Buch lesen: «Нежить и Егор Берендеевич»
Игоша и Егорка
А началась эта история с дождичка проливного, с осеннего такого дождя, дюже противного. Он кап-кап-кап-кап-кап по крыше, ну и потекла, то бишь, наша крыша. Полез муж ее починять. Мужик починяет, и я вслед за ним лезу: где дощечку тесовую подержать, а где и топорик. И Егорке чего-то дома не сиделось, выскочило дитятко на улицу в легкой рубашонке и тоже наверх карабкается. Я его ногой тихонько отпихиваю, отпихиваю, мол, беги до хаты, пострел! А он ни в какую, прет себе на крышу и прёт. В общем, заболел Егорушка, простудился, слег, во бред лихой ударился, а о чём бредило дитятко, с его слов вам сейчас и рассказываю.
Лежит Егорушка на печке, кашляет и то ли спит, а то ли дремлет. А как открыл он свои ясны глазоньки, глядь, стоит пред ним не то глист большой, не то змей малый: ростом с младенца и ни рук, ни ног, ни головы – головастик, как есть головастик! Лишь рот большой, зубастый и глаза печальные. Склонилась эта тварь над моим сыночком и просит:
– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
Потянулся Егорка рукой к столу за картошкой и сам своей руке диву даётся: растёт его рука, растёт и достаёт прямо до стола, берет картошку и кладёт её в рот головастику. А головастик не унимается:
– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
Потянулась рука Егорки во второй раз к столу, берёт кувшин квасу, подносит его к головастику и вливает ему весь квас прямо в пасть. Отрыгнуло чудище и говорит:
– Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! – и прыгает Егору прямо в рот, да на душу усаживается.
Вот с той поры и потеряли мы сыночка, начал злой Игоша жить да Егоркиным телом пользоваться. По полу прыгает, кричит:
– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
А как сожрёт весь хлеб да кашу, так в курятник бежит курей давить. Грешным делом, отец его веревкой к столбу привязал, как козлёнка. Но это уже летом было. А зимой он всю кровь из нас выпил! Что мы только ни делали: и к знахарке его водили, и к ведьме старой, и к колдуну лютому. Ничего одержимого не брало: ни отвороты, ни ворожба, ни зелье могучее! Всё орёт и орёт себе:
– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! – да баб за титьки хватает, молоко испить норовит.
Вовсе сладу на беса не стало! Посидел он, значит, всё лето на привязи, посидел… Осень проливными дождями вдарила. Снова надо было Игошу в дом заводить иль сарай отдельный для него ставить. Да поздно уж было, морозец вдарил. Плюнул отец, в лес Игошу поволок. Завёл в чащу глубокую, привязал к дереву крепкому и оставил лесным зверям на съедение. Я об том и не знала, до соседей ходила, а иначе б костьми легла, но родную кровинушку никуда б со двора не пустила!
Эх, привязал батька нашего Игошу-Егорушку к дубу высокому и домой пошёл. А Игоша плакал, плакал: то есть просил, то пить. Да душе Егоркиной байки чудные рассказывал о том, как был он когда-то Игорёшей, ходил по земле ножками топ-топ-топ-топ, ручками удалыми хлоп-хлоп-хлоп, а потом взял и помер, а тело его басурманин в канаву выкинул. Долго кости Игорёшины гнили, долго ныли-болели, а потом он стал червем Игошей без рук, без ног, лишь голова и хвост. Вот так-то!
Но время колесом большим катилось, я дома с горя убивалась, всё рвалась сына любимого искать. А муж одно твердил:
– Убил я его и закопал, а где – не скажу.
Тем временем, пришёл к дубу Егоркиному волк и говорит:
– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Развернулся серый волк и убежал. Пришёл до Игоши медведь:
– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Развернулся бурый мишка и ушёл. Прилетел и сел на ветку ястреб стервятник:
– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Взмахнула птица крыльями и улетела восвояси. Прибежала до Игоши лисичка, села рядышком и давай свою мордочку вылизывать, умылась и говорит:
– Помогу твоему горю, Егорушка, но и ты мне сумей помочь: утащил моих лисят дед Архип к себе в дом на потеху внукам-выродкам! Верни моих дитяток взад, а я тебе верну твое тело.
Не дослушал Игоша хитрую лисоньку до конца, рванулся в бой лисят спасать! А как же, младенцы ведь! Он и сам был когда-то младенцем не по справедливости убиенным.
