Только сейчас, рассматривая пожелтевшую фотографию команды боксеров, опубликованную в комбинатской многотиражке, я обнаружил, что в подписи под ней Слава назван «машинистом паросиловой установки». Как это понимать? За что был унижен до невнятного статуса «установки» огнедышащий, стучащий колесами на стыках и издающий предупредительные гудки «пожиратель пространства» – локомотив? С какой стати моего приятеля лишили ореола мужественной железнодорожной профессии и призывных строк песни А. Пахмутовой (слова С. Гребенникова и Н. Добронравова) «Зорче вдаль машинист гляди!»?
Было ли это отражением бюрократических ухищрений с целью утаить неположенный комбинату «левый паровоз» или слегка замаскированная хохма корреспондента?
О втором варианте я подумал, вспомнив, как Коля Сидорин в ходе препирательства с оператором промышленной котельной установки из соседствовавшего с нами цеха использовал обращение «товарищ истопник». Оператор-машинист, управлявший сложным комплексом устройств высотой с трехэтажный дом, от такого унижения потерял дар речи.
А машинист Слава наряду с другими достоинствами обладал зычным голосом и громоподобным смехом. В 1961 году реформы «Персека – Хруща кукурузного» ударили по нашим заработкам сразу с трех сторон.
Во-первых, была проведена названная деноминацией (в 10 раз) денежная реформа, в реальности оказавшаяся девальвацией рубля. Большой мастер демагогии Н. С. Х. объяснял старшему поколению, что реформа будет иметь воспитательное значение, поскольку молодежь заелась до того, что никто не хочет поднять с земли найденную копейку. Теперь же, поскольку номинал монет в отличие от бумажных дензнаков не менялся, копейка «потяжелеет» в 10 раз, за ней нагнется каждый. Его словеса незамедлительно развеял рынок. Пучок зелени, стоивший ранее 30 коп., продавать за 3 коп. не хотела ни одна бабка. С бумажными деньгами ситуация была помягче, но их покупательная способность тоже снижалась на глазах. (Интуитивная реакция рынка имела под собой разумные основания. Специалисты в области финансов, увидели, что золотое обеспечение рубля было снижено реформатором в 2,25 раза. Во столько же раз уменьшилась его покупательная способность. Сейчас эти документы доступны пользователям Интернета).
Во-вторых, без внятных правовых оснований были драконовски понижены (по сути, девальвированы) разряды рабочих. Все «пацаны» вместо специалистов 4-го обратились в станочников и слесарей 1-го разряда. Ветеранов тоже «опустили», но насколько, я не помню. Правда, через год планку моей (и моих сверстников) производственной квалификации подняли аж до 2-го разряда.
В-третьих, вместо прямой сдельной оплаты труда станочников и слесарей перевели на «повременку», придуманную для оценки разного рода обслуживающих работ. Суть перемен заключалась в следующем. При сдельной оплате мой заработок исчислялся в рублях за единицу продукции, которая в зависимости от квалификации, необходимой для ее изготовления, оценивалась по тарифу соответствующего разряда. Моя номинальная квалификация для заработка значения не имела. Если я выполнял работу 5-го разряда, она оплачивалась именно по нему. Теоретически ограничений потолка заработка у меня не было. На практике он составлял 700–750 рублей (после «деноминации» 70–75 руб).
При переходе на «повременку» рабочим были установлены предельные ставки в соответствии с пониженными накануне квалификационными категориями. «Потолок» 2-го разряда составлял 55 рублей. Теперь цена деталей устанавливалась не в денежном исчислении, а в часах и минутах. Таким образом, для достижения «потолка» заработка мы должны были произвести деталей, на соответствующее количество рабочих часов месяца. Перевыполнение нормы на 10 % отмечалось небольшой премией.
Дальнейшее повышение производительности в коллективе не приветствовалось из опасения «срезания» часов нормировщиком. Об этом меня предупредил мой бывший мастер Б. А. Ревницкий.
