Buch lesen: «Стена. Иллюзия одиночества»
И воззрел Бог на землю, – и вот, она растленна:
ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.
1 кн. Моисеева.
Бытие, 6:12
Часть 1
Одни строят стены, другие прячутся за них,
Третьи – стены разрушают.
Автор
Глава 1
Сю-впечатление в начале XXI века
Чёрный ворон на иссохшей сосне пристально следил за одиноким путником – мужчиной средних лет с чёрными длинными волосами и ухоженной смоляной бородкой. Что-то в облике человека привлекало внимание птицы: горделивая осанка или одержимый взгляд – кто же знает? Звали его Виктор, причём с ударением на последний слог. Он шёл по безлюдному берегу широкой реки, отражавшей перламутровой гладью мягкий румянец рассвета. На влажном, холодном песке оставались чёткие следы ступней, и Виктор старался ещё глубже продавливать береговую твердь.
– Следы на песке – видимая связь прошлого с будущим! – сказал громко Виктор, обращаясь к птице, и, не дождавшись ответа, продолжил:
Земля – последнее для нас объятье,
И красота в ней обернется прахом.
Ворон тяжело взмахнул крыльями и полетел прочь. Виктор намеревался сделать следующий шаг в грядущее, но замер, с любопытством разглядывая пустые безжизненные глаза, изящный ротик, застывший в полуулыбке, каштановые спутавшиеся волосы с неестественным блеском.
– Не надо притворяться, милочка!.. Или ты решила свести с жизнью счёты? Посмотри вокруг, как прекрасен мир! – Виктор поднял брошенную куклу и усадил на травяной бугорок, согнув пластмассовые руки и ноги, имитируя позу ангелочка на намалёванном облачке. – Нет, милая, до божества тебе далеко. В твоих глазах нет милосердия…
Утреннее июльское солнце неторопливо выкатилось из-за песчаного косогора, поросшего густым лесом, и вмиг разбросало сияющий жемчуг бликов по тихой воде. Редкая тишина для этого пасхально-звонкого приволжского раздолья. Задержался где-то ветерок. Умывает далёкие Жигулёвские горы.
Виктор энергично поводил загорелыми плечами, ступил на мелководье и, ощутив приятную свежесть воды, с разбегу бросился в её лонную зыбь. Он плыл, наслаждаясь безмолвием и вековечным миром. Небо и вода невидимо сливались в туманном разливе реки, и Виктору казалось, что он парит в пространстве небытия.
Точка, вдруг обозначившаяся вдали, увеличивалась, и Виктор увидел странную птицу, плавно взмахивающую стреловидными крыльями. Птица летела в сторону пловца, касаясь воды. На ней спиной к Виктору сидела девушка и помогала птице махать длинными крыльями.
– Да это же лодка! – догадался Виктор.
Девушка перестала грести красными вёслами, обернулась, и утреннее солнце косыми лучами раззолотило дивное лицо и длинные, струящиеся по плечам волосы. Виктор изумился неожиданному сходству незнакомки с вымышленным идеалом, который он бережно утаивал от всего мира. Увидев пловца, девушка развернула лодку и поплыла прочь. Синяя птица счастья ускользала от Виктора, и он устремился за ней.
– Послушайте, прекрасная незнакомка! Остановитесь, пожалуйста!
– Я ищу свою куклу… Ку-у-у, – отозвался мир хрустальным звоном незнакомого голоса.
– Ваша кукла на берегу. Я нашёл её на песке и усадил на кочку.
– Вы поступили беспардонно, оставив её одну.
– Вы смеётесь надо мной? Это же кукла!
– Если вы не разглядели в кукле обнажённость женского одиночества, что вы увидите во мне?
– Скажите хотя бы ваше имя!
– Спросите у ку-уклы-ы, – лодка вошла в туманную пелену, стелившуюся местами по воде, и постепенно исчезла из вида.
– Вы восхитительны! – крикнул Виктор, но его слова вернулись одинокой чайкой, низколетящей и внезапно пикирующей в воду, будто она выискивала в серебре сверкающих бликов гранёные камешки рассыпанной фразы. Виктор повернул назад.
