Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл

От себя добавим, что нетрудно представить себе и судьбу танков, которые, выйдя, наконец, на исходные позиции, будучи абсолютно неманевренны и лишены всякой поддержки пехоты, начнут атаку селения. Немцы и румыны просто-напросто устроят их методичный отстрел из всех противотанковых средств (орудия, противотанковые ружья).

Любопытны свидетельства К.М. Симонова о действиях немецкой авиации:

«День был не только дождливый, но и туманный. Туман висел, казалось, всего в ста метрах над головой… Погода была нелётная, но немцы на этот раз с погодой, очевидно, решили не считаться и всё-таки летали. В первый и пока единственный раз за всю войну я видел эту необычную, непохожую на другие бомбёжку. Облака и туман висели над полем. При этом продолжал идти дождь. Но немецкие «юнкерсы», как большие рыбы, выныривали из тумана почти на бреющем, били из пулемётов и, сориентировавшись, снова исчезнув в тумане, уже оттуда, откуда-то сверху, невидимые, сбрасывали бомбы. Должно быть, они делали так потому, что вырывались из тумана слишком низко, бомбить с этой высоты было бы опасно для них самих» [34; 65].

«Львов провёл здесь полчаса, разговаривая с командиром дивизии и с командирами артиллерийских полков. Сзади, несмотря на темноту, «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы через облака» [34; 66].

«Только день был хотя и дождливый, но не такой туманный, как вчера, и немцы, пользуясь лучшей погодой, систематически бомбили дороги.

…Девятка «юнкерсов», вываливаясь из гораздо более высоко, чем вчера, стоявших облаков, в несколько заходов бомбила всё кругом…» [34; 70].

«Утром следующего дня наши зенитки подбили над самым Ленинским немецкий «юнкерс» (в посёлке Ленинском размещался штаб Крымского фронта – И.Д.)…

Во второй половине дня мы с нашим корреспондентом по Крымскому фронту Бейлинсоном влезли на попутный грузовик и поехали в Керчь. Уже подъезжали к ней, когда начался воздушный налёт: рвались бомбы, со всех сторон лупила наша зенитная артиллерия, в воздухе перекрещивались пулемётные трассы… Всю дорогу до Керчи сыпал снег пополам с дождём…» [34; 75].

Обратите внимание, в каких условиях действует немецкая авиация: дождь, снег, туман. Но она действует. И как ни старались мы, но не смогли найти у К.М. Симонова хотя бы пару слов о действиях нашей авиации. В лучшем случае, немецким самолётам противодействуют наши зенитчики, но ни разу наши авиаторы.

Читатель должен нас извинить за столь пространное цитирование известного советского писателя. На наш взгляд, в приведённых описаниях хорошо видны все причины неудачи наступления Крымского фронта 27 февраля – 2 марта 1942 года: тут и прочная оборона немцев, и неповоротливость советского командования, которое ещё не научилось взламывать прочную оборону противника и не проявило никакой реакции на изменения, внесённые в условия наступления погодой, и сама эта погода («Наступление Крымского фронта буквально утонуло в грязи», – пишет современный историк А. Исаев [11; 241]), и господство в воздухе немецкой авиации.

И, отчасти забегая вперёд, всё же ещё раз предоставим слово Константину Симонову. Этими словами писатель и фронтовой корреспондент подтверждает нашу мысль, что истоки майской катастрофы Крымского фронта проявились значительно ранее, их было видно уже в ходе февральско-мартовского наступления фронта:

«Катастрофа произошла через два месяца после того, как я уехал отсюда, из Керчи. И теперь, после неё, задним числом, мне можно и не поверить, но тогда, когда я возвратился из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем эти бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжёлое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое.

Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.

Здесь, на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: «Всех вперёд, вперёд и вперёд!» Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все топтались как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника… Какая-то непонятная и страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.

А как только вы отъезжали на десять километров в тыл, вам уже не попадалось на глаза ничего – ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций.

От фронта до Керчи тянулось почти пустое пространство. Даже на линии знаменитых Акмонайских позиций не было вырыто ни одного нового окопа, а старые, остававшиеся от прежней обороны, были изуродованы…

Нет, я не лгу, говоря, что тяжёлые предчувствия у меня возникали в душе уже тогда, в феврале и марте» [34; 79-80].