При всех описанных переменах степень сложности поступающих заказов оставалась прежней, на уровне 2–5 разрядов. Мой друг-правдоискатель Женя Солоха, возражая против безосновательного снижения оценки его профессионального мастерства, систематически отказывался выполнять работы выше «присвоенного» ему 1-го разряда (ирония заключалась в том, что изделия, тарифицированные 1-м разрядом, на практике почти не встречались). Я не поддерживал его упреков руководителям цеха и комбината, понимая, что решения принимались на более высоком уровне.
«Мудрое решение партии» обернулось немедленным снижением производительности труда. Выработка всех и каждого не превышала оговоренные 110 %. Причем месячная норма часов вырабатывалась преимущественно в дневную смену. По вечерам, в отсутствие руководства, народ занялся, по тогдашнему выражению, «сельским хозяйством», т. е. выполнением заказов населения. Наибольшее распространение получили ручные машинки для закатывания крышек стеклянных банок (в зависимости от сложности модели их продавали по 2 руб.50 коп. или по 5 руб.). В магазинах этих закаток не было. Крышки, в отличие от 70-х, еще не были дефицитом. Ящики с ними стояли в неохраняемых штабелях на территории комбината. Занятия консервированием были повсеместными.
В числе других изделий на моей памяти изготавливались виноградные прессы, валы и ножи механических фуганков, ручные насосы для артезианских скважин и много иных нужных в хозяйстве вещей.
Я тоже изготовил две закатки, но не на продажу. Одну – из обычной стали с воронением. Она предназначалась для нас с мамой и сохранилась до сих пор. Устройство легкое в работе и надежное, правда, ныне слегка тронутое коррозией.
Вторая, классом выше, была сделана по заказу тети Жени из нержавейки с рукоятками из лакированного бука. Для облегчения усилий при закатывании эта машинка была снабжена двумя миниатюрными шарикоподшипниками, один из которых был вставлен в кронштейн, вращающийся вокруг патрона. Второй – в ролик, прижимающий край крышки к выступу банки.
Подшипниками меня снабдил руководитель авиамодельного кружка заводского клуба Г. Ф. Григориади (мама, постоянно сбиваясь, именовала его Гришей Гаврилиади). Это были детали списанных бензиновых моторчиков для моделей. В свою очередь, я выполнял по просьбе кружка различные токарные поделки.
Мы подружились с Григорием Федоровичем в 1959 году, несмотря на разницу в возрасте в 17 лет. Его отец – редактор существовавшей в Крымске до Войны газеты на греческом языке (с 1930 по 1939 годы станица была центром Греческого района), был репрессирован в 1937 году и погиб в ГУЛАГе.
Окончивший десятилетку Григорий Федорович (Фемистоклович), ушел на фронт в 18 лет, воевал в составе 318-й Новороссийской горно-стрелковой дивизии. В декабре 1944 года в бою под словацким Кошице был тяжело ранен и потерял ногу.
Я знал, что мой новый друг пишет стихи, но это его увлечение меня не интересовало. В первую очередь нас сближало то, что он был судьей на матчевых встречах боксеров ДСО «Труд» и знатоком истории этого вида спорта. По воспоминаниям нашего токаря-аса С. Д. Овчарова, до войны Г. Ф. Григориади был разносторонним спортсменом. Играл в волейбол в одной команде с Семеном Дмитриевичем. Выигрывал соревнования по боксу и штанге. В Действующую армию они оба были призваны Крымским РВК в феврале 1942 года. Однако, в отличие от Г. Ф. Григориади, гвардии сержант Овчаров воевал в эскадроне связи 12-й гвардейской кавалерийской Донской, Корсунской Краснознаменной, ордена Кутузова казачьей дивизии. По данным Минобороны, 28.02.1944 года он был награжден медалью «За отвагу».