Сосны на берегу, как нахмуренные брови гиганта, сходились к песчаному оврагу, в тенях которого ещё хоронилась ночная прохлада, но косогор уже не отпускал солнце, поймав краем обрыва его золотые локоны…
Виктор вышел из воды, постоял в раздумье и зашагал к оврагу, где пряталась лесная тропинка, ведущая к каменному особняку.
Следы на тёмной охре песка, казалось, были оставлены не им, а невидимкой, осторожно ступающим следом. И если Виктор перепрыгивал через большие клещевидные коряги, торчащие из песка, то и невидимка ловко преодолевал препятствие, соблюдая минимальную дистанцию с человеком, указывая на всеединство человека и невидимки. Ангел-хранитель сопровождает тебя, или крадется злой рок? Кто знает?! Ангел ли, сходящий с неба, над головой которого радуга, а лицо как солнце, утверждает волю и разум твои для свершений благих, или зверь, выходящий из земли, с рогами, подобными агнчим, говорящий как дракон, сталкивает тебя в пропасть искушения? Выгонщик духов, имеющий власть над землёй и небом, даёт лишь время покаяться, да сокрушает, как горшки глиняные, надежды иные, не наполненные любовью и верой…
– Здравствуй, Виктор! – хрипловатый голос горбоносого тощеватого рыбака в застиранной тельняшке вывел Виктора из раздумья. – Не спотыкнись, чёрт бородатый!
– Алексеич! Доброе утречко, – Виктор поздоровался за руку с пожилым рыбаком и его долговязым сыном, молчаливо перекладывающим рыбу из лодки в деревянные ящики.
– Доброе, коль не шутишь! Что спозаранку-то утруждаешься? – рыбак снимал лодочный мотор.
– Кто рано встает – тому Бог подаёт, – ответил Виктор.
Рыбак обтёр руки и закурил папиросу, бережно вынув её из дешёвого портсигара:
– Верно говоришь.
– Как улов?
– Рыбёшка есть… Сазана даже взяли, – рыбак подмигнул своему угрюмому напарнику.
Виктор заглянул в лодку. В больших ящиках поблёскивала на солнце только что выловленная рыба: толстобрюхие судаки и крупночешуйчатые лещи изредка шевелили хвостами, вздрагивали жабрами, открывая рот. Их выпученные глаза напоминали пустые круглые имитаторы глаз брошенной куклы, и Виктору показалось, что это маленькие русалки взывают к нему: «Возьми нас, возьми нас…» Он отшатнулся от внезапного наваждения и пробормотал:
– Натюрморт «Ящик с русалками».
Рыбак заметил некоторую оторопь гостя:
– Что, не видал вживе столько рыбы? Возьми на уху-то. Угощаю.
– Эх, Алексеич! Сюда бы бородатых бурлаков с картины Репина и бочонок красного грузинского вина! Написал бы я картину «Распитие утренней свежести с бурлаками на Волге за два часа до царского улова», – отвечал Виктор, глядя на рыбака. Тот отламывал ивовую ветку.
– Кукан тебе будет, чёрт бородатый, – рыбак бросил сломанную ветку Виктору.
– От твоей рыбы, Алексеич, не откажусь, – он принялся насаживать на гибкий прут двух больших судаков.
– Картины твои, Виктор, люди говорят, мудрёные шибко. Женщин обнажённых малюешь с птичьими головами?
– Малюю, Алексеич, портреты актёров и политиков, но бывает и модерн.
– Судить не стану, твоих картинок не видал, а Репина ты вспомнил верно. Рисовал для народа… Вот ты толковал, зимой в Италии любишь жить. А я без Волги-то, без ядрёных морозов не смогу. Из баньки выскочишь да в сугроб. Воздух трещит, пар от тебя столбом к звёздам. Жуть, как хорошо! – говорил рыбак, вытаскивая из лодки сеть, но Виктор его уже не слушал.
Вёсла!.. Два красных весла лежали на песке около рыбацкой лодки. В другое время они могли бы привлечь художника как превосходная натура для этюда, но сейчас Виктор ушёл в мыслях в иное пространство. Он вспомнил незнакомку.
