работы). Узнав о результате, я выбрался немного отдохнуть в горы, на турбазу у подножья Карпат. Собственно говоря, это была «кинематографическая» турбаза, на которую поехали почти все мои будущие однокурсники – объявление о «горящих» студенческих путевках висело в фойе института. Мы еще не были хорошо знакомы друг с другом. Нас объединял общий дух недавних экзаменов, во время которых все дружно толпились у дверей аудиторий и шумно приветствовали каждого счастливчика.

Все это было уже позади. Мы съезжались на турбазу постепенно, не сговариваясь, и бурно радовались каждому знакомому лицу. Нас расселили в небольшие деревянные коттеджи, и мы тут же принялись изучать территорию, выясняя, где находятся столовая, бассейн, кинозал и ближайшее «сельпо», в котором можно купить дешевый портвейн «777».

Мы чувствовали себя взрослыми и бывалыми. Старались общаться как можно непринужденнее и произносили имена своих кумиров «через губу». Называли друг друга «по-западному», поэтому меня сразу же окрестили Дэном. Соседа по комнате, соответственно, назвали Максом.

Дэн и Макс – два крутых парня, будущие гении – быстренько сбегали в сельпо и затарились несколькими бутылками крепленых «чернил». Пили мы по-черному и… по-детски еще со школы – ничего дороже портвейна. Откровенно говоря, в скором времени я пожалел, что приехал именно сюда…

Горы синели вдали и, казалось, мерцали, окутанные рваным белым шелком вечерней дымки. А я вынужден был сидеть на жесткой койке, дуть портвейн и слушать болтовню своих приятелей. Когда нас всех стало мутить (виду, естественно, никто не подавал), мы по очереди начали выходить «подышать воздухом». Мне, наконец, удалось вырваться из прокуренной комнаты и уже без спешки пройтись по территории базы.

Это было довольно спокойное место. Или казалось таким на исходе лета. За занавесками коттеджиков горел тусклый свет, кое-где на верандах сидели отдыхающие, из открытого – «зеленого» – кинотеатра доносились звуки музыки какого-то фильма. Кажется, это была «Есения»… А вообще – беспорядок и запустение. Только за белым старомодным забором в стиле псевдобарокко заманчиво шумел мохнатый черный лес, и от него на меня покатилась мощная волна свежести и тревоги. Было уже довольно темно.

Нелепые скульптуры девушек с веслами и прочих культуристов белели вдоль аллей, словно призраки. Почти все скамейки были «беззубыми», а все фонари – «слепыми». Я дошел до конца аллеи, опустился на скамью, достал сигареты. И почти сразу же заметил, как напротив вспыхнул красный огонек…

Если бы я тогда не был пьян, если бы не бродило во мне, как вино, искристое состояние эйфории из-за вступления в новую жизнь – ничего бы не произошло и не потянуло за собой цепь событий, преследующих меня всю жизнь.

Но я был пьян. И поэтому увидел нечто… Очерченный лунным светом силуэт, который в кромешной темноте казался пустым, бестелесным контуром. Женщина курила сигаретку, вставленную в длинный мундштук. Она медленно подносила к невидимым губам красный огонек, вдыхала, и серебристый дым на какое-то мгновение заполнял весь ее прозрачный контур, словно изнутри обрисовывая тело. А потом, с последним облачком дыма, оно, это тело, медленно таяло в темноте.

Чертовщина какая-то!

Я напряг зрение и комично помахал рукой перед своим носом, отгоняя видение.

– Что, испугался?

Голос был хриплым, но таким чувственным, что у меня по всему телу побежали мурашки, как будто женщина произнесла что-то непристойное (я и потом не мог привыкнуть к звуку ее голоса: о чем бы она ни говорила – о погоде, книгах, кинофильмах, еде, – все звучало сладко-непристойно, как откровение).

– Да нет… Нормально… – пробормотал я.