Как и во многих других случаях общения с фронтовиками, ни от С. Д. Овчарова, ни от Г. Ф. Григориади мне не доводилось слышать рассказов о Войне, и тем более об их участии в боевых действиях. Лишь однажды, по случаю, Григорий Федорович упомянул о далеко не героическом эпизоде периода отступления с Кубани. Их подразделение проходило мимо оставленной цистерны с подсолнечным маслом, которое текло на землю из открытого крана. Один из бойцов, не выдержав картины уничтожения добра, выбежал из строя и наполнил продуктом котелок. Тут же, не мешкая, он отхлебнул из емкости несколько глотков, а затем потреблял масло, макая в него хлеб. Расплата за неумеренность последовала неотвратимо. Приступы диареи были настолько частыми, что боец, казалось, пустился вприсядку.
Именно Григорий Федорович представил меня своему товарищу любителю бокса Николаю Федоровичу Лосеву. К сожалению, я лишь сейчас узнал, что более 20-ти стихов Григория Федоровича положены на музыку песен, исполнявшихся Кубанским казачьим хором. Некоторые из них вошли в Сборник песен советских композиторов. В последний раз я встречался с Г. Ф. Григориади зимой 1966 года во время его приезда в Крымск из Темиртау. Он читал нам с Людмилой (и нашей двухмесячной Вере) только что написанные стихи «Мальчики», впоследствии также ставшие песней. Сегодняшний Интернет содержит обширные сведения о поэзии члена союза писателей Казахстана Григория Фемистокловича Григориади и множество воспоминаний друзей, коллег и учеников о его таланте и замечательных человеческих качествах.
Тема закаток напомнила мне о нашем слесаре-лекальщике Жоре Мавромати. Точнее, об одном из проявлений его корыстолюбия. Изготовление кронштейна-рукоятки и держателя ролика, а также сборка деталей в полноценную машинку требовали определенных слесарных навыков. Просчеты на любом из упомянутых этапов оборачивались браком при закатывании крышек. Те из токарей, кто не желал рисковать и тратить усилия на слесарную часть работ, обращались за содействием к слесарям. Кооперация оплачивалась на стихийно сложившихся половинных началах. Два набора токарных деталей дополнялись двумя комплектами слесарных и собирались в две закатки, из которых одна доставалась токарю, а другая слесарю.
Мавромати же, в нарушение установившегося порядка, оценивал свою часть работ в три комплекта токарных деталей. Высокую цену собственной работы он объяснял ее отменным качеством, не стесняясь порочить достоинство чужой сборки. Прием, который он использовал в этих целях, был простым и доходчивым. Жора предлагал тщательно закатать банку любой, не им собранной машинкой, а затем, обхватив ее ладонями, упирался большими пальцами в край крышки, которую без усилий снимал со стеклянной горловины. Предотвратить фиаско не могли самые свирепые (вплоть до разрушения банки) усилия оппонентов.
Разгадку феномена подсказал слесарь Миша Величенко. Оказывается, постоянная работа Жоры надфилями придала его пальцам силу и твердость, мало уступающую закаленной стали, заготовки из которой он обрабатывал вручную в течение многих лет. По этой причине закаток, способных противостоять рукам Мавромати, просто не существовало.
В пику Жоре Величенко предложил всем, кто делает закатки не на продажу, а для личных нужд, обращаться к нему, обещая выполнить слесарную часть работы бесплатно.
Я собирал свои закатки без посторонней помощи из желания отработать слесарные навыки. Ошибок не боялся, поскольку вероятный брак можно было не спеша переделать до начала сезона консервирования.
В нынешние времена, испытав различные модификации закаток, предложенные торговыми организациями, могу сказать, что таланты покойного Г. Мавромати для компрометации многих из этих машинок не потребуются. Просто потому, что руки их изготовителей растут из «нижнего плечевого пояса».
