Buch lesen: «Сказание с запахом ненависти»

Сказание с запахом ненависти
Повесть
Предисловие

Это «Сказание» давно вызывало у специалистов различную реакцию, но в одном все они сходятся: ни единого положительного отклика, а от их устных замечаний так и несет ненавистью.

Филологи, к примеру, в один голос заявляют, что это поздняя подделка. Первые же строки «Сказания» ввергают их в ужас: «Как можно каламбурить: враг – варяг!» Дальше – лишь сплошное возмущение. Филологам кажется, что перед ними стилизация под «Повесть временных лет» или русский героический эпос, они тут же находят множество несоответствий, ошибок, анахронизмов и даже просто выдуманных слов.ф

То же и археологи. Эти авторитетно уведомляют по другому поводу, цитирую: «Как свидетельствуют археологические данные, в IX веке Новгорода не существовало». Отсюда категоричное неприятие «Сказания». Однако никто не отрицает тот факт, что Киев тогда уже был, хотя, цитирую там же: «К сожалению, археологические остатки города Киева IX века остаются не обнаруженными». Вот так: категоричное «не существовало» и «к сожалению».

Если что-то кому-то неизвестно, то не значит, что этого не было. Мартышка тоже не знала, зачем нужны очки.

Более объективными старались быть историки, давно уже уверенные в недостоверности и предвзятости ранних русских летописей и главной из них – «Повести временных лет». Отбросив все чудесное, историки пытались сравнить голые факты «Сказания» с фактами в других летописях, в том числе таких же не вызывающих доверия, как, например, «Иоакимовская». Самые смелые и прогрессивные из них даже использовали фрагменты «Сказания» в своих работах – увы, без ссылок на источник.

Но у всех специалистов вывод был общий: «Лучше этого не знать». И самое главное – ни одной письменной рецензии так и нет. Историки, филологи, археологи, этнографы, знакомясь со «Сказанием», дружно делают вид, что ничего об этом не знают.

Выше я не оговорился – «Сказание» уже давно бродит по свету. Первые упоминания о нем (естественно устные) известны с XIX века. Уверен, более ранние свидетельства до наших дней просто не смогли дойти. Но формула «лучше этого не знать» подразумевает и действие: то и дело всплывающее «Сказание» с ненавистью уничтожалось.

Известно, рукописи не горят. «Сказание» больше, чем что-либо, способно к возрождению. Вот и ко мне оно пришло в виде странных идей и чудесных догадок. Сомнения, конечно, были, как и у других. И главное из них – до каких пор можно зайти в кощунстве, сколь сильно можно попирать святыни. Но как быть с Совестью, если видишь, что святыни-то с душком! Как объяснить поступки основателя княжеского рода Рюрика, святых княгини Ольги и князя Владимира, других героев «Сказания», всей христианской церкви, наконец? Или будем и дальше ничего не замечать?

Первое время я старался перепроверять все многочисленные разночтения «Сказания» с официальной историей. Перелопатил кучу трудов и монографий. И в, казалось бы, очевидно спорном моменте всегда находилась какая-то туманная зацепка, которая тут же вызывала сомнения в истории официальной. Ближе к концу я доверился «Сказанию» и уж тем более отложил в стол свои многочисленные примечания, объясняющие, растолковывающие, предполагающие. Пусть занимаются этим другие, ищущие, сомневающиеся, а я очарован правдой «Сказания», хотя бы она и была литературной.

Потому, отбросив прежнюю формулу, я вооружился другой: «Если мы этого не знаем, то не значит, что этого не было». И еще тут же возникла одна, старая, многими забытая: «Если этого и не было, то вполне могло бы и быть». Я твержу эти формулы и пишу, пишу то, что приходит ко мне – куда? – в душу невиданным, чудесным, как само «Сказание», способом. Откуда? – наверное, из глубины веков. Я читаю средневековую мысль и пишу своим языком (не избежав, естественно, некоторой стилизации), чтобы речь моя была понятна не только специалистам, доселе хоронившим правду «Сказания», но и обычным ищущим истины людям. Это, кстати, и позволяет мне поставить над названием свое имя.

И.Л.