Влажная ночь и вершины гор, чернеющие вдали, и этот красный огонек, подмигивающий в темноте, и сам воздух – такой насыщенный и свежий – отрезвили меня. Я попытался разглядеть сидящую напротив женщину. Бесполезно. Наверное, уже тогда у меня совершенно «замылился» глаз в отношении нее. Такое бывает, например, с мамашами, которые неспособны реально оценить красоту своего ребенка или с художником, которому его последнее полотно кажется гениальным.

– Вы тоже живете в этом пансионате?

Ничего более идиотского я не мог придумать! Это было все равно что спросить у попутчицы после взлета: «Вы тоже летите в этом самолете?» Но мне очень хотелось снова услышать ее голос.

– Вам здесь нравится? – продолжал я.

Огонек загорелся ярче (она сделала затяжку) и скользнул вниз (она опустила руку).

– Знаешь, где мне нравится? – услышал я (мурашки! мурашки!) после довольно-таки долгой паузы. – Там…

Огонек взлетел вверх и откинулся в сторону леса.

– Я там еще не был… – сказал я. – Только сегодня приехал…

– Чудак! – Огонек резко полетел в кусты и там погас. – Идем! Тут в заборе есть дыра.

По шелесту ее одежды я понял, что она встала и шагнула в мою сторону.

– Давай руку!

Я протянул руку в темноту и наткнулся на прохладную ладонь. И снова по телу побежали мурашки. Ее рука была энергичной, не мягкой.

– Э-э, да ты же совсем пьяненький! – засмеялась она.

Я встал, стараясь держаться ровно. Мы были одного роста. Мне удалось разглядеть что-то более определенное – тонкую фигуру, темную, возможно черную, шаль, которая окутывала плечи… И больше – ничего. А еще я ощутил запах. Тогда я еще не знал запаха дорогих духов – их доставали «из-под полы», мои знакомые девушки большей частью пользовались удушающей «Шахерезадой» или концентрированным «Ландышем». А тут на меня накатилась волна аромата – терпкого и дурманящего. Я стиснул зубы и крепче сжал ее руку. Повинуясь ей, я стремительно двинулся в глухой угол забора. В нем действительно чернела большая дыра, которую я сразу не заметил. Не выпуская ее ладонь, ступая за ней, я резко пригнул голову, и мы оказались по ту сторону турбазы, на широкой равнине, заросшей буйным разнотравьем. Мы шли по колено в траве. Я снова попытался рассмотреть ее, властно ведущую меня за руку, как малого ребенка. Черная шаль окутывала ее с головы до ног, длину волос я определить не мог, они сливались с шалью и, видимо, были такими же черными и длинными. Она ни разу не обернулась ко мне. Казалось, ей было совершенно безразлично, кого она тащит за собой.

Я старался не упасть и не отстать, поэтому большей частью смотрел себе под ноги, и дикая растительность напоминала мне море, катящее мощные ароматные волны. Вот-вот оно затянет на глубину, из которой не выплыть.

Голова шла кругом. Ночь, тонкий серп луны над облаками, горы, мурашки по телу, хмель, незнакомка… Все казалось какой-то фантасмагорией. Я обожал такие приключения. И не представлял, что может случиться дальше. Может быть, сумасшедший секс на лесной опушке? Что это за женщина? Зачем и куда она ведет меня? Сколько ей лет, как она выглядит? Чего хочет?

Мы подошли к склону горы, покрытому деревьями, которые возвышались над поляной, словно колонны у входа в языческий храм. Мрак снова поглотил ее, а из леса повеяло особенным густым запахом живицы. Женщина завела меня за ограду из первого ряда больших сосен, с которых начинался лес, и прислонилась спиной к одному из деревьев.

– Здорово, правда?

Я с трудом отдышался. И огляделся. Было действительно здорово! Будто мы попали в нутро большого живого организма какой-нибудь сказочной рыбы. Деревья были ее напряженными мышцами, кронами она дышала, а где-то внутри, в глубине, пульсировало сердце. Я даже услышал этот ритмичный тревожный звук.