Показательно, что стремление компенсировать потери в доходах посредством шабашек не означало превращение моих старших коллег в алчных «куркулей». С большим интересом я наблюдал за нашими ветеранами, которые, несмотря на массу повседневных забот, увлеклись идеей оживления двухцилиндрового мотоцикла марки «Харли-Дэвидсон», принадлежавшего одному из сварщиков. Эту казавшуюся безнадежной задачу они решали с азартом «пацанов». Останки мотоцикла с незапамятных пор пылились в сварочном отделении. К работам привлекались литейщики, токари, фрезеровщики, термисты и шлифовщики. В реставрации электрооборудования участвовали специалисты из электроцеха, располагавшегося в одном здании с нами.
Были изготовлены стаканы цилиндров, поршни, компрессионные и маслосъемные кольца, не обошлось без шестерен и перемотки генератора.
Для колец, которые должны были в меру пружинить, литейщики отлили специальный сталистый чугун. Болванку обрабатывали на токарном станке. Затем каждое кольцо шлифовалось и разрезалось наискосок фрезой. Это было необходимо для посадки изделия в канавку поршня. По наружной поверхности маслосъемных колец прорезались узкие сквозные желоба для стока смазки. Кольца и шестерни закаливались в термопечи. Ход работ живо обсуждался за обеденным столом во время перерывов вечерней смены. Всех деталей восстановления сейчас не вспомню. Но самое главное – все работы были выполнены бесплатно. Вознаграждением послужило чувство общей победы, возникшее при гулких звуках ожившего четырехтактного мотора.
Для полноты картины взаимоотношений моих коллег с системой оплаты труда следует упомянуть тему «разъедания» продукции. Это явление не считалось предосудительным. На обеденном столе в вечернюю смену периодически появлялись банки тушёнки и других мясных консервов. Их поставляли заказчики из технологических цехов. Я тушёнку не ел по причине неприятия ее специфического вкуса. Зеленый горошек, томатный сок, повидло и другие растительные консервы во время сезона стояли на территории комбината в неохраняемых штабелях. Их ели все желающие. Помню печальный случай с лопнувшими от заморозка трехлитровыми стеклянными баллонами томатного сока. От огромного штабеля к воротам текла широкая река красного цвета. В отличие от «разъедания» вынос консервов за пределы комбината однозначно признавали воровством не только администрация, но и сами рабочие.
Продолжая тему «разъедания», следует отметить, что с 1960 года каждый рабочий, неправомерно поедающий свиную тушёнку, встречался с укоризненным взглядом тогдашнего руководителя государства. Образ «персека» Хрущева отчетливо проступал из свиной морды в белом поварском колпаке, выполненной на корпусе банки методом литографии по жести.
Графические элементы этикетки были созданы неким московским художником. Заказ комбината выполнялся в столице. Придал ли художник указанное сходство умышленно или сыграл свою роль случайный штрих, не известно. Казус обнаружился, когда банки уже пошли в серию. Кто из заводчан первым уловил близость черт лидера с изображением на этикетке, история умалчивает. Однако уверенность в сходстве лика подкреплял всякий из тех, к кому обращались с вопросом на эту тему.
Директор комбината Николай Иванович Игнатушин, по словам мамы, от происшедшего был какое-то время в трансе. Некоторое успокоение ему принес философский совет главного инженера Павлова (имя и отчество, к сожалению, забыл). Этот невозмутимый гигант, в прошлом тяжелоатлет-тяжеловес (в период нахождения советских войск в Афганистане он руководил строительством тамошних консервных заводов), предложил подождать, пока кто-то из вышестоящих руководителей не заявит о персонаже, возникающем в воображении при взгляде на этикетку. Возможно, он ориентировался на идею сказки о голом короле. И был прав.
«Наверху» ничего не заметили. По крайней мере, не показали вида. Зато весь коллектив комбината (кроме секретаря парткома Губанова) был убежден как в самом сходстве, так и в его неслучайности.