– Понаехали к нам из города эти, как их окрестили ещё при Борисе, новые русские. Все одного покроя! – продолжал рыбак. – Понастроили дома и коттеджи. Деньги вкладывают в землю. А в неё душу надо вкладывать. Ты, чёрт бородатый, – художник, с тебя другой спрос. Скажу тебе, что место для своего жилища ты выбрал на этом берегу зря. Проклятое оно! Полвека назад недалече отсюда церковь затопило – кресты торчали над Волгой. Серёга мой слышал с месяц назад, будто колокол бил под водой.
– Алексеич, а ты сегодня никому не давал свою лодку? – перебил рыбака Виктор.
– Лодку и жену не даю никому! А что спрашиваешь?
– Утром тут плавала красивая девушка на синей лодке.
– Вчера её видал. Краля городская. А сегодня только чайка кружила, да ласточки, видишь, юркают над водицей. Грозу жди после полудня.
– Грозу? На небе ни облачка!
– А ты глянь на запад! Горизонт кучерявится. Ну, будь здоров, нам за работу…
Виктор направился по тенистой тропинке к спрятавшемуся в лесной зелени двухэтажному особняку, железную крышу которого и башню с часами хорошо видно со стороны Волги, если плыть на катере или яхте.
Несомненным модернизмом странного строения была башенка с механическими часами, завершающая боковую пристройку к дому – флигель, из незатенённого окна которого молчаливо взирала на широкую лужайку гипсовая голова Лаокоона. Башенку с часами уравновешивала с другого края крыши телевизионная спутниковая антенна.
Глава 2
Пробуждение музы
– Доброе утро, Виктор! Водичка сегодня тёплая?
– Доброе утро, моя дорогая Вероника! Вода тёплая и чистая, как божественная слеза, – мужчина бодро вбежал на летнюю веранду и театрально поцеловал стройную миловидную женщину. Она с ласковой улыбкой расставляла на круглом столе чашки:
– Тебе чай или кофе?
– Кофе и чизбургер!
– Сегодня ты с уловом. Сам поймал или это награда самой Афродиты? – в её ясном взгляде сияла утренняя свежесть полевых ромашек.
Виктор поднял кукан с рыбой над столом:
– Эти судачки – награда моей возлюбленной.
– Осторожнее, Виктор! Положи рыбу на лавку.
– Это же награда за твою любовь, Вероника!
– Хороша награда, с которой придётся немало потрудиться!
– Дорогая, зато истинная награда ждёт повара в потоке хвалебных восклицаний.
– Вот восклицаниями и наполню твой бокал.
– И добавь ложечку сладкого, к примеру: «Влечение к тебе неодолимо и скрашивает мне все эти дни…» – Виктор блаженно растянулся на пестром диванчике под навесом просторной веранды и стал всматриваться в акварельную лазурь неба, разлитую над кронами деревьев.
Раннее солнце настойчиво пробралось сквозь смолистую хвою сосен, подсвечивая стволы, скользнуло по веткам, вырвалось сверкающими снопами на простор лужайки и, попав на скатерть стола, разыгралось бликами на гладком фарфоре изящного чайничка. Заглянуло в чашку с дымящимся напитком и бросило туда золотую монету.
– Однако, где всё наше лесное общество? – спросил Виктор.
– Общество в последней стадии пробуждения, – ответила Вероника. – Ты пригласил гостей, которые, видимо, приехали для того, чтобы отоспаться. Это какое–то царство изнеженных тел.
– Когда-нибудь я напишу картину «Борьба изнеженных тел с гидрой сновидения».
– Нет-нет, дорогой Виктор! Эту борьбу можно отобразить только в камне! – послышался густой бас, и на веранду вышел мужчина крепкого сложения с тугим животом. Потянувшись, он громко запел известную арию: «А–а–а– о–о… Кто–о–о может сравниться с Матильдой моей…» В широких джинсовых шортах и в белой майке с вышитым на груди цветными нитками словом «PARIS», он напоминал импозантного туриста. Не хватало дорогого фотоаппарата, но этот недостаток заменяла густая шевелюра с проседью, стриженая борода да золотой перстень с большущим чёрным камнем.