– Он – живой. Чувствуешь? Днем здесь все не так…

Она щелкнула зажигалкой, и на мгновение я увидел полукруг щеки и блеск черного зрачка. А потом передо мной вновь заплясал красный огонек.

– Как тебя зовут? – спросил я, напряженно думая о том, чем может закончиться такое вот удивительное приключение.

– Какое это имеет значение? Особенно сейчас…

Огонек очертил дугу и исчез. Я снова почувствовал, как меня взяли за руку и потащили куда-то вверх. Мы шли так быстро, будто за нами кто-то гнался. Я слышал ее прерывистое дыхание. В какой-то момент я почувствовал себя неуютно. Ветки деревьев, которые я не успевал отводить в сторону хлестали меня по лицу.

Наконец мы забрались еще выше и остановились. Все повторилось вновь – ее слияние с деревом, огонек.

Но на этот раз я с удивлением смотрел вниз: мы вышли из пасти зверя, вдали прорисовывались неясные огни ближайшей деревни, перечеркнутой золотой полоской реки. Густые кроны деревьев, росших внизу, казались отсюда скучившимися грозовыми облаками, по которым можно было идти, как по суше. Я пришел в себя и жадно дышал, наслаждаясь чудесным вкусом воздуха, который смог оценить только теперь. Вместе с этим воздухом меня переполнял восторг. Как хорошо, что я вырвался из душной комнаты, наткнулся на эту удивительную женщину и она подарила мне такую замечательную прогулку! Я понял, что две недели отдыха будут чудесными. Оглянулся, хотел поблагодарить…

Огонек исчез. Я подошел к дереву, где она только что стояла, и даже дотронулся до него рукой. Никого!

– Эй!.. – тихонько позвал я. – Ты где?

Мой голос в темноте звучал непривычно. Где-то неподалеку захлопала крыльями ночная птица. Я обошел каждое дерево, каждый куст. Мне в голову пришла бредовая мысль, что она где-то расстелила свою черную шаль, легла и ждет, чтобы я поскорее наткнулся на нее.

Потом я разозлился: что за дурацкие шутки! Потом заволновался, смогу ли найти дорогу назад. А еще позже некстати вспомнил, что эти края просто кишат легендами о русалках, леших, водяных, оборотнях и ведьмах.

Спускаться вниз одному было неприятно. Я все время прислушивался, не раздастся ли где-нибудь рядом звук ее шагов. Но лес только глубоко дышал и цеплялся за меня своими крючковатыми пальцами. Два раза я даже упал.

Выйдя на равнину, я перевел дыхание и оглянулся на лес. Мне показалось, что наверху снова дышит красный огонек ее сигареты. Он наблюдал за мной, как глаз. И, наверное, смеялся…

2

Растерянный и грязный, я вернулся в комнату, где уже громко храпел мой напарник, и свалился на кровать поверх одеяла. Разделся и укрылся только под утро, когда за окном уже розовели облака. Мельком взглянул на гору. Теперь она казалась пестрой, словно лоскутное одеяло.

К завтраку мы опоздали. Я долго чистил брюки, Макс никак не мог прийти в себя после вчерашней попойки.

– Ты куда исчез вчера? – спросил он.

– Так, решил пройтись, – неопределенно махнул рукой я. Мне совсем не хотелось рассказывать кому бы то ни было о своем вечернем приключении на горе.

Я решил разыскать свою вчерашнюю спутницу. Правда, я мало что помнил: темные волосы, развевающуюся шаль, контур смуглой щеки в свете зажигалки, красный огонек… Но был еще запах – особенный запах ее духов!

В столовой я пристально рассматривал присутствующих. Половина отпускников уже разошлась по своим делам – кто-то потащился в лес за грибами, кто-то осматривал местные музеи и достопримечательности. Она, скорее всего, тоже уже позавтракала.

– Кто здесь еще из наших? – спросил я Макса.

– Ты же всех видел! – удивился тот.

