Buch lesen: «Ваша Раша»

© И. Голубятников (Паломарес), 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Об авторе

Я родился упоительным июльским утром 1961 года в городе Пензе. Читать и писать меня научила тётя Валя, соседка по коммунальной квартире, в возрасте 5 лет. За столь раннее обучение я поплатился в 1967 году в начальной школе, где учительница заподозрила меня в заучивании наизусть текста из двух предложений. За такой подлый обман она тут же влепила мне первую оценку – единицу – и вызвала родителей.

К счастью, ко второй четверти мы переехали в новую квартиру, и я пошёл в другую школу, которую и окончил благополучно в 1978 году. Здесь учительницей Лазаревской Людмилой Ивановной мне была привита на всю оставшуюся жизнь любовь к русскому языку и литературе.

В тот же год поступил в музыкальное училище на дирижёрско-хоровое отделение. Обучение пению здорово помогло в годы службы в армии, где на каждом параде, в дождь, мороз и жару, запевал я песню «У солдата выходной». За что получил сорванный до хрипа голос, несколько отпусков и, в нагрузку, зависть обделённых сослуживцев и ненависть обойдённого замполита.

После армии перевёлся в ГМУ им. Гнесиных, которое и окончил в 1984 году. Во время летних каникул подыгрывал в разных коллективах, в том числе у народного артиста СССР Махмуда Эсамбаева. Был распределён в Сочи, но пренебрёг фешенебельным курортом и вернулся в родные пенаты. Работал в областной филармонии и музучилище, писал стихи и песни, печатался в местных газетах.

Вернулся в 1986 году в Москву, в ГМПИ им. Гнесиных, который и окончил в 1991-м. Общался много и плодотворно с творческой элитой: Булат Окуджава посоветовал мне рассердиться на себя, Юрий Саульский – настраиваться побыстрее, а Сергей Юрский – уносить за собою грязную посуду на мойку. Все эти заветы я потом успешно воплотил в жизнь.

С 1989-го работал преподавателем в Гнесинке, а с 1990-го – и в Институте. Играл в ансамбле «Фонограф» под управлением Сергея Жилина, писал песни, снимался в кино.

Увёз семью из России в 1992 году в Гондурас. Вначале работал в Национальном оркестре и университете, а в 1994-м основал школу музыки «Москва» и открыл с партнёрами джаз-бар «Фламинго». Обиженный директор оркестра заявил о моих угрозах убить его и написал донос в «мигру» с требованием немедленной депортации. Донос подписали почти все мои коллеги по работе в оркестре. Помог выбраться из щекотливой ситуации новый министр культуры – доктор Родольфо Пастор Фаскель.

Ездил по Центральной Америке с сольными концертами, выпускал кассеты и компакт-диски с обработками этномузыки и собственными композициями. В 1999-м, после разрушения экономики Гондураса ураганом «Митч», работал волонтёром ООН. Побывал во всех уголках страны с различными гуманитарными миссиями.

В этом же году перебрался в Панаму, где продолжил работу с автохтонной музыкой. Начал писать книгу «По банановым республикам без охраны», в которой рассказал о своих приключениях в этих республиках и традициях населяющих их народов. Отдельные главы книги опубликованы в альманахе «Парк Белинского» за 2014 и 2015 годы. Издал её целиком только в 2015-м, а запустил в продажу в электронном и печатном виде ещё позже. В марте 2021-го выставлял эту книгу на ярмарке «Нон-фикшн» в Гостином Дворе.

С той поры работал в нескольких дивных странах и всегда успевал вовремя сматываться из них, как, например, в 2013-м году из Таиланда, а в 2018-м году из Мьянмы. В апреле 2021-го вступил в ряды ИСП, с которым подготовил к изданию сборник занимательных рассказов под названием «Ваша Раша».