– Всем привет! – не задерживаясь на веранде, здоровяк вышел на лужайку, поднял руки и заголосил ещё громче. Казалось, он хотел поймать солнце, пробившееся через деревья.
– Браво нашему скульптору! Осталось найти мраморную глыбу и размолотить её на куски. Это и будет повергнутая гидра сновидения, – ответил Виктор.
– Виктор, дорогой! Ты прав! Тут нужна не кисть, а кувалда и железные бицепсы, – ответил толстяк, подсаживаясь к столу. – Кофе по утрам пьют лирики, а истинные громилы-гиганты каменных шедевров предпочитают сотенку граммов коньяка с лимончиком. Вероничка, наше зеленоглазое солнышко, приготовь каменотёсу двойной чизбургер с божественной улыбкой.
– Алексей Григорьевич, вы уж выбирайте что-то одно. Улыбку или чизбургер.
– Вероника, ты само очарование! Виктор, ты недооцениваешь острый ум своей супруги.
Вероника живо поддержала новую тему:
– Мужчины недооценивают женщин. Вечно носятся со своими проблемами, забывая, что именно женщины бессонными ночами растили этих неблагодарных гениев.
– Ha-поди, верное замечание! – пробасил Алексей Григорьевич.
– Милая моя, но именно творец так устроил мир! – продолжил Виктор.
– Да, в Библии сказано, что женщина сотворена из ребра Адама, и все мужчины зацепились за это, обосновывая своё превосходство, – горячилась Вероника, но трогательная простота не сходила с её миловидного лица.
Толстяк вновь наполнил рюмку.
– Нет, право, Вероничка, ты просто Мадонна, очищающая нашу бородатую расхристанность! Виктор, срочно напиши картину «Мадонна и два бородатых чудовища».
– Почему же два? Три, Алексей Григорьевич! Вы забыли Генри! – воскликнула Вероника.
– Эту жиденькую чеховскую бороденку ты хочешь записать в чудовища? – удивился скульптор.
– Вчера вечером Генри поглощал шашлык с яростью доисторического бронтозавра. И пообещал утром почистить кастрюли и шампура. А сам спит и в ус не дует. Это просто чудовищно! – с улыбкой произнесла женщина.
– Согласен, Вероничка, Генри – молодое чудовище.
– А вот и я! Доброе всем утро! – на веранде появился молодой человек интеллигентного вида: русые волосы с пробором, чуть выступающие скулы, аккуратная бородка, сквозь стёкла очков светились выразительные глаза пламенного пиита. Небрежно накинутая цветастая хлопчатобумажная рубашка навыпуск и яркие шорты не вязались с его внешностью. С добродушием вошедший продекламировал: «Он очутился под столбами большого дома. На крыльце с поднятой лапой, как живые, стояли львы сторожевые…»
– Ha-поди, Генри! Молодец! Я согласен быть львом, – толстяк с завидным аппетитом принялся за бутерброд.
– Как спалось, Генри? – спросила Вероника.
– Превосходно!
– Слава Богу!.. Умывайся и подсаживайся к столу. Будем завтракать.
– А что вы вчера говорили об Ахматовой и моем творчестве? – Генри снял очки и стал походить на Христа. Он умывался из старого медного рукомойника и рассуждал:
– Анна Ахматова, между прочим, – литературный псевдоним. В её лирике драматические жесты на первом плане. Она пишет: «Я всех на земле виноватей, кто был, и кто будет, кто есть…» А я о себе написал: «Я всех на земле влюблённей…»
– Браво, Генри! Я напишу полотно «Генри, выспрашивающий вдохновения у медного рукомойника».
– Я польщён вашим вниманием, – сказал Генри, присоединившись к весёлой компании.
