Buch lesen: «Возвращение Ангела»
Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.
…Волк бежал краем леса…
…Где-то за облаками угадывалась луна. Но и солнце за горизон-том – тоже. Наверное, по этой причине всё вокруг казалось таким
неестественным: и слишком низкие тучи, и чёрная, будто выгорев-шая, трава, и сам волк, зависший в отчаянном прыжке между небом
и землёй, на грани дня и ночи…
Тюрьма. Камера.
Но это – сон.
Потому что тело волка как-то незаметно (наверное, из наплыва
в наплыв) оборачивается очертаниями человека, спящего на тесной
железной койке. Слышно, как он стонет или, может быть, даже плачет, зарывшись лицом в подушку…
Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.
…И опять в кадре волк.
…Внезапный выстрел разрывает тишину не наступившего ещё дня.
…Человек на койке закрывает ладонями уши…
…Ещё один выстрел… Потом – ещё. И ещё… И все они
попада- ют в цель – в волка.
…Роняя изо рта пену, окрашенную кровью, он, непонятно, как, продолжает свой странный, стремительный бег…
Тюрьма. Камера.
Но после каждого выстрела кричит человек. Громко, как зверь.
Долго и протяжно… И просыпается от своего же крика…
Идут вступительные титры фильма (игровые).
Первая серия.
Тюрьма. Камера.
…Звякнули ключи в чьих-то руках, заскрежетал замок, громко
хлопнула где-то металлическая дверь. «Подъём!» – знакомый, с хрипотцой голос.
Привычные звуки медленно возвращают его к реальности.
Тюрьма. Камера-одиночка. Кровать вбита в бетон. Стол, стул
– тоже в бетон. Умывальник. Унитаз. Гладкие, слегка запотевшие
стены, покрытые толстым слоем масляной краски
неопределённого цвета. Окошко где-то под потолком. Всё как
обычно.
Но это – «вышка». Камера смертников.
– Ангелин! Подъём! – ещё раз кричит дежурный.
На этот раз лично ему, заглядывая в глазок.
И начинается новый день. Как новая жизнь. И надо жить.
Сколько? Одному богу известно. И он, прежде чем начать жить, подходит к окну, точнее, к стене, в которой оно пробито, и, далеко
откидывая голову, пытается рассмотреть небо…
…Моется долго, время от времени задумываясь, глядя ку-да-то вдаль. Потом снова склоняется над краном.
«Завтрак!» – раздаётся за дверью всё тот же голос. Дежурный
заглядывает в «шнифт», и откидывается окошечко «кормушки».
…На столе дымится тарелка с баландой. Он отодвигает
её от себя и задумчиво мнёт в руке ломоть вязкого чёрного хлеба…
Ест он, тоже не торопясь. А куда спешить? Теперь, чем медленнее, тем лучше. Так ему кажется.
После завтрака – ещё одна процедура, тоже привычная.
Снова щёлкает окошко в двери, и чей-то голос спрашивает:
«Есть жалобы? Просьбы?». Он нарочно тянет с ответом, будто думает. «Ну, где ты там?» – нетерпеливо стучит задвижкой дежурный. И
только тогда он произносит едва слышно:
– Жалоб нет.
Окошко закрывается.
Здесь завершаются вступительные титры, и на этом фоне вместе
со скрежетом захлопнувшейся задвижки появляется титр: 2
Вышка
Коридоры тюрьмы.
…Его ведут длинными лабиринтами коридоров, переходов, лест-ничными пролётами. Один конвойный рядом, пригибая его лицом
почти к самому полу, другой – сзади. Руки не просто за спину, а в наручниках.
Его ждёт следователь.
Комната для встреч со следователем.
Наручники в комнате перестегнули: один конец зацепили за
ножку стула, вбитого в бетон пола, другой – за одну руку
заключенного. Следователь молча кивнул оставшемуся в комнате
конвойному. Другой вышел из комнаты и встал за дверью.
– Ну что, Ангелин, утро вечера мудренее? – не здороваясь, говорит следователь и открывает лежащую на столе папку. —
На- думал? Будешь помогать следствию?
Заключённый молчит. Только желваки ходят на скулах.