Часть первая

Аристократы деревни Дворнягино

Моросил заунывный и холодный октябрьский дождь…

Деревенька Дворнягино, с одной стороны прижатая соломенными крышами амбаров к голым суглинистым полям, а огородами сползшая в хиленький ручей, запиралась на зиму сама в себе наглухо. Только жидкий дым из худых печных труб да тусклый свет в грязных, подслеповатых окошках напоминали о людях, ещё живущих здесь.

Барский дом, стоящий на пригорке в окружении вековых лип, в результате пролетарской революции и последовавшего за ней обобществления давно опустел. Во всех смыслах. Под натиском стихий он лишь покорно прогибался худой крышей и осыпался крошками упрямого кирпича.

Колхозники давно растащили из усадьбы по дворам всё, что можно было увезти на телегах и отволочить волоком. Дворы их, однако, краше от этого не стали, а вот барский дом в результате набегов теперь выглядел как единственный гнилой зуб в широко улыбающемся рту старой крестьянки.

Корреспондент областной газеты «Знамя труда» Иван Борзов, долговязый очкарик с пронзительным взглядом, прибыл в Дворнягино по заданию редакции с целью описать достижения колхозников в только что завершённом аграрном году.

Газик председателя колхоза, любезно подбросивший журналиста от железнодорожной станции в деревню, взвыв от натуги, выбросил залп грязи из-под задних колёс и, мотаясь по колеям, как пьяный мужик, укатил куда-то дальше.

Борзов приложил ладонь к пылавшей с утра от жара голове, брезгливо, двумя холёными пальцами, счистил с галифе и кожаной куртки то, что набросал на прощание автомобиль, и осмотрелся…

Налево, чуть поодаль, кривилась улица с увязшими по пояс в земле бревенчатыми домами. На пригорке справа, за каменной аркой, вытянулся ещё один, двухэтажный, старого кирпича, с пустыми глазницами окон.

А прямо перед ним шевелила клочками облупившейся краски контора, бывшая когда-то флигелем, где жил выписанный из столицы агроном. Со слеги над крыльцом конторы понуро и покорно свисал подмокший кумач.

Иван решительно перепрыгнул через лужу и двинулся по направлению ко входу. Но перед самым порогом вдруг, как под гипнозом, посмотрел ещё раз направо, на барский дом, да так и застыл на ступеньке с полусогнутой ногой.

Из широкого проёма, служившего когда-то парадным входом для господ, на него внимательно смотрели печальные глаза худой до невозможности, сидящей на задних лапах собаки. Надо полагать, собака была очень крупной, поскольку даже сидя, она возвышалась над полом не меньше чем на метр. Но более всего поразил Ивана взгляд собаки: гордый и в то же время какой-то обречённый…

– Эт он вас, дорогой товарищ карриспиндент, изучат! – с готовностью пояснил Ивану широкоплечий луноликий мужик в синей телогрейке, вышедший покурить на крыльцо конторы. – Вы ведь карриспиндент, так?

– Иван Борзов, газета «Знамя труда»!

– Иван Дормидонтыч, председатель колхозу! – ответил мужик, выпуская густой клуб дыма уголком рта в сторону. – Щас вот докурю, и разместим вас на постой, лады?

– Как будет угодно, – согласился Иван. – Только, может, для начала я задам несколько вопросов?

– Да куды нам спешить? – отмахнулся председатель. – Сельхозработы один хрен закончились, а в таку погоду тока дома сидеть да водку жрать! Вы как насчёт ентого дела, кстати?

Он выразительно поскрёб себе шею толстым указательным пальцем.

– А? Что? – смутился было Иван, но потом собрался и решительно мотнул тут же загудевшей от обиды больной головой: – Не-не! Не употребляю!

– Жаль! – искренне посочувствовал председатель. – У нас ведь тут развлечений никаких нету. Был клуб, да заведущая о прошлом годе тож в город подалась. Грит: «Не хватало ещё с тоски тут у вас удавицца!»

Председатель поплевал на огонёк папиросы, растёр её, полупотухшую, в широкой мозолистой ладони и пригласил кивком корреспондента:

– Ну, пошли!

– А скажите… – пробормотал тот, поднявшись ещё на ступеньку и протянув руку в направлении барского дома, – что за порода такая у этого пса?