Перегрызла лисичка верёвку отцовскую, и бегом пустился Игоша к дому Архипову! Залетает глаза выпучив в сарай, будто чует, где животинка сидит, хватает с сенца трёх лисят (ну как лисят, уж осень поди была, выросли лисята). Хватает он, значит, трёх лис и бегом обратно! Дед Архип и учуять ничего не успел. Принёс Игоша лисят к лисе (как доволок – не знаю, те лисы уж чуть ни больше его самого были) и отпустил их к мамаше. Возрадовалась лиса своим лисятам: она их и обнимала, и целовала по-своему, по-лисьи! А Игоша сидел на сырой земле и тоже радовался их счастью семейному:
– Гы-гы-гы-гы-гы-ы! – смеялся.
Но коварная лиса долго ждать не стала, хвать она обмякшего от радости Игошу за грудки и давай драть-трепать, кусать-надкусывать кожу детскую! Со страху Игоша хотел было окочуриться да передумал: выпрыгнул он из тела мальчонки и вглубь леса убежал, а может ещё куда подальше, нам не ведомо.
Очухался Егорушка и домой побежал. Даже лисицу злую не успел поблагодарить, она с лисятами своими загодя убежала: мало ли чего, человека ведь подрала!
Прибежал домой Егорушка, а с его груди кровь капает. Я в обморок, отец за знахарем. Так сына на ноги и поставили. С той поры живёт в доме Егорка, колядки поёт да про Игошу своего вспоминает. Как помянет он Игошу, так я в обморок, а отец за знахаркой. Так и живём, хлеб жуём:
– Жрать, хотим, есть хотим, ворога не хотим, а что хотим, то и творим!
Баю-бай, Егорушка,
кабы не позорушка,
не люб ты был так жарко!
Точка. Твоя мамка.
Игоша – безрукий, безногий, невидимый дух, дитя кикиморы или умерший младенец, проклятый своими родителями, некрещеный или просто мертворожденный, продолжающий жить и расти там, где он был похоронен, ну или в своем прошлом доме. Если он живет в доме, то озорует. Его боялись, уважали, а за столом отводили особенное место, выделяли отдельную тарелку с пищей и ложку. А если хотели отвадить Игошу со двора, то выкидывали ему из окна шапку или рукавицы.
Полуденница и Егорка
Поплелся как-то раз Егорка с родителями в поле жать пшеницу белояровую. Ну как жать: взрослые работать, а ему по полю бегать – прогонять недобрых полевых Анчуток да прочую нечисть. А вот белой бабе Полуденнице отец с матерью кусок хлеба и кувшин квасу на кромке поля оставили. Бегал Егорка, бегал вокруг надела семейного, шептал слова заветные:
Дух злой, дух немой
уходи домой
с моего поля с моей пашни,
что растет, то наше!
Набегался сын отцовский, притомился. Плюхнулся как бы нечаянно у хлебушка и кувшинчика кваса, оставленных для Полуденницы. Сидел, смотрел малец на еду, смотрел, пить захотел. Отпил глоток кваску:
– Ну не обидится же на меня девка полевая, что ей, жалко что ли? – а где отпил, там и хлебца откусил. Кусал он, кусал да себя утешал. – Ну не обидится же девка полевая!
Так он весь хлеб незаметно для себя и съел. А как съел, так у него и в горле пересохло. Выпил пацан весь квас до самого донышка и довольный отдохнуть прилёг между колосьев золотистых. Злые оводы и те: пожужжали и улетели. Заснул Егорка сладко-сладко.
И тут склонилась над ним прозрачная дева-краса в белом платье, посмотрела, посмотрела, хлебные крошки по ветру развеяла, пустой кувшин перевернула от досады, тронула рукой златые кудри Егорушки и дунула ему в лицо. Проснулся мальчонка, увидал над собой склонившуюся белую бабу и испугался до смерти:
– Ты кто?
– Полуденница! – засмеялась девица.
Глянул Егорка на перевёрнутый кувшин с квасом, испугался пуще прежнего, заплакал:
– Прости меня, тётка божиня! Я нечаянно: есть хотел, пить хотел, не удержался.
Захохотала нежить ещё громче:
– А вот я тебя сейчас с собой заберу! Полуденником сделаю, будешь жить у меня в услужении да батрачить побегушником.
«Батяня, Маманя!» – хотел было кричать Егорка, но онемел.
А Полуденница знай себе хохочет:
– Давай загадки мои отгадывай; отгадаешь, отпущу тебя к папке с мамкой; не отгадаешь, со мной попрёшь в хоромы соломенные. У меня хорошо! Анчутки каши наварят, наешься и за работу: дитяток, по полям шныряющих, пугать.
Выпучил Егорушка глазёнки и закивал головой:
– Давай загадывай! Не дурен я сроду был – так мой тятька говорил.