Надо сказать, стремление приблизить коммунизм за счет сокращения доходов населения, откровенная глупость некоторых решений (вроде отмены ГОСТов, создания Совнархозов и разделения по производстенному признаку, т. е. удвоения числа обкомов КПСС), вздорный нрав Хрущева и его неистребимая тяга к заграничным поездкам (в этом он генетический предшественник Горбачева) стали вызывать откровенное раздражение населения. На глазах падали показатели производства и качество продукции. Обеднел рынок. Пышным цветом расцвели приписки. О других его проказах я узнал намного позже.
В народе появилась загадка, предлагающая определить предмет иносказания:
По свету мотается, на «Х» называется. Не сеет, не пашет, только шляпой машет (фирменное телодвижение вождя на трапе самолета).
Спортсмены механического
Физкультурный актив нашего цеха в основном составляли волейболисты. Четверо из них, в том числе и я, входили в сборную команду комбината. Единственным представителем коллектива в футбольной команде был Женя Голов. Штангистов и борцов классического стиля представлял наш силач – слесарь Миша Величенко. Он приехал в Крымск из хутора Павловского после окончания десятилетки. Поступил в механический учеником слесаря, жил в заводском общежитии. За два года занятий в секции штанги под руководством тренера-общественника Олега Колотилова (механика овощного цеха) превратился из рыхловатого парня с животиком-подушкой в атлета с мощной сухой мускулатурой. Вечерние тренировки в спортзале (три раза в неделю) Миша дополнял работой с гирями во дворе цеха во время обеденного перерыва.
Специально для этих целей литейщики изготовили два снаряда по 40 килограммов (на фото одну из этих гирь Миша держит в правой руке).
На ниве классической борьбы Миша не преуспел. Тренера в Крымске не было. Ребята некоторое время занимались самостоятельно. Соревноваться тоже было не с кем. О занятиях и выступлениях борцов у меня сохранились два ярких воспоминания.
Первое – Миша, стоя в «борцовском мостике» с упором на затылок, упражняет шею. На его груди сидит 80-килограммовый десятиклассник Виктор Латышев (из него борец тоже не удался, зато в конце 80-х получился начальник Управления пищевой промышленности Краснодарского края).
Второе – неожиданное выступление Миши во время встречи спортивных команд комбината и нефтяников в пос. Черноморском. На этих соревнованиях состязались волейболисты, штангисты и борцы. Встречи представителей каждого вида проходили в отдельных залах (богатые нефтяники могли себе позволить спорткомплекс). По окончании волейбольного матча я с другими членами команды пошел «болеть» за наших штангистов и борцов.
Миша должен был выступить в обоих этих видах, но для борцовского поединка не нашлось соперника равной весовой категории. Поэтому, окончив выступление на помосте, он наблюдал схватки в качестве болельщика.
Звездой нефтяников был приехавший откуда-то ловкий парень-перворазрядник. Этот средневес без труда победил нескольких наших ребят-новичков. Тут ему надо было бы остановиться. Однако, в раздевалке, подогретый уважительными оценками своих земляков, он опрометчиво заявил, что при необходимости мог бы одолеть и Мишу, который к тому времени уже вышел из зала.
Миша на заводском стадионе
Узнав от доброхотов об этой хвастливой выходке, Миша вернулся обратно и предложил бахвалу подтвердить свои слова на ковре. Дополнительную схватку я видел лично. Парень на самом деле проявлял чудеса изворотливости, пока Миша не схватил его в объятия и, не меняя положения, стал сдавливать грудную клетку соперника. Сейчас, пользуясь понятиями судебной медицины, я мог бы констатировать проявившиеся у хвастуна опасные признаки асфиксии – в просторечии – удушья. Мишу остановили болельщики, заметившие кровотечение из носа и полуобморочное состояние его противника.