– Дед мне грил – борзая! – отвечал председатель, придерживая дверь. – Помню, пацанёнком был, их тут целая свора бегала. Штук десять, не меньше. Ристократы, ядрёнать! С нашими деревенскими не якшались и собачьих свадеб не играли, всё промеж себя! Вот и повывелись терь вчистую, суки!

– А что, в деревне охотников у вас разве нету? Ведь борзая – это же первоклассная собака! Умная, стремительная, благородная. Ей цены нет! Мой дед все гда держал пару гончих, а о борзых только мечтал – не по карману.

– Дак ей же в придачу ещё и лошадь надобно! – криво усмехнулся председатель. – За ней ить не угонисся – она шибче зайца чешет. А мужикам лошадя для своих нужд потребны, а не по лесам да полям за зверьём гонять.

В конторе со стен на корреспондента пытливо глянули хитро прищуренный Ленин и поднявший в сомнении левый уголок рта Хрущёв. Достоинства и обречённости, как у гордого пса, в их глазах Борзов не заметил. Скорее, наоборот.

– А что это вы, батенька, всё больше богзыми интегесуетесь, а не заданием гедколлегии? – спросил Ильич и заложил большой палец за жилетку.

– Ты пидарас? – с широкой улыбкой вопросил Борзова Никитушка. – Гляди, с такими мыслями живо у нас пойдёшь на два года на лесозаготовки!

– Ваша фамилия явно не габоче-кгестьянского пгоисхождения! – погрозил Ивану пальцем Ильич. – Откуда у вас этот нездоговый интегес к бугжуазным пегежиткам, коим является охота с богзыми собаками?

– Говно! – припечатал сонную муху ботинком Хрущёв. – Все вы, сопливые интеллигенты, это одно сплошное говно на шее трудового народа!

– Ну так помойте шею! – не выдержал Борзов, поморщившись от боли. – Чего развонялись-то сами на всю округу?!

Ленин с Хрущёвым, однако, ничего не ответили несдержанному почитателю аристократических пород собак. Диспута не получилось. Драчки – тем более.

А вот председатель колхоза вдруг замер на полпути к своему столу, внимательно посмотрел на корреспондента снизу вверх и медленно, с подозрением спросил:

– Каку таку шею? Ты точно с газеты приехал?

– Э-э-э… простите… это я не вам… – пробормотал смущённый Иван.

– Не мне?! А кто ж тута есть ещё, окромя нас с тобой?

– Это я им! – неосторожно кивнул Борзов на портреты. И пожалел.

– Ах, йи-и-им… – Председатель тщательно осмотрел Ивана с ног до головы, обошёл его по кругу, не отрывая пристального взгляда, в задумчивости снял трубку телефона и, с трудом впихивая грубые пальцы в отверстия диска, набрал какой-то номер.

– Алё, редакция газеты «Знамя труда»? Это председатель колхозу с деревни Дворнягино. Ну, куда вы карриспиндента давеча заслали… Да, да – яво! Шта? Не-е-е, вон он передо мной сидит, живёхонький, с портретами разговариват. Шта? Да, вот прям так берёт и разговариват. В общем, срочно засылайте машину и забирайте его отсель к себе взад… Штоб духу евонного у меня тута не было! Да! А в придачу могу ещё выделить старого борзого кобеля, на почве которого ваш карриспиндент и тронулся умом. Пущай оне у вас в Центральном парке парой на охоту ходють!

Голавль мечты

Как говаривали, помнится, классики ещё в школе: чуден Дон при тихой погоде!¹ Станичные мальчишки летом проводили на нём всё светлое время суток – с удочками по утрам и вечерам, а днём на пляже – с надутыми камерами от тракторных колёс.

Василёк, белобрысый городской сорванец, приехавший к бабке с дедом на каникулы, не был исключением. Целыми днями он пропадал на реке, то исследуя ежегодно наполняемые половодьем озёрца и протоки, то забираясь на возводимый заново каждую весну понтонный мост.