– Не пойму я тебя… Ты и сам знаешь – признаться всё равно
придётся… Обстоятельства, связанные с твоим делом, настолько… э-э-э… как говорится, очевидны, что нет никакого
смысла отпи- раться… это в твоих же интересах, – говорит
торопливо, потирает ладони, а глазки мелкие, близкие к
переносице, бегающие и совер-
шенно бесцветные. – Вот… тут твои отпечатки… бумажка к бумажке, черным по белому, в соответствии с буквой действующего законо-дательства нашего… российского… Так что не будем в игры играть
…детские… Лучше – всё как было… Как на самом деле было… И тебе
легче станет, и мне, как говорится, время дорого… топчусь на месте
по твоей милости… Начальство ругает… Ну как, согласен?
Ангелин молчит.
– Вы поймите, Ангелин, – переходит вдруг на официальный
тон следователь, – тут… как говорится… всё против вас, —
хлопает ладонью по пухлой папке. – Всё! Вот… – нервно листает
дрожа- щей рукой страницы дела. – И свидетельские показания, и… как говорится… вещественные доказательства, – одна из бумаг
выле- тает из папки, и он, не успев её поймать, ныряет за ней под
стол. – Давай уж, начинай… – из-под стола продолжает он.
– Что давать? Кому? – усмехается заключённый.
3
– Начинай, рассказывай. И не как в прошлый раз, а все честно, как было…
– А нечего рассказывать… Рассказывал уже… Был я в этом
кафе… Позвонили… позвали… Я и пошёл… Поднялся на
второй этаж… А там все уже лежат… готовые…
– И это всё? – запыхавшись, появляется из-под стола следователь.
Заключённый молчит. Только в упор, остро, как лезвия ножа, смотрят голубые глаза.
– Всё.
– Ну, что ж, тогда я расскажу… А ты, как говорится, послушай…
Может, вспомнишь что… В тот день тебе никто не звонил…
– Звонили, – настаивает заключённый. – Кабан звонил…
Кабанов…
(Поначалу издалека, а потом всё ближе и явственней слышатся
долгие, назойливые звонки…)
– Нет. Ты сам назначил встречу в кафе «Полёт» своим бывшим
дружкам.., а потом…
Голос следователя постепенно пропадает, а на экране появляется другое изображение – размытое, нечёткое, как бывает на люби-тельской плёнке.
Кафе «Полёт».
…Ангелин входит в кафе с автоматом под полой пальто, хладно-кровно расстреливает сидящих там людей, бармена и двух официан-ток, затем спокойно обходит всех для контрольного выстрела. Выйдя
из кафе, бросает автомат в кусты и преспокойно садится в машину…
На последних кадрах этого рассказа слышится чей-то негром-кий смех. Потом он становится громче, явственней, но уже в комнате следователя, где идёт допрос.
Комната для встреч со следователем.
Смеётся заключённый.
– Напрасно смеётесь, Ангелин… В тот же день вы решили
расправиться с ещё одним авторитетом – Кабановым, по кличке
Кабан…
– Да? И как я это успел? – усмехается заключённый.
– А очень просто…Вы сели на свою машину марки «Мерседес», подъехали к дому Кабанова…
4
(Дальше рассказ сл едователя т акже сопровождается
изображением).
Квартира Кабанова.
…Вошли к нему, уединились в его спальне, вышли через некоторое время… Сказали жене, что муж просил его не беспокоить, и преспокойно отправились к себе домой. Жена поверила вам и не беспокоила мужа, но чуть позже нашла его с простреленной головой…
Вот так-то, Ангелин. Она уже дала соответствующие показания и
выступит на суде…
Комната для встреч со следователем.
Евгений молча, в упор смотрит на следователя. Тот опускает
глаза, копается в своих бумагах. Или, скорее всего, делает вид, что
ищет что-то… – Обвинение располагает также показаниями свидетелей, видевших, как вы избавились от автомата «Калашников», выйдя из кафе «Полёт»… – уже не очень уверенно заканчивает
Воробьёв. – Ты меня слышишь, Ангелин?
Проследив за взглядом заключённого, Воробьёв замечает
на столе таракана. Пытается попасть по нему папкой с документами, но промахивается. В сердцах ещё раз с силой хлопает по столу
и кричит конвойному:
– Увести!
И потом, уже вслед ему, и тоже на крике:
– Чистосердечное признание – вот твой единственный шанс, Ангелин. На смертную казнь у нас теперь… как говорится… мораторий… Тебе повезло. Признаешься – и от пожизненного
уйдёшь… И это при том, что столько людей положил… Ты
слышишь меня, Ангелин?
