Учёбе время – шабашке час
Проза денег, о которой мало думали во время вступительных экзаменов, стала ненавязчиво напоминать о себе после возвращения из колхоза осенью 1961 года. Сентябрь стал последним месяцем беззаботной жизни на полном обеспечении жильем и продовольствием.
Далее предстояло самостоятельно налаживать быт с учетом личных возможностей. При упоминании источников доходов в памяти по созвучию возникает название статьи В. И. Ленина «Три источника и три составных части марксизма».
Это к тому, что студенческий бюджет большинства однокурсников также формировался из «трех источников и трех составных частей»: стипендии, переводов из дому и сторонних заработков.
Стипендия на первом курсе составляла 22 рубля 80 копеек.15 из них уходили на плату за «угол». Еще 3 рубля «Бабу́ша» брала за стирку белья (включая постельное) и рубашек. Свободными оставались 4 рубля 80 копеек, из которых следовало оплатить комсомольские и профсоюзные взносы.
Главным источником моего бюджета стали переводы мамы. К этому времени она оставила должность заведующей лабораторией по состоянию здоровья (в связи с изнурявшей болезнью печени неизвестного в те годы происхождения) и ее оклад на новой работе не превышал 100 рублей (о сумме я узнал позднее). Сегодня мне стыдно за инфантилизм, позволявший на первых порах принимать ежемесячно почти половину этих денег. Во время работы на Комбинате часть токарного заработка по инициативе мамы откладывалось для будущей учебы. Однако существенная доля этих накоплений потратилась на приехавшего двоюродного брата Витю Левина, периодически прекращавшего работать «по собственному желанию».
Вместе с однокурсниками в начале каждого полугодия я представлял в деканат справку о семейных доходах, которые учитывались комиссией при распределении стипендий. Поделенный на двоих размер оклада мамы (50 рублей) выглядел вызывающе. Мало кто из однокурсников «дотягивал» до отметки в 20 рублей. Некоторые, согласно документам, имели душевой доход, не достигавший 10 рублей. Таким бедолагой был Анатолий Малыгин, по прозвищу «Лаврентий Павлович». Его одинокая мать получала пятирублевую колхозную пенсию. Толя, на самом деле, жил скудно. Соседи по общежитию не раз жаловались на запахи приготовленных им на кухне «фирменных» блюд из жареной и вареной камсы.
Однако, двое других обладателей пятирублевых доходов жили свободнее. Один владел новеньким мотоциклом «Чизетта» стоимостью 800 рублей. Другой купил за 600 целковых магазинный «ИЖ-56». У меня денег на такие покупки не было даже во время работы на комбинате.
Основные траты иногородних коллег приходились на еду. Трехразовое посещение столовой со студенческим рационом, «оставляющим чувство легкого голода», обходилось в полтора рубля. Итого – 45 денежных единиц в месяц. Дополнить столовскую еду лимоном можно было по цене 35 копеек штука. О конфетах и печенье не упоминаю.
Кроме еды заявляли о себе другие потребности тела и души.
Приходилось тратиться по мелочам на одежду и белье, мыло и пр. Благо, расходы на баню отсутствовали. Ее заменял душ (иногда дважды в день) в спортзале университета и в ДЮСШ. Расходов требовали посещения кино и полюбившегося Ростовского театра музыкальной комедии.
Третьим источником средств для удовлетворения студенческих потребностей служили сторонние заработки – шабашка. В полном соответствии с происхождением этого термина (от еврейского «шаббат» – суббота, когда иудеи нанимают для неотложных работ неевреев) шабашки, как правило, начинались в субботу. Мы с готовностью продолжали работу в воскресенье, а еще лучше (доходнее) в праздничные дни. Благо, эти дни отсутствовали в учебном расписании.
Коллектив шабашников нашего курса сложился сам собой сразу с началом учебы. Численность группы менялась от 8 до 10 человек. Непременными членами бригады состояли Анатолий Сапин (в 1966 г. референт областного суда, затем помощник 1-го секретаря Ростовского горкома КПСС, теперь адвокат), Гена Лозовой, Слава Лановой (имевший внешнее сходство с киноартистом Василием Лановым и называвший последнего двоюродным братом), Женя Ляхов (Бэби, впоследствии – доктор наук, профессор), Саша Иванов (в начале 70-х атташе посольства СССР в Бельгии), Юра Белявский (сотрудник КГБ, а затем адвокат)и Анатолий Курилех (следователь милиции).