Сказание
о племенах славянских,
ставших русскими,
о русах рыжебородых,
о кагане их, Рюриге-воителе,
о Вольхе Всеславиче Вещем,
о Святогоре и жене его Ольге-змее,
о Святославе-освободителе,
да о трех братьях:
Владимире, Ярополке и Олеге,
и о том,
как не совладали они
с запахом ненависти

А прозвали их издревле вороги, а еще величали их враги, или вряги, или варяги.      Совершали они набеги на земли славянские, и были те набеги стремительны да опустошительны, да кровавы. На попутных ночных ветрах в своих легких стругах подходили варяги к городам, едва славяне сонные успевали затворить ворота да взобраться на стены – нападения ждали. А врагам того и надо, об осаде и не помышляют, грабят веси окрест и с добычею убираются.

Да одною ночью темной появились они опять нежданно, но остались уже навсегда. Некий муж-гостомысл передал им город Ладогу: напоил охрану вином невиданным, терпким, кислым, коим того гостомысла иудеи хазарские одарили, усыпил охрану речами сладкими. Одних весей на разграбление в этот раз, видно, ворогам было мало. Захватили они город, пожгли, пограбили, да убраться, как раньше бывало, не пожелали. Поутру собрали всех жителей, разделили, разлучили дитя с матерью, мужа с женою. Всех ребят от мала сосунка, да мужчин – кто посильней, да женщин – кто пригожей передали хазарским иудеям в рабство. Те всегда по такому случаю рядом: где варяг – там и хазарин, где волк – там и ворон. Поделили они загодя славянские земли: север – ворогам, юг – иудеям хазарским. Загнали иудеи полоненных на свои торговые корабли да убрались в земли итильские.

А перед оставшимися, старыми да убогими, вышел вперед варяжский воин и такую речь молвил:

–– Жили вы вольно, да бездумно. Не было у вас силы, теперь мы будем вашей силою и защитою. Были среди вас богатые, были бедные, теперь все равны будете. Не было у вас головы, теперь я буду за вас думать. А зовут меня Рюригом Ютландским. А друзей моих зовут фрусы. Вы же будете нашими рабами – фрусскими, и земля эта будет прозываться фрусскою землею.

Снял шелом он и воздал хвалу своему богу Перуну. И другие шеломы сняли. Были все они, как один, с рыжими бородами да темными и светлыми волосами.

Звали-то они себя фрусами, но не мог язык славянский этакую фрю во рту сложить. Нарекли их русами, а они и непротив. Потому тот парень, у кого по зрелости борода рыжая выбивалась, а на затылке волосы не рыжие, прозываться стал русым. Развелось таких, как срок прошел, много по весям, ибо русы те, вороги, пришли к нам без женщин, коих бросили на неведомом острове. А славянки без мужей-защитников от охочего до сладостей руса оборониться не сумели – понесли все как одна.

Иудеи – не будут они к ночи помянуты – пришли во Хазарию со своими иудейскими женами, да с обычаями своими, да со своим богом. Стали править они в той стороне, и хазарам-мужичью до собственных до жен касаться запрещали. А коль сами хазарочкой молодой пользовались, так дите ее в рабство продавали. И о боге своем иудейском хазарам не поведали, жили закрыто, обособленно.

А рус и жен и обычаи забыл, полюбил славянку, изучил язык наш, а про свой забыл. О детях зачатых не помнил, их воспитывали матери, как хотели, по-старому. Растворился варяг во славянской земле, хоть сменил он ее название, лишь у власти еще кровь фрусская оставалась.

Перуна, бога своего тоже забывать стали, да не сразу. Этого страшилу, коим только детей пугать, поставили вороги во главе славянского капища. Вы, мол, русские, русов рабы, вы под нами ходите, так и ваши боги будут нашему кланяться. Что ж, славянам не впервой, наше капище для всех богов открыто. Кто придет к нам с душой нараспашку да со своею капью, всяк был вправе любому богу молиться. У нас издревле стояли идолы, издалёка к нам пришедшие: и Мокошь, и Семарогл, и Буда, и Христа доска. Всяк кто хочет, тому и кланяется. Поклонились славене и Перуну, мол, добро пожаловать. Да сама мать сыра земля воспротивилась: как наступит ночь, выплюнет его, вкопанного. Вороги лютуют, обижаются. Думают, то тати ночные тешатся, богохульствуют. Да как тут потешишься, если сами варяги осьмером идола в яму ставят – сколь народа надо, чтоб его вытащить!