Заключённый не оборачивается.
Тюрьма. Камера.
Ночь. Он лежит с открытыми глазами. Смотрит остановив-шимся взглядом на белую стену и дальше, через неё, в тот не очень
далёкий и казавшийся поначалу таким обычным день…
Комната в дачном доме.
И то, что он видит, похоже на сон…
…Он отвернулся к окну, стараясь не смотреть, как рядом с ним, 5
не спеша, раздевается девушка. Она уже сняла через голову кофточку, спустила молнию на юбке…
– Ты стесняешься смотреть на меня? – спрашивает она, стапты-вая в ногах юбку.
Тогда он оборачивается.
Она распускает волосы. Снимает серёжки, золотую цепь с крести-ком, кольцо… Аккуратно складывает на столике рядом с кроватью…
– Можешь заплести косички? – вдруг спрашивает он. Она
удивлённо смотрит на него, потом улыбается. Садится на
кровать, с лёгкостью, как йог, подложив под себя одну ногу и
подтянув
к груди другую, полусогнутую, становясь сразу – в чёрных тру-сиках, в чёрном же лифчике, смуглая и ладная – похожей на какого-то красивого зверя…
Медленно и неловко – видно, что давно не делала этого, запле-тает она волосы в девчачьи, школьные косички и всё так же не сводит с
него карих, но теперь потемневших и немного грустных глаз…
Вместе с рассветом видение девушки расплывается, исчезает…
Кафе «Полёт».
Следственный эксперимент.
Ночь. В этот час уже нет посетителей. Тишина. Стулья на столах.
Мутный дежурный свет. Несколько человек в гражданском. Среди
них следователь Воробьёв и Ангелин. Они проходят по залу. Впереди
заключённый, скованный рука в руку с охраной, за ними следователь.
Замыкает группу молодой парень с портативной видеокамерой.
– …Учтите, Ангелин, заведомо ложные показания только отяготят
вашу вину… Всё снимается и записывается… Итак, вы вошли… и что?
– …Они даже не успели встать… Стрелявшие прятались
за портьерой… вот здесь, между залом и коридором… И стреляли
из-за неё… Когда я вошёл, это сразу бросилось в глаза – она была
вся пробита…
– Вы уверены? – усмехается
Воробьёв. Ангелин не отвечает.
Следователь набирает номер по мобильному.
– Николай Васильевич, подойдите, пожалуйста.
Николай Васильевич, директор кафе, появляется неслышно, неожиданно, как будто сам прятался за портьерой.
– Сколько времени у вас висит этот занавес? – спрашивает его
6
Воробьёв.
– Года три… наверное… – с готовностью отвечает он, косясь на камеру.
– Подойдите поближе… посмотрите внимательно… Это тот самый занавес?
Директор делает несколько шагов, затем оглядывается на следователя, улыбается.
– А что смотреть, конечно, тот… куда же ему деваться. Снимали, конечно, пару раз… стирали…
– Когда?
– В последний раз… – задумывается, – в прошлом году…
к Новому году… к праздникам…
– Тварь поганая… гнида.., – заключённый делает резкое движение в его сторону. Натягивается цепь наручников…
– Спокойно, Ангелин, спокойно… Ваше поведение фиксируется, не забывайте. Ну, а что вы делали потом?
– Ничего не делал… Что я мог сделать? Просто заглянул
за портьеру… увидел там автомат… «Калаш»… из которого стреляли…
– Как узнали, что именно из него?
– Обычно… ещё тёплый был…
– Да? – оживился Воробьёв, стрельнул бегающими глазками
в камеру. – Значит, вы брали его в руки?
Заключённый отвечает не сразу.
– Ну… дотронулся…
– Очень хорошо, Ангелин, – ещё раз обрадовано смотрит в камеру следователь. – Наконец-то сказали правду… Ну, а дальше что?
– Ничего. Надо было уходить. Менты уже поднимались
по лестнице…
– И вы успели выйти во двор через чёрный ход, прихватив с собой автомат? – спрашивает Воробьёв.
– Нет. Я успел подняться на крышу. Без автомата.
– А как он оказался во дворе в кустах, да ещё и с вашими отпечат-ками, конечно, не догадываетесь? – опять усмехается следователь.
Заключённый смотрит на него в упор режущим, как нож, взглядом.
