Buch lesen: «Отмель»
И вот произошло великое землетрясение, и Солнце стало мрачно, как власяница, и Луна сделалась, как кровь… И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих… И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякие свободные скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и скройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришёл великий день гнева Его, и кто сможет устоять?
Апокалипсис (гл. 6)
Пролог
Бумажный кораблик в красной луже. Он свернут из простого тетрадного листа в клеточку. Неказистый, с изогнутыми краями, но сделанный с наивной заботой и простотой. Кораблик слабо качается на тонких багровых волнах.
Я навсегда это запомню.
Все началось с разлитого молока.
Бог выключил Звук.
Если Бог вообще существует.
Звучит лишь Тон, Звук, Частота, которая несет в себе только смерть и ничего больше. Вот, к чему мы пришли после стольких лет истории создания цивилизации. Вот, до чего дошло человечество в поисках оружия…
Оружия, способного подарить мировое господство.
По итогу, власть над всем сущим получил Тон.
А Тишина – наше спасение отныне и вовеки.
Когда я оступилась? Что я сделала не так? Чем заслужила эту участь? Для себя, своей семьи: детей, мамы, мужа…
Все чаще я задаю себе иной вопрос: для чего мне это?
Я могу лишь сражаться, но чувствую, что проиграю эту войну. Мы перестали жить. Мы начали выживать.
И назад дороги нет: мосты сожжены, и мир лежит в руинах.
Сигарет почти не осталось. Надо поискать еще. Кто бы мог подумать, что я снова начну курить? Я не курила после рождения дочери. И вот опять.
Господь оставил нас в Тишине, ставшей тенью, укрывающей от палящего солнца в знойный день. Но солнце не исчезает, как не исчезает Частота, погубившая почти все живое на этой планете.
Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить их…
Вопрос в том, чем я должна пожертвовать во имя спасения? Я несу свою ношу, но этого недостаточно.
Для спасения нужна жертва.
Что мне нужно отдать взамен?
Что я готова отдать?
Глава 1
Мама остригла волосы в сентябре.
С приближением зимы полежать в горячей ванне – желаемое, долгожданное и даже трепетное удовольствие. Но при сложившихся обстоятельствах она может позволить себе только душ. И тот прохладный.
Электричество надо экономить. Все в этом доме держится на одном несчастном генераторе, за исправной работой которого Мама регулярно следит, ведь в нем – их спасение. Если генератор сломается… придется уходить. А идти далеко. Они и так отдалились достаточно и отрезали себя от остального мира.
Впереди – океан. А за спиной – руины.
Мама всегда стриглась в сентябре коротко. Один раз в год. Сейчас же короткие волосы стали не капризом, а необходимостью: ползать по развалинам хрупких домишек, пролезать в подвалы и забытые погреба, пробираться через чащи леса и взбираться на холмистые вершины – все это весьма проблематично делать с длинными волосами. Они вечно путаются, мешаются, вываливаются из-под шапки – геморрой, а не волосы!
Стрижка становилась неким ритуалом, началом чего-то нового. Сейчас же эта мера – словно обряд инициации перед вступлением в другую реальность. Реальность, от которой хочется сбежать, но никак не войти в нее.
Дождавшись, когда вода станет неприятно-морозной, Мама перекрывает кран и берет полотенце.
Обернувшись в теплую ткань, Мама выходит из ванной, подходит к раковине и наклоняется. Стоит ей чуть-чуть разжать губы, как вдруг наружу вытекает мокрота полным ртом.
Вырвет?
Не сейчас.
Взявшись за живот, она выгибается дугой, вглядываясь в мутно-белую молочную мокроту, утекающую в слив раковины. Почему-то сейчас ей вспомнился рассказ ужасов Стивена Кинга про жуткий палец, выглядывающий из слива. Ее это позабавило. Она помнила, как пугалась Девочка, читая это. Потом ее пугали этим пальцем из раковины всей семьей. Весело было.
Она открывает воду и избавляется от остатков мокроты. Умывает лицо, берет ножницы с полки за зеркалом и готовит первый мокрый локон волос к неминуемой казни.
