Buch lesen: «Обэриутские сочинения. Том 2»

Составление и примечания Михаила Евзлина

Игорь Бахтерев. Ленинград. 1984 год. Фото В. Немтинова

Миракли

Кавалергард и проститутка,
или Обманутые надежды
(рассказ в стихах и прозе)

 
Кавалергард Артём в отставке
Когда шумел вечерний час
По набережной двигался канавки
Немножко подбочась.
 
 
Ему наскучила картина
Дождя лежавшего вокруг
На лужах мокрый звук ботинок
Пролёток встречных мокрый звук
И древней конки стук привычный.
 
 
Он обходил в тревоге давней
Подвалы громкие трактиров,
Басы где пьяных зычные
Вползали между ставней
К соседям в мирные квартиры
Как будто в нор укромное жильё
Вползают быстроглазые ужи.
 
 
Где голос женщины кричал
«Здесь благонравия мужи
Души утратили начала…»
И прокричав спешил за ней
За Софьей – дочерью полей
Которая бесчувственным панелям стала другом
В мраке улиц возникая вдруг
То на песках, то за Невой
Мелькая юбок белизной.
 
 
Была случайна встреча их
На Невском у Садовой
Из грубых рук не зная чьих
Она пришла в гаржетке новой.
«Я жить хочу сначала…»
Вечерний шум она перекричала
В ответ Артём кружился
Прохожих задевал
Сегодня я женился
Он в небо мокрое сказал:
«Довольно нам страниц мученья
Довольно зла на перекрёстке
Нам нужен курс души леченья
Мне и девушке подростку!»
Тогда из подворотни вышли две старухи
Их внешний вид был длинный длинный
В потьмах скрипели их сухие руки
Они шарманку медленно вертели
И под шарманку с выраженьем сильным
Слова тряхомысленные пели.
 

песня старух

 
Ох, вам и горько,
Ох и трудно
По жёсткой улице ступать
Над сединой волос тут фонарей мерцанье
Но нету света в мокрой вышине
Но нету света в мокрой вышине
Уж лучше травки нюхать в поле
Они дождя приняли запах
Благоухание болот
Благоухание болот
Брусники скромную печаль
Познать в уединеньи рта
А сучьев трепетных изгибы
Приблизить к профилю лица
Приблизить и забыться до рассвета
Глядите в ширь глядите дальше
И в глубину пространства
Через домов неясные квадраты
Туда где по лугам шагает детство
С чугунной сковородкою в руке
Там форм стремительность
Там сельский шопот
Коровьих дум напоминая древность
И вдохновенье шафки на мосту
И нежность рыбки под мостом
На чём песня и заканчивается.
 

Дотянув последнюю ноту, старухи заговорили на два голоса:

 
«Артём! Артём! душой прелестный
Ах, Софья – местная краса
В осенний вечер тесный и сырой
Когда ветры адмиралтейский шпиль качают
И туч обледенелых вьётся рой
Каких забот житейская гроза
Вас за углом тогда подстерегает?
Надежд безжалостный обман,
А может быть испуг,
А может быть отравы уличный дурман,
Который сердце обволакивает вдруг.
Нет спасения тогда для вас…»
Шелестел старух нечистый бас
«Кто с нами, ну ка?
Мы в шинок
Вот естества наука!
Прощай сынок,
Прощай девица
Вас жизни горечь стережёт, а нас землица».
Тут старух померкли силуэты
Только скрип, только треск,
Только шелест слышен где-то,
А в догонки из окошка
Им старик грозился ложкой.
Ему немножко помешали,
Когда старухи причитали.
 

Старик:

 
«Я здесь глядел Декамерона
При помощи Брокгауза и Эфрона
Его тома познаньям помогают»
Старик сказал стекло превозмогая
«И мир встаёт стаканом
С чистою водой
Без лжи и без обмана
В приятной ясности морской
Мне данный путь указан Богом
Он здесь живёт в четвёртом этаже
С четвёртого двора ведёт к нему дорога,
Туда пора уже
Скорей летите птичкою крылатой
В его небесные палаты.
 