– Следственный эксперимент по делу обвиняемого Евгения
Ангелина закончен, – говорит в камеру Воробьёв.
7
Тюрьма. Камера.
…В камере душно. Он смотрит на обрывок звёздного неба
в мутном окошке над головой, потом встаёт, прижимается щекой к
стене, покрытой, как и он сам, испариной… Так и стоит, плотно
закрыв глаза…
Воспоминание Жени. Улицы провинциального города.
…Раннее утро. Туман. Спешащие куда-то люди. Вернее —
их нечёткие тени. Гулко отдаются шаги в улицах и переулках.
Мальчик (ему лет десять, густые, золотистые волосы с нео-бычным медным отливом – единственное, что может напомнить о
Евгении Ангелине сегодняшнем) и высокий, спортивного вида
мужчина идут рядом. Это – его отец. Женя старается не отставать
от отца, то и дело путается в ногах и получает подзатыльник.
Длинная неспокойная очередь. Отец просит у кого-то карандаш
и, слюнявя его, выводит на ладони сына цифру – их номер в очереди.
Уже рассвело. Женя стоит в очереди. Рядом с ним пристраива-ется долговязый парень и начинает бочком оттирать его в сторону.
Женя не поддаётся. Тогда парень больно хватает его за руку, пытаясь разжать кулачок с номером. Женя, молча, сопротивляется.
Но парень старше и сильнее его. Кулак Жени разжимается. Парень
с улыбкой пишет этот же номер на своей руке и теперь уже смелее
выталкивает Женю с его места.
Заметно уставшая от ожидания толпа вдруг оживает: в конце
улицы показалась машина с надписью «Продукты»…
Женя еле сдерживает слёзы. И как раз в это время появляется
отец. Он за ухо вытаскивает обидчика из очереди и, что есть силы, поддаёт ему ногой под зад. Тот падает и встаёт не сразу, размазывая
кровь и слёзы на разбитом лице… Глаза мальчиков сталкиваются.
Женя первым отводит взгляд. Ему почему-то неловко и за соб-ственную слабость, и за силу отца…
Тюрьма. Помещение для следственного эксперимента.
Ещё один следственный эксперимент. На этот раз – опознание
обвиняемого.
Как это и принято, Ангелина вводят в комнату, в которой кроме
него находятся ещё несколько человек примерно его возраста и ком-плекции. Из-за стекла на них смотрит пожилой мужчина несколь-8
ко странного вида – крашеные волосы, старательно зачёсанные
на пробор от самого уха, чёрная полоска тщательно ухоженных
усов, тоже, видимо, крашеных…
– Смотрите внимательно, – обращается к нему Воробьёв,
– кого из них вы видели перед кафе «Полёт» 6-го сентября 1998 года?
Взгляд свидетеля неторопливо скользит по участникам эксперимента. И не только по лицам. Каждого из них он оглядывает
с головы до ног с каким-то особым интересом.
– Милые ребята… даже очень… А больше всех вон тот, в обтя-нутой майке… Правда? Он спортсмен?
Видно, что Воробьёв еле сдерживается, чтобы не сказать ему
несколько крепких слов.
– Они все спортсмены. Так который из них?
Свидетель ещё раз скользит взглядом по выстроившимся
вдоль стены людям.
– Просто не верится… какие хорошие лица… Особенно тот чёр-ненький… Он тоже преступник?
– Они все преступники. Ну, так узнаёте?
Что-то, видимо, мешает свидетелю определиться с ответом.
Он достаёт из кармана платок, осторожно прикладывает к лицу, промокая выступившую испарину.
– У вас проблемы с памятью? – интересуется Воробьёв, раздражённо глядя на свидетеля. – Ваши друзья очень
огорчатся, когда об этом узнают.
При упоминании друзей свидетель вздрагивает, забывает
про капельку пота, висевшую на носу. – Нет, нет, упаси создатель…
У меня с памятью все прекрасно! У меня отличная память на раз-меры и формы… – поперхнулся, прокашлялся в кулак, – …и лица, л-л-лица… кхе-кхе… Конечно, тот рыженький, вон, вон, – тычет пальцем в Ангелина, в конце, справа… Чего тут не помнить?
Он и был во дворе… с автоматом …
…Заключённых выводят из следственной комнаты. Они выходят
гуськом в сопровождении конвоя.
– Ангелина оставить! – слышится голос Воробьёва…
Тюрьма. Камера.