Первый надрез она сделала не слишком уверенно. Черный локон упал на дно белой раковины и смотрелся совершенно неприглядно, даже тошнотворно. Она не стала дальше смотреть в раковину, а продолжила методично и уже с большей уверенностью остригать локон за локоном. Не отводя взгляд от зеркала, Мама собирала волосы между пальцев и безжалостно прощалась с ними. Парикмахер из нее точно никакой, но сегодня ей неважно, как она будет выглядеть с новой стрижкой: это уже не имеет никакого значения. В первую очередь, для нее самой.
Ее внешность с короткой стрижкой начала все больше напоминать образ женоподобного мальчугана.
«Плевать!».
Она не пощадила волос и оставила длину короче мочек ушей. Бабушке это не понравится, но у нее не будет выбора: ей придется принять решение своей дочери. Назад волосы уже не вернуть по щелчку пальцев.
Закончив со стрижкой, она собрала всех трупиков (так Девочка называла свои остриженные кончики) и смыла в унитаз. Начав расчесываться, она поймала себя на мысли, что делает это, как муж. У него были именно такие короткие черные волосы. Удивительно, что сейчас она машинально и почти автоматически переняла от него эту привычку: сначала причесать все сзади, потом спереди, сделать пробор в левой стороне, зачесать челку направо и поправить левую часть напоследок.
Мама смыла остатки волос в раковину, вытерла руки полотенцем, повесила его на трубу и начала одеваться. Как же ей хочется снова нагреть воду и встать под теплый душ, но в этой жизни она не может позволить себе такое удовольствие. В этой жизни она вообще не может позволить себе ничего из того, что у нее было когда-то. Словно, в ее жизни закончилась премиум-подписка и возможности использования различных услуг резко сократились.
Мама надела желтую футболку, а поверх нее серую шерстяную кофту. На ноги – утепленные джинсы и тапочки, которые скоро сменятся кожаными ботинками, когда она выйдет из дома.
К счастью, беруши в ушах не промокли, и все обошлось без серьезных осложнений. Это еще одна из причин, по которой мыться они стараются как можно реже. В один момент Мама поймала себя на том, что из-за длительного общения жестами она даже думать начинала на языке жестов. Это уже не «иностранный» язык, а совсем родной, привычный, комфортный и в то же время остающийся вынужденным и почти единственным средством общения.
Хотя раньше все было иначе.
Выйдя из ванной комнаты, она оказалась на лестнице. Внизу – просторная зала. Девочка рисует серым карандашом. Вокруг ее инвалидного кресла валяются бумажные кораблики, сооруженные из листов с рисунками. Их штук тридцать, не меньше. Каждый день она мастерит около пятидесяти корабликов. Порой их количество ограничивается количеством бумаги в доме.
«Нужно принести еще. И найти наконец эти чертовы цветные карандаши! Сколько можно смотреть на эти одинаковые черно-белые рисунки? Надо добавить красок».
Кошка спит в углу диванчика, свернувшись чернильным комком с неприглядным белым небрежным мазком за правым ушком.
Мальчик играет на пианино.
Маме больно на это смотреть.
Она, конечно, понимает, что Мальчик помнит звучание каждой ноты наизусть, но…
В их жизни стало слишком много «но».
Стало нормой помнить голоса друг друга, но не слышать их. Помнить звуки нот, но не наслаждаться музыкой. Помнить шелест бумаги, но складывать кораблики в тишине.
Много, очень много «но».
Пальцы мальчика плавно перемещаются с клавиши на клавишу и мягко надавливают на них подушечками. Он играет что-то свое. Мама это сразу определила. Подобное сочетание нот чем-то напоминает ей Баха, но в подобном мнении виновата лишь ее профессиональная деформация.
Это не Бах, не Шуберт, не Шостакович, не Глинка… это просто сочетание нот, о звуках которых Мальчику приятно воображать.
Бабушка стоит у окна и держит в руках Библию со спрятанным в толще страниц указательным пальцем. Ее взгляд обращен к серому небу. Серое небо предвещает дождь, а это значит…
Девочка отрывает взгляд от рисунка, поправляет непослушный локон за ухо и смотрит на Маму.