Она:

 
Как свету много
Он теплом богат.
Под нашими ступнями
Общая дорога
В прозрачный мир
В необъяснимый сад
Нас ожидает жизни сладкий мир
Смотри там детство водит
хороводы
Там смирных ангелов шагают
Взводы
Они забвенье прошлому несут
Судьбе проклятой справедливый
Суд
Души терзаниям поверь
Прожитых дней кошмар
На мостовой я нынче обронила…
Скажи, ты веришь?
 

Он:

 
О, как твой голос мил
Когда ты неизвестное очами меришь
А если б прошлого лохматый зверь
Тебя за талию схватил?
 

Она:

 
Я в луже дождевой
его бы тут же утопила.
 

Он:

 
В твоих глазах я подтвержденье наблюдаю…
 

Она:

 
Что со мной?
Окружность сердца тает!
Да, да! – теперь ты мой!
Хороший! Милый!
От счастья я бы зарыдала
Но тушь с ресницы в глаз попала.
 
 
По грязной лестнице, в пыли
Они взобрались как могли,
Дворовый аромат вдыхая,
Скользнули швабры у дверей,
Кухарки с кошками, но вот
Артём невесте руку жмёт,
Виденье перед ним сверкает.
Пренебрегая высотой,
С отцовским зонтиком подмышкой
Спускался ангел молодой
Дремать в Таврическом саду
Над хиругическою книжкой,
Движеньем тих, манерой прост,
Его был невысоким рост,
А выражение лица
Напоминало мертвеца,
«Приятный вид, хотя и без усов,
Сказала Софья, притаив улыбку,
Но тела моего засов
Не отворить с его фигурой зыбкой».
 

Ангел:

 
Ну, город, ну, столица
Украли наш дверной звоночек
Здесь ходят подозрительные лица
Впотьмах осенних ночек.
 

Софья:

 
Смотри, он воспитаньем не богат
Так только филины ворчат
Когда их дразнят лешаки
 

Артём:

 
И ушаки с холодными рогами
В лесах бездумном жития.
Подняв с поклоном канатье
Обидных выражений будто не заметя
Им ангел тихими словами отвечал.
 

Ангел:

 
Как много ласки в буквах этих
Париж – начало всех начал.
Вам неустройства здешние ругая
Скажу – в Париже жизнь совсем другая
Без мелких краж некчемного позора
Без драк мастеровых на пасмурном углу
Но с малой стойкостью девичьих взоров
Теорий покоривших мглу
Свирепого Фурье и Сенсимона.
Теперь по летнему горячие лучи
Ещё ложатся вкось
На вежливых бульваров золотую осень
Ещё торговцы ананасами кричат
Упорные продолговатые слова
И нежностью душистою полей
Ещё влекут газонов точные просторы
Что может сердцу быть милей
Когда мороз порхает у дверей
И снежный день настигнет скоро
В пыли проспектов звонкие кафе,
Детей в песчаном окруженье,
Мюсье с апсентом на устах,
Художников под грузными зонтами
Чьи мысли на холстах ютятся
Земную сложность отражая вкратце
Неукротимыми кистями
Пять лет в Париже я прожил
Ночами с Мистингет дружил
Ветвистый Пикассо меня изображал неоднократно
Рисунком точным и приятным
Пронзительной своей рукой
Чтоб ясность моего лица
В его кубических твореньях
Правдивою пылала красотой.
 

Софья:

 
Ах!
В крови горенье
И желтизна в глазах
Дрожит мой шаг
Над каменной ступенью.
 

Ангел:

 
Скажу вам так —
В Париже глупое житейское блаженство,
А здесь в четвёртом этаже,
Туда пора уже,
Постигнете вы совершенство
И неземную благодать.
 
 
Сказал, откланялся и ночи нарушая гладь
В маршах растворился лестниц.
Так в петербургских тучах неизменных
Неверный исчезает месяц
Частями и попеременно.
 