Ко 2 марта советские войска были очень сильно вымотаны. У нас нет данных о численности людских потерь конкретно в наступлении 27 февраля – 2 марта 1942 года, но, безусловно, они были значительны. Зато известно, что было потеряно 113 танков – это свыше 30% танкового потенциала фронта. Теперь в его танковых соединениях и частях насчитывалось:

39-я танковая бригада – 19 танков (2 КВ, 6 Т-34 и 11 Т-60) (потери – 26 машин).

40-я танковая бригада – 30 танков (2 КВ, 7 Т-34 и 21 Т-60) (потери – 15 машин).

55-я танковая бригада – 53 танка Т-26 (потери – 40 машин).

229-й отдельный танковый батальон – 4 танка КВ (потери – 12 машин) [11; 239], [25; 35-36].

И даже входившие в армию второго эшелона, 47-ю, 24-й танковый полк и 56-я танковая бригада понесли потери (видимо, от воздушных бомбардировок). Ко 2 марта в них насчитывалось:

24-й танковый полк – 29 танков Т-26 (потери – 17 машин).

56-я танковая бригада – 90 танков Т-26 и ХТ (потери – 3 машины) [11; 239], [25; 35-36].

2 марта генерал Д.Т. Козлов принял решение приостановить наступление. В своём донесении № 151/ОП, посланном в Ставку ВГК в этот день, он, в частности, докладывал:

«…6. Состояние дорог: в течение дня 2.3. 1942 г. моросящий дождь, дорога и почва раскисли, непроходимы для всех видов транспорта, артиллерии и танков.

7. Решил, вследствие непроходимости дорог, невозможности действовать танками и пехотой вне дорог, временно закрепиться на достигнутых рубежах, в готовности по установлении проходимости почвы перейти в решительное наступление» [32; 503].

3 марта (в 03 часа 20 минут) Ставка ВГК утвердила решение Д.Т. Козлова о приостановлении наступления (директива № 170131). При этом указывалось, что «при малейшем изменении в благоприятную сторону условий погоды и состояния грунта немедленно, со всей энергией, не ожидая особых указаний» необходимо возобновить выполнение поставленной фронту задачи [32; 116].

Однако ещё до выхода директивы Ставки, утверждающей решение генерала Д.Т. Козлова, состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским. В ходе этих переговоров командующий Крымфронтом озвучил причины неудачи наступления войск фронта, главной из которых была названа погода (с чем, в принципе, трудно не согласиться). А.М. Василевский указал и ещё на две причины:

«Тов. Сталин приказал мне передать Вам, что, по его мнению, основной причиной неуспеха в наступлении армий фронта является неумелое использование в армиях средств усиления, а именно: РСов, миномётов, артиллерии, танков и авиации» [32; 115].

Сам А.М. Василевский поставил под сомнение тактику лобовых ударов по немецким узлам сопротивления, которая применялась в ходе наступления Крымского фронта [32; 115].

Д.Т. Козлов согласился с обоими замечаниями [32; 115].

Высказанная А.М. Василевским мысль о нанесении основного удара в обход опорных пунктов немцев Кой-Асан и Корпеч легла в основу следующего плана наступательной операции Крымского фронта. Он был представлен в Ставку уже 4 марта 1942 года (доклад № 571/ОП).

«Идея операции: ударом двух армий, эшелонированных в глубину, в направлении Тулумчак, Аппак-Джанкой, Шейх-Эли, Стар[ый] Крым, – говорилось в докладе, – обойти систему инженерных сооружений с севера и во взаимодействии с армией, наступающей в направлении Кой-Асан русск[ий], отм. 56,5, гора Орта-Егет, разгромить феодосийскую группировку противника и выйти на фронт р. Мокр[ый] Индол» [32; 504].

Как и в предыдущем плане, основной удар наносила 51-я армия. Именно она обходила «систему инженерных сооружений с севера». Вспомогательный удар на Кой-Асан наносила 44-я армия. 47-я армия, составляя второй эшелон, обеспечивая оборону Ак-Монайских позиций в случае контратак противника, при успешном развитии наступления усиливала удар 51-й армии и в то же время выбрасывала подвижную группу в район Киета для полного уничтожения отходящих от Феодосии частей противника [32; 504-505].

План предполагал усиление 44-й армии: ей должна была быть передана одна стрелковая дивизия и 229-й танковый батальон из 51-й армии и 24-й танковый полк из 47-й армии [32; 504].