На правый берег с его откосными сахарно-меловыми горами Василёк не ходил: слишком уж резко Дон-батюшка там набирал глубину. Да и течение уносило наживку за какие-то секунды. Замучаешься перезабрасывать.

Нет, мальчик любил тихие заводи, куда заплывала отдохнуть от стремнины и зловещих глубин всякая рыбья молодь типа голавликов и краснопёрок.

Он даже изобрёл для себя новый метод ловли без грузила и поплавка. Весь мир уже давно знал этот метод как ловлю нахлыстом, но советский телевизор не больно-то показывал, как этот самый мир ловит рыбку себе в удовольствие.

Сотни луговых кузнечиков извёл Василёк, отправляя их на крючок как наживку для стремительных хищников. Но зато и результат у него был налицо: каждый вечер приносил он в хату целую связку упругих рыбёшек.

– Кормилец! – ласково называла его бабушка. – Кажинный день риба на столе!

– Бездельник! Хучь бы воды под яблони натаскал… – ворчал себе под казацкий длинный ус дед, не отрываясь от чтения газеты «Правда». – Я вон надысь* тридцать вёдер с журавля приволок!

Василёк ничего не отвечал деду. Только выпивал залпом поднесённую бабулей пол-литровую банку парного молока, съедал нехитрый ужин и ложился спать. Снились ему в основном сны про трофейных голавлей и язей, которых он вытаскивал из Дона после упорного вываживания.

Бабушке, хлопотавшей по хозяйству с первого света и до кромешной темени, не снилось ничего.

А деду, суровому ветерану всех коллективизаций и войн, снилась упорная борьба не на жизнь, а на смерть с врагами коммунизма и пособниками мирового империализма.

В тот день, встав чуть позже бабули, которая уже успела подоить корову и отправить её в бредущее мимо дома стадо на выпас, Василёк решил пойти рыбачить на понтонный мост. Ранним утром по мосту, как правило, никто не ездил, и смотрящий, дородный дядь Валера в прорванном под мышками и выцветшем от старости тельнике, появлялся на рабочем месте уж никак не раньше половины восьмого.

Этим пользовались все мальчишки, забираясь по понтонам чуть не на середину реки. Василёк же туда отнюдь не стремился: рыбья молодь держалась поближе к водорослям у береговой линии. На неё-то, эту молодь, он и собирался поохотиться со своим нахлыстом, предварительно наловив ладошками целую кучу кузнечиков и отправив их в целлофановый пакет.

Голодные голавлики и краснопёрки охотно хватали предложенное угощение, и уже часам к семи утра у Василька на кукане висело с дюжину рыбёшек вполне себе съедобного размера.

Солнце поднялось выше и начало нещадно припекать. Захотелось искупаться. А заодно и отлить.

Но тут к вяло барахтающемуся на поверхности воды кузнечику подплыл очередной голавлик и стал пробовать наживку на вкус.

– Ну же, ну, давай! – подбадривал его шёпотом Василёк, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу на начавшем разогреваться железном понтоне.

Внезапно возле десятисантиметрового голавлика нарисовалась этакой атомной подлодкой поднявшаяся откуда-то из глубины тень. Мелкий стремглав шарахнулся от неё в укромные заросли прибрежных водорослей. А тень материализовалась в полуметрового гиганта с такими сочными ярко-красными плавниками, что Василёк от восхищения даже перестал плясать.

Голавль неторопливо взял в губы кузнечика, пожевал его, одобрительно шевеля мощным хвостом, а потом развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл на погружение.

Леска сразу полностью ушла под воду вслед за ним. Василёк тут же подскочил к самому краю понтона и вытянулся в дугу, схватив удочку обеими руками, чтобы дать рыбе поглубже заглотить наживку.

После подсечки и возврата на поверхность изогнутым в верблюжий горб бамбуковым удилищем дитя донских глубин с выражением недоумения на породистой морде поднялось на несколько сантиметров над водой и сразу же рухнуло обратно вместе с оторванным крючком в губе.