Солнце нырнуло в банку с цветами, вспыхнув там, среди цветочных стеблей, щедрым огнём радости, и блёстками рассияло вокруг – а ну очнись! – спрятавшись в неброском букетике. Затем перекинулось на стену дикого винограда, живописно вьющегося на солнечной стороне, но пробиться через зелень ажурной листвы ему не удалось. Оплетая обрешеченные окна, растение сохраняло прохладу в доме и создавало полумрак, в котором тихо дремала старинная мебель, в основном, викторианского стиля, недорогая из-за ветхости, купленная частью в провинциальном антикварном магазине, а частью привезённая из столицы. Изысканный вкус хозяина особняка чувствовался не только в интерьере. Цветник перед домом – чудесное тому подтверждение. У Клода Моне есть замечательное полотно «Уголок сада в Монжероне». Похожий оазис цветов был выращен умелым садовником и в этом месте.
Глава 3
Сценарист и действующие лица
Вскоре разговор на веранде зашёл о непривычном для России зрелище – корриде. Виктор прошедшей весной побывал со своей выставкой в Испании, посетил арену для боя быков и поделился впечатлениями об этом душераздирающем действе:
– Тореадор, убивающий ударом шпаги быка, вызвал у меня ассоциацию с художником, который пишет экспрессивно и размашисто на чёрной коже животного красным кадмием слово «смерть».
Вероника с отвращением передёрнула плечами:
– Боже мой, что творится в твоей голове, Виктор!
– Таких голов в России раз-два и обчёлся, – воскликнул Клювин.
Виктор погрузился в воспоминания об Испании. Туда он приехал с Вероникой, и они остановились в горах Михас, в тихом отеле с арабскими двориками и фонтанами. Выставка была устроена в Севилье. Удалось продать часть картин ценителям авангарда…
– Нет, что ни говорите, а на корриду я не ходила и не пойду, – говорила Вероника.
– Разъярённый бык будоражит кровь, разгоняет скуку жизни! А ты что скажешь, Генри? – рявкнул скульптор.
– Я? – рассеянно откликнулся молодой человек.
– Ну конечно же, Генри!
– Мне гораздо приятнее смотреть на звёзды, чем видеть шпаги, убивающие быка, – ответил он, перефразировав философские строчки.
– Надо брать быка за рога, дорогой Генри! Или на быке, или под копытами!
– Чему вы учите юношу, Алексей Григорьевич?
– Жизни, Вероничка! Философия – хорошо! А крепкие мышцы – необходимость! Давай-ка, Генри, устроим корриду. Я, старый бык, буду тебя – молодого – учить жизни. Разомнём мышцы. Держи тряпку! – скульптор сунул в руки Генри покрывало с кресла, и, наклонившись, толкнул молодого человека головой. – Бей по загривку! У-у!
– Достаточно ребячиться, Алексей Григорьевич, – Вероника защищала Генри. Тот, вяло держа покрывало, неловко отступил к столу.
Хмельной скульптор рассвирепел. Он дико рявкнул: «Генри! Держи быка за рога!» Генри вздрогнул и попятился. Клювин с размаху боднул поэта, врезался в стол, перевернул его, спотыкаясь, сделал ещё три шага и выбил головой боковую раму веранды. Посыпалось стекло. Вероника испуганно закричала, бросаясь к Клювину: «Вы живы, Алексей Григорьевич?»
– Живой! Жаль, трибуну разнёс в щепки! Виктор, вычти причинённый ущерб из моего будущего гонорара.
– Ах! – вновь вскрикнула Вероника. – Что с Генри? – она сердобольно склонилась над неподвижно лежащим молодым человеком. – Дышит! Слава Богу!
– Ha-поди! Я его чуть задел, а он, как девица монастырская, упал в обморок.
Вероника метнулась в дом и вернулась с флаконом нашатыря. Генри очнулся, и его усадили к столу. Вероника хлопотала вокруг, а скульптор добродушно подтрунивал: «Сопельки, сопельки подотри ему. Выпиши больничный, а мы его отправим на курорт. Генри, будь мужчиной, врежь по столу, да прикажи подать водки…» Вероника отмахивалась: «Вас надо бы выпороть, как непослушного ребенка».
Клювин в недоумении поднял брови:
– Виктор, защити раненого быка! Меня хотят добить милосердием!
– Собственно говоря, коррида, – усмехнулся Виктор, – это и есть моя живопись. Всё время сражаешься с образами, мечущимися в сознании.
– Это верно, дружище! Твои мозги накачаны богатырской силищей, – Клювин сжал кулаки и показал свои бицепсы.