– Я имею в виду – вообще, из киношников? – пояснил я. Мне почему-то казалось, что она могла быть студенткой с актерского факультета.

Макс назвал несколько более-менее известных мне фамилий. Но все это было не то. Мы лениво ковырялись в своих тарелках: вермишель с заплесневелым соленым огурцом, творог, политый жидкой сметаной. Полупустая столовая с запахом известки и синими стенами не вызывала аппетита. За двумя соседними столиками сидело несколько человек. Я узнал седовласого кинодокументалиста в потертой джинсовой куртке (как мы тогда мечтали о таких заграничных тряпках!). Он был с женой и дочкой. Немного поодаль сидели три дамы. Они громко переговаривались, хохотали, поглядывая то на нас с Максом, то на грустного кинодокументалиста. Одна из женщин курила. Но она была довольно полной и стриженой.

– Кажется, мы тут сдохнем от тоски! – сказал Макс. – Хотя… можно ходить в трехдневные походы в горы. Я видел объявление на доске. Ты как?

– Еще не знаю.

Мы поковыряли вермишель, не без удовольствия выпили по два стакана холодного кефира и вышли на солнышко. Я еще недостаточно хорошо знал Макса, и мне захотелось отделаться от него, побродить одному.

– Ну, ты куда? – нехотя спросил я.

– Пойду еще покемарю, – ответил тот. – А ты?

– Пройдусь…

Утром территория турбазы имела непривлекательный вид. Скульптуры были ужасны, беседки поломаны. Только нестриженые кусты, высокие деревья вдоль аллей и клумбы в разноцветных шапках роз были естественными и не вызывали раздражения. Несмотря ни на что, мне нравилось это запустение. Я вышел к бассейну. Возле него прогуливались несколько человек, но никто не осмеливался нырнуть в зеленоватую, покрытую ряской воду. Скорее всего, она была дождевой и простояла в этом бетонном корыте все лето. По темной мутной поверхности, как парусники, скользили кленовые листья.

Я сразу увидел ее. Напрасно волновался, что не узнаю! Она лежала на полосатом полотенце и читала книгу. Ее волосы – действительно очень темные и очень густые, были подобраны в высокий «конский хвост». Она была в открытом купальнике… Ничего общего с тем вчерашним ночным образом. Но я был уверен, что это она. Я сел на противоположном конце бассейна и принялся ее разглядывать. Напрасно! Я снова ощутил странную «замыленность» глаза – сколько ни всматривался, не мог собрать образ воедино. Он рассыпа́лся, как детские кубики. Хороша ли ее фигура? Я смотрел на ее розовые, сияющие на солнце пятки, и они казались мне райскими яблочками. Возможно, она была такой же, как все. Но смысл отношений между людьми, наверное, в том, что в какой-то момент «один из многих» попадает в пересечение небесных лучей и становится первым, единственным из всех… Я видел ее именно в таком ракурсе – будто она была самолетом, который «ведут» два прожектора. Все остальное пространство стало для меня темным и неинтересным. Больше не было смысла так пристально разглядывать ее. Я подошел. Примостился рядом на траву и сразу же ощутил тот терпкий нездешний аромат, только утром он был гораздо слабее, нежнее. Она оторвала взгляд от книги и перевела его на меня. Я не был уверен, что она меня узнала, но уже понял, что обычный вариант знакомства здесь не пройдет. Можно было спросить, какую книгу она читает или верит ли в любовь с первого взгляда… Нет, банально… Процитировать пару строк из Бодлера? Глупо… Заговорить о погоде? Еще чего…

– Не напрягайся, – вдруг сказала она, – меня зовут Лиза. Ведь ты это хотел узнать?

Ее голос раздел меня донага! Она перевернулась на бок, подперла подбородок рукой, посмотрела мне прямо в глаза. Солнце блестело на ее смуглом плече, ослепляло меня.

– Куда ты исчезла? – спросил я.

– Я вообще люблю исчезать, – ответила она и снова сосредоточилась на чтении. Но я уже не мог жить без ее голоса!