Обеднела Ладога быстро. Славянин, коий силен был и с сохой дружен, угнан в рабство, славянка на сносях, а рус к работе не приучен, палец о палец не ударит, норовит не нажить, а повоевать. Сидит, пирует, Перуну хвалу воздает. Голодно стало. Запасы вороги поели, скот перерезали, осталось после скота одно сено впрок, еще живыми мужьями заготовленное. Делать нечего, начали славянки есть то сено, чтоб не выкинуть из чрева ребенка, а потом, как лето, на травку перешли, чтобы молоко не пропало. Как же те коровенки да козы жуют, молоко дают, детенышей своих кормят, и ничего им больше не надо? По весне родилось у каждой убогой, больной жены по чудо-младенцу, силачу, защитнику. И прозвали их, понятно, русичами. И росли они не по дням, а по часам, да разуменье у них оставалось телячье, ибо матери их сено да траву ели.

А тем временем и в каганских хоромах у Рюрига красноносого еда-питье закончились. Опустели окрестные веси за год, нечего стало грабить. И решил Рюриг со дружиною, как лед с рек сойдет, идти на Новгород.

В Новагороде давно его ждали, ополчались. Воеводою выдвинули Вадима Хороброго, взял он ополчение и пошел врагу навстречь. Выбрал место на Волхве-батюшке, где поглубже, да и перегородил реку ладьями. Напоролись вороги на тяжелы рогатины славянские и убрались восвояси. Гнал их струги Волхов-батюшка до самой Ладоги.

Тут уж поняли русы, что на их силу есть и у славян своя силища. Новгород – лакомый кусок, да зубами его не ухватить. Поразмыслил Рюриг – кушать-то надо, да пить-гулять – пошел на Белоозеро.

На Белоозере к битве готовились, да вот только ждали еще хазарских купцов. Те всегда мимо путешествовали: обойдут все земли западные, наторгуют, наворуют и в Итиль возвращаются. Вот плывут корабли хазарские, издалека полотнищами машут, мол, встречайте товар, да свой на обмен готовьте. Достали славяне меха теплые, невесомые, да деготь, без коего ни одна хазарская телега не едет, да про хлеб, про соль не забыли – встречают купцов-путешественников. А у тех, откуда ни возьмись, луки в руках, в луках стрелочки каленые, на головах шеломы острые, а бороды огнем так и горят. Варяги! Надоумили их хитрые хазарские купцы, одолжили свои корабли за немалую долю добычи. Вот и пал город Белоозеро – и ворота не успели закрыть.

Еще год пировал Рюриг-кровопийца. Подминал под себя и мерю, и весь, и чудь заволочскую. Несли дань ему и скотом, и хлебом, и медом, и красными девицами. Был тот Рюриг охоч до девиц. Мог не спать он семь дней, семь ночей и меча из рук не выпускать – с противником биться. Да зато мог не спать он тринадцать ден и ночей – с девицами забавляться. Была силища в нем такая невиданная, что поднимал он лошадь за гриву и хвост, или выпивал бочку меда в один присест. Опасались Рюрига его друзья-вороги: как начнет он гулять-пировать, ну, как выпьешь столько же – тут же брюхо может лопнуть. А коль равный Рюригу рыжебородому в силе сыщется, вызывал он того силача бороться, и борол, и душил руками голыми.

Так гулял-пировал Рюриг красноносый, да о Новгороде-обидчике не забывал. Минул год во пирах, во похмелье, по весне снова вороги пошли к Ильменю. Воевать им понравилось хитростью, посылают впереди себя лазутчиков. Прибежали лазутчики в Новгород, разнесли весть среди жителей, мол, идет опять на вас Рюриг Яростный, с ним дружина его силы неслыханной. Вот уж струги вошли в Волхов-батюшку и идут супротив течению. Собирайте войско, славяне, пусть берут мечи да рогатины все мужчины и все юноши, а не то погубит нас Рюриг. Вот ударили Новгородцы в колокол, собрался весь народ на битву. Но слышны были и другие голоса:

–– Покоримся, славене, Рюригу! Отдадим дань ключами городскими. Авось будет тот каган хорошим правителем.