Виктор перестал слушать. Он думал о своём: «Однако, что сегодня меня так поразило? Кукла на песке? Похожая кукла лежала на столе в московском кафе и смотрела на меня пустым взглядом. Маленькая девочка за соседним столиком ела мороженое, болтала ногами, поглядывала в мою сторону, на распустившуюся красную розу, которую я положил рядом с собой. Был февраль. Накануне мне позвонила Тамара: «Здравствуй, Виктор! Это твоя госпожа любви. Ты в Москве? Хочу тебя увидеть. Приезжай завтра в нашу кафешку. Целую».
Что было дальше?.. Виктор второй раз заказал кофе. Тамара, наконец, позвонила ему на мобильник: «Ты давно ждешь? Я только что зашла в метро. Ой, как всегда какие-то препоны. У меня тоже мало времени. Жди меня на Павелецкой…» Виктор спускался по эскалатору с непонятным чувством беспокойства. На перроне начиналось столпотворение: забегали люди, послышались крики, вопли. В какой-то момент Виктор испугался. Эскалатор встал. Кто-то бежал вниз, кто-то пробирался наверх. Виктор услышал: «Взорвался вагон…» Милиция расталкивала толпу, появились спасатели и медики… Шум, паника! Гвалт!.. Внезапно возникшая картина была настолько сюрреалистической, что Виктор не мог её сразу осмыслить, постигнуть происходящее… Его толкали. Поднимайтесь! Наверх, живее!.. Освободите проход!»
Он ждал Тамару на перроне. Вокруг кричали: «Взрыв! Теракт!.. В каком вагоне?» Виктор смотрел на окровавленных людей, которых выносили наверх. Слышал ужасные стоны и плач. Её он увидел внезапно. Она не плакала, сидела с бледным лицом и окровавленными руками, смотрела со страхом и беспомощностью, как большая брошенная кукла. Её перевязывали. «Тамара, я здесь! Ты ранена?» Она глухо отвечала: «Я очень торопилась».
Он приехал к ней в больницу. Тамара была бледная, но спокойная и, как показалось Виктору, даже чуть-чуть радостная. Она торопливо заговорила: «Вот видишь, нам действительно встречаться больше не следует. Ты был прав, когда сказал, что наши двери давно закрыты, что между нами давно непреодолимая стена. Вот и сейчас, я её чувствую: невидимую стену между мной и тобой. Прости! Я тебя измучила. Сегодня меня предупредили небеса! Я запрыгнула в эту электричку, когда уже двери закрывались. Слава Богу, я жива…»
Сегодня утром он опять увидел куклу. К чему бы это? А прекрасная девушка в лодке!
– Ha-поди, он нас даже не слышит! Виктор, дорогой, да очнись наконец! Или ты как потомок дворянского сословия не желаешь разговаривать с гегемонами? Я тебе в этом случае открою тайну – мы все гомо сапиенс! В нас одни и те же бесы! Ха-ха! Извините за такой каламбур, – услышал он весёлый бас скульптора.
– Вы о чем? – Виктор огляделся. Вокруг – масса людей. Кроме Вероники, Алексея Григорьевича и Генри, за столом сидел в белой рубашке с небрежно расстёгнутым воротом совершенно лысый, с помятым небритым лицом, самодовольный и уверенный Тартищев – владелец большого отеля и нескольких ресторанов. В кресле – Анна – его жена, миловидная, полная, уже не молодая женщина в дорогом платье, похожая на утку. Густые от природы каштановые волосы подчёркивали полноту лица, а обилие золотых украшений, ярко накрашенные губы дополняли портрет не изнурённой домашним бытом женщины, в облике которой нельзя было обнаружить признаков большого интеллекта, но и явной невеждой её никто бы не назвал.
Прислонясь к дверному косяку, с кем-то разговаривал по мобильному телефону Лёва – энергичный молодой человек, помощник Виктора: организатор всех бесконечных поездок и выставок художника. Напористый, питавший презрение ко всему, что не касалось напрямую его деятельности, он, отслужив чуть больше полугода в Чечне и получив лёгкое ранение, поступил по протекции в столичный университет. Лёва питал фанатическую страсть к модной одежде: сейчас на нём была тёмно-зелёная рубашка «Реплей» с жёлто-зеленоватыми пуговицами, чёрные брюки «Валентино» и кожаные ботинки «Дирк Биккембергс».