5 марта Ставка ВГК утвердила предложенный план с рядом поправок (директива № 170133). Прежде всего, передача стрелковой дивизии и танкового батальона из 51-й в 44-ю армию отменялись [32; 117-118].

Далее. 44-я армия должна была наносить свой главный удар «не в лоб Кой-Асанскому опорному пункту, а в обход его с юга» [32; 118].

Несколько ограничивались задачи 47-й армии: её стрелковые соединения останавливались на рубеже Шубино, Байгоджа, Ислам-Терек. Предлагавшееся командованием Крымского фронта дальнейшее продвижение войск армии на Салы не утверждалось. Точнее, их предполагалось использовать в зависимости от обстановки [32; 118, 505]. Т.е. Ставка видела необходимость до поры до времени оставлять эту армию именно во втором эшелоне. Действия подвижной группы армии на Киет были утверждены [32; 118].

В директиве Ставки, утверждавшей очередной план наступления Крымфронта, особо подчёркивалось следующее:

«…6. Основной задачей большей части армейской и фронтовой авиации…» должны являться «…систематические боевые действия её по боевым порядкам противника и по его опорным пунктам и, прежде всего, на переднем крае в полосах нанесения главного удара армий.

…7. Не допускать не подготовленных массированным огнём миномётов, эресов и артиллерии пехотных и танковых атак опорных пунктов и узлов сопротивления обороны противника и тем самым исключить попадания нашей пехоты и танков в огневые мешки противника» [32; 118].

Сделал определённые выводы из неудачного наступления и представитель Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлис. Поскольку Лев Захарович не имел привычку отсиживаться в штабе, а лично посещал войска, то у него сложилось вполне конкретное впечатление о причинах наших неудач и способах преодоления этих причин. Так, Ю. Рубцов и И. Мощанский приводят следующие сохранившиеся в архивах записи армейского комиссара: «Скорость танков плохая. Ползут как черепахи» (о действиях танковых бригад) [26; 330]. «398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут» [26; 330]. «Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60-75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов всё лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не смели…» [25; 35].

Даже очень критически настроенный к Мехлису И. Мощанский вынужден признать, что «рекомендации армейского комиссара 1-го ранга не лишены трезвой оценки положения дел…» [25; 35].

Справедливо полагая, что одними приказами дела не решить, Л.З. Мехлис продолжал считать, что в войсках должна укрепляться сознательная дисциплина. Достигнуть же этого можно, усиливая партийно-политическую работу в частях. Поэтому он продолжал требовать от Главного политуправления РККА присылки на Крымский фронт новых кадров политработников. В марте сюда прибыло: 2 военкома дивизий, 1 военком танковой бригады, 9 военкомов полков, 25 военкомов батальонов, 15 военкомов танковых рот, 500 политруков, 750 замполитруков и 2 307 политбойцов [25; 35].

Не обошёл вниманием Л.З. Мехлис и вопросы командных кадров. Как мы помним, представитель Ставки ВГК с самого начала своего пребывания на Крымском (Кавказском) фронте был «не в восторге» от его высшего командования. Неудача столь основательно подготавливаемого наступления никак не могла улучшить отношения Л.З. Мехлиса ни к комфронта Д.Т. Козлову, ни к начальнику штаба фронта Ф.И. Толбухину.

В официальной историографии принято считать, что Л.З. Мехлис сделал Д.Т. Козлова и Ф.И. Толбухина попросту «козлами отпущения», ибо всеми неудачами фронт, на самом деле, обязан ему, Л.З. Мехлису. Так, И. Мощанский пишет:

«Тщательную подготовку наступления (выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение, разведку и т.п.) подменяли нажим, голый приказ, репрессии, массовая перетасовка командных и политических кадров.

Неудача с наступлением фронта не на шутку ударила по самолюбию заместителя наркома обороны, представителя Ставки. Л.З. Мехлис не мог не понимать, что его кредит доверия у Сталина не может быть вечным.

Думать об этом Мехлису не хотелось. Он давно привык не рефлексировать, а действовать. Руководствовался армейский комиссар привычной для себя логикой: если при всей его активности случилась неудача, значит, надо работать ещё больше, выявлять пустозвонов, лодырей, не умеющих провести отданный приказ в жизнь. А то – и скрытых врагов. Объектом пристального внимания Л.З. Мехлиса стал руководящий состав фронта, в первую очередь, его командующий» [25; 36-37].