 
Пропахший плесенью коридор
Вот он —
под гулом крыши.
Незвучных капель хор
И звон…
По мокрым половицам пробегали озабоченные мыши
Бадья стояла с дождевой водой
Немножко крыша протекала беспрерывною струёй
Над головой продольных сводов дуновенье
В простенках низких
Из гипса разнообразные растенья
А выше пустота и чернота…
 

Артём:

 
Твоей руки прикосновенье
И трепет кружев близких
Мне доставляет радость
Омоложенье чувств и тела
В моей крови проснётся младость
Когда бы ты романс пропела.
 

Софья напевает:

 
У него над правым глазом
Прядь душистая волос
Чуть повыше подбородка
Древней формы римский нос
С такой приятностью манер
В целом околодке
Мне не припомнить кавалера.
 

удивлённо:

 
Отчего ты изменился?
Почему похолодел?
 

Артём:

 
Очевидно простудился
Вот мой старческий удел.
 
 
В смиренном небе посветлевшем
Неровный падал круг
Безбрежная бездонная луна
С недоуменным выраженьем черт
А из-за туч столичного покроя
Из за кирпичных круч
Глядел то гладкий то косматый чёрт
На смятую постель,
Где распростёрлись двое
И три рубля шуршали на столе.
 

<Ташкент 1943>

Обманутые надежды
Историческая повесть стихами и прозой

 
Ты снова спрашиваешь: Почему
Созданья милые как на картинке
Развитья не имеют в мыслях?
И почему у девы тощего сложенья
Гуляет взор по окружающим предметам
В жеманных поисках фигур мужского рода?
А мужичок усат и бородат.
Парит в надгробной вышине
Богов разглядывая очертанья
Через подзорный аппарат.
Ты говоришь с волнением понятным:
В распределеньях чувств и мыслей нет порядка!
Но любознательность опасна
Когда ответ словами не оформлен.
Мой друг! Послушай презабавный случай
Я расскажу тебе сегодня,
В бесцельной пустоте подвала
Где пиво пенится пленительно наверх
И скрипок звон рождается в медлительном пространстве.
 

Действующие лица

Софья – девушка-подросток

Петров – отставной солдат

Старик из полосатой будки

Старухи-шарманщицы

Человек с неуклюжим ухом; он же – вошедший;

он же – провожатый

Пёстрой шерсти собачёнка

Иван Говрилыч – бог

Васютка – ангел

Постояльцы – не то люди, не то звери.

Милиционер

Упоминаются:

Моне, Пикассо – художники

Кокто – писатель

Мистингет – певица

Сковорода – философ

Место действия – Ленинград и ленинградское небо.

Время действия – неопределённое.

Глава первая: справедливые искания

 
Была случайна встреча их
На невском у садовой
Из ярых рук не зная чьих
Она пришла в гаржетке новой.
Я жить хочу сначала!
Вечерний шум она перекричала.
В ответ Петров кружился
Прохожих задевал
Сегодня я женился, —
Он в небо мокрое сказал.
Довольно плясок и мученья
Довольно зла на перекрёстке
Нам нужен курс души леченья
Мне и девушке подростку.
Тогда из подворотни вышли две старухи
Их внешний вид был длинный, длинный…
В потьмах скрипели их сухие руки —
Они шарманку медленно вертели
И под шарманку с выраженьим долгим
Псалмы раздробленные пели.
 

Песня старух

(первый опыт псалма)

 
Ох, вам и горько,
Ох, и трудно
По жёсткой улице ступать,
Над сединой волос тут фонарей мерцанье,
Но нету света в мокрой вышине,
Но нету света в мокрой вышине.
Уж лучше травки нюхать в поле,
Они дождя приняли запах —
Благоухание болот,
Благоухание болот.
Брусники скромную печаль
Познать в уединеньи рта,
А сучьев трепетных изгибы
Приблизить к профилю лица;
Приблизить – и уснуть, уснуть…
В глуши дремучих пней,
В тиши кустов дремучих.
Глядите вспять,
Глядите вширь,
Глядите пёстрым взглядом
Туда, где детство бродит между кочек
С плетёною кошёлкой у локтя.
Там форм спокойствие,
Там сельский шопот
Коровьих дум напоминает древность
И вдохновенье шафки на мосту,
И нежность рыбки под мостом.
 

