Buch lesen: «Тор»

Глава 1

В изложениях событий, столь же древних, сколь и странных,

вряд ли можно ждать открытий и разгадок, столь желанных.

Так и в это вот сказанье мною вписаны догадки;

но тому есть оправданье – слишком летописи кратки.

Лишь клочки преданий, честно донесённых летописцем, —

вот и всё, что нам известно по скупых страниц крупицам, —

про грехи и добродетель, о сраженьях и походах, —

правда, есть еще свидетель, что лежит в днепровских водах.

Где порога дно полого, где ладьям уже не плавать —

там вливается протока в заболоченную заводь.

Там, в ложбине неглубокой, он лежит на дне унылом,

оплетён речной осокой, занесён тягучим илом.

Сотни лет средь вод стоячих он в могиле спит безвестной,

где очей его незрячих не коснётся луч небесный.

Взор песками источённых грозных глаз буравит воду,

и с усов позолочённых время смыло позолоту;

с головы посеребрённой стерт веками слой металла,

и тяжелый дуб морёный зелень тины пропитала.

Хмурый бог веков глубинных, деревянный этот идол

видел Русь времен былинных… очень многое он видел.

Он над киевской Горою возвышался, величавый,

и воспет был той порою, и овеян ратной славой.

Там внимал он звонким струнам, гуслей складным переборам…

для одних он был Перуном, для других он звался Тором.

Взором хищным ястребиным озирал он Русь с вершины,

полновластным господином, богом княжеской дружины,

и любой, кто спорил с Тором, был нещадно перемолот

русским войском, над которым трепетал на стягах молот.

Приносил в боях удачу он дружинному сословью

и взымал за это сдачу человеческою кровью.

Только всё осталось в прошлом после страшного паденья,

и кумир, вдруг ставший ложным, лёг в русалочьи владенья.

С той поры из тьмы кромешной, он, незрячими очами,

словно древний дух мятежный, смотрит лунными ночами,

и, быть может, вспоминает дни давно минувшей славы, —

те, что в книгах оставляют незаполненными главы.

Но лежит он, оставаясь позабытым и безвестным, —

лишь камыш стоит, качаясь, над пустынным этим местом.

А над ним, в весёлом беге, зимы с вёснами мелькают,

и текут куда-то реки…

Всё куда-то утекает.

Глава 2

Святослав мрачнее тучи – отвернулись, видно, боги!

Что ж сидит он, князь могучий, в Доростоле, как в берлоге?

Он пришёл сюда затем ли, чтобы, планы все сминая,

сдать врагам почти все земли да застрять в низах Дуная?

А виной всему измены – местных козни да преграды!

Бесполезны рвы и стены, коль болгары нам не рады!

Им, как братьям, доверяют, избавляют их от гнёта,

а они же отворяют перед греками ворота!

Хоть не раз уже страдали от ромейского разбоя,

всё равно уж сколько сдали городов своих без боя!

И покуда мы удары катафрактов держим в поле,

за спиной у нас болгары строят ковы в Доростоле!

Уж мы их не обижали, не теснили их ни разу,

а они от нас бежали по подкопанному лазу!

До чего ж народец склизкий! Раз уже подкопы роют,

то, когда придёт Цимисхий, – всё опять ему откроют!

Только где искать измену – змей ползучих ядовитых?

Не подвергнуть ли нам плену самых знатных-родовитых?

Коль всегда измена зреет в теремах, а не в лачугах,

то и надо в них скорее засылать гостей в кольчугах!

Так размыслив, среди ночи князь людей отправил ратных,

чтоб явить пред княжьи очи всех богатых, видных, знатных.

И к утру болгар несчастных ко двору согнали скопом,

дабы выявить причастных к обнаруженным подкопам.

Допросить бы их, отсеяв через дыбу и икону

невиновных, а злодеев осудить бы по закону.

Да когда ж теперь судиться? Византийцы слишком близко —

ходу им – одна седмица, сдан Преславец, Дина, Плиска!

Вот сидят бояре с князем на совете на дружинном

и решают, быть ли казням и каким судить аршином.

И, помыслив, так решили: «Нам не вызнать, кто изменник;

но, кого мы устрашили, брать не смеют вражьих денег.

Раз попытки взять их лаской оборачивались прахом,

вразумим другой подсказкой – не любовью, значит, страхом!

Греки им – единоверцы, значит, все они в ответе!

Раз таят худое в сердце, то ответит – каждый третий!»

Меж дружинников удалых был один варяжский воин,

богатырских сил немалых, белокур, высок и строен,

и лицом пригож и светел, – звался тот варяг Оттором.

Святослав его приметил, обводя дружину взором.