– Может, поднимемся на гору? – предложил я. – Или съездим в город, посидим в кафе?

– Это ни к чему. Всяких кафе мне хватает и дома. А на горе сейчас жарко.

Я просидел рядом с ней до самого обеда. Меня сто раз звали ребята: то на волейбольную площадку, то в лес, кое-кто из «стариков» издали здоровался и с ней. Время от времени мы перебрасывались ничего не значащими фразами. В общем, ничего особенного. Но держалась она по-королевски. Когда ей надоело читать, она сказала:

– Ну все, хватит. Иди к своим. Что ты томишься рядом со мной?

– Увидимся вечером? – с надеждой спросил я.

– А куда же мы здесь денемся…

Она меня не поняла! Если бы я снимал фильм, с удовольствием вырезал бы несколько дней из этой ленты, чтобы сразу перейти к главному. Я уже понимал, что буду добиваться ее внимания, что мы обязательно еще раз поднимемся на гору и что я попробую обнять ее. А что будет делать она? Этого в моем сценарии не было…

3

– Знаешь, кого ты опекал все утро? – спросил Макс, когда мы встретились в комнате перед обедом.

Мне стало не по себе. Я не хотел говорить о ней. То есть – вообще.

– Это же Елизавета Тенецкая.

Фамилия была мне знакома, но я не мог вспомнить, где ее слышал.

– Ну как же! – оживился Макс. – Помнишь прошлогодний молодежный фестиваль «Ночь кино»? Она там заняла первое место за короткометражку «Безумие»!

Так вот оно что! Конечно же, я с девятого класса бегал на эту всенощную, прорывался без пригласительных всеми правдами и неправдами, пока после поступления на подготовительные курсы не получил наконец удостоверение и возможность без проблем ходить туда. Тогда с этим было строго: на входе проверяли карманы, выискивая бутылки со спиртным (мы проносили портвейн в термосах), кроме того, с собой нужно было иметь комсомольский билет.

Фестиваль длился с утра до полуночи с короткими перерывами для совещаний жюри, во время которых утомленные зрители могли съесть черствые бутерброды в буфете Дворца культуры и хлебнуть из термосов «живительной влаги».

Фильм мне действительно понравился. Даже потряс. Он был снят очень просто, без пафоса. Без малейшего намека на какую-либо идеологию. Это было странно, непривычно. Его обсуждение затянулось часа на два-три. Никто не расходился до тех пор, пока разгоряченные спорами члены жюри не объявили его победителем, а представители райкомов, обкомов и прочих наблюдающих за всей этой «вакханалией» не покинули поле боя, пригрозив разобраться позже.

Вряд ли я смог бы точно пересказать сюжет. Это была небольшая киноновелла об одиночестве. День женщины – с утра до вечера, – которая бесцельно бродит по большому городу. И конец: машина «скорой помощи», люди в синих халатах, заломленные руки, отчаянные глаза героини. Оказывается, она сбежала из психиатрической лечебницы… Вот, собственно, и все. Как такой фильм вообще мог попасть на этот комсомольский фестиваль, непонятно. Потом я долго вспоминал об этом фильме, но никогда не идентифицировал эту ленту с женским именем автора, не пытался выяснить, кто она. И вот сейчас был взволнован, потрясен. Неужели это она?! Эти терракотовые оттенки, намеренные царапины на пленке, эти съемки в манере подглядывания в «замочную скважину»… Мне стало страшно. Нет, меня не пугало то, что она старше и талантливей – все это только возбуждало мое воображение. Просто я чувствовал, что на меня надвигается девятый вал и самое разумное, что следовало бы сделать, – никогда к ней не приближаться. Но для такого решения я был слишком молод.