Бровки сразу вскидываются, и Мама видит ее недоумение, быстро сменяющееся одобрением – приятной косоватой улыбкой. Девочка энергично кивает, давая понять, что поддерживает ее решение состричь волосы.
Она ведь знала это. Так бывает всегда в сентябре. И этот сентябрь не стал исключением из правил.
Только на этот раз вышло слишком коротко.
Мама спускается вниз. Мальчик и Бабушка пока не догадываются о ее возвращении из ванной. Мама берет с пола свой зеленый походный рюкзак, почти готовый отправиться с ней в путь, ставит его на кресло и садится у ног Девочки.
Ее ноги босы. В доме становится все холоднее. Мама ловит на себе взгляд дочери и спрашивает у нее жестом:
– Тебе холодно?
Та мотает головой.
– Надо надеть теплые носки.
Девочка не спорит, а просто кивает.
Мама берет теплые шерстяные носки, которые находит неподалеку и помогает их надеть на ноги Девочки.
– Так лучше.
Девочка снова кивает и касается ладошкой щеки Мамы.
Дальше Мама направляется к сыну. Стоит ей погладить его по волосам, как он прекращает игру и смотрит на нее. Как и Девочка, Мальчик сначала сидит в легком недоумении, но затем выставляет из кулачка большой палец.
– Они больше не приходили?
Тот мотает головой.
– Хорошо.
Странные видения Мальчика волнуют Маму с самого первого их появления. Предсказать воздействие Тона невозможно. Мальчик слушал его слишком мало, чтобы умереть, но слишком много, чтобы мир его сознания перестал быть прежним.
Она сама слышала Частоту, а потому может догадываться, какие галлюцинации могут посещать ее сына. Но образы, приходящие к Мальчику, слишком пугающие… слишком неприятные…
У нее все совсем по-другому.
Мама наконец подходит к Бабушке, кладет руки ей на плечи и вдыхает знакомый с детства запах. Бабушка, развернувшись к ней, не может оторвать взгляд от состриженных волос. Она проводит кончиками пальцев по пробору. Взгляд Бабушки делается таким, словно кто-то умер.
– Зачем?
– Я захотела.
– Это было обязательно?
– Мне удобно.
Меньше всего Маме хотелось выслушивать нотации и претензии от Бабушки. Этим она сыта по горло за всю свою жизнь! К великому сожалению, она помнит крайне мало моментов, когда мама ее искренне хватила за что-то.
Радоваться за успехи детей – не ее суперспособность, это точно.
Маме нужно от Бабушки совсем немного. Об этом знает и Мальчик, и Девочка.
Ей нужно только одно.
Она хочет, что б ей гордились.
– Выглядишь, как парень.
Чего еще стоит ждать от старой вечно недовольной женщины, уверенно сходящей с ума у нее на глазах?
– Мы не будем об этом говорить.
– Не будем?
– Да. Не при детях, мама.
Бабушка надменно фыркнула.
– Что в этом такого? Я не понимаю.
Мама сделала несколько шагов назад от Бабушки. Сейчас ей придется очень быстро двигать руками и пальцами, чтобы сказать все, что она хочет:
– Ты постоянно не довольна тем, что я делаю. А я делаю все, чтобы спасти нас. Понимаешь меня? Ты этого не видишь? С короткими волосами мне удобно выйти на улицу и ходить по домам, чтобы найти для нас припасы и материалы. Это удобство, мама. Понимаешь, о чем я говорю? Удобство. И больше ничего.
Бабушка печально смотрит на нее. Мама знает, что Мальчик и Девочка сейчас наблюдают за их полемикой и явно не рады возникшей ситуации. Мама хочет скорее выйти из дома, чтобы не продолжать этот бессмысленный разговор.
«Это просто чертовы волосы!».
– У тебя были красивые длинные волосы.
Даже не слыша эти слова, Мама могла представить с какой внутренней тоской Бабушка их произнесла. Ее замедленные жесты говорили сами за себя.
– Да, красивые, – отрезала Мама быстрым жестом.
И разговор на этом закончился.
Мама вернулась к своему походному рюкзаку и продолжила свои сборы. Места нужно оставить побольше, чтобы вернуться с большим количеством материалов и припасов.