Или С. Ченнык в своей статье под «красочным» названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» (кстати, в подразделах статьи с не менее «красочными» названиями: «Патология жестокости» и «“Мы должны быть прокляты”») утверждает следующее:

«Неудачи казались ему (Мехлису – И.Д.) временными. Он отмечал «слабую подготовку нашей пехоты», но не понимал, что лично содействовал подмене боевой подготовки бесконечными партийными и политическими мероприятиями.

…Обвинения льются потоком на всех командующих.

…Создав такую обстановку, в которой каждый из командиров больше думал о том, как защитить себя от сталинского любимца, чем о положении на фронте, представитель Ставки фактически обеспечил все условия для провала наступления» [41; 3-5].

Вот так, ни больше ни меньше. Кажется, мы уже вполне убедительно показали, что Л.З. Мехлис вовсе не подменял боевую подготовку войск и их материальное обеспечение партийно-политическими мероприятиями, хотя и последним уделял большое внимание, видя в них средство воспитания духа войск, их моральной подготовки. И попробуйте сказать, что это был неверный подход! Ещё древние говорили: «Не столько воин силён оружием, сколько оружие – воином», – тем самым отмечая важность наличия сильного боевого духа у воинов. Чем укрепляется этот дух, какими идеями, представлениями и учениями, – другой вопрос. Для Л.З. Мехлиса таковой идеей была идея коммунистическая, очень тесно связанная с идеей русского патриотизма. Но сейчас, собственно, не об этом, а о кадровых вопросах.

9 марта Л.З. Мехлис отправил в Ставку ВГК телеграмму, в которой просил сменить начальника штаба фронта генерал-майора Ф.И. Толбухина [32; 123], [26; 342-343], [20; 7], [1; 8].

В отношении этой телеграммы нам бы хотелось высказать ряд своих соображений.

Во-первых, принято почему-то считать, что в ней Мехлис просил снять не только Толбухина, но и Козлова [26; 342-343], [25; 37], [20; 7].

На наш взгляд, это ошибка, порождённая неверной трактовкой следующих слов телеграммы:

«…Вследствие того, что и сам командующий Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит, исходящие от командования документы редакционно неряшливы, расплывчаты, а иногда искажают смысл. Во избежание неприятностей их приходится часто задерживать для исправления…» [25; 37].

Просьбы о снятии Д.Т. Козлова эти слова не содержали, чему подтверждением и переговоры по прямому проводу Л.З. Мехлиса с А.М. Василевским, состоявшиеся в первом часу ночи 10 марта 1942 года, и доклад Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта 1942 года, в котором представитель Ставки на Крымфронте действительно настаивал на смене командующего фронтом.

В разговоре по «Бодо» заместитель начальника Генштаба, в частности, сказал:

«…по Вашей шифровке о тов. Толбухине (выделено нами – И.Д.) тов. Сталин принял решение освободить его от обязанностей начальника штаба фронта и временно, до назначения нового начальника, исполнение обязанностей начальника штаба фронта возложить на генерала Вечного» [32; 123].

Заметьте, ни слова о Д.Т. Козлове и просьбе о его снятии. Молчит о ней А.М. Василевский, молчит в дальнейшем разговоре и Л.З. Мехлис [32; 123]. Согласитесь, странное молчание, если такая просьба всё-таки была.

А вот строки из доклада Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта:

«Товарищу Сталину.

Я долго колебался докладывать Вам о необходимости сменить командующего фронтом Козлова (выделено нами – И.Д.), зная наши трудности в командирах такого масштаба. Сейчас я всё же решил поставить перед Ставкой вопрос о необходимости снять Козлова (выделено нами – И.Д.)» [25; 37].

Выделенные слова ясно показывают, что предложение о снятии Д.Т. Козлова было высказано Л.З. Мехлисом впервые.

Зачем авторам, клеймящим Льва Захаровича, показывать многократность его просьб о снятии Д.Т. Козлова – понятно: тем самым демонстрируется «разрушительная» деятельность представителя Ставки на Крымском фронте.

По иным причинам это делают авторы, пытающиеся «обелить» Л.З. Мехлиса: для них это – яркий пример борьбы Мехлиса с генералами-«бездельниками».

В общем же, заблуждаются и те, и другие (не берёмся судить, кто намеренно, а кто случайно).