Привычным поприщем ударного труда была станция Ростов-Товарная. Вид работ – разгрузка овощей, камня (бута и плитного), щебня и т. п. Осенью чаще работали с картошкой, засыпанной в крытые вагоны. Клубни перегружали в машины, а затем ссыпали в хранилища овощных баз или магазинов. В таких случаях часть бригады оставалась на станции, а другая выезжала в конечную точку. Работа начиналась в 6 утра и шла без перерыва. Вечером, накануне работ, артель созванивалась по телефону-автомату из вестибюля главного учебного корпуса со станционным диспетчером, который любезно информировал студентов о возможных работодателях и предстоявших видах разгрузки.
Оплата колебалась от одного до полутора рублей за тонну груза. Цена устанавливалась в ходе переговоров между представителями грузополучателя и делегатом бригады. В нашу пользу играли сжатые сроки разгрузки, особенно при отсутствии конкурентов. Сверхнормативный простой вагонов оборачивался для грузополучателей драконовскими штрафами со стороны железнодорожников. Однажды 6 ноября 1962 года, в предпраздничной ситуации «ой-ой-ой» – полного отсутствия «рабсилы» и перспективой двухдневного простоя, магазинно – овощные армяне оплатили нашу работу по исключительной расценке 3.50 руб. за тонну картошки. В тот раз наш доход за 12 часов непрерывной работы (с 6-ти до 18-ти) составил по 35 рублей на человека. После завершения трудов торговые армяне дополнительно премировали каждого грузчика авоськой картошки. Этот, по образному выражению Л. И. Брежнева, «приварок к столу трудящихся», душевно обрадовал «Бабушу».
В обычные же выходные дни доходы от разгрузки картошки не превышали 18 рублей.
Конкуренты делились на добросовестных и непорядочных. В числе первых на «Ростов-товарной» мы постоянно пересекались с крепкими студентами-медиками. Отношения с ними строились по совести: работа доставалась тому, кто нашел ее первым, цену друг другу не сбивали, несмотря на провокационные предложения грузополучателей. Иногда, наши группы сливались в одну артель.
К непорядочным относилась стая забулдыг. Работали алкаши слабее, но зато соглашались на заниженную оплату. Начало разгрузки отмечали возлиянием из припасенных бутылок.
Однажды представитель «литрболистов» перехватил у медиков уже состоявшийся уговор на разгрузку вагона картошки по полтора рубля за тонну. Забулдыги подкупили торгаша – грузополучателя согласием на рубль за тонну.
После того, как недобросовестные конкуренты, загрузив инвентарь (вилы с шишкообразными наконечниками и лопаты), забрались в кузов автомашины, к борту подошел будущий эскулап (хромой, но крепкий парень) и доверительно поманил лидера этой компании. Казалось, что будущий врач намерен высказать деликатный упрек. Однако недовольство студентов «меда» выразилось в мануальной форме. Кулак представителя этой гуманной профессии пришелся в левую скулу, наклонившегося к нему конкурента.
«Фонарь» под глазом потерпевшего сохранился до следующего воскресенья, дня – когда вдобавок к телесному повреждению пострадавший получил общепризнанное прозвище «Боксер».
Однажды в начале осени мы, вместе с медиками, нанялись на разгрузку арбузов с баржи в торговом речном порту. Заработок оказался ничтожным, а за расчетом пришлось много раз ходить в торговую контору. Вследствие этого наши отношения с арбузными грузополучателями прекратились навсегда.
Работу по разгрузке бутового камня из крытых вагонов (муторную) и щебня из полувагонов (повеселее) находил Слава Лановой, приглашавший меня в долю. Справлялись вдвоем. Платили «не шибко»: открытый вагон стоил 8 рублей, крытый больше (точной суммы не помню). Поэтому брались за этот вид занятий при полном отсутствии других работ.
Не гнушались и непредвиденными заработками. Однажды в холодное ноябрьское воскресенье, проходя с Сашей Ивановым мимо диетической столовой, мы откликнулись на просьбу разгрузить в подвал машину лука.