У меня был опыт общения с женщинами. Отец работал главным инженером на одном из крупных предприятий города, деньги у меня водились. Чтобы «познать жизнь», мы с приятелями частенько засиживались в ресторанах, играли на ипподроме, пускаясь порой во все тяжкие. Естественно, без женщин не обходилось. Но серьезных увлечений у меня до сих пор не было. Хотя уверен – я многим подпортил впечатление от того чувства, которое называется первой любовью: старался не встречаться с одной и той же девушкой дольше месяца, а чаще всего – и одной недели. Мне хотелось всего, много и сразу. Ощущение устоявшихся отношений наводило на меня тоску. Ни разу я не почувствовал раскаяния.

Правда, один случай заставил меня немного остепениться…

Я и двое моих друзей сидели в ресторане «Лесной» и подыскивали достойные объекты для продолжения вечера «на хате» у Мишки. Это был парень из обеспеченной семьи, жил в четырехкомнатной квартире в центре города и часто оставался один, пока родители инспектировали «загнивающий» капитализм западных стран. Приятели уже выбрали себе по девчонке и ждали, когда ВИА (вокально-инструментальный ансамбль – так это тогда называлось) настроит свои гитары, чтобы пригласить девочек на танец, а позже – домой. Я же, как всегда, выискивал для себя «нечто».

Меня не привлекали откровенно красивые телки «модельной внешности», как сказали бы сейчас. Волоокие длинноногие блондинки никогда мне не нравились – это все равно, считал я, что переспать с резиновой куклой. Хотя с такими было намного проще договориться. Объекты же моего внимания, как правило, по ресторанам не ходили (хотя это и стоило копейки по тем меркам).

– Ну ты как? – нетерпеливо спрашивали меня приятели.

Я отмахивался и озирался по сторонам. А когда уже совсем потерял надежду и обратил свой взор на перезревшую матрону за соседним столиком, в зал вошли три девушки.

– Все о'кей! – доложил я друзьям тоном рыбака, у которого «клюнуло».

На одной из девушек было черное платье. Это поразило меня. Летом, когда все ходят в светлом, она вырядилась как ворона, и этим очень выделялась среди остальных. Кроме того, у нее были волосы удивительного медного оттенка – пушистые, с «искринкой». Словом, очень красивые волосы.

Я подозвал официанта и велел отнести девчонкам бутылку шампанского. Я любил погусарить, а особенно – понаблюдать за впечатлением, которое производят подобные поступки, ведь наши женщины тогда еще не были приучены не то что к «бесплатному сыру», но и к вещам более элементарным. Вот и эти – тут же склонили головы и принялись возбужденно перешептываться, стреляя взглядами по залу. Вначале даже хотели вернуть бутылку. Официант что-то долго объяснял им, а потом (вот сволочь!) кивнул на наш стол. Все трое, как по команде, посмотрели в нашу сторону, потом так же резко отвернулись, делая вид, что им на нас наплевать. Я пытался угадать, о чем они могут сейчас говорить. Во-первых, решают, кому прислан подарок (судя по тому, как вспыхнуло лицо рыжеволосой, обе подружки убеждали, что именно ей). Во-вторых, мучаются вопросом: что делать дальше? В-третьих, обсуждают нас и теряются в догадках, кто из троих сделал такой королевский жест. Начались танцы, и я развеял их сомнения: подошел и пригласил рыжую.

А потом мы все вместе сидели за одним столом до закрытия ресторана. Мы щедро оплачивали девичьи капризы – шоколадку, салат из крабов, бутылку «Медвежьей крови». То, что вечер закончится на квартире у Мишки, ни у кого не вызывало сомнения. Девушку в черном звали Сашей. Но это имя ей катастрофически не подходило, еще глупее звучало «Шурочка». Платье на ней при ближайшем рассмотрении оказалось дешевеньким, туфли – детскими. Она только что окончила школу, ее подруги работали на швейном комбинате. Фабричные дамочки оказались бойчее и сговорчивее, «моя» старалась от них не отставать. И как только мы оказались в Мишкиной квартире, она не раздумывая улеглась со мной в постель. Когда позже я спросил – почему, Саша удивленно вскинула брови: «Ну ты же угощал нас!» Ха! Как порядочная девушка, она поспешила расплатиться!