– Девочка, тебе нужна бумага?
Ответа и не требовалось.
Конечно, нужна.
– Я постараюсь найти цветные карандаши.
– Спасибо, Мама.
Она поставила цель на сегодняшнюю вылазку – цветные карандаши. Вылазка совершается раз в неделю. Иногда, чаще, если этого требует ситуация. Вылазка – большое событие для их маленькой семьи. Мама, как в сказке про «семерых козлят» приносит в дом все необходимое. Мальчик остается за главного. На его плечах важная миссия – ухаживать за Девочкой и следить за тем, чтобы Бабушка не наделала глупостей.
Но каждый раз, покидая стены их мирной обители, Мама боится: вдруг у Мальчика опять начнется приступ. Вдруг видения придут к нему в ее отсутствие?!
Кто ему поможет?
Девочка, прикованная к инвалидному креслу? Или Бабушка, которая все меньше осознает то, что происходит вокруг нее?
По этим причинам Мама боится вылазок. Она не за себя боится, а за них. Каждый раз нужно вернуться как можно быстрее. Мама бросает взгляд на серое небо за окном. Обычно приступы случаются перед дождем…
Может, сегодня не стоит никуда идти?
Остригли волосы и хватит приключений?
Нет… она давно не ходила на вылазку. Есть пара мест, которые она обязана проверить. И потом – цветные карандаши. Она дала обещание Девочке. Ради них она перевернет все дома вверх дном, но найдет хоть что-то!
Мальчик спрыгнул со стульчика, побежал на кухню и схватил со стола небольшой ножик.
– Не забудь это.
– Спасибо, Мальчик.
Она спрятала нож в ближайший карман на куртке, перенесла рюкзак в прихожую и начала обуваться.
– Тебе что-то нужно, Бабушка?
Та помотала головой.
– Надень шапку.
– Обязательно, – Мама показала этот жест, закатив глаза.
Надев на ноги теплые ботинки и застегнув куртку, Мама обратилась к Мальчику:
– Ты все помнишь?
Кивает.
Мама сняла с крюка охотничье ружье, проверила затвор, убедилась в наличии коробки с патронами в наружном кармане рюкзака и поставила оружие у двери, чтобы освободить руки и сказать:
– Не выпускай Бабушку на улицу. Не позволяй сестре снимать теплые носки. Если начнется приступ, прячься. Если начнет трясти, не пугайтесь. Это остаточные толчки. Если случится что-то опасное и непредвиденное – бегите. Без меня. Ты меня понял, Мальчик?
Она заметила, как по его тонкой шее пробежался комок, который он сглотнул мгновением раньше. Мальчик снова кивает, но на этот раз запоздало.
– Я скоро вернусь. Я люблю вас.
Мама послала каждому нежный жест в виде сердечка и задержала взгляд на Бабушке.
– Я погуляю с тобой, когда вернусь. Обещаю.
Бабушка никак не среагировала на это.
«Ладно, пора идти».
Девочка закончила делать еще один бумажный кораблик и пустила его плыть по ковру – морю.
Кошка проснулась. Это мирное животное лениво подняло голову, разомкнув желто-зеленые глаза с узкими щелочками-зрачками, взглянуло на новый бумажный кораблик, не проявив к нему явного интереса, а потом поспешило вернуться в мир своих таинственных и неведомым людям сновидений.
Животным повезло больше, чем людям. Тон на них не действует.
Мама надела рюкзак, проверила нож в кармане, повесила ружье через грудь, откинув его за спину, и взялась за ручку двери, осмотрев комнату еще раз.
Она уходит ради этих троих. И возвращается тоже ради них. Вся ее жизнь, каждый ее поступок, каждое решение, каждая ее жертва – только ради этих троих людей.
На самом деле… четверых.
Прощаться нужно быстро. Это Мама поняла давно. В такие моменты нужно просто развернуться и уйти без оглядки. Иначе… есть шанс вообще никогда не уйти.
Так она сделала и сейчас. Резкий рывок руки – дверь во внешний мир открыта. Из одной Тишины она уходит в другую Тишину. Но там все гораздо опаснее, чем в доме.