Во-вторых, на наш взгляд, ошибочно напрямую увязывать телеграмму от 9 марта с неудачей наступления 27 февраля – 2 марта, как это делают все исследователи. Конечно, как уже отмечалось, срыв наступления не улучшил отношение Мехлиса к командованию Крымского фронта. Но позволим предположить, что если бы непосредственно он послужил причиной просьбы в Ставку о снятии Ф.И. Толбухина, то Лев Захарович не ждал бы неделю, чтобы эту просьбу «озвучить». Думается, «последней каплей» были обстоятельства, связанные с подготовкой нового наступления. Недаром Л.З. Мехлис в телеграмме поднял вопрос о «недоброкачественности» документов командования Крымского фронта (см. выше).

И, наконец, в-третьих. Сомневаемся, что почтенных учёных мужей, «свешивающих» на Л.З. Мехлиса «всех собак», удивит факт, о котором пойдёт речь ниже. Они, безусловно, его знали. Только не упоминали о нём, дабы не нарушать «стройность» своей схемы «Мехлис во всём виноват». Но читатель, наверное, будет этим фактом удивлён (раз уж ему ничего о нём не рассказывали). Так вот, снятия Ф.И. Толбухина добивался сам Д.Т. Козлов, о чём выходил с просьбами на представителя Ставки ВГК.

Ниже приводятся выдержки из переговоров по прямому проводу между А.М. Василевским и Д.Т. Козловым, проходивших с 23.30 9 марта 1942 года до 00.15 10 марта. Заметим, что эти переговоры закончились за пять часов до того, как начались переговоры А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом, о которых мы уже упоминали чуть выше (обстоятельство, на которое следует обратить внимание).

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …2. Тов. Сталин считает целесообразным заменить начальника штаба фронта тов. Толбухина и впредь до назначения нового начальника штаба временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта генерала Вечного.

[…]

КОЗЛОВ. …Решение в отношении тов. Толбухина считаем весьма целесообразным, об этом ставили вопрос перед тов. Мехлисом (выделено нами – И.Д.). Желательно оставить его, если он не будет возражать, на должности помощника по укомплектованию и формированию войск фронта или заместителем командующего 47-й армией. Просим как можно скорее назначить человека вместо Толбухина. Не лучше ли будет исполнение обязанностей возложить на полковника Разуваева, так как генерал Вечный является представителем Ставки и, следовательно, пользуется правами несколько выше, чем я. Будет ли удобно с точки зрения взаимоотношений в управлении войсками?

ВАСИЛЕВСКИЙ. Вечный – сугубо военный человек и, получив приказ Ставки о временном назначении, думаю, будет неплохим начальником штаба и Вашим помощником, так что Ваши опасения абсолютно напрасны. Ваши соображения в отношении тов. Толбухина, да и в отношении тов. Разуваева доложу…» [32; 122-123].

Предполагаем, что «Мехлисовы обличители» заявят на это, что «бедный», «запуганный» Мехлисом, слабовольный генерал Д.Т. Козлов говорил так, чтобы поперёк Мехлиса не идти или Сталину не противоречить.

Что сказать на подобные аргументы?

Мы неспроста обратили внимание на время переговоров командующего Крымфронта с заместителем начальника Генштаба – они состоялись до переговоров последнего с Л.З. Мехлисом. При этом Мехлис отправлял свои соображения относительно Ф.И. Толбухина шифровкой, содержание которой он вряд ли докладывал Д.Т. Козлову⁶. Недаром А.М. Василевский разговаривал с Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом не одновременно. Потому можно быть стопроцентно уверенным, что «положительная реакция» командующего Крымским фронтом на снятие его начальника штаба не была обусловлена телеграммой представителя Ставки ВГК, в которой он предлагал сменить Ф.И. Толбухина. С другой стороны, вряд ли Д.Т. Козлов был столь пуглив, что одна ссылка на мнение Сталина абсолютно парализовывала его волю и заставляла плести небылицы про его просьбы к Мехлису о снятии Ф.И. Толбухина и изображать удовлетворённость по поводу состоявшегося решения Ставки. Во всяком случае, в отношении назначения на должность начальника штаба генерала Вечного Д.Т. Козлов не побоялся выразить своё несогласие и предложить кандидатуру полковника Разуваева.