Дотянув последнюю дробную, самую громкую долгую ноту, старухи приблизились к трепетавшим влюблённым и заговорили с таким подходом, будто были самыми обыкновенными колпинскими старухами.

 
Мужик Петров с душою неудачной
Ах, девка-девица – прозрачные глаза
В осенний день невзрачный и сырой
Когда ветры адмиралтейский шпиль качают
И туч обледенелых бьётся рой
Каких забот житейская гроза
Вас за углом тогда подстерегает?
Надежд безжалостный туман,
А может быть испуг бесформеннее воска
А может быть отравы уличный дурман
Корысти направляя лук
Стрелой бесстыдства целя в мозг.
Нет спасения тогда для вас!
Шелестел старух нечистый бас.
Кто с нами, ну ка?
Мы в шинок, —
Вот естества наука!
Прощай, сынок!
Прощай, сестрица!
Вас горечь жизни стережёт,
Нас – землица.
Тут старух померкли силуэты,
Только скрип, только треск,
Только шелест слышен где-то.
А в догонку из окошка
Старик грозил сторожевой
Ржавой ложкой, бесцветною рукой.
Ему немножко помешали,
Когда старухи причитали.
Я здесь глядел Декамерона
При помощи Брокгауза и Эфрона,
Его тома познаньям помогают,
Старик сказал, стекло превозмогая.
И вот, просторный мир встаёт
Стаканом с чистою водой
Без лжи и без обмана
В зеркальной ясности морской
Мне данный путь указан богом,
Он тут живёт —
В четвёртом этаже,
С четвёртого двора ведёт к нему дорога,
К нему пора уже.
Скорей летите птичкою пернатой
В его промокшие палаты.
 

Он (держа Софью за руку, ступая по дворовой слякоти, натыкаясь впотьмах на что попало):

 
Как свету много,
Он теплом богат.
Под нашими ступнями общая дорога
В просторный мир, прямоугольный сад,
Многоголосый мир, просторный сад.
 

Она:

 
Нас ожидает жизни славный мир
С богатым угащеньем à la carte
Забудем ветхое шептанье
Над мостовою мерзкий шар
Увядших глаз прощальный жар
 
 
Старухи бледной предсказанья
Прожитых дней кошмар
Я на панели обранила.
Терзаниям моим поверь!
Скажи, ты веришь?
 

Он:

 
О, как твой голос мил,
Когда ты неизбежное рассудком меришь.
А если б прошлого мохнатый зверь тебя за талию схватил?
 

Она:

 
Я в луже дождевой его бы тотчас утопила.
 

Он:

 
Мой взор в глазах твоих читает
Сознанья проблеск утвердительный оттенок.
 

Она:

 
Тревоги сладость тает, тает,
Как в ресторациях пломбир клубничный,
В промежности моих коленок.
 

(в сторону)

 
Он верно послан сновиденьем
Под воробьёв столичных пенье.
От счастья я бы зарыдала,
Но случай злой —
Мне тушь с ресницы в глаз попала.
 
 
Прозрачней майских утр
Ему тот вечер показался.
Измокший дом, уплывший над землёй,
Ему навстречу улыбался.
 

Глава вторая: знакомство в темноте

Она:

 
В промежности моих коленок
Тревоги боль и сладость тает
Как в ресторации пломбир клубничный
Мужчинам это слушать неприлично.
 

Он:

 
Верно…
По грязной лестнице, в пыли
Они взобрались как могли,
Дворовый аромат вдыхая.
Скользнули кошки у дверей,
Кухарки с плошками, но вот
Петров невесте руку жмёт —
Виденье перед ним сверкает.
Пренебрегая темнотой
С отцовским зонтиком под мышкой
Спускался ангел молодой
Дремать в Таврическом саду
Над хиругрическою книжкой,
Сомнений взращивая рассаду,
Движеньем тих, повадкой прост,
Его был невысоким рост,
А выражение лица напоминало подлеца.
 
 
Приятный вид, хотя и без усов, —
Сказала Софья притаив улыбку,
Но тела моего засов
Не отворить с его фигурой зыбкой.
 