В этой Тишине Мама может умереть.
Если это случится, Девочка никогда не получит свои цветные карандаши, Мальчика никто не спасет от приступа видений, а Бабушка окончательно сойдет с ума, вынет беруши и умрет. Попытки уже были. И если бы Мама не оказалась тогда рядом…
Она нужна им, а они нужны ей.
Без них эта жизнь уже не имеет никакого смысла.
Пройдя мимо умирающего огорода, Мама вышла на уже знакомую ей тропу и направилась туда, где кости этого мира еще не прогнили до основания.
Интермедия
Оля Синицына – странный ребенок. Нет, «странный» мягко сказано. Иногда она меня просто пугала. Я не никак не могла понять, что именно в ней меня так отторгает, но это что-то – до безобразия мерзкое, гадкое и гнилое.
Так иногда говорят про людей: человек с гнильцой. И я чувствовала эту гнильцу в Оле Синицыной, но никак не могла разглядеть в ней это более отчетливо. Ее темная тень постоянно маячила где-то поблизости, но вечно ускользала – я не могла за нее ухватиться.
И сегодня, кажется, у меня получилось это сделать.
Оля Синицына вынудила меня позаниматься с ней, повторить Рахманинова… в мой выходной! В день рождения дочери! И зачем я согласилась?! Но я знала… определенно знала, зачем согласилась на этот урок.
– Давай еще раз. С третьей цифры.
Она положила руки на белые клавиши и начала играть. Эта рапсодия на тему Паганини у меня уже в печенках сидит.
Что за ребенок?
Ей только четырнадцать, а она…
– Проклятье!
Заметив ошибку, Оля Синицына резко прервала игру. Ее тельце пошло волной. Детские губы выговорили беззвучное ругательство, и она начала заново.
– Все в порядке.
– Нет, не в порядке!
Она зло на меня взглянула.
Откуда это в ней?
Глядя на эти черные глаза в обрамлении смольных волос, я могу точно сказать, что с этим ребенком точно было не все в порядке.
Ее психическое состояние меня тревожило не на шутку.
– Я буду играть до тех пор, пока не получится! Я должна быть лучшей!
«Я должна быть лучшей» – отчего мне видится в этих словах второй подтекст?
Смотрю на часы – уже половина двенадцатого. В час я обещала мужу быть на нашем полигоне. А в два часа мы должны уже заехать за мамой и детьми, когда у них закончатся уроки в школе.
– Оля, у тебя прекрасно получается, правда.
– Нет! Вы сами знаете, что это не так!
– Оля…
Она ударяет по клавишам и разворачивается на стульчике ко мне.
– Пропустите меня на конкурс. Я должна там быть. Я, а не эта зануда Андреева! Настька Андреева! Черт бы ее побрал!
– Оля.
Я процедила это жестко, стиснув зубы.
– В чем дело? Чем я ее хуже? Я же знаю, что вы хотите отправить на районный конкурс ее, а не меня, так? Я же это точно знаю! Разве нет?! Она будет выступать, а не я! Я тоже хочу! Я ведь знаю, что я не хуже! А даже лучше! Лучше нее! Этой стервы… вы бы знали, какая она двуличная! Перед вами она, конечно, миленькая. Глазки строит. Маленькая проститутка…
– Оля!
Я не выдержала и сорвалась на крик.
– Прошу тебя выбирать пристойные выражения. Ты все-таки говоришь со взрослым человеком. Как тебе не стыдно вообще?
– А что в этом стыдного? Опустить в компост эту заносчивую Настьку мне совсем не стыдно было бы! Она это точно заслужила!
– Заслужила? И чем же, позволь спросить?
Я в гневе сложила руки на груди.
Ох, черт… мне еще никогда не приходилось говорить с детьми в таком тоне. Что на меня нашло? На что этот ребенок меня вынуждает?
– Она фальшивит. Часто фальшивит. Вы не слышите? Я играю каждый день. Каждый день тренируюсь, чтобы попасть на этот районный конкурс. Вы еще не составили списки? Впишите же меня вместо нее! Прошу! Она не достойна этого концерта! Она… просто дурачит всех!