Гена Лозовой и Анатолий Сапин выступили в роли кровельщиков: герметизировали битумом крыши сараев во дворе их ночлежки. Эту работу через квартирную хозяйку «Бабу Паню» им предложила начальница домоуправления. Я вспомнил об этом редком виде деятельности в связи с трагикомическим случаем, произошедшим в момент нахождения приятелей на кровле хозяйственного строения.
Предыстория события такова. Двор, где трудились Анатолий и Гена, соседствовал с упомянутым ранее гвоздильным заводом. На территории предприятия, вблизи забора, стояла цистерна с горючим для производственного транспорта. Очевидно, эта емкость использовалась с нарушениями, поскольку часть пролитого на грунт топлива (бензина или солярки) просачивалась в выгребную яму общественного туалета во дворе дома друзей. Летом запах топлива в sortir (е) ощущался сильно.
В момент, о котором идет речь, один из соседей, мужчина средних лет, направился по естественным надобностям в дощатое строение общего пользования. По случаю жары и выходного дня жилец «вышел в народ» в домашнем одеянии в виде семейных трусов. Кроме единственного предмета одежды, его облик дополняла деталь в виде горящей папиросы.
Как выяснилось позже, усевшись в позу «орла», посетитель нужника бросил догоравший бычок вниз. Выгребная яма ответила негодующим огненным выдохом.
С крыши друзья успели увидеть, как рухнула, обнажив «подиум», фасадная стена туалета. Это обстоятельство спасло жизнь вылетевшему вслед соседу. Скорая помощь увезла его в больницу с ушибами и ожогами в неподходящих местах. Если бы строение было капитальным, мужчина, по словам специалистов, мог погибнуть от удара взрывной волны.
Некоторые из однокурсников, не размениваясь на шабашки, находили постоянную работу.
Нина Рыженкова (до поступления на юрфак стенографистка-машинистка) печатала бумаги в профкоме университета.
«Лаврентий Павлович» устроился ночным сторожем конторы. По вечерам он штудировал в охраняемом помещении учебники и конспекты, а затем ложился спать на сдвинутые столы.
Староста курса Миша Барановский с компаньонами по съемному флигелю (Валентином Басалаевым и Виктором Николенко) устроились на «Ростсельмаш» пескоструйщиками: очищали литье от окалины струей воздуха с песком. На заводе представителей этой специальности, облаченных в защитные скафандры, именовали «космонавтами». Документально троица (с согласия мастера) числилась единственным рабочим, носившим фамилию старосты. На радость мастеру и коллегам по цеху трехликий «Барановский» работал только в ночную смену. Ребята трудились поочередно с интервалом раз в три дня (с учетом выходных этот промежуток увеличивался). Для прохода на завод пользовались одним пропуском. Их тяжелая и вредная работа давала денежную добавку по 80 рублей на человека.
По мере продолжения учебы на последующих курсах доля стипендии в структуре доходов однокурсников росла. На втором курсе стипендия составляла 28 рублей, на третьем и четвертом – 35, на пятом – 40 (а моя повышенная – 50 рублей). Несмотря на это, дополнительные заработки были не лишними.
Последняя шабашка состоялась в начале лета 1965 года. Подробнее о ней расскажу далее.
Новые предметы, новые наставники
Наиболее яркой фигурой из числа преподавателей, с которыми нам довелось общаться на первом курсе, представлялся Сергей Федорович Ширяев. Однако в дальнейшем, по мере профессионального развития (и просто взросления) мы научились ценить наставников иного типа, незаурядные качества которых не сразу замечались за внешне неброским поведением. Это были те, кто учил студентов не только науке права, но и готовности отстаивать одинаковость требований закона для всех и в любых ситуациях. Их служение делу нашей профессиональной подготовки и воспитания, непоказные проявления гражданской позиции остались в памяти навсегда.
Примером бескорыстного выполнения профессионального и гражданского долга стала преподаватель трудового права Е. М. Акопова. О ней чуть позже. Для начала упомяну об общих настроениях и особенностях мировоззрения, преобладавших в коллективе юридического факультета 1961–1966 годов.
Речь идет о годах начала обещанного властью прорыва страны к всеобщему благоденствию, времени надежд и готовности большинства граждан участвовать в создании справедливого и процветающего общества. На фоне тогдашних ожиданий населения с 1961 года пошли вниз показатели преступности. В 1965 году цифры достигли исторического минимума 496,9 тыс. преступлений на 15 республик СССР (в 2014 году число зарегистрированных только в России преступлений составило 2 млн. 190,6 тыс.).