Женя меряет быстрыми, нервными шагами небольшое пространство камеры, время от времени останавливаясь, так как упира-9
ется лицом в стену.
(…Звонит телефон. Протяжные, непонятно откуда идущие гудки…
Всё громче и всё явственней…)
Он снова, как загнанный в клетку зверь, мечется по камере.
Остановившись в очередной раз, вдруг сильно бьёт кулаком
по мутно-зелёной, запотевшей стене…
Комната для встреч со следователем.
– Так и будете молчать, Ангелин? – спрашивает Воробьёв.
Заключённый будто не слышит его.
– Саботаж следствия? – интересуется следователь. – Ну, что ж, давай, саботируй дальше. Посмотрим, кому от этого будет хуже…
Воображаешь ты о себе много, вот что… Думаешь, ты лучше всех?
Умный? Образованный? Как бы не так. Для меня ты здесь – просто
уголовник, понял? Душегуб. И место тебе, как говорится, на каторге…
И я тебе это устрою, можешь не сомневаться…
Взгляд заключённого резко меняется, становится напряженно-смешливым. В глазах появляется блеск.
– А ты знаешь, Дятлов, чем мы сейчас отличаемся друг от друга?
– Я не Дятлов, я – Воробьев…
– Тебе кажется, что ты очень важная и хитрая птица? – не обращая внимания на слова следователя, продолжает заключённый.
– Так вот что я тебе скажу, Удодов, а ты слушай… Знаешь, в чём
между нами разница? Я прямо сейчас могу послать тебя куда
подальше
…Хоть по матери… хоть по фене… или с тобой вообще больше не говорить …А ты меня оскорблять и посылать не имеешь права. Ты —
при исполнении… ты – на работе. Тебе за это деньги платят…
Следователь, пропустивший мимо ушей новый вариант своей фамилии, при упоминании денег как-то насторожился, сглотнул слюну.
– Как… какие деньги? Ты что себе позволяешь?
– Заработную плату. Обыкновенную заработную плату простого
российского следователя… нашей простой российской прокуратуры.
А ты что подумал?
Следователь молчит. Потом неуверенно спрашивает:
– Что ты несёшь, Ангелин? При чём тут деньги? Что-то не пойму я тебя…
– Хочешь понять, значит? Это хорошо. Тогда слушай меня
внимательно, гражданин следователь, представитель нашего, как
говорится, закона. За сколько купил тебя уголовник по имени Тро-10
тил? А? Сколько ты стоишь вместе со своим законом?
Воробьёв вскакивает с места, поднимает руки, будто защища-ется от нападения. Это, скорее, провокация – заключённый сидит
спокойно. Руки за спиной в наручниках. Прямой взгляд, холодная
усмешка на губах.
– Охрана! – кричит Воробьёв, отступая от стола за кресло, в котором сидел.
Заключённого скручивают, пригибают головой к полу…
…Ведут в карцер.
…С грохотом закрывается за ним тяжёлая дверь, и наступает мрак…
Воспоминание Жени. Квартира отца.
…Мальчик бежит по коридору, забегает в спальню, пытается спря-таться под кроватью, но отец берёт его в охапку и выносит из комнаты…
В коридоре он надевает ему боксёрские перчатки и подталкивает к свисающей с потолка груше. Показывает, как надо боксировать.
Но мальчик стоит неподвижно. Тогда отец в сердцах бьёт по груше, а
та рикошетом – Жене в лицо.
Из спальни, на ходу надевая халат, бросается к ним мать.
Женя с разбитым в кровь носом сидит на полу…
Спортзал. Ринг.
…Ярко освещённый квадрат ринга. Зал, наполненный криками, свистом, аплодисментами. Зрители в ожидании очередного боя.
При появлении боксёров гул нарастает. Одного из боксёров, – видимо, фаворита, – приветствуют с особым энтузиазмом. В отличие
от своего визави он высок, крепок сложением, длиннорук и, самое
главное, судя по манерам, очень уверен в себе, в своей предстоящей
победе. Соперник его держится скромно, что, в общем-то, соответствует его внешним данным…
Среди зрителей, занявших места вблизи ринга, мелькают лица
Жени и его матери. Мальчик встаёт с места и машет рукой, надеясь, что
его заметит высокий, симпатичный боксёр – отец.
…Боксёры выходят на ринг, выслушивают наставления судьи, звучит гонг и бой начинается…
Кухня в квартире отца.