Я обучаю обоих девочек примерно одинаковый срок. Настя Андреева – прилежная ученица. Да, поначалу она фальшивила. Но кто не фальшивит? И в музыке… и в жизни?..
Настя работала над собой долго и упорно, чтобы избавиться от этого недостатка. Сейчас она играет гораздо чище… чище, чем Синицына.
– Оля, я понимаю причину твоего недовольства. Ты тоже хочешь на конкурс, но позволь мне принимать окончательное решение, ладно? Просто трудись. У тебя хорошо получается. Однажды ты тоже…
– Вы меня неправильно поняли.
Что с ее голосом?
Его словно подменили!
Она смотрела на меня, словно дьявол из Ада.
– Что…
Отчего-то мне стало дурно до невозможности. Я видела эту сущность прямо перед собой. Она начала проявлять себя во всей красе. Оля Синицына… не та, за кого себя выдает.
Этот ребенок… мне даже страшно представить, на что она способна, чтобы добиться своего.
– Учитель.
Это слово она буквально процедила сквозь зубы и произнесла его так отчетливо и с таким надрывом, что в этот момент я окончательно перестала быть уверена в психическом здоровье девочки.
Это считывается со взгляда, с интонаций, с выражения лица. Нарушения в ее психологическом здоровье видны невооруженным глазом. Я это буквально чувствую, сидя рядом и наблюдая за ней.
– Вы отправите меня на этот конкурс вместо нее.
– Я еще не планировала никого отправлять.
Я вру ей.
Конечно, я хотела отправить Настю Андрееву. А кого еще?
Ох, она меня раскусила.
– Вы отправите меня.
Почему она так уверена?
– Оля, ты еще не готова, чтобы…
– Я. Готова. Вы сделаете это. Вы не сможете… не сделать.
Что она несет?
Она… угрожает мне?..
– Оля, послушай…
Но слушать она не собиралась.
– Или я потяну за рычаги.
– Рычаги?
Оля положила левую ладонь на клавиши, а правой рукой взялась за крышку фортепиано.
И тогда я все поняла.
– О, нет…
– Если не отправите меня на конкурс, то я расскажу маме обо всех телесных наказаниях, которым вы меня здесь подвергаете. Вы так отчаянно не хотели меня отпускать на конкурс, что повредили мне все пальцы на руке, чтобы я не могла играть.
Она… безумна.
– Оля. Я же никогда не…
– Конечно, вы никогда бы такого не сделали. Но слова девочки, слова чистого и невинного ребенка… у вас же есть дети, да? Уверена, что в любой неприятной ситуации вы будете придерживаться их версии событий, не так ли? Вы будете на их стороне, что бы ни случилось. Вы будете защищать их от всего и вся…
Она права.
Эта сука…
Черт!
Как так можно говорить о ребенке?..
Это Оля Синицына. Это… другой случай.
Она права во всем, и мне от этого совсем дурно.
Взгляд Оли опустился ниже моей головы. Она смотрела на мой слегка увеличенный живот.
– Всех детей…
Моя рука машинально схватилась за живот, словно я готова защищать своего нерожденного ребенка от этого чудовища прямо сейчас!
Она же не посмеет…
– Оля, ты же не станешь так меня шантажировать? Правда?
Я пыталась найти в ней что-то хорошее. Правда, пыталась. Но этого просто нет!
За этой детской кукольной белой оболочкой скрывается бурлящая гнилая черная масса, заполняющая все пространство внутри.
– Я готова пойти на все, чтобы добиться результатов.
Оля наконец опустила крышку и убрала руки с клавиш. Тогда мне стало гораздо спокойнее. От нее можно ожидать чего угодно… особенно сейчас, когда оно… вылезло наружу.
Мой голос стал мягче:
– Давай мы поговорим об этом в другой раз, ладно?
Мгновение.
Она смотрела на меня всего одно мгновение, и этого было достаточно, чтобы принять решение.
Оля Синицына без промедления и угрызения совести дала себе пощечину. Ее слабое тельце отклонилось в сторону, свалилось со стульчика на пол и рухнуло на ковер. Последовал жуткий глухой звук – удар головой.
Оля Синицына лежала на полу моего кабинета с красной щекой, по которой уже текли слезы.