В октябре 1961 года состоялся 22 съезд КПСС, Принявший программу построения коммунизма к 1980 году. Прозвучал призыв Н. С. Хрущева: «Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». Этот призыв, ставший из-за многократного повторения расхожей фразой, употреблялся в самых неожиданных ситуациях. Я им пользуюсь на протяжении жизни на работе и в быту. Эффект сравним с «настроями» Сытина.
Ерники из числа аполитичных студентов сочли возможным начертать его в виде чернильной надписи на внутренней стороне двери одной из кабинок мужского туалета на 4-м этаже главного корпуса. Надпись располагалась на уровне глаз вошедшего посетителя (Никакого диссиденства в этом не было. Такова судьба многих навязчивых словосочетаний). При переходе в положение «присед» зона действия призыва заканчивалась. На этом горизонте визитер встречался взглядом с идеологически нейтральной рекомендацией спортивно-ортопедического характера: «Не горбись!»
Главной задачей факультета признавалась подготовка правоведов, способных по профессиональным и нравственным качествам обеспечить соблюдение норм права всеми, без исключения, гражданами и организациями.
Съездовский доклад Н. С. Хрущева вновь всколыхнул тему беззакония сталинской эпохи. Время «оттепели» расковало языки жертв репрессий и бывших партийных функционеров. Заведующий кафедрой международного права профессор Н. М. Минасян рассказывал на факультетских собраниях и лекциях о том, как в 30-е годы его несправедливо сместили с должности министра иностранных дел Армении и направили учителем в сельскую школу.
Преподававший политэкономию проректор В. А. Тищенко, в былые времена 2-й секретарь Ростовского горкома ВКП (б), в порыве откровенности делился на лекции воспоминаниями о том, как поручал проверенным активистам выкрикивать «одобрительные возгласы из зала» по ходу докладов на партийных форумах. Для этого горланы снабжались текстом, отпечатанным на полосках бумаги, и рассаживались на заранее отведенные места.
В актовом зале главного корпуса университета выступал хор ростовского общества старых большевиков, подвергшихся незаконным репрессиям.
Старые большевики вошли в руководство народной дружиной Кировского района, на территории которого располагался университет.
Принципы демократии привольно утверждались в организации общественной жизни студентов. Иногда при принятии коллективных решений случались анекдотические ситуации. Осенью 1961 года комсомольское собрание выбирало секретаря факультетской организации. Мероприятие предваряли отчеты и выступления. Затянувшийся форум вогнал участников в состояние легкого обалдения. Народ равнодушно согласился с выдвижением кандидатуры третьекурсника Авербуха, выслушал положительные характеристики доверенных лиц и готовился поднять руки «за». Но участников собрания вывел из сонной одури неожиданный возглас Анатолия Малыгина, (нашего «Лаврентия Павловича»): «Я против!».
После чего произошло мгновенное пробуждение народа от вязкой скуки. Присутствующие повернулись в сторону «Лаврентия Павловича» в ожидании продолжения.
«Его нельзя выбирать, потому, что он – хам!» – не заставил себя ждать Анатолий.
Далее возмутитель спокойствия рассказал, что на днях проходил по коридору общежития мимо комнаты Авербуха. Будущий кандидат в секретари лениво развалился на кровати и оценивающе рассматривал жильцов общаги, появлявшихся в проеме распахнутой двери. Цель наблюдений обнаружилась, когда третьекурсник увидел первокурсника Малыгина.
«Эй, салага! – властно крикнул Авербух. – Закрой дверь!».
«Ну, разве не хам?» – спросил Малыгин.
«Хам!» – отозвался народ.
На этом секретарская карьера Авербуха завяла, не начавшись.
Ученые о некоторых причинах репрессий 30-х
Учебный процесс не оставался в стороне от исследования негативного наследия прошлого. Преподаватели уголовного права, процесса и криминалистики высказывали собственные соображения о причинах и механизме репрессий 30-х.