Выплюнутый кузнечик пару раз качнулся в оставленном удивлённым голавлём водовороте и тоже медленно погрузился в таинственную бездну.

– Вась, а Вась! – донеслись смешливые мальчишечьи голоса с соседних понтонов. – Ты чаво эт, кубыть*, оглоблю подцепил?

Василёк, пятясь на дрожащих в коленях ногах, лишь неуверенно помотал головой в ответ и без сил опустился на деревянный настил моста.

Несколько минут спустя, вытерев тыльной стороной ладони вспотевший лоб и подобрав бесполезный теперь нахлыст, он отправился домой, чтобы рассказать деду с бабкой о своём приключении.

Бабуля, варившая на керосинке противную манную кашу на завтрак, только руками всплеснула:

– Ой, та ты шо?! От така от риба? Эка орясина!*

А дед, закончив обязательную утреннюю зарядку, вошедшую у него в привычку за долгие годы службы, неторопливо умылся по пояс холодной водой и, растирая поджарое тело вафельным полотенцем, иронически спросил:

– Эт те, кубыть, ночью причудилось? Аль зараз* сочинил?

Василёк ничего не ответил своему идейно закалённому деду, которого, кстати, он очень в душе уважал за его героическое прошлое и несгибаемое настоящее.

Но поскольку взаимопонимание у них явно никак не налаживалось, он пошёл в сад, прислонился к старой, не политой им надысь яблоне, обнял её и горько заплакал от обиды…

А вдоволь поплакав, задумался на мгновение, мстительно усмехнулся, расстегнул ширинку и обильно оросил ствол дедовой гордости, восстановив таким манером психологический статус-кво.

Наука и религия

Мужики крепко гуляли на Казанскую.

Пока их жёны прибирались в избах да истово целовали вынутые из сундука по случаю праздника иконки Божьей Матери, мужики собирались у правления колхоза и неторопливо скручивали цигарки из обрывков советских газет.

Часам эдак к девяти, когда июльское солнце уже не раз заставляло их протирать нещадно потевшие под праздничными фуражками головы, к правлению подтягивался колхозный пастух Барыш с гармошкой на ремне через плечо и бутылью мутной жидкости под мышкой.

– Эва, Барыш подкатыват! – радостно сообщил товарищам худосочный тракторист Ваньша Комаров, первым узревший разодетого в пух и прах гармониста.

– А мы уж тут тя заждались! – откликнулся ему Петька Жеменев, красномордый скотник с плечами в косую сажень. – Десятый час никак, а ни в одном глазу!

– Ничо, подождёшь, – спокойно ответил Барыш, ставя в тенёк бутыль и задвигая трёхрядку за спину. – Закусь принесли, отерханцы?*

– Не вишь, што ль? – мотнул патлатой головой Ваньша. – Эва, на газетке разложено всё!

Барыш аккуратно, чтобы не помять красную ситцевую рубаху навыпуск и не испачкать начищенные до зеркального блеска юфтевые сапоги, присел на травку и посмотрел на несколько вырванных листов бумаги, постеленных скатертью.

– Кака эт те газетка?! – попрекнул он Ваньшу. – Это ж цельный журнал «Наука и религия», темнота!

Эвона статья про работу мозга при задержке дыхания. Читать, што ль, не могёшь, комаха* тя задери?

– Нет у его мозгов! – уверенно заявил Петька, с характерным звуком выдёргивая пробку из бутыли с мутной жидкостью. – Ни к чаму яму та статья!

– Чего нету? – напрягся Ваньша. – Мотри, как бы самому мозги не вышибли!

Петька, не обращая ни малейшего внимания на угрозы худосочного приятеля, разлил жидкость по гранёным стаканам и выдохнул:

– Ну, будем!

После чего, слегка дотронувшись своим стаканом до товарищеских, залпом опрокинул его в широкую пасть.

– Хар-рош! – смачно крякнул он, ставя стакан обратно на травку и протягивая другую руку за малосольным огурчиком и чёрным хлебушком.