Ангел:

 
Ну, город, ну, столица!
Украли наш дверной звоночек.
Тут ходят подозрительные лица
В потьмах осенних ночек.
 

Софья:

 
Смотри – он воспитаньем не богат,
Так половые в полпивных ворчат,
Когда их дразнят мужики!
 

Петров:

 
И лешаки в лесах вздымая лапы…
 
 
Обидных выражений будто не заметя
С поклоном поднимая шляпу
Им ангел кроткими словами отвечал.
 

Ангел:

 
Как много ласки в буквах этих:
Париж – начало всех начал.
Вам неустройства здешние ругая,
Скажу, в Парижах жизнь совсем другая.
Без мелких краж – никчёмного позора,
Без драк мастеровых на пасмурном углу,
Но с милым росчерком девичьих взоров
Теорий покаривших мглу
Упрямого Фурье и Сенсимона.
Теперь по-летнему горячие лучи
Ещё ложатся вкось
На вежливых бульваров голубую осень,
Ещё торговец ананасами кричит
Упругие, продолговатые слова.
И свежестью душистою полей
Ещё влекут газонов точные просторы,
Прощай же лета полнота и краснота
Столбы несметных голубей
Зимы приметная черта
Но сердцу русскому милей,
Когда мороз порхает у дверей
Тот снежный час настигнет скоро
В пыли проспектов звонкие кофейни
Фиакров тень в печальном окруженьи
Детей с апсентом на устах
Мане брадатых под зонтами
Чьи мысли на холстах ютятся
Земную сложность отражая вкратце
Неукротимыми кистями.
Ура зиме! Поре родной печали…
Которую бездомным черти накачали.
Пять лет в Париже я прожил,
Ночами с Мистингет дружил
Ветвистый Пикассо меня изображал неоднократно
Рисунком точным и опрятным
Пронзительной своей рукой
Чтоб прелесть моего лица
В его кубических твореньях
Правдивою пылала красотой.
 

Софья:

 
Ах, в крови гаренье
И желтизна в глазах
Дрожит мой шаг над каменной ступенью.
И пти занфан в песчаном окруженьи
Кокто с апсентом на устах
Моне брадатых под зонтами.
 

Ангел:

 
Скажу вам так:
В Париже наблюдается блаженство.
А здесь, в четвёртом этаже,
Туда пора уже,
Постигнете вы совершенство,
Простую млаго
          влаго
          благо
          дать…
И неземную благодать.
 
 
Сказал, откланялся
И тоги нарушая гладь
В маршах растворился лестниц.
Так в петербургских тучах неизменных
Неверный исчезает месяц,
Частями и попеременно.
 

Петров (на ходу обнимая Софью):

 
Воображаю, ах!
Вид ангела размятого в кубах.
О, декаденские произведенья!
В них бочка дёгтя заключает ложечку варенья.
 
 
И смеялся он притом
Перевёрнутым лицом
Непобритыми щеками
Длань прижав к её груди
За ступенькою ступеньку
Оставляя позади.
 

Глава третья: обыкновенное начало

 
Прихожая была невелика
В тенях блуждающих по стенкам
Свеча мерцая таяла в углу,
Старинный маятник в потёмках тренкал
И пахло сыростью слегка
Как на болотистом углу.
Здесь благонравия опасная черта
Заключена под гулом крыши
А ниже – пустота и чернота.
По мокрым половицам пробегали озабоченные мыши,
Бадья стояла с дождевой водой, —
Немного крыша протекала беспрерывною струёй.
Они вошли сюда несмелые
Став с расстройства белыми.
Плечо к плечу устав прижали
Среди прихожей робко встав.
Под близким облак дуновеньем
Уста его негромкие шептали.
 

Петров:

 
Твоей руки прикосновенье
И трепет кружев близких
Мне обещает бодрость
Омоложенье чувств и тела
В моей крови проснётся твёрдость
Когда б ты в ожидании романс пропела.
 

Софья:

напевает

 
Над его лукавым взором
Прядь красивеньких волос
Чуть повыше подбородка
Древней формы римский нос
С такой приятностью манер
В целом околодке мне не припомнить кавалера.
 