Одним из условий, способствовавших совершению беззаконий, кроме разоблаченных Н. С. Хрущевым идеологических заблуждений и злой воли И. В. Сталина, признавались правовая безграмотность сотрудников органов госбезопасности, помноженная на постулат «Признание царица доказательств». Авторство этого положения, побуждавшего следователей к выбиванию признательных показаний, по словам Н. С. Хрущева, принадлежало бывшему Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому. Возникала, однако, заковыка. Как быть с тезисом о правовой безграмотности? Академик, ведь, бывший Генпрокурор, доктор юридических наук и даже ректор МГУ.
Развею недоумение любопытных. Неблаговидную роль в репрессиях А. Я. Вышинский в самом деле сыграл. Однако авторства известного со времен древнего Рима принципа «regina probationum» себе не присваивал и, более того, клеймил в научных трудах «царицу доказательств», как порочный принцип буржуазного права. Настаивал на недопустимости его применения в советском уголовном процессе по причине возможных злоупотреблений со стороны следствия. Однако в годы моей учебы труды и речи Януарьевича в библиотеке отсутствовали.
Приходилось верить на слово Первому секретарю КПСС, который, как выяснилось позже, в одних случаях отличался нечистым языком (сознательно врал), в других – страдал недержанием речи и публично выбалтывал империалистам подлинные государственные секреты, нанося серьезный ущерб интересам безопасности СССР.
До сих пор «липу» о «царице доказательств» Вышинского тиражируют не только малограмотные преподаватели и журналисты, но даже профессиональные юристы высокого ранга. Например, бывший заместитель генерального прокурора РФА. Г. Звягинцев в основательном труде «Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов. Москва, 2010». Согласно утверждению автора: «Среди многих научных трудов академика Вышинского особенно высоко в те времена ценилась монография «Теория судебных доказательств в советском праве». Именно в ней получил подтверждение один из главных постулатов древних, который активно и гипертрофированно эксплуатировался репрессивной машиной: «Признание обвиняемого – царица доказательств»».
Забавно. Проштудировавший огромное количество архивных документов и литературных источников (начиная с Петровских времен), бывший заместитель генпрокурора не удосужился заполнить пробел вузовского образования и «посмотреть в святцы» – приснопамятную монографию. А там о «царице доказательств» дословно говорится следующее: «Этот принцип совершенно не приемлем для советского права и судебной практики».(А. Я. Вышинский. Теория судебных доказательств в советском праве. Издание третье дополненное. Государственное издательство юридической литературы. Москва – 1950).
Главным направлением формирования личности будущих юристов, наряду с получением профессиональных знаний, на факультете считалось воспитание готовности отстаивать законные права и интересы граждан и общества.
Идея служения закону постоянно обсуждалась на лекциях, собраниях и диспутах. О ней вели речь преподаватели во главе с заступником юристов деканом Александром Тихоновичем Гужиным, преподававшим общую часть уголовного права. Особое внимание этой теме уделял на встречах с юристами признанный покровитель студентов ректор Юрий Андреевич Жданов.
Примеры воплощения на практике идей закона и справедливости показывала преподаватель трудового права доцент (позже – профессор) Елена Михайловна Акопова. Бывшая полевая медсестра, награжденная на фронте орденами и медалями, которые я видел однажды в День 9 Мая. К сожалению, мне не известна девичья фамилия Елены Михайловны, ставшей Акоповой после замужества. По этой причине не могу найти ее наградные листы военных лет. О том, что такие материалы существуют, свидетельствует факт награждения Елены Михайловны (уже под фамилией Акопова)Орденом Отечественной войны 2 степени в 1985 году. Эта награда вручалась в ознаменование 40-летия Победы участникам Великой Отечественной войны (и тете Лесе тоже), уже имевшим боевые ордена и медали.
Решительный характер Елены Михайловны проявился летом 1942 года, когда она, прервав учебу в университете, ушла на фронт, и не изменился и ко времени нашего общения. Такой же твердости и энергии она требовала в отстаивании правовых позиций от нас.
В рамках правового просвещения граждан Елена Михайловна систематически выступала с лекциями на предприятиях города, привлекая для участия в таких встречах студентов. Ее усилия, с одной стороны, были тесно связаны с выявлением и разрешением конфликтных ситуаций между рабочими и администрацией. С другой, давали добротный материал для курсовых и дипломных работ, научных статей и диссертаций[31]
Обычно такие встречи проводились на рабочих местах во время обеденного перерыва. Непродолжительная вводная часть лекций, как правило, принимала форму ответов на вопросы присутствующих, по ходу которых выявлялись неправомерные действия руководителей. Наиболее распространенными были жалобы по поводу обоснованности установления объема сверхурочных работ и их оплаты, признания вредными тех или иных условий труда, предоставления соответствующих льгот и т. д.