Тут и вышел вперед Вадим Хоробрый, молвил голосом громовым:

–– Аль не мы вместе с вами варягов били? Так не уж то опять не разобьем? А как станет выбор в третий раз, так тогда и думу будем думать.

Согласились славене Новгородские: три-то раза победа будет наша. И избрали они Вадима воеводою, и пошли за ним ополчением.

Вот как в прошлый раз встали славяне запрудою на реке, ждут-пождут варягов. Показались вороги, да славян на этот раз заметили. Свои струги легкие, резьбою украшенные, от славянских ладей в двух полетах стрелы оставили и давай браниться-бахвалиться. А славяне давай им в ответ ругаться. Долго ль, коротко ли, тут кричат вряги:

–– А вы, лапотники, вниз посмотрите.

Посмотрели славяне вниз, а там батюшка Волхов под ладьями красен течет. Что за диво? – славяне думают.

–– А теперь вы, лапотники, вверх взгляните, – им со стругов кричат.

Смотрят, а по небу с новгородской со стороны тучи красные ветер гонит.

Невдомек славянам было, что на стругах вражеских только кормчие да гребцы, да пустые шеломы из-за бортов выставлены. А сами вражьи воины, давно уже на берег высадились, обошли войско новгородское лесочком и город без боя одною хитростью взяли. Как увидели вороги детей беззащитных, да дев младых, да стариков немощных – рассвирепели, пустили кровушку славянскую по новым улицам. Потекла кровушка в Волхов-батюшку. Брызгала кровушка из жил юных, до облаков достала. Зарумянились облака, набухли влагой, и пошел над ополчением новгородским, без брани проигравшим, красный кровавый дождь.

Бросились новгородцы к своему городу. Да куда там – ворота закрыты, а на стене Рюриг рыжебородый стоит, насмехается. И не рот у него – яма черная посеред бороды.

–– Выходи на честный бой! – Вадим его кличет. – Или только стариков и малых деток можешь резать?

А злодей хохочет да по-прежнему измывается. Привели ему дочь Вадимову. Оголил Рюриг меч свой обоюдоострый, занес над девой острием вниз. Подняла она голову, закричала от страха, тут вонзил ей ворог меч меж уст по самую рукоять, убил крик на излете. Полетел крик раненный и упал со стены к ногам батюшки.

Разъярился Вадим, ополчение на стены бросил. Разве думали-гадали, когда строили Новый город, что самим придется его осаждать. На воротах городских доспехи да щиты варяжеские от былых новгородских побед. Били в них – одной яростью пробили. Ярость тверже бревна-тарана. Дрогнули ворота, не выдержали. Хлынула из проруба кровь, что в городе застоялась. А за нею по колено в той крови вороги выскочили. И была сеча под красным дождем. И кто раненный падал, тот в крови топ. И побило много и тех и других, и снесло трупы кровавым потоком в Волхов. Принял он на дно успокоившихся, вскипел, да делать нечего – понес воды красные, как и прежде.

Во ту пору проплывали по Ладоге-озеру иудейские купцы. Почуяли кровь, свернули в Волхов – как же не поживиться. Дошли до Новгорода, смотрят, Рюриг Яростный последних новгородцев добивает.

–– Ты по что, – они ему молвят, – товар ценный портишь, детей режешь. Знал бы ты, русский хаган, сколь те дети стоят, разве стал бы их убивать. А продай-ка их нам – будет тебе выгода.

Иудеям Рюриг отвечает:

–– А пошли-ка бы вы туда, откуда пришли. Не отдам ни одного ребенка. Эти дети новгородские в рабстве выживут, да потом вернутся за моей головой. Эту поросль я лучше уничтожу и взращу свою, новую, фрусскую. Будут славить они меня, своего прародителя.