– Мамочка… меня там… избивают… она заставляет меня играть… а когда у меня что-то не получается… я летаю… она хочет, чтобы я летала…
Все внутри меня сжалось. Внутренние органы словно скрутили раскаленной проволокой. Я не могла двинуться с места, а только смотрела на маленькое чудовище, лежащее в метре от меня.
Она не блефует.
Она готова причинять себе боль, чтобы добиться своего, манипулируя мной этой болью.
Она вообще человек? Что-то я сомневаюсь, что Оля Синицына была настоящим человеком, обыкновенным ребенком.
– А я просто хочу играть музыку… я хочу делать то, что мне так нравится… я хочу участвовать в конкурсах… я хочу учиться… учиться без боли… почему то, что приносит мне удовольствие, должно приносить мне боль и страдания, мамочка?..
– Оля, хватит.
– Почему я должна летать, только потому что я сфальшивила?.. разве человек не имеет права на ошибку?
– Оля, встань!
– Разве… я хуже, чем другие дети? Я хуже Насти Андреевой? Я хуже всех, да, мамочка? Поэтому я должна летать?..
– Оля, прошу тебя! Будь благоразумной!
Смешно было требовать подобного от Оли Синицыной.
– Оля.
Только сейчас она закончила разыгрывать драму, встала на ноги, отряхнула платье и принялась складывать свои ноты в рюкзачок.
– Полагаю, занятие закончено, верно?
Вот бы эту тварь придавило чем-нибудь!
– Да, Оля. Я все поняла. Я поговорю с директором о том, чтобы отправить тебя на районный конкурс.
– Так-то лучше.
Она закончила собирать вещи, повесила рюкзак на спину и добавила:
– Я рада, что мы поняли друг друга. Спасибо за урок, учитель.
Оля игриво улыбнулась мне на прощание, потерла алую щеку и вышла за дверь.
Вот как она готова играть… чертова сука!
Я хлопнула крышкой фортепиано так громко, что в классе раздался оглушительный «бум», словно кто-то выстрелил.
Возможно, когда этот период моей жизни закончится, Оля Синицына станет в моем представлении именем нарицательным для всех тех, кто готов на крайне мерзкие меры для достижения своих целей. «Гнильца» Оли Синицыной, четырнадцатилетней девочки, маленького дьявола, выглядела уродливо настолько, что каждый раз при воспроизведении ее лица в памяти меня охватывало рвотное чувство.
Учитель – профессия не из легких. И кто сказал, что быть учителем музыки легче?
Почти двенадцать. Пора собираться. Еще нужно заехать в магазин по пути на полигон. Дети будут голодны и вряд ли дотерпят после школы до торгового центра. Сегодня праздник, и я могу смело их порадовать «вредной» едой.
Сев в машину и заведя мотор, я не могла забыть то, что случилось несколько минут назад в кабинете. Взглянув в зеркало заднего вида, я испугалась увидеть в нем отражение лица Оли Синицыной, словно она – дьявол во плоти, преследующий меня за все прегрешения. Не хватало мне стать из-за этой противной девчонки параноичкой!
Где окажется этот ребенок, если продолжит следовать подобной тактике по жизни? На районном конкурсе музыки! Вот где! Черт!
И почему я, взрослая женщина, не могу решить эту проблему как-то иначе?.. Неужели, ситуация не имеет иного выхода, кроме того, как помыкать желаниям этой дряни?!
В один чудесный день она изобьет себя до полусмерти и обвинит меня во всем – что тогда? Что я смогу сделать? Сказать: «Уважаемый суд, это я не. Она сама это… самое… с собой… так… первая». Что за цирк?
– Господи, помоги мне!
Я включила музыку погромче, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, и выехала с парковки у школы. Нужно срочно «сменить пластинку», потому что от этой уже смердит. У ребенка день рождения, я не должна выдавать семье скверные эмоции. Просто забыть. Надо просто забыть хотя бы на один день об этом. Потом с этим разберусь. Как говорила Скарлетт, «я подумаю об этом завтра». Да, лучший выход.
Попса – то, что мне сейчас нужно. Никакого напряга. Только настрой на отдых и хорошее времяпровождение с семьей. Так держать!