По итогам встреч, как правило, следовали предложения о способах восстановления нарушенных прав. Рекомендации по этому поводу давались, в первую очередь, заводскому профкому и руководству. В случаях недальновидного отказа должностных лиц от восстановления справедливости Елена Михайловна и студенты помогали рабочим составлять жалобы в Областной совет профсоюзов. Наш преподаватель имела удостоверение внештатного инспектора этой организации, однако, несмотря на официально малозаметный статус, пользовалась среди работников Совета бесспорным авторитетом. В этом я убедился, в разговорах с сотрудниками тамошнего отдела правовой защиты и законодательства во время ознакомительной практики.
Иногда у администрации предприятий, привыкшей решать споры волевым путем, играло ретивое, и представления Облсовпрофа оставались невыполненными. В таких случаях Елена Михайловна готовила от имени Совета исковое заявление о защите нарушенных трудовых прав, а затем выступала в качестве представителя истца в Кировском или ином районном суде. Припоминаю несколько таких случаев. Надо ли спрашивать, доводы какой из сторон были более убедительными для судей, бывших студентов юрфака РГУ? Проигранных исков не было.
Следствием такой правозащитной (не путать с нынешними истерично политизированными «правозатычниками») деятельности стал неофициальный запрет руководства некоторых предприятий, на посещение Е. М. Акоповой производственной территории.
Помню рассказ преподавателя об одном из таких случаев. Директор Радиаторного завода (лидера по числу нарушений) аргументировал причину запрета словами: «Мы таких лекторов не приглашали». Елена Михайловна отвечала просто и доходчиво: «Тогда встречайте меня, как инспектора Облсовпрофа». Возражать совету директор не решился.
Кое-кто из администраторов пытался жаловаться в партийные и советские органы на чрезмерно активного лектора, создающего «кляузную атмосферу» среди рабочих. Однако эти поклепы поддержки не получили. По некоторым признакам защитную роль от административного произвола в подобных ситуациях играла позиция Ю. А. Жданова, к мнению которого в обкоме КПСС прислушивались внимательно.
Наиболее близкий нам случай прикладного использования свежих познаний в области трудового права был связан с нашим студентом Леней Баевым. Событие получило огласку в университете и выплеснулось скандальной публикацией на страницы ростовской газеты «Комсомолец».
Суть дела заключалась в следующем. Леонид, имея музыкальное образование, по вечерам играл на трубе в оркестре Первомайского парка, неподалеку от главного корпуса университета.
Музыканты работали по временному трудовому договору, заключенному с администрацией места отдыха. Срок этого соглашения истекал в конце сентября (а может, позже,) одновременно с закрытием платной танцевальной площадки. Однако тот знаменательный год оказался непривычно теплым и сухим, и руководство парка предложило оркестрантам продолжить работу «пока тепло», не удосужившись оговорить конкретный срок окончания этого периода.
Музыкальный коллектив играл до наступления непогоды, а затем, получив уведомление администрации об окончании сезона и оплату за дополнительно проработанные дни, покинул площадку выступлений до следующей весны.
Завершение работы оркестра совпало с изучением темы «Трудовой договор». По ходу занятий у Леонида возник ряд вопросов относительно вида и сроков действия договора, по которому в том году играл его оркестр.
С подачи Елены Михайловны обсуждение проблемы было вынесено на семинар. В итоге применения приема, объединившего обучение, воспитание и моделирование условий профессиональной деятельности (в современной педагогике этот метод получил наименование контекстного подхода), участники занятий пришли к следующим выводам.
Первоначальный договор между ансамблем и администрацией парка заключался на определенный срок и, согласно части 2 ст. 17 Кодекса законов о труде (КЗоТ), относился к категории «срочных».
Однако в связи с продолжением фактических трудовых отношений и после истечения изначально оговоренного срока, ранее действовавший договор (контракт), исходя из содержания ст. 33 КЗоТ, следует считать продолженным «на неопределенный срок», оговоренный ч.2 ст.17 КЗоТ.