И давай дальше новгородцев резать. Это сказка недолго сказывается, это дело праведное быстро делается, а попробуй-ка поди весь город изничтожь. Долго ли, коротко, справились варяги, никого не оставили в Новгороде. Лишь один мальчонка схоронился, просидел три дня в отхожем месте, в яме, куда мать его украдкой бросила, да велела не вылезать. Провонял малец дерьмом, пропитался, да с дерьмом хлебнул и ненависти. На четвертый день, когда резня утихла, тот мальчонка из города выбрался и пошел, куда глаза глядят. Впереди него дух дерьмовый, запах ненависти летит. Как почуют в весях дальних тот дух, знают: то идет-бредет малец новгородский, что единственный из всего города выжил. Подают ему, кто что может: кто – краюху хлеба, кто – молока, он же дальше на своих ноженьках кривых ковыляет.

А Рюриг бессердечный вокняжился в Новагороде. Дань теперь ему платили и славене, и кривичи, и мурома. Никому во век не перепить, не переесть столько, а он со своей дружинушкой умудрился. Оскуднела и здесь славянская земля. А где хлынет кровавый дождь, там и вовсе вместо полей болота. Славянину что поделать? Корчуй лес рядом, да пока выкорчуешь, землю обработаешь, урожая дождешься – смотри не подохни.

Пил-гулял Рюриг, вдруг возьми и свали его хвороба странная. Сперва жажда на него набросилась: сколь не пьет – в глотке сухо, еще пить хочется. А потом вдруг потучнел изверг за одну весну, весь покрылся струпьями вонючими, уж и сам не рад, что солнышко видит. Тут прослышал волхв Олег, соратник Рюригов, про того новгородского мальчика, коий скитался по весям славянским. Сразу понял Олег Всеславич – тот мальчонка может кагана выпользовать. Привести надо мальца, чтоб убил его каган Рюриг, и мальчишьей крови напился – вот тогда и жажде конец. Бросились варяги ребенка искать, да никак его не схватить. Вот вчера здесь был, запах ненависти еще остался, а сегодня уже там. Лютуют вороги, убивают тех, кто мальчика видел, а самим его не догнать.

Так и сдох изверг. Справили тризну богатую, закопали прах и холм сверху насыпали. Да прилетела на тот холм стая воронов и давай клевать сырую землю, на живых горе кликать. Отгоняли их, да не отогнали. Съели вороны весь холм, лишь тогда и улетели.

А с мальчонкой тем диво-дивное случилось. От того ли, что в дерьме он три дня просидел, иль от ненависти, каким был он маленьким таким и остался. Не взрослел, не умнел, говорить не научился. Ходит по славянской земле, ничего не просит, не голосит, лишь воняет своим страшным духом ненависти.

Завещал Рюриг стол одному из своих сыновей. Много их по весям росло-гуляло, да лишь единственного он приветил, отобрал у матери. Был последним он Рюриговым сыном, с ним ушла из отца сила мужская, знать, ушла она к сыну, знать, ему и княжить. Сыну отроду было пять лет, звали его Ингваром. А раз он еще не в летах, пусть в дядьях у него стоит волхв Олег Всеславич.

Завещал также Рюриг Ютландский русам славным выйти из лесов этих злополучных, да по рекам спуститься вниз. Воевать завещал полуденные земли плодородные, те, что дал он слово хазарским иудеям не трогать, а теперь на смертном одре мог вернуть он себе то слово. Да сказал, что воевать те земли можно только с новой силою, с новыми русскими – исполинами-русичами.

Своих воинов-русов у кагана вовсе не осталось. Ох, не долог воинов век! Кто под Новгородом в битве полег, кто сбирал дань по весям, да голову сложил; кто в пиру от меда подох или в пьяной сваре; кто ушел в другие земли лучшей доли искать, да славы воинской, да смерти. Но оставил каждый по отросточку, а еще и не по одному – по два, по три. Подросла та поросль младая, прозывалась та поросль русичами, и умели они сызмала меч держать с палицей, копья метать, стрелочки, да готовы были биться за своего кагана.

Как собрал по весям это войско Олег Всеславич, как построил, так и залюбовался – силач к силачу, один огромнее другого. Со такой-то ратью и в чужие земли киевские идти не страшно.