Эту я помнил дольше других. И не только потому, что меня поразило ее платье и рыжие волосы (все остальное поглотил туман), – она была из какого-то иного мира. И это испугало меня. Тогда я не мог и представить, что он существует! Мы встретились несколько раз. Но как-то вяло: меня влекли новые впечатления, а она была слишком аморфной в своем отношении ко многим вещам, которые меня приводили в восторг, – последняя премьера в театре, новый сборник Евтушенко, бардовские фестивали.

Закончились отношения так же быстро, как и начались, после одного случая. Мы шли по улице и смотрели, как рабочие поднимают на фасад дома огромный плакат с фотографиями членов Политбюро.

– Куча свиней, – неожиданно сказала Саша, – а мы – их кормушка…

Я, сынок главного инженера прославленного завода, возмутился – как она может так говорить?

– Конечно… бывают перегибы, но в общем… – промямлил я, – нужно быть патриотом страны, в которой живешь…

– Все патриоты сейчас – сидят, – отрезала она.

– Как это – «сидят»? – не понял я. – Сидят – преступники.

– Ага, преступники! – язвительно сказала она. – Бродский, Стус, Солженицын… Все – преступники!

– Ну, положим, Бродский сел за тунеядство, – не сдавался я, хотя чувствовал, что не так все просто. Об остальных я вообще ничего не мог сказать.

– Ага, – еще ехиднее повторила она, – поэт должен вкалывать!

– А разве нет?..

Тут она прикусила язычок. Ее щеки пылали. Потом, вернувшись домой и проанализировав этот разговор, я решил, что девочка наслушалась лишнего от родителей. И испугался. Жизнь казалась мне прекрасной, и я не хотел, чтобы в нее вошли смута, беспорядок, неразбериха. Все хорошее, талантливое, думал я, должно преодолевать препятствия. Иначе не интересно! А она твердила, как попугай: «Свобода не может быть дозированной!» И я не понимал, что она имеет в виду. Да и понимала ли это она сама своим полудетским умишком? Вряд ли. Скорее всего, повторяла слова взрослых… Предателей родины и штрейкбрехеров! Наши встречи прекратились.

А потом я вспоминал Сашу все чаще. И начинал понимать, О ЧЕМ она говорила, и чувствовал себя законченным негодяем и идиотом. Удивительно, но именно эту девушку я вспомнил, когда смотрел «Безумие», снятое Елизаветой Тенецкой…

Вспомнил и сейчас. Возможно, потому, что меня охватило чувство, слегка похожее на то, что было тогда, только в этот раз более сильное и острое: я НЕ ВИДЕЛ мою новую знакомую. Мне было все равно, какая она: фигура, цвет глаз, ноги, руки, волосы, в конце концов – возраст. Важным было одно: она есть.

Мой сосед по комнате уверял, что «Тенецкая – супер». Но даже если бы это было и не так – мне было все равно. Она существовала, как небо, в котором я побрел, спотыкаясь и падая, ничего не замечая ни под, ни над собой…

4

Потом мы часто виделись то в столовой, то в кинозале, то у бассейна. Она приветливо кивала мне и проходила мимо. Словом, дней пять из моего сценария можно спокойно выбросить. Я искал случая. И вот увидел ее имя в списке инструктора, который набирал группу для похода в горы. Я сбегал за деньгами – двухдневный маршрут стоил что-то около пятнадцати целковых.

– Опоздали, – безапелляционно сказал мне мужичок в мятых спортивных штанах, – группа уже укомплектована.

– Ну какая вам разница, вы что, не можете записать еще одного человека?!

– По инструкции положено двенадцать! – отрезал тот. – Пойдете в следующий раз. Долго думали!

– Что за дурацкая инструкция? – не унимался я. – Вам что, не хочется заработать?

– Ха! Это тебе не частная лавочка, я здесь на государственной службе. Двенадцать – цифра, которая утверждается там… – он поднял палец к небу.

– Богом, что ли? – попытался пошутить я.