И пред всеми князь к Оттору молвил ласковое слово:

«Одному тебе лишь впору рассудить болгар толково!

Мне тебя послали боги— ты ходил со мной в походы

на хазары, и касоги, и на прочие народы.

На совете и на вече всех речей твоя виднее,

и среди кровавой сечи нет руки твоей вернее!

И в делах твои удачи обросли уже молвою, —

Один с Тором, не иначе, близко знаются с тобою!

Потому не будет спора, кто займётся их судьбою, —

раз уж носишь имя Тора – то и быть тебе судьёю!

И пускай сам Тор накажет этих пасынков церковных,

и твоей рукой укажет Громовержец на виновных!»

Тут же выделили крепких двести отроков болгарских,

нацарапали на щепках имена детей боярских

да в котле перемесили, и, с положенным обрядом,

перед Тором поместили и покрыли белым платом.

Так, отринувши науку выявления отребий,

в котелок засунув руку, потянул Оттор их жребий.

Тут же взяли обречённых – семь десятков из двух сотен,

хоть ни в чем не уличённых, жребий всё ж бесповоротен!

И свели их на задворок, не сказав им цель отбора,

где недавно на пригорок был воздвигнут идол Тора.

А Оттора, только вычет завершить едва успел он, —

снова князь пред очи кличет и велит заняться делом:

«Что ж, мой друг, бери секиру, раз уж ты решил их участь.

Я оплачиваю виру! И – чтоб быстро и не мучась!»

Князь велит – ему виднее! Взял Оттор топор не споря —

кровь варяга холоднее, чем вода в Варяжском море.

И казнил их на пенёчке, заперев сначала в терем,

и велев поодиночке на допрос идти за дверь им.

Слуги князя тем болгарам клали головы на плаху,

а Оттор одним ударом отсекал их с плеч с размаху.

Так, без тяжб и слёз напрасных, в исполненье приговора,

были семьдесят несчастных казнены рукой Оттора.

Тихо стало в Доростоле, да вознёсся в небо вскоре

вопль отчаянья и боли матерей, сраженных горем.

И теперь весь город в пришлых видел лишь врагов заклятых,

хоть пеняли те – так вышло! Вы, мол, сами виноваты!

Будет вам теперь наука, так что больше – не проказим!

И чтоб впредь от вас – ни звука! Шутки плохи с русским князем!

Но стыдились забиравших со двора родных убитых,

перед Тором остывавших, покрывалами покрытых.

Были живы лишь недавно, да вот выпало ж несчастье —

так судьба порой нежданно всё решает в одночасье!

Тел ещё не разобрали всех, казнённых столь жестоко,

а уж тучи понагнали ветры с юга да с востока —

то имперские колонны подходили с юга быстро,

да с востока их дромоны заползали в устье Истра.

Глава 3

За три дня до этих казней прискакал, чуть свет, посланец

с вестью, коей нет ужасней – пал пред греками Преславец!

Да принёс о войске вести – мало кто остались живы,

человек прорвалось двести из Свенхельдовой дружины.

Отступивших в кои веки, искушённых в деле ратном —

всех при штурме смяли греки перевесом многократным.

А спустя от казни сутки люди прибыли Свенхельда.

Вид они имели жуткий— как смогли дойти досель-то!

И тогда дружина снова собралась со Святославом,

и пред нею молвил слово в размышлении он здравом,

и держал такие речи: «Не уйти нам в путь обратный, —

ныне Русь от нас далече, печенеги с нами ратны.

Мы в челнах бы отступили, только плохо дело, други!

Реку нам загородили огнедышащие струги.

Да и в городе без снеди долго нам не продержаться.

Выход есть у нас последний – выйти в поле да сражаться!

Крепко встанем же стеною, а придётся – ляжем в землю!

Встаньте ж рядом, кто со мною – сраму мёртвые не емлют!

Впрочем, робких не держу я – могут в ночь уйти лесами.

Если ж голову сложу я, о своих – заботьтесь сами!»

Тут же всё и порешили – гридь, и старшая дружина,

и дружинники меньшие – и ответили едино:

«До конца с тобою, княже! Доля князя – наша тоже!

Голова твоя где ляжет, там и мы свои все сложим!»

К ночи серыми тенями подошли полки ромеев,

бивуачными огнями горизонт в ночи усеяв.

Было их число огромно, степь светла, и вид их страшен,

и дозорные, недрёмно, до утра следили с башен,

как, в движеньях непрестанных, стены брали в окруженье,

и всю ночь в обеих станах все готовились к сраженью.