Ингвар-русич, Рюригов сын, больно мал еще был для похода, сидел с мамками-няньками, ел пряники. Решил Вещий Олег поберечь наследника единственного, без него, без Ингвара, собрать земли, Рюригом завещанные.

В те поры город Киев силен был, но не столько властью своей, сколь славянским народом. Жили в городе том и окрест поляне-силачи. Каждый мог под быка подсесть да поднять его играючи. Но труслив был тот народец. Кто по киевской земле не пройдет, всяк хозяином себя чувствует. На княжение поляне взяли варяга Аскольда из былых Рюриговых воинов. А случись хазарину подойти, уплатили они ему дань мечами, коими дом свой должны были беречь – и без горя. Как Аскольд не гневался – ничего не помогло. Своего князя поляне не боялись, а чужих опасались. Потому и веру приняли греческую во Христову доску деревянную, ибо больно тот бог по их, по-полянски, жил. А Аскольд-князь возьми и смекни: ему ведь то на руку – что не скажет от имени греческого бога, все поляне и исполняют.

Вот спустился Олег Вещий с русичами на ладьях, на стругах до самого Киева. Испугались поляне, на битву не выходят, закрылись в городе – не выкуришь. Стены Киева не чета другим – высоки. Лезут русичи на них, падают, бьются на смерть. Призадумался Олег, сел на пень, в землю уставился. Смотрит, по тростинке муравей ползет и не падает, и как споро у него получается! Пошел к берегу Днепра Олег, отыскал травку волшебную тирлич, что любого человека в зверя оборачивает. Приготовил настой, да во первую ночь сам обратился в волка, нашел узок лаз собачий и в городе все изведал. Во вторую ночь превратил волхв Олег свое войско в муравьев, те и рады были по стенам лезть. Захватила рать Олегова город спящий, Аскольда убили, а самих-то жителей-полян мудрый волхв не велел грабить. Поутру поляне проснулись, видят – мертвый их князь. Испугались за себя, мол, как же они теперь без защиты, и открыли ворота, встречают Олега. Говорят ему с радостью:

–– Вот тебе мы благодарны, что спас нас от Аскольда.

И еще об одном просят:

–– Оставайся, великий волхв, у нас княжить, позабудь тот далекий Новгород.

А в народе с тех пор пошла быль гулять, как Волхв Всеславич захватил город Киев.

И уселся Олег на киевском столе, а Ингвара оставил править в Новгороде. Потекла тут к Олегу дань богатая, южная. А ему этого мало. На соседей-славян позарился. Повел войско свое на древлян, да надолго увязло войско в болотах. Десять лет воевал Олег тех лесных жителей, да все десять лет стоял в болотах запах ненависти. И никто не знал, не догадывался окромя Олега Вещего, что виною тому мальчик новгородский, коий где-то возле Искоростеня ходил. Стоит вонь над древлянской землею, славянин идет на славянина, полянин – на древлянина, и у всех глаза горят ненавистью. Приказал Олег рубить любого младенца, да никак дите вонючее не поймать. Пока всех древлян не положили, не смирились они. Подчинились старики да девы, а взять-то с них нечего – разорилась древлянская земля. Пошел с ратью своей Олег на дреговичей. Земли те богаче, да и там люди – не промах. Воевал Олег дреговичей еще десять лет, и все десять лет стоял запах ненависти над лесами пинскими.

«Как бы, – думу думает Волхв Всеславич, – обмануть того мальчонку. Ведь за мной незря он ходит. Как пойду я воевать волынян, он и там, стервец, окажется».

И пошел Олег во другую сторону, захватил северян, а за ними – радимичей. Да так быстро захватил, легко, что подумалось, обманул мальчонку. Не гадал Олег Вещий, что другая беда его здесь ожидала, ибо в землях тех дань платили хазарскому кагану.