Кроме перечисленных персон весёлым смехом на лужайке обозначились две девушки. В простеньких летних платьях, они беспечно раскачивались на качелях, подвешенных цепями под полукруглый железный навес с узорными стойками. Первая – Люся – приятная, коротко стриженная, с наивно–кокетливым взглядом, бойкая деревенская девушка. Когда качели взлетали очень высоко, она со смехом вскрикивала сильным грудным голосом: «Ой! Держите меня, мальчики!» Вторая – хохотушка Мария – рыжеволосая, опрятная, располагающая к себе открытым взглядом ангела. Её смех звенел какой-то ожерельностью и чистотой. Если в поведении Люси читалась некая наигранность, то Мария была настолько проста и естественна, что любой, говорящий с ней, невольно становился мягче и добрее. Девушки жили за лесом, в селе Архангельском, и имели обязанность следить за чистотой в особняке Виктора и помогать на кухне Веронике.
На другом конце лужайки, в тени забора, копался Цицерон, садовник и сторож одновременно. Красноречием, в отличие от римского оратора, он не блистал. Кто-то, видимо, позабавился, назвав его именем исторической личности. Но он, похоже, не просто свыкся с этим вторым именем, неизвестно кем и когда ему данным, но и втайне гордился им. Со стороны могло показаться, что Цицерон глухонемой и простоватый. В действительности, это был мудрый старик, скорее не по возрасту, а по тяжёлой доле, выпавшей ему, согнувшей и сморщившей его когда-то крепкое тело, забелившей голову и затаившейся глухой отрешённостью в тёмной обводине глаз. Он никогда ни с кем не делился сокровенным, говорил односложно, предпочитая молча созерцать жизнь. Не терпел он одного – хамства. Всех, кроме Дашки, считал жуликами и грабителями. Дашка – старая полукровка-овчарка с угрюмым собачьим взглядом – жила с ним круглогодично в этом лесном уединении и сторожила дом. Лишь на Цицерона она смотрела ласково, одобряя его молчание. На том они и сошлись: оба видели смысл оставшейся жизни в бессловесном служении хозяину, сохраняя собственное достоинство и принципы, готовые показать зубы любому, попытавшемуся разрушить их устои.
– А?.. – очнулся от своих мыслей Виктор.
– Он весь ушёл в себя. Я к этому давно привыкла, – сказала Вероника.
– Виктор, мы толкуем о твоём улове. Не вызвать ли из ресторана моего лучшего повара, – предложил Тартищев.
– Думается мне, дорогой Виктор, утром ты поймал золотую рыбку и обдумываешь желание, – прогремел низким голосом Алексей Григорьевич.
– Вот-вот! Признавайся, дорогой! – воскликнула Вероника.
– Собственно говоря, все мои желания связаны с моим творчеством. Что ж! Моё желание – закончить новую картину. Она будет называться «Лицо Вселенной», – Виктор осмотрел всех каким-то параноическим взглядом. – Сейчас же удаляюсь в свою келью и берусь за кисть.
Клювин встал, поводя плечами, словно разминаясь перед боксерским раундом:
– Ha-поди, Виктор! Это звучит гениально! Для получения порции вдохновения пойду-ка я прогуляюсь по лесу.
– Я с вами, Алексей Григорьевич, – поднялся Генри.
Вскоре на веранде наступила тишина. Во дворе скрипели пустые неуспокоенные качели. Солнце, просачиваясь через ажурную стену виноградника, выкропляло дощатый пол веранды, стол, стулья и гобелен приземистого кресла золотистыми пятнами, недвижными на первый взгляд, но меняющими места время от времени. Начатый день – а где его начало? – искусно раскрашивал землю яркой зеленью, всё резче выписывая границы света и тени, собирая на лужайке золотые скирды солнечных лучей. Стрелки часов на башенке смыкались, показывая без четверти девять.