Во время службы в армии Миша выполнил норму первого спортивного разряда по штанге. После демобилизации окончил заочное отделение Краснодарского института пищевой промышленности, стал специалистом в области холодильной техники и в 80-х руководил крупным хладокомбинатом в Омске. Там с ним случайно встретился наш бывший фрезеровщик Митя Мотренко, к тому времени механик поезда-рефрижератора. По сообщению историка спорта г. Крымска Ф. Ф. Кормишина, Миша стал Мастером спорта СССР по тяжелой атлетике и мотокроссу.
К слову, Миша был не единственным силачом в цехе. Однажды, неожиданно для меня свою скрытую мощь проявил молотобоец «дядя Коля» – Н. Николенко, никогда не занимавшийся спортом. Это был мужчина 50-лет, среднего телосложения, ростом примерно 165 см. В один из дней первой смены Н. С. Селезнев попросил четверых станочников, в число которых попал и я, перенести с цехового двора к механической ножовке ось железнодорожной колесной пары. Эта штука из углеродистой стали марки ОсВ весила 191 кг и после разрезания на «блины» использовалась в качестве каких-то заготовок. Когда мы подняли ось на плечи, мне показалось, что она «чересчур железная». В какой-то мере это объяснялось тем, что из нашей четверки я оказался самым рослым, хотя весил 63 кг. Примерно на половине пути нам случайно встретился «дядя Коля». Мельком взглянув на караван, он скомандовал: «Ну-ка, давайте ее сюда». Затем, приняв ось на плечо, без видимых усилий в одиночку отнес ее к месту назначения.
В другой раз, в ответ на наглую выходку пасынка секретаря горсовета В. Цупа, который в умывальнике выплеснул какую-то жидкость из банки в лицо молотобойцу, он легко поднял этого «пацана» весом более 70 кг перед собой и без слов опустил его задом в металлический жёлоб-раковину с мыльной водой.
В отделении КИП работала Галя Литвинова, любительница экстремальных видов спорта. Она имела разряды по мотокроссу и прыжкам с парашютом. Любители прыжков с самолета зимой изучали теорию, учились группироваться при приземлении, ухая с самодельной вышки на маты в заводском спортзале. С наступлением тепла они периодически прыгали с АН-2 на аэродроме ДОСААФ в поселке Энем под Краснодаром.
Пару раз Галя возила меня на мотоцикле в Абрау-Дюрсо. Признаюсь, ее решительный стиль вождения держал меня в скрытом напряжении. Я в то время водительских прав не имел. В июне 1960 года в одной команде с Галей мне довелось участвовать в чемпионате Краснодарского края по шоссейным велогонкам.
Инструктором физкультуры ДСО «Труд» на комбинате был Дима Кныш, недавний слесарь томатного цеха, действующий игрок футбольной команды комбината. Он же заведовал спортивным инвентарем. Возглавлял спортобщество начальник котельного цеха Александро́вский (имя, к сожалению, забыл), любитель футбола и бокса. В своем цехе он приютил в качестве слесарей пять заводских футболистов. Во избежание кривотолков скажу, что они были реальными специалистами, а не мертвыми душами вроде бывшего председателя Таможенного комитета, а ныне депутата Госдумы В. Драганова, для которых игра в заводских командах была единственным занятием.
В спортзале занимались волейболисты, баскетболисты, штангисты и борцы-классики. По словам Д. Кныша, до 1959 года на комбинате была довольно сильная команда боксеров. Однако к моему приезду секция распалась. Почти все ребята и тренер – общественник по разным причинам уехали из города.