Тут как тут пришло в Киев посольство из Хазарии. Сели нагло иудеи хазарские пред князем Олегом, слово молвили такое:

–– Раз посмел ты, русский хаган, взять Великой Хазарии дань, то теперь тебе и ответ держать. Будешь ты отныне сам нашим данником. Будешь ты платить дань, что северяне и радимичи нам платили и еще полстолько. Да кроме этой дани будет на тебе и дань особая. Коли хочешь, откупись мечами, как до тебя нам Киев заплатил, будешь ты тогда без мечей жен наших покорнее. Коли хочешь, откупись кровью. Смелых воинов у тебя много, мы пошлем их супротив наших ворогов, будут воины твои славить русский обоюдоострый меч.

Тут хотел уж Олег хазарам ответить, так ответить, чтоб катились они до самой до Хазарии, да вбежал вдруг в палаты воин израненный:

–– Ой, беда! – молвил, на колени упал. – Подступили ко Киеву рати несметные. Рубят всех подряд они, во полон не берут. А мечи у них изогнутые, на шеломах рога козлиные, а кричат они визгом страшным, а в глазах у них бешенство, кто в глаза те взглянет – столбом стоит, пока его не зарубят.

Посмотрел Олег на хазарских послов – те ухмыляются. Посмотрел на полян богатых – а у них колени дрожат. Делать нечего, тогда Олег Всеславич вот что ответил:

–– Мечу нашему в руках чужих не бывать. А воину нашему топтать чужую землю не привыкать. Берите дань кровью.

–– Ай, достойный ответ, – иудеи говорят, – Только знаешь ли ты, русский хаган, что закон наш суров: служить могут нам только победители. А коль кто побежит, поле боя врагу отдаст, мы того казним по закону смертию лютою.

Подивился Олег такому закону: разве знаешь заранее, как сражение сложится, с какой силой враг выходит, каким богам молится. Видно сразу, что те иудеи хазарские, кои такие законы придумали, в битвах никогда не сражались, о воинах своих не заботились. Да ответил послам вот что:

–– Не бывало еще такого, чтобы русская рать с поля боя бежала, не бывало еще такого, чтобы мы не побеждали.

Думал хитрый Олег, если будет его войско во Хазарии, почему бы ее изнутри не взять. Да иудеи хазарские тоже не лыком шиты – ведь хитрее народа нет. Были в службе у них магометане-воины – с Царьградом воевали, с христианами, а во те поры, когда хазарские послы в Киев пришли, вдруг понадобилось Хазарии воевать земли магометанские. Тут для русов как раз работа, не пошлешь же своих на своих.

Делать нечего, собрал войско Олег немалое из полян да из словен ильменских и поставил им в начало русичей. «Вот бы, – думает Олег, – дать мальчонку им того с духом ненависти, то-то войско было б всем на зависть. Да теперь же где его возьмешь».

Так отправилась рать русская в земли неведомые и не вернулась.

Через три весны, через две зимы опять приходит посольство хазарское.

–– Плохих воинов ты дал нам, русский хаган, – говорят иудеи да посмеиваются, – одни сами бездумно полегли, а другие бежали, и казнить их пришлось лютой смертью – какою, не спрашивай. Подавай-ка нам новых воинов, да получше прежних – столько и еще полстолько – поведем мы их на Царь-город.

А Олег возьми и взъярись:

–– Да не может того быть, чтобы русский воин побежал. Сам теперь я во главе рати встану, посмотрю на диво такое.

–– Кто ж тогда тут дань сберет? Кто же о наследнике позаботится? – хитрые хазаре сощурились вроде и смеются, вроде и нет. – Оставайся-ка ты, хаган, здесь. А на третий уж раз войско сам поведешь, обещаем.

Вот собрал Олег новое войско, снова русичей в начало поставил и отправил в неведомые земли. «Как же, – думает, – так? Отчего же русичи бегают? Пока сам не увижу, не поверю». А раз дело такое, правы иудеи – пора о наследнике вспомнить, посадить его в Киеве на престол. Поехал Вещий Олег в Новагород, где Ингвар княжил. Видел он того тридцать лет назад мальчиком девятилетним, приглашал его ни раз во Киев, да тот не хотел ехать, мол, ему и здесь, в Новгороде, неплохо.