Далее возник наиболее интересный для оркестрантов вывод исследователей. В случае, если договор, заключенный на неопределенный срок, расторгался по инициативе администрации без предварительного уведомления за две недели (как это и произошло), музыкантам, согласно статье 36 КЗоТ, полагалось выплатить выходное пособие в размере не менее двухнедельного заработка.
В целях доведения темы семинара до логического завершения Елена Михайловна поручила Леониду истребовать с администрации парка недополученную сумму, а в случае отказа обратиться с исковым заявлением в суд.
Ради объективности следует отметить, Леонид посчитал, что его притязания на выходное пособие в этом случае будут выглядеть не этичными, и поначалу выполнять поручение преподавателя отказался. Я его мнение разделял.
Однако после соответствующих внушений и вопросов о том, как он намерен отстаивать в будущем права граждан, если не может защитить свои собственные, трубач вынужденно смирится. Этому способствовало и обещание Елены Михайловны засчитать описание события с приложением копий соответствующих материалов в качестве курсовой работы.
О дальнейших перипетиях расскажу кратко.
Шаг первый – администрацию парка требования Леонида ожидаемо возмутили. Пособие осталось невыплаченным.
Шаг второй – исковое заявление было рассмотрено и удовлетворено Кировским районным судом. Деньги Леонид получил.
Шаг третий, ответно-административный – в областной молодежной газете «Комсомолец» появился фельетон под названием «Леониди играет на трубе и выдувает 80 рублей в месяц». Неприязнь автора произведения к герою изначально усматривалась в перелицовке имени трубача на иностранный манер. Очевидно, журналист намекал на приверженность Леонида к западному культу наживы, чуждому советским людям. Далее публицист порицал постановку воспитательной работы на нашем факультете, готовившем не советских юристов, а крючкотворов – стяжателей.
Шаг четвертый – опровержение той же газеты по поводу фельетона с извинениями перед юридическим факультетом и университетом. Покаяние было опубликовано после общения ректора Ю. А. Жданова с секретарем обкома на тему отсутствия противоречий между советской моралью и правом.
В завершение воспоминаний о Елене Михайловне отмечу ее сугубо человеческие качества. Предшествующее описание может создать о ней искаженное представление, как о бесстрастном функционере-общественнике, лишенном эмоций сухарем.
В действительности, это не так. За пределами формального общения наш доцент была жизнерадостным открытым человеком с признаками сангвинического темперамента с развитым чувством юмора. Эти черты проявлялись летом 1963 года в университетском спортлагере «Лиманчик», где Елена Михайловна с готовностью участвовала в совместных затеях студентов и преподавателей.
За соблюдение прав наемных работников она, судя по материалам сайта Университета, неустанно боролась до конца дней. Умерла Елена Михайловна в возрасте 89-ти лет в 2012 году.
Теперь о главном, что осталось от нашего общения в годы учебы. Благодаря творческому подходу Елены Михайловны к построению учебного процесса наука трудового права воспринималась большинством однокурсников, как некое увлекательное произведение. А полученные в те далекие времена знания (с оценкой «отлично» на экзамене) неоднократно помогали мне разобраться в сложных правовых коллизиях.
И еще. Со временем я не раз задумывался о роли, которую сыграли в нашем становлении такие столь непохожие по характеру и делам люди, как «Мэтр» и Елена Михайловна.
С. Ф. Ширяев (как и коллега – латинист «Костя» – К. Ф. Блохин) вносил в процесс обучения острую эмоциональную приправу. Использовал иронию и юмор (иногда соленый), демонстрировал возможность существования иной точки зрения по любому поводу, подкалывал с мнимой серьезностью «дураковатых» персонажей (вспомним характеристику Л. Григоряна и письма «Кости» в «инстанции» включая радио «Свобода»).
Елена Михайловна – сдержанный и невозмутимый профессионал-полемист, поставляла ценные ингредиенты в котел нашей правовой и нравственной подготовки без излишних всплесков эмоций.
Я не настолько близко общался с обоими педагогами, чтобы детально понять истоки их несходства. Общими для наставников были дата (1922 год) и месторождения (Ростов-на-Дону), а также учеба и последующая работа в нашем университете.