Узнав о моем увлечении боксом, Дима предложил возродить секцию. Это была авантюра, так как я сам был зеленым новичком. Но Кныш принялся убеждать меня в будущем успехе, руководствуясь принципом «лиха беда начало». Его поддержали ребята, желавшие попробовать себя в этом виде спорта. В разное время в команду пришли слесарь томатного цеха Виктор Головко, Машинист паровоза Слава Борисов, грузчик фабрикатного цеха Виктор Недобенко, рабочие овощного цеха Гриша Москатов и Коля Горбенко. В конце концов мы начали систематические тренировки. В качестве учебно-методических пособий использовались книги В. И. Огуренкова, К. В. Градополова и А. И. Степанова. Наш инвентарь состоял из четырех пар расквашенных перчаток, пары лап и мешка. Директор клуба, сокращенный из армии капитан Пиотрович, денег на обновление снаряжения не давал, называя бокс хулиганством. Впрочем, для авиамодельного кружка денег у него не было тоже, так как клуб нищенствовал вследствие политики хрущевской «экономии».
В воскресенье 12 апреля 1959 года состоялась наша первая матчевая встреча с боксерами Темрюка, давними соперниками крымчан. В прошлом команда Крымска не раз оказывалась победительницей таких встреч. На этот раз было по-другому. Мы продули. Моим соперником в первом полусреднем (до 63,5 кг) был второразрядник Е. Смола, впоследствии мастер спорта СССР, первый тренер В. Сердюкова, который, в свою очередь, стал первым тренером заслуженного мастера спорта, экс-чемпиона мира среди боксеров профессионалов Дмитрия Пирога. Смола, безусловно, превосходил меня в технике и имел приличный опыт из 14-ти боев. Я не уступал ему лишь в желании победить. Евгений решил сломить меня в первом раунде, не заморачиваясь тактическими задумками. Поначалу я замешкался под градом ударов, однако примерно на 2-й минуте напор соперника удалось остановить. Предчувствуя скорую победу, мой соперник потерял осмотрительность, и мне удалось «отвесить» ему прямой в челюсть. Он «поплыл», но удержался на ногах. Далее бой перешел в обыкновенную «рубку», которая продолжалась до финального гонга и очень понравилась присутствующим в зале.
Меня удивила непатриотическая реакция местных зрителей, которые встречали каждый удар, достававший их земляка, одобрительными криками. Причина такого поведения болельщиков стала известна от одного из темрюкских боксеров, с которым мы встретились на соревнованиях в Краснодаре летом 1960 года (фамилию не называю из этических соображений). Все объяснялось высокомерием и другими неприятными качествами характера Смолы. В темрюкской команде говорили, что Евгений при бинтовке «для жесткости» закладывал в ладони пятаки. Ожидаемый от этой уловки эффект представлялся сомнительным, однако прием свидетельствовал о неспортивном поведении. Кроме того, для лучшего «прилипания» к телу противника он обрабатывал канифолью наружную поверхность перчаток. Последствия этого я обнаружил в понедельник 13 апреля на приписной медицинской комиссии в райвоенкомате. Мои бока и плечи украшали красно-синие кровоподтеки, похожие на следы пыток плоскогубцами. Правда, на лице ни одного синяка не было. Вообще за все время занятий боксом мой лик (вероятно, из-за особенностей кожи) не сохранял последствий ударов ни разу. Кровь из носу тоже никогда не текла, несмотря на пропущенные порой сильные удары. Лишь однажды прошедший по касательной боковой «срезал» с переносицы участок кожи размером около 0,5 см. Это незначительное повреждение случайно зафиксировано на одной из моих фотографий. Иначе бы я о нем не вспомнил.
Члены медкомиссии (все они располагались в общей зале РВК), обнаружив боевую расцветку на «приписном» организме, дружно обругали «дикий» вид спорта и заодно меня. Единственным эскулапом, который одобрил занятия боксом, был хирург, указавший коллегам на хорошее развитие моей мускулатуры и отсутствие жировых отложений.
Причину возникновения синяков на корпусе я в то время понять не смог. В течение последующих лет занятий боксом ни спарринги, ни соревновательные бои ничего подобного на мне не оставляли. Кстати, Смола единственный из представителей обеих команд, кто вышел в тот раз на ринг с лицом, покрытым густым слоем вазелина. Такое я увидел впервые.