Как увидел Ингвара Олег, так и охнул, да вспомнил матушку княжичеву нехорошим словом. На престоле широченном, что и четырех бы богатырей выдержал, сидит туша о пяти охватов в ширину, глаз из-за щек не видать, пузо – на отдельной скамеечке. Мамки-няньки вокруг княжича бегаю, кормят. А в народе про него шутки складывают, насмехаются. Имя неславянское на свой лад переиначили: был он Ингвар – «великая гора», стали звать его Святогор, или просто Игорь, ибо святость свою заслужить надо.

Разогнал Олег мамок-нянек, приказал Ингвару подниматься. А тому и не встать без помощи. Его пять добрых молодцев подхватывали, да на толсты ноженьки ставили, а на улицу все одно вывести не могут – двери маловаты. Пришлось проруб рубить, чтобы Святогор вышел. Подвели ему доброго коня, самого на приступочку поставили, да втроем еще ноженьку подняли. Сел наследник – охнул конь под ним человеческим голосом, воздух испортил, дух испустил – переломан оказался хребет.

Плюнул Вещий Олег. Посадил Игоря на хлеб, на воду, а по весям послал самых сильных коней искать. Привели десяток, чтобы мог наследник их менять чаще да до смерти не заездить. Много ль, мало ли времени прошло, похудел Игорь – стал не в пять обхватов, а в четыре. И задумал Олег его женить – что за князь, за каган без жены. А Игорь ни в какую:

– Не хочу, – говорит, – жениться, не хочу княжить, а хочу, как прежде, есть пряники.

Тут прослышал Олег, что во славном городе во Пскове есть дева на выданье чистых русских кровей, соратника Олегова внучка; в честь его, Олега, названа Ольгой. Уж увидела она свою десятую весну – пора и замуж. Родилась она во Перунов день, и погас огонь в очаге от ее первого крика. А росла она непряхой и неткахой, да зато могла на скаку двумя мечами махать. Десять нянек с ней не справлялись. Десяти мужам во честном бою она головы срубила. Заглянули волхвы в ее будущее, и какой из них ни взглянет, молчит, ничего не сказывает. Обещали только ей: проживет она три жизни, и все три будут разные.

Пришла Ольга в Новгород. Посмотрел на нее Олег, подивился: девке отроду десять лет, а она с него ростом, а в плечах у нее – ширь, в бедрах – узь, одним словом – поляница.

Ее Вещий Олег спрашивает:

–– А скажи-ка, дева красная, сможешь ты этот тюк с дерьмом хоть двумя руками поднять, да пронести? – и показывает на наследника.

Тот тайком уплетал пряничек.

Отвечает дева:

–– Не бывало еще такого, чтобы красна девица нареченного своего умыкала. Пусть-ка сам он попробует.

И давай плясать да с мечом играть. Раззадорила Игоря пляскою, захотел тот жениться, обрадовался. И о прянике позабыл.

Приказал Олег играть свадебку.

Вот сидят жених-невеста за столом, выжидают. Весь-то Новгород пьян-пьянешенек, невесту славит, над женихом потешается. Невеста не ест, не пьет, жених на мед-пряники нажимает. Наступила ночь долгожданная. Тут притих Новгород, прислушивается: что там в спаленке у супругов делается?

А наутро вышла Ольга, как ни в чем не бывало, не устала, не утомилась.

–– Где же суженный твой? – Вещий Олег у невестки спрашивает.

–– А мой суженный всю-то ноченьку на стене провисел, промучился. Я уздечкою его перевязала, да на гвоздик и повесила. А смогла ведь я, Олег Всеславич, этот тюк с дерьмом двумя руками поднять!

–– Как о муже ты своем говоришь-отзываешся! – ей Олег в сердцах отвечает.

Побежали девять добрых молодцев Святогора снимать с гвоздика. И палаты дрогнули, когда на пол наследника уронили.

Покачал головой Олег, да что поделаешь. Встретил Игоря непутевого, шепнул ему со злостью:

–– Что ж ты, добрый молодец, пузо отрастил, своей палицы под ним не видишь. Была бы у тебя палица да побольше живота, вот тогда бы справился ты со своею суженной. А как сдюжишь ты со всею русскою землею, Святогор?

–– Мне бы пряничка сейчас, – тот отвечает,– я бы сдюжил.