– Ну что ж, вот те первая загадка: к солнцу тянется, на землю зарится, созреет – на стол ляжет хлебом да кашей.
– Оглянулся сыночек беспомощно, а вокруг наливные пшеничные колосья шуршат, к солнышку тянутся, из земли торчат, вот-вот их скосят батюшка с матушкой.
– Колоски пшеничные! – догадался Егорка.
– Правильно. – расстроилась белая баба. – Но вот тебе другая загадка: растеклось на милю, а не речка, разлилось по долине, а не озеро.
Оглянулся мальчик во второй раз, а вокруг поля, поля: и золотые и зелёные.
– Поле плодородное! – выдохнул Егорушка.
Разозлилась Полуденница, ножкой топнула, пнула еще раз пустой кувшин из-под кваса и говорит:
– Ну держи, дружок, третью загадку: дурачок в ступе летает, помелом погоняет. Кто это?
Обрадовался внучок, любитель бабкиных сказок:
– Не дурачок, а дурочка – баба Яга энто!
– А вот и не угадал, пойдём ко мне жить.
– Погодь, погодь… Да это ж ведьма или ведьмак!
– Опять не угадал, пойдём ко мне жить.
– Дай ещё чуток подумаю! – взмолилась кроха.
– Ну думай, только недолго.
Всю нежить Егор в уме перебрал, остановился на самом злом:
– Кощей Бессмертный!
– Нет, не он. Всё, более шанса тебе не дам, идём жить ко мне да поскорее.
«Ма-а-аманя!» – хотел закричать добрый молодец, но снова онемел. Хотя и дел-то было: во-о-он они, родители, рядом работают – жнут да песни поют.
Схватила Полуденница русскую дитятку и полетела в мир сказочный к полям Полуденным-зноям!
Глядь Егорка, а он вместе с белой девкой в ступе летит, а помело внутри ступы стоит. Нежить над ним, как всегда, потешается:
– Ну угадал, кто тот дурачок в ступе да с помелом?
– Я? Я! Я! Я!!! – сначала удивился, а потом разозлился Егорище, схватил помело и стал им ступу погонять, к родному полю верстаться.
Дюже осерчала Полуденница и давай помело у парубка выхватывать. А Егор хрясь помелом по белой бабе и выкинул её из ступы. Полетела она вниз и седым облаком тумана все поля в округе накрыла. А молодой герой прямо на поле родное опустился. Рассыпалась ступа на щепы малые, превратилось помело в пучок ржаных колосьев. Тут и полдень к концу пришёл.
– Егорка, сынок! – зовут родители его к себе. – Ну где ты там? Айда обедать!
Поскакал маленький мужичишка к своим родным. А маманька с папанькой уже уселись на соломку тёплую, хлеб едят, квас пьют и ему, сыночку ненаглядному, руками машут. А сынку не до обеда (накушался он ужо), плюхнулся рядом, про Полуденницу рассказывает – сам себе не очень то и верит. Батюшка с матушкой и подавно ему не поверили: ну мало ли что мальцу на солнцепёке привидится?
Послушали, послушали взрослы люди дитятко неразумное, квасок допили и на жатву свою пошли. Но вдруг всё вокруг накрыло белым-белым туманом – руки своей не видать. Плюнула семья, до дому пошли. Даже кувшины из-под кваса в тумане искать не стали.
– Попозжа найдём!
Позже и нашли. Но Егору больше нечисть с полей прогонять не разрешали. Отец сам обходил угодья и опасливо кричал:
Дух злой, дух немой
уходи домой
с моего поля с моей пашни,
что растет, то наше!
А мать смотрела вглубь полей напряженно. Чего смотрела? Сама не ведала.
Но в деревне с той поры крестьяне строго следили за тем, чтобы никто не съедал оставленные для Полуденницы гостинцы.
Полуденница, Полудница – дух жаркого полудня, берегиня полей и земли. Эти существа жили каждая в своем поле, рождаясь и умирая вместе с ним, выглядели как молодые девушки в прозрачной белой одежде или как старухи. Полудница наказывала людей, работающих в поле в полдень. Полудницы похищали детей, оставленных в поле без присмотра. Встретив человека, Полудница начинала загадывать ему загадки, а если не получала ответов, то могла защекотать его до смерти, и он тоже становился Полудницей. Чтобы избежать смерти при встрече с нечистью, нужно говорить с ней долго, так как после полудня она теряет свою силу и исчезает. Путник, решивший остановиться на отдых возле поля, должен был оставить часть своего обеда и чашку медовухи для задабривания духа полей.