Отец мрачен. У него сильно рассечена бровь, заплыл глаз, вспухла
11
щека – результат вчерашнего поражения в областных соревнованиях.
Этим одним глазом он без особого интереса уставился в мутный экран телевизора, где происходит стыковка на орбите космиче-ских кораблей «Союз» и «Аполлон».
Но взгляд Жени притягивают не плывущие в невесомости кос-монавты, а лицо отца.
Поймав на себе взгляд сына, он прогоняет его из-за стола. Это
– наказание, и Женя знает, что прежде чем выйти, ему надо достать
из шкафа бумажный пакетик. Закрывая за собой дверь, он слышит, как сдавленно всхлипывает мать.
В углу коридора Женя высыпает на пол горошинки из пакета и
опускается на колени… Стоит так с закрытыми глазами, потеряв
счёт времени. Слышит, как закрывается дверь родительской спальни.
Женя опять остаётся один.
Вдруг до его слуха доносится тихий смех матери и неразборчи-вый, быстрый шёпот отца. Потом щёлкает выключатель…
…Скрипит под ними кровать…
Чтобы не слышать ничего больше, мальчик подходит к груше, бьёт по ней один раз, как бы между прочим, потом просовывает
руки в тяжёлые перчатки, становится в стойку, как учил отец, и начинает боксировать.
Бьёт всё сильнее и сильнее. Всё ожесточённее… До пота, до изнеможения… Пока хватает дыхания…
Кухня в квартире отца.
…Женя спал на кухне, на раскладушке, втиснутой между плитой
и холодильником.
…Когда рано утром мать, ещё в ночной рубашке, зашла туда по
своим делам, постель Жени была пуста.
Она растерянно остановилась, оглянулась по сторонам. Потом
заглянула в туалет, в ванную и, уже суетясь, бросилась в столовую, открыла дверцу гардероба, заглянула за чем-то под стол…
Улицы провинциального города.
…Он бежал по пустынным в этот час улицам городка.
…По переулкам… и опять по улицам… Пересёк площадь и, судорожно глотая воздух широко открытым ртом, побежал трусцой
по узенькой, горбатой улочке, которая упиралась в одноэтажный
12
особнячок с мансардой.
Двор перед домом деда.
Во дворе дома стояла «Волга», и к ней, на ходу раскуривая трубку, шёл неторопливой, вальяжной походкой пожилой человек. Увидев бегущего к нему Женю, остановился удивлённо, потом, широко
разведя руки, подхватил его, прижал к себе и спросил с тревогой:
– Ты что, один? Что случилось?
Мальчик молчал, стараясь отдышаться. В глазах показались
слёзы.
– Обидел кто?
Женя прикусил губу, опустил голову.
– Ладно, потом разберёмся, – сказал он, опуская мальчика
на землю. – Беги к бабке… Ангора! К тебе гость! – и сел в машину.
А бабка уже стояла на крыльце, с тревогой всматриваясь в лицо
идущего к ней внука…
Комната в доме деда.
Потом она говорила по телефону с дочерью.
– Вы что там, совсем совесть потеряли? Ребёнок от них убегает
сре- ди ночи… Родители называется… Куда смотрите? Нет уж, пусть
остаётся пока… Заберёшь после работы… Как не говорить? Отец сам
его видел… ещё утром, во дворе… Вот и объясняйся… если сможешь…
Кухня в доме деда.
…Ангора жарила блинчики, ловко, как повар, подбрасывая
их на сковородке, складывала аккуратной стопочкой на тарелке, приговаривала:
– …Это что ещё за дела, от родителей бегать? А, Женюшка?
Ты что, беспризорник какой? В милицию захотелось? А если б
под машину угодил?
– Не угодил бы, – Женя жадно смотрел на растущую стопку
блинов. – И в милицию бы не попал, не догнали бы, Ангора, я
бы- стро бегаю…
– О-о-х, бегун… – вздыхает бабка. – Мал ты еще, Женюшка…
мал характер свой показывать…
– Ничего я не мал. Смотри, я уж почти с тебя ростом, – Женя
встает и меряется с бабкой ростом, при этом незаметно поднимается на мысочки. – Вот… видишь? – ладонью отмеряет верх своей
13
головы и упирается бабке под грудь. Бабка улыбается.