удивлённо:

 
Отчего ты изменился,
Почему похолодел?
 

Петров:

 
Я немножко простудился, —
Вот мой старческий удел.
 
 
Но мыслей грустных не желая тискать,
Он взором стал по стенкам рыскать.
Мазков и линий сочетанье увидав
В позолочённой раме,
Вскричал, на цыпочки привстав —
В каких созвездьях я,
В каком дурацком храме?!
 

Софья:

рассудительно

 
Картинка ничего, она
По моде новой создана:
Кубов собранье искажает лес,
Среди кустов – собранье бесов
И девок тоненькие чресла,
Среди ветвей – глаза прямоугольной формы,
Привычное несоблюденье нормы.
Знакомый взор… Знакомый взор…
Ресниц мучительный узор…
Кого мне предвещает он,
Мой неразгаданный красивенький Филон!
 

Петров:

 
Скорее замолчи
Ты предстаёшь как диссонанс
В священном шелесте свечи.
Удачный шанс для квартирантов ада,
Твоим речам там будут рады!
За дверью слышишь шум шагов?
Долой житейские сомненья,
Спадает звон земных оков,
Минута близится преображенья.
Уйми свои смешные жесты.
В дырявых сапогах,
В протёртых галифе
Я тоже, кажется, выгляжу не к месту…
 

В дверях показался лысый человек с толстым носом и неуклюжим ухом.

Вошедший:

 
Сегодня не было моленья
И я немного под шафе.
 

Софья:

 
Какое странное явленье…
 

Петров:

 
Хоть он в старинном сюртуке,
В руке с ломтём гавядины
Взгляд его неистов
Он верно был кавалеристом
Главы сшибая гадинам.
 

Вошедший:

 
Кто вас прислал сюда, малютки?
 

Петров:

 
Один старик из полосатой будки.
 

Вошедший:

 
Старик всегда был исполнителен и точен,
К нам постояльцев приглашая каждой ночью.
 

Вдруг вбегает пёстрая собачёнка, останавилась – в Петрова вглядывается.

Софья:

 
Ай, ай!..
 

Петров:

 
Зато я, как положено отставному солдату, – совершенно не боюсь собак. Но, вот, почему-то, при виде этой пёстрой весь холодею…
 

Дрожит заметной дрожью.

Вошедший:

 
Глупости какие!
Не бойтесь пёсика
Имеет хмурый вид
Но даже лаять не желает
Лишь почтальонов снисходительно кусая
Униженно скулит
В надежде раздобыть награду.
 

(бросая собачёнке говядину)

 
Бери mon cher!
Моё решенье —
Входите, будем рады!
 

Софья:

 
Так началось моё преображенье…
 

Вошедший (покашливая):

 
Теперь, чкхы, чхы – я буду вам провожатый.
За мной, за мной!
Allons enfants!
Allons бум-бум!
 

Глава четвёртая: в гостях у бога

 
У стен, взлетевших к потолку,
Обоями украшенных цветочками
Сидел бесспорный человек
Колючею бородкой вверх.
Сидел безмолвный, величавый,
Кругом в лохматых волосах,
С ясной рюмочкой, бездонной, —
Ноги плети разбросав.
Кто эти, которые там стоят? —
Как будто невзначай спросил.
Ночлежники пришли – душою дети,
Надежды фантики тая, —
Провожатого послышался ответ.
Отвали ему на чай!
Петрова провожатый попросил.
Разумный тот приняв совет,
Петров сыскал копеек двадцать,
Да Софья из чулка рублей дала пятнадцать.
Тут лохматый господин
Став лицом, став грудью красный,
Закружился, завертелся,
Верно был простолюдин
Поведением ужасный.
Бородёнкою, что мельницею машет,
А руками-кренделями тычет в бок.
Мне, говорит, становится прекрасно,
Примите уваженье наше
От страдающего телом —
От бога!
Он питается голодной корочкой,
Познания храня на полочке.
Ой, светики, ох, горюшко!
Скажите делом —
Кто своровал очёчки?
Я наблюдать мечтаю
Пухленькие ручки
Они василёчки
Волосочков стаю…
В животе моём томленье,
Плоть кудрявая в смятенье.
Ах, какая рыженькая вишня!
 