Я остановилась у магазина, заглушила двигатель, отстегнула ремень, уже схватилась за сумку, оставленную на пассажирском сиденье, и вдруг… увидела его.
Он вышел из магазина с этой женщиной, моей ровесницей, и направился к своей машине.
– Черт!
Я резко пригнулась, чтобы он меня не заметил. Конечно, он мог увидеть машину, но я должна спрятаться.
Выждав какое-то время, я высунулась из укрытия – он уже посадил свою пассию в машину, поцеловав ее в щеку, а сам направился к водительской двери.
Без поцелуя никак, да?
Завезет ее домой, а потом поедет ко мне и детям.
Он сел, закрыл дверь. Я набралась смелости и больше не пряталась. Я не видела, что у них там происходило в машине из-за темных стекол. Впрочем, не очень-то и хотелось. Они быстро умчались с парковки восвояси.
Как же дурно…
Я положила руку на живот, чувствуя приступ тошноты.
– Тише, тише, милый… да, папочка, у нас опять взялся за старое. Решил прогуляться в одну сторону…
Изменял ли он мне во время первой беременности? А во время второй? Изменят ли он только во время беременности или вообще?
Я знаю ответы.
Да, только во время беременностей. Я узнала об этом во время второй. Если это повторилось в третий раз, возможно, было и в первый. Вернее, было. Да. Я его знаю. Черт побери! Я просто знаю этого человека слишком хорошо, чтобы сейчас устраивать скандал в душе.
Неприятно. Противно. Но я…
Я просто знаю его.
Измена жене во время ее беременности, когда у вас в семье уже ожидается третий ребенок… теперь я смотрю на это иначе. Он – прекрасный отец, муж. У нас потрясающий секс. Он никогда ни в чем меня не подводил и не давал повода усомниться в себе и даже в своей верности. Я просто слишком наблюдательная и чертовски «везучая». В тот раз я ничего не сказала ему. Он и так понял, что я все знала. А может не понял? Не стоит из него делать круглого дурачка. Возможно, так и есть: мы все знаем друг про друга и продолжаем жить, быть дружной семьей.
Я знаю, что он меня любит.
Он меня любит, а к ним идет за сексом. Это же нормально, да? Мужчины. Они так устроены. У них в голове все иначе, чем у нас. Особенно по-другому они относятся к сексу и к любви. Мужчины умеют любить. Чертовски. Я это знаю точно. Иногда я сама сомневаюсь в том, что люблю его сильнее, чем он меня.
Но секс…
Здесь наши взгляды в какой-то мере остаются полярными, но я не сержусь на него. Нет. Черт возьми, нет! Я вообще не сержусь на него! Неприятно? Да. Хотела бы об этом не знать? Но я уже давно знаю! Люблю его после всего? Да.
Одно я знаю точно: пока я не беременна, у него есть только я. Я, наши дети, наша семья, дом. Когда я беременна, я не могу дать ему то, чего он хочет. Так часто, как он хочет. Просто он… мужчина. В нем больше природного, чем во мне.
За пятнадцать лет брака отношение к подобным вещам меняются. Люди в браке меняются и порой делают то, что совсем не ожидали от себя по молодости. Например, не держат зла. Не просто прощают, а даже не обижаются. Как бы по-детски это ни прозвучало.
Я не держу зла на него. Уже очень давно. Я просто люблю его и принимаю все то, что в нем есть: хорошее и… остальное.
Я уставилась на свой живот и пригрозила тому, кто внутри:
– Ты будешь последним, слышишь?
От этого мне стало смешно.
И еще забавнее от того, что он нашел себе не молодую девушку, а мою ровесницу. Ему не нужна молодая. Ему нужна такая, как я. Она, кстати, похожа на меня. И я в этом не вижу ничего странного.
Пора идти в магазин за вкусняшками для детей, а потом на встречу с ним. Посмотрим на его поведение.
За десять минут до назначенного времени я уже была на поляне. И он тоже: расставляет на пеньках стеклянные пустые бутылки.
Глушу мотор и смотрю на него: радостно машет мне и возвращается к работе.