…Женя брал блинчик, ещё горячий, обжигая руки, дул на него, подносил близко к лицу, вдыхая аромат, и только потом запихивал в
рот почти целиком, жевал, еле ворочая языком…
– …Потерпеть не можешь, оголодал? Не кормят тебя? С вареньем хочешь или с творогом?
А Женя уже брал из стопки другой блинчик. Позже, наевшись, выедал серединку и смотрел через неё на верхушки деревьев, на небо, на птиц… Потом – на бабушку.
Бабушка гладила его по рыжим нечёсаным волосам, вздыхала…
…Позже она усадила его перед собой на низенький табурет, надела
на протянутые вверх руки кольцо шерстяной нити, сама же, устроив-шись на кушетке, покрытой персидским ковром, принялась накручи-вать клубки – один за другим – и складывала их рядом с собой.
Вначале Жене было интересно.
Ангора напевала себе под нос какую-то непонятную песню, ловко двигались её морщинистые руки, скользила нить по его рукам, росли аккуратненькие клубки около неё на кушетке.
– …Свяжу тебе свитерок, – прерывала она песню. – Хочешь?
Мальчик кивал головой.
– …И варежки… с шарфиком… хочешь?
Он опять же кивал.
Но вскоре это ему надоело, да и Ангора устала. Её клонило в сон, и она всё чаще и чаще сникала головой, забывая слова своей песни…
Когда она и вовсе уснула, захрапев, Женя встал осторожно, надел нитки на спинку стула и, оглядываясь то и дело, на цыпочках
пошёл в другую комнату – в дедовский кабинет, куда, как он знал, заходить строго-настрого запрещалось.
Кабинет деда.
…В кабинете сумрачно. Задвинуты тяжёлые шторы. Письменный
стол в углу завален книгами и журналами. Стена напротив окон уве-шана коллекционным оружием – шпаги, сабли, кортики, несколько
пистолетов позапрошлого века, несколько ружей, тоже старинных…
Посреди комнаты – стол, точнее, стенд со стеклом, под которым на чёрном бархате – несметное количество бабочек…
Женя молча обходит стол, подолгу рассматривая их, потом
подходит к стене с оружием и, приподнявшись на носки, пытается
14
дотянуться до пистолета с длинным стволом. Это ему не удаётся.
Тогда он придвигает к стене стул, поднимается на него и снова протягивает руку к пистолету. Стул поставлен чуть далековато от стены, и ему опять приходится тянуться. Ещё… и ещё чуть-чуть…
…Вот он уже почти у него в руках…
Но тут стул отъезжает от стены, и Женя с грохотом падет на пол…
…Вбегает в комнату бабушка, перепуганная насмерть со сна. Внук
лежит на полу, рядом с ним пистолет…
Она, всплеснув руками, заголосила…
Коридоры тюрьмы.
…Как обычно, два конвоира. И опять коридоры, двери, решётки…
Его ведут к адвокату.
Комната для встреч с адвокатом.
Адвокат Жене не понравился.
Был подслеповат, через очки с толстыми линзами смотрели
в разные стороны неестественно большие зрачки. Жидкие, жирные
волосы начёсаны на лысину от самого уха. Бумаги читал, чуть ли
не водя по ним носом.
Так он и встретил своего подзащитного – не глядя на него, уткнувшись в папку с документами.
– Я, естественно, изучил все нюансы вашего дела, Ангелин…
Обвинения очень серьёзные… Даже более чем… Но я постараюсь
сделать всё возможное… Конечно, если вы мне поможете… Срок
сократим, но… не более того… И это будет победа, поверьте… Я, как видите, честен с вами…
– Чем я могу вам помочь? – усмехнулся Женя.
– Сотрудничать со следствием необходимо… в вашем положении… и с теми фактами, которыми оно располагает, —
бубнил он под нос, листая дело. – А помогать будете не мне, Ангелин,
а себе… Так что давайте разберёмся… только правду…зачем вам
понадобилось убивать столько человек? Ведь каждое преступление имеет… должно, по крайней мере иметь, свои мотивы…Я должен знать всё… Возможны смягчающие обстоятельства… За них
мы с вами и уцепимся… Это я обещаю…
Женя резко встал со стула, не дослушав последние слова. Кон-войные бросились к нему, однако он быстро успокоился – остано-15
вился и ждал их со сведёнными за спину руками.
Когда его выводили, бросил через плечо:
–
Вот ты и цепляйся. А я не обещаю.