А когда взошло светило над дунайскою равниной,

но ещё не иссушило росы с пажити целинной,

рать за стены потянулась, растекаясь ручейками,

и привычно развернулась в поле стройными полками.

Самых старших, закалённых, по краям распределили,

и стеной щитов червлёных поле перегородили.

Русы, чудины, славяне, строй сомкнув, в броне доспехов,

наблюдали в ожиданье приближающихся греков,

как сползала вниз по склону византийская фаланга

и как конная колонна расходилась на два фланга;

как, готовя строй в атаку, рать замедлила движенье,

а затем войска, по знаку, разом начали сближенье.

Вот фаланга ощерилась рядом выставленных копий,

и на центр навалилась всею массою циклопьей,

и схлестнулась с русской лавой, стрел разящих роем кроя,

и за миг страдой кровавой закипело поле боя.

В упоенье злом и диком, в нарастающем накале,

разорвался воздух криком, свистом стрел и лязгом стали.

Тут бы молодцам раздолье, кабы только не угроза,

что нависла с края поля, обтекая фланги косо.

Там кометой клиновидной поднималась пыль густая,

дрожь земли и гул копытный приближались, нарастая.

Фланги сжались комом плотным, изготовившись удало

отражать в строю пехотном тяжесть конного удара.

Если лавою стальною атакуют катафракты —

тут уж строй держи стеною, если сам себе не враг ты!

Тут уж зря не лезь из кожи, а в бою, тяжёлом, долгом,

береги себя, как можешь, и расходуй силы с толком.

Не надейся лишь на удаль посреди жестокой свалки —

силы вмиг уйдут на убыль без уменья и закалки.

Если кто изнемогает, тяжелеет бой для прочих —

вновь щиты они смыкают – ряд становится короче.

Если ж строй щитов разрушен, то тогда с боков прикройся,

на рожон не лезь, а лучше отступи и снова стройся.

Так бывает – в лютой сече уцелеть боец не чает,

а ранений и увечий и совсем не замечает.

Так вести себя негоже – победит не тот, кто злее,

ну а тот, чей разум тверже, будет к вечеру целее.

Сохраняя строй сплочённый, оба фланга содрогнулись,

клин расплющивая конный, и назад слегка прогнулись.

Стойко русская пехота держит фланги, ведь недаром

здесь доверена работа самым опытным и старым!

Разогнав коней в запале, византийские герои

первый ряд щитов взломали и… завязли в пешем строе.

И угас накал атаки, и рассыпалась лавина…

и в теченье часа драки их осталась половина.

И теперь уж ясно стало – не прорваться грекам с тыла, —

в этой битве всё решала не стратегия, а сила.

Бой кипел по всей равнине беспощадный и кровавый,

теша кровь лихой дружине молодецкою забавой.

Взять бы верх ещё при этом над противной стороною,

да волна, вздымаясь, следом встречной гасится волною,

и в атаках безуспешных войско русское редеет,

и напор гоплитов пеших всё заметнее слабеет.

Со времён осады Трои, от побед, былых и славных,

в наступленье в пешем строе не бывало грекам равных,

и противников достойных скольких видели с изнанки!

Что ж зияют бреши в стройных построениях фаланги?

Хоть и скована на совесть дисциплиной и присягой, —

меркнет эллинская доблесть в споре с русскою отвагой,

и, телами кроя склоны, гибнут храбрые пеласги,

где проклятия и стоны тонут в топоте и лязге,

и мольбы их в небе тают, где, быть может, с горней шири

к ним архангелы слетают меж кружащихся валькирий.

Мышцы стонут от нагрузки – пятый час идёт сраженье,

а в попытках сдвинуть русских – никакого продвиженья!

Как бы ни был враг прославлен, всё ж признал своё бессилье —

центр так и не продавлен, и удар сдержали крылья.

Слишком явной стала тщетность и бесплодность наступленья,

боевых потерь заметность, очевидность утомленья.

Кто изведал ярость Тора и, по счастью, не в могиле —

не захочет уж повтора, вот и греки отступили.

Да и русы, силы взвесив, уж атак не повторяли —

на сегодня хватит месив, – слишком многих потеряли!

Слишком стороны устали после битвы, долгой, трудной,

и, в порядке, покидали поле славы обоюдной,

где, затерян между павших, волей неба кормом свежим

для ворон и галок ставших, и Оттор лежал, повержен.

Оттого ль в поход последний провожали, так рыдая,

сын, мальчонка малолетний, и супруга молодая?

Из-за этого ли плача, от работы ли заплечной

перестала вдруг удача быть, как прежде, бесконечной?

То ль за мучеников знатных от небес ему воздалось,

то ли звёзд благоприятных благосклонность исчерпалась.