Остальные последовали его примеру…

И продолжали следовать, пока не опростали пятилитровую бутыль до последней капли. Наиболее слабые богомольцы уже лежали в лёжку, а наиболее крепкие и воинственные отправились разрозненным табуном в соседнее село на традиционный праздничный диспут с тамошними мужиками.

– Эка… – непритворно удивился Барыш, когда в ёмкости не осталось ничего, кроме сивушного запаха.

Поглядел пристально на журнал-самобранку и непослушным ртом промычал, прерываясь на икоту:

– Ван-нь, а Ван-нь… ик… слышь штол-ль?

– Ась? – оторвался от своих булькающих мыслей о работе мозга приятель.

– Хренась! – с обворожительной телячьей улыбкой ответил Барыш. – Эт-та… ик… домой ко мине сгоняй… ик… у миня ещё одна така стоит в сенях под лавко-о-ой…

Тут силы его вероломно оставили, он тяжело рухнул на бок, как подстреленный чукчей из карабина олень, и скоропостижно вырубился.

– Разморило! – понимающе помотал башкой крепыш Петька. – Жарища-то кака… Небось, под тридцатку!

И, с трудом задрав голову, посмотрел на стоявшее в зените дохристианское Ярило.

Ваньша тоже попробовал посмотреть на солнце, но голова его предательски закружилась, и он поспешил сфокусировать взгляд на Петре. Когда тот перестал наконец троиться, к Ваньше в голову забрела ненароком одна восхитительная идея:

– А чо мы тут сидим, по́том оплывам? Айда в Волге скупнёмся!

– И то дело! – согласился Петька, не без труда встав на четвереньки. – Слышь, Барыш, подъём!

Пастух никак не реагировал.

– Гармонь с его сыми! – посоветовал Ваньша. – Так. А терь давай ты под праву, а я под леву! У меня лодка тут недалече.

Приятели взвалили обмякшего Барыша на плечи и потащили к реке, поминутно спотыкаясь и матерясь. Донеся до берега, плюхнули на мокрый песок, не снимая с него ни начищенных сапог, ни красной косоворотки.

А сами стащили с себя всю одёжу, кроме семейных увядших трусов, зашли в воду и стали отвязывать Ваньшину лодку от колышка.

Пока суд да дело, ожил и Барыш.

Неуверенно сел, опершись обеими руками о песок, обвёл мутным взором окрестность и заорал благим матом на всю Волгу вплоть до противоположного берега:

 
Как по нашей речке плыли три дощечки!
Эх, оп, твою мать, плыли три дощечки!
 

Потом повернул голову к собутыльникам и требовательно вопросил:

– Иде моя трёхрядка? Петь хочу!

– Морду перва ополосни, певун, – незлобиво посоветовал ему Петька.

Барыш послушался, прополз пару метров на четвереньках и макнул головой несколько раз в воду. Затем шатаясь встал на ноги и поинтересовался:

– А куды эт вы собрались без меня?

– На фарватр! – пояснил Петька. – Ваньша журналов по твому совету начитался и хотит поставить ксперимент. По поводу работы мозга при задержке дыхания. Вот заодно и докажет, что у его мозги есть!

– А-а-а… – протянул Барыш с пониманием. – Ну, ежли ксперимент, то тады айда!

Друзья-приятели не без труда залезли в лодку, изрядно начерпав в неё воды.

Петька выгреб на фарватер, и Ваньша, сложив ладошки одна к другой, как всамделишный богомолец, сиганул с кормы в бездонную неизвестность. Мужики до-о-олго ждали, пока он из неё вынырнет…

Вынырнул Ваньша на Угличской плотине несколько дней спустя, набравши так не хватавшего ему при жизни весу и намертво вцепившихся раков.

Однако результаты сего смелого эксперимента по оценке работы мозга в условиях задержки дыхания так и не попали в научно-просветительный журнал.

Начхать было редакции «Науки и религии» на Ваньшу и на его изыскания с хоть и подтопленной, но всё равно высокой Калязинской колокольни!*