Ну, а если мы ошибаемся, а наши оппоненты правы, и Д.Т. Козлов и Мехлиса боялся, и Сталина до «дрожи в коленях», да так, что начинал выдумывать на ходу небылицы, только чтобы им угодить, то тем хуже для наших оппонентов. Что это за командующий фронтом?! Лжив, труслив. Выходит, прав был Мехлис в его оценках? И, воля ваша, господа оппоненты, гнать таких командующих надо с их должностей взашей.

Хотелось бы рассмотреть и ещё пару документов, характеризующих, прежде всего, Л.З. Мехлиса, а затем – поливающих его грязью историков (в смысле используемых ими методов «протаскивания» своих построений).

Одного документа мы уже касались – это запись переговоров А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом от 10 марта 1942 года. Продолжим его цитирование (документ невелик):

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …Военный совет фронта поставил вопрос об оставлении тов. Толбухина во фронте на должности помощника командующего [войсками] фронта по укомплектованию и формированию или же на должности заместителя командующего 47-й армией. Тов. Сталин к тому и другому предложению отнёсся отрицательно, точно так же и к просьбе Военного совета временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта полковника Разуваева. У меня всё. Какие будут от Вас указания мне?

МЕХЛИС. Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять, и целиком согласен с мнением тов. Сталина. Что касается Разуваева, то это честный командир, работоспособный, но начальником штаба, и к тому же при отсутствии начальника оперативного отдела, ему будет очень трудно (выделено нами – И.Д.). …Правильно будет до подыскания кандидата временно вступить в исполнение обязанностей тов. Вечному. У меня всё.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Слушаюсь. Сейчас будет оформлено приказом. До свидания» [32; 123].

Обратим внимание на чрезвычайно положительную характеристику, которую даёт Л.З. Мехлис полковнику Разуваеву, предложенному Д.Т. Козловым на должность начштаба. Единственная причина отклонения его кандидатуры – недостаток опыта для выполнения обязанностей, связанных с этой должностью. Т.е., другими словами, – польза дела. То, что кандидатура предложена Д.Т. Козловым, на мнение Л.З. Мехлиса влияния не оказывает. Очень яркий штрих для характеристики Льва Захаровича.

Второй документ – директива Ставки № 170139 командующему войсками Крымского фронта о назначении заместителя командующего 51-й армией от 9 марта 1942 года:

«Ставка Верховного Главнокомандования не возражает против назначения генерал-майора Баронова заместителем командующего 51-й армией.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

Начальник Генерального

штаба Шапошников»

[32; 122].

Чуть более чем за месяц до того (7 февраля 1942 года) Ставка ВГК сняла генерал-майора Баронова с должности командующего 47-й армией [32; 122]. Снят он был по настоянию именно Л.З. Мехлиса. Генерал-майор показался ему человеком ненадёжным, причём первоначально, видимо, речь шла всё-таки о профессиональных и человеческих качествах К.Ф. Баронова, а не о его службе офицером в царской армии, как стараются представить дело «объективные» историки. Почему мы так считаем? Да дело в том, что бывшим царским офицером (штабс-капитаном) был, например, и командарм-51 генерал Львов. Однако Л.З. Мехлис не только не преследовал его за этот факт биографии, но даже чрезвычайно симпатизировал ему (предлагал его на должность командующего фронтом вместо Д.Т. Козлова). С Бароновым же получилось «с точностью до наоборот» – он настолько не понравился Льву Захаровичу, что тот запросил на него данные в особом отделе Крымского фронта. И получил такую информацию: Баронов К.Ф., 1890 года рождения, служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 года, утерял партбилет. В 1934 году «за белогвардейские замашки» исключён из партии при чистке, потом восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил – участник Кроншдатского мятежа, «врангелевец», живёт в Париже. Другой брат – Сергей осуждён в 1937 году за участие в «контрреволюционной организации». Жена – «дочь егеря царской охоты». Сам Баронов изобличался в связях с лицами, «подозрительными по шпионажу». Сильно пьёт. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит [25; 38], [41; 4].

После такой характеристики симпатии к Баронову у Мехлиса прибавиться никак не могло. Баронов был снят с должности и отправлен в распоряжение Ставки ВГК. Его апелляция к представителю Ставки с просьбой оставить его на фронте и на строевой работе была Л.З. Мехлисом отклонена [25; 38], [41; 4].