Вернусь к бою. Я проиграл его по очкам.
Однако впечатление от «рубки», побудило Д. Кныша оценить мои действия как «мастерство». Об этом свидетельствует заметка комбинатской многотиражки.
Запомнилось темрюкским болельщикам и выступление Славы Борисова. Он, пришел в секцию позже всех остальных и был наименее подготовленным новичком. Однако волевого настроя на победу ему было не занимать. С первого раунда Слава «понес» своего соперника по углам ринга. Но в середине второй трехминутки остановился и громогласно объявил, что продолжать бой не может по причине усталости.
В 1960 году у нас появился настоящий тренер, приехавший в Крымск пермяк Александр Георгиевич Тричев, этнический болгарин. Он начал с того, что «выбил» из директора клуба 12 пар новых перчаток. Александр Георгиевич представлял эпоху ушедшей в прошлое силовой манеры бокса. Возможно, это было связано с его небольшим ростом. В свои сорок с лишним он был очень вынослив и силен физически. Боксировал с шестеркой ребят, по раунду с каждым без перерыва, нанося пулеметные очереди легких ударов. После спаррингов «играл» с двухпудовыми гирями. На матчевых встречах сам рвался в бой. Жаль, желающих сразиться с ним не было.
Он дал нам много нового. Под его руководством я стал третьеразрядником. Однако, тренер Ростовской-на Дону ДЮСШ № 1 Г. И. Янов, впервые увидевший меня в спарринге в 1961 году, не смог удержаться от умиленного замечания.
– Здо́рово! – воскликнул он. – Стиль ретро! У меня тоже первый тренер был «силовиком».
Летом 1960-го мне пришлось принять участие в шоссейных велогонках на первенство Краснодарского края. Как официально назывались эти соревнования, я не помню, хотя были они довольно представительными. В стартах участвовали несколько девушек и парней в ранге мастеров спорта СССР. Одна из этих девушек получила травму лица в «завале» на общем старте. Пока медики клеили пластырь в паре метров от «пятачка» нашей команды, я втайне удивлялся необычайно мощным мышцам ее ног.
Предыстория моего участия в гонках была такова. Хитрый Дима Кныш убедил меня взять для катания по окрестностям один из висевших в его кладовке велосипедов «Турист». Я согласился на это без особой охоты. Съездил пару раз в Новороссийск (тогда еще эти 58 км трассы были относительно свободны от автомашин). Катался по горным ущельям. Примерно через месяц, невинно улыбаясь, Дима сообщил, что пришел вызов на участие в соревнованиях заводской команды велосипедистов из 6 человек (три парня и девушки), в которую он включил меня с согласия администрации комбината и начальника цеха. Своего рода стимулом для нашей команды, по мнению Димы, должно было служить освобождение от работы на три дня с сохранением зарплаты. Насчет сохранения заработка он, правда, погорячился. Деньги мне платили только за реально выполненные заказы. Правда и этого мне всегда хватало.
Пришлось ехать. Лидером команды был шофер заводской автобазы, перворазрядник по велоспорту Слава Губенко, самоучка, наделенный от природы потрясающей выносливостью. В одном из докладов на районной спортивной конференции я услышал, что норматив первого разряда Слава выполнил впервые прияв участие в официальных соревнованиях. Вместе со мной в команду включили слесаря томатного цеха Васю Боровко, с которым я ранее не был знаком. Женскую половину команды составляли Галя Литвинова и две девчонки из других цехов, имен и фамилий которых я сейчас вспомнить не могу.
Соревнования проводились в пригороде Краснодара на Ростовском шоссе. На старте я встретил знакомых боксеров из Темрюка, которых также «мобилизовали» для участия в гонках. В первый день состоялись заезды на 25 км с раздельного старта. Слава подтвердил свой 1-й разряд. Мы с Васей съездили на 3-й спортивный. Девчонки выступили вровень с нами.