Тюрьма. Камера.
Женя спит лицом вниз. Руки вытянуты над головой. Дышит
неспокойно, замирая на какое-то время. Потом судорожно ловит
воздух широко открытым ртом. Но не просыпается…
Сон Жени.
…Волк смотрел на него большими, по-человечески грустными
глазами. По голове его стекала струйка крови. Пузырилась крас-новатая пена в уголках пасти… Волк дышал тяжело, с перерывами, совсем как Женя во сне…
…Он протянул руку, будто хотел погладить волка по голове…
Тюрьма. Камера.
…Его разбудил осторожный стук в дверь камеры. Женя вздрогнул, открыл глаза. Видение волка исчезло. Женя прислушался.
Стук повторился. Тогда он встал, неслышно, на цыпочках, подошёл
к двери. Затаился…
– Ангелин! Где ты там? Подойди… – шёпот за дверью.
– Здесь я, – также тихо ответил он. Осторожно приоткрылась
створка окошка. Рука просунула сквозь щель бумагу – сложенный
вчетверо мятый листок.
– От матери, – прошептал тот же голос. – Добивается свидания… Просила передать, чтоб никаких признательных показаний
не давал… Остальное там, в письме…
Женя читал письмо, перечитывал, медленно рвал его на мелкие
кусочки и бросал в унитаз.
Прислушался. Размеренные шаги охранника успокоили его.
Он спустил воду и лёг на кровать. Спать уже не мог. Лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.
Воспоминание Жени. Комната в доме деда.
…Узкая щель в двери.
Сквозь неё мальчику удаётся увидеть лишь небольшую часть
дедовского кабинета и самого деда, да и то не полностью: только
16
со спины – одно плечо, часть крупной седой головы и рука, в которой он держит на специальной булавке большую чёрную бабочку
с красной каймой на крыльях.
Женя осторожно толкает дверь – так, чтобы она вдруг
не скрипнула. Это ему удаётся, и тогда он видит мать.
– Это мой единственный внук, – говорит с расстановкой
дед, – и я не дам его в обиду… никому… Запомни – никому, хоть матери… хоть отцу… Особенно отцу… Ты меня поняла?
Мать сделала несколько шагов в сторону, исчезла из видимости, потом снова появилась, а когда опять отошла, Женя услышал её голос:
– И ты запомни, отец, это – мой дом, моя семья, мой сын… и я никому не позволю вмешиваться в мои дела. Даже тебе. Ты меня понял?
Наступила тишина.
Вдруг, опрокинув стул, резко поднялся дед, и тоже, то исчезая, то появляясь в проёме двери, стал метаться из стороны в сторону
широкими, быстрыми шагами. Было слышно его тяжёлое дыхание.
И только потом он остановился, крикнул громовым голосом:
– Что? Ты это кому? Мне? Вон отсюда! И чтоб ноги твоей
здесь больше не было! Вон! И боксёра твоего тоже… чтоб не
видел!
А мальчика ещё хоть раз коснётесь пальцем, отдам под суд… И прав
лишу! Всё! Свободна!
– …Подожди, отец, ты же сам меня учил…
Тут к Жене сзади неслышно подошла Ангора, схватила его
за плечо, оттолкнула в сторону, прикрыла дверь.
– Подслушивать и подглядывать нехорошо. Ступай во двор.
Шишек набери самовар растопить…
Перед тем как выйти из комнаты мальчик обернулся и успел
заметить, как бабушка достала из комода несколько купюр и положила в сумочку дочери…
Двор перед домом деда.
…Он неохотно копался под елью, выковыривал из высокой, начинающей уже желтеть травы рассохшиеся шишки, складывал
аккуратной горкой…
…Дед идет по выложенной плиткой дорожке в сторону уже на-крытого в саду под яблоней стола. Там его ждут Женя с бабушкой. На
столе – большой, пузатый, начищенный до блеска настоящий
тульский самовар-угольник с надетой сверху изогнутой трубой, 17
из которой, как и положено, струится ароматный еловый дымок.
Увидев деда, мальчик вскочил из-за стола и побежал ему навстречу.
Дед поднял ребенка на руки, подержал на весу, опустил, чмокнул в макушку:
– Ну, что, герой, набегался? – поставил на землю, слегка шлеп-нул по заднице. – Давай за стол.
…Чувствуется, что дед отдыхает после напряженного дня.