Собственно, на этом «обличители» Льва Захаровича и заканчивают повествование о генерал-майоре К.Ф. Баронове. С. Ченнык лишь с трагизмом добавляет: «Участь генерала была решена» [41; 4]. Согласитесь, после такой концовки невольно закрадывается мысль, что Баронова попросту поставили «к стенке». Излишне говорить, что о повторном назначении Баронова на Крымфронт «обличители» ни словом не обмолвились. А между тем факт достоин рассмотрения.

Если посмотреть на текст директивы Ставки ВГК № 170139 от 9 марта 1942 года о назначении генерала К.Ф. Баронова заместителем командующего 51-й армией, то ясно видно, что назначение это произошло по просьбе командования Крымского фронта («Ставка… не возражает против назначения…» [32; 122]). Трудно представить, что командование фронта вышло с подобным предложением в Ставку без согласования вопроса с Л.З. Мехлисом. Кадровые вопросы он, как мы помним, очень тщательно контролировал. Сами «объективные» историки упрекают его в чрезмерном к ним внимании и вообще в том, что он вмешивался во все, даже самые мелкие, дела фронта, мешая Д.Т. Козлову командовать. Поэтому с уверенностью можно считать, что против назначения генерала К.Ф. Баронова заместителем командарма-51 Л.З Мехлис ничего не имел, что он, если не сам выступил с инициативой этого назначения, то поддержал её.

Что же произошло за месяц после снятия К.Ф. Баронова? Открылись какие-то новые обстоятельства его «дела», и Лев Захарович понял, что поступил с человеком несправедливо? Или на Крымфронте был такой острый дефицит командных кадров, что Л.З. Мехлис счёл возможным допустить К.Ф. Баронова до «замской» должности в 51-й армии? Тем более что командовал этой армией вполне надёжный командующий – генерал В.Н. Львов, которого представитель Ставки высоко ценил и, очевидно, считал, что под его командой К.Ф. Баронов может успешно работать и приносить пользу фронту. Тут, конечно, можно только гадать. Скорее всего, имел место некий «промежуточный вариант»: за месяц Мехлиса (может, и на основании каких-то фактов, ранее ему не известных) убедили (скажем, тот же генерал В.Н. Львов), что генерал К.Ф. Баронов не так уж и плох, и армейский комиссар посему и не стал возражать против его назначения заместителем В.Н. Львова, учитывая при этом, что дефицит грамотных командных кадров на Крымском фронте и впрямь ощущался.

Как бы там ни было, но история с генерал-майором К.Ф. Бароновым хорошо показывает, что пользу дела и справедливость Л.З. Мехлис ставил куда выше своих амбиций и своего самолюбия.

Однако вернёмся непосредственно к боевым делам.

В ходе уже упоминавшихся здесь переговоров по «Бодо» Д.Т. Козлова с А.М. Василевским, состоявшихся в ночь с 9 на 10 марта, командующий Крымским фронтом так изложил ход подготовки к новому наступлению:

«Подготовка идёт. Смена [и] сосредоточение закончатся сегодня в ночь. Задержка происходит с танками КВ и Т-34. Только сегодня поступила основная масса запасных частей из Новороссийска. В Камыш-Бурун направлены части. Погода за последние два дня немножко улучшилась. В районе [армии] Львова автотранспорт уже пошёл по дорогам, вне дорог грунт труднопроходим, танки идут с трудом. Ночью обычно небольшие заморозки, а днём опять начинает отпускать. Всё же почва и дороги постепенно подсыхают. Если погода не ухудшится, по всей вероятности, возможно будет, хотя и с трудом, начать работу одиннадцатого, к чему сейчас и готовимся» [32; 122].

Действительно, последующие несколько дней погода стояла хорошая. Было принято решение начать наступление 13 марта в 10 утра [25; 35].

На сей раз танковые бригады, полк и батальоны были приданы непосредственно пехотным соединениям. Командиры танковых бригад были подчинены командирам стрелковых дивизий и бригад [25; 35]. Это было ошибкой, т.к. при подобном применении танков не достигалось ни массирование удара ими, ни наращивание удара в глубину при прорыве обороны противника (другими словами, командование фронтом лишило себя подвижных соединений, могущих оперативно развить успех в случае прорыва фронта немцев). Излишне говорить, что «авторство» данного решения приписывается Л.З. Мехлису, что нас не удивляет [25; 35].