Софья:

 
Не ждала такого я преображенья…
 

Провожатый:

 
Сегодня мы хватили лишнего.
 

Петров:

 
Простите, сударь,
Мы с невестой —
Пепел труб, вагранок гарь,
Обожжённые судьбою
Подыскать решили место
В светлой сакле над землёй
И взошли к вам преклонённые,
В галках-мыслях просветлённые,
И трепещем как листва
В ожиданьи божества.
 

Лохматый господин:

 
Ты обмишулился, любезник мой,
Напрасен твой приятный слог,
В своём величии румяном
Я сам перед тобой —
Степан Гаврилыч Бог,
Судьбы залечивающий раны.
 

Провожатый:

 
Приходят, понимаешь, люди
С душой простёртой как на блюде,
А их встречает поведенье,
Достойное сожаленья.
Ты хорошо схватил на чай,
Теперь без лишних промедлений
Вали, Гаврилыч, начинай!
 

Бог:

 
Сквозь грязь белья
и кости лбов
Я вижу их насквозь.
С предельностью такой
Клопа я наблюдал в диване
Хитросплетения его несвязных мыслей постигал,
А в час другой
Наглядностью неменьший
В кармане блох бездомных настигал.
Их обольстительный рассказ
Смерял рассудка стройные лады
Лагарифмического склада
И ощущений тучные сады
Беспечно верующих стаду
Вручал
Кадильницей клубя.
А вам для нашего начала
Скажу немного, но любя…
 

Петров:

 
Довольствуемся малым
И притаённо слушаем тебя.
 

Бог:

 
Гвы ять кыхал абак.
 

Петров:

 
Чегой-то?
 

Бог:

 
Гвы ять кыхал
Абак амел имею
Уразумел?
 

Петров:

 
Прости. Не разумею.
 

Бог:

 
Эх, неученость. Мрак.
Начнём с другого бока
Абак амел
Кыхал гвыять
Имею.
 

Петров:

 
Не ухватить и не понять.
 

Бог:

 
Имею
Иметь
Имеешь
Осьмушками, осьмушками!
Ну, разумеешь?
 

Петров:

 
Осьмушками – гвы ять кыхал?
Не А, не Бе – то звук иной
Шершавый тощий и больной.
 

Бог:

 
Но-ха́л.
 

Софья:

 
Петров, он не в себе!
 

Бог:

 
Простите, сударь
Вы с невестой
Дрянь земли, утробы гарь
Жизни тухлые помои
Обрести хотите место —
Неразумные вы твари
В светлой сакле над землёю!
А стоите над трясиной
Развеваясь как осины.
Всё. Теперь со злости
Я вам переломаю кости
В зловонный зад вгоню свечу,
И чрева гниль разворочу!
 

(Он с воплем сорвал тряпицу, за которой была скрыта другая комната)

 
Прочь! Прочь!
Там досидите ночь
Авось найдётся место
Тебе балде с твоей невестой
 
 
Мокрицы
Прелые онучи!
Умалишённых испражненья!
Блевотина индюшек!
К башкирам упеку!
Дубьё – еловый тын,
В Баштым!
В Уфу!
Не знаю, что ещё сказать…
Тьфу!
Ать, два – и он показал им голый живот
                    со всеми последствиями.
 
 
Они стояли без движений,
Глядели косо врозь…
А между тем в дверях
Промокший ангел вырос
У ног его кольцом свивался
Трёхцветный пёс
Тот самый Бум
Взор ангела смеялся
Под влияньем нехороших дум
 

Бог:

 
Где шляешься бездельник?
А вы – идите, идите.
А то я возьму да прямо в вас и плюну.
И будет неприятно
Неопрятно,
Некультурно…
И будет превеликий грех!
 

(За его спиной раздался лёгкий смех.)

Глава пятая: постояльцы

Свят, свят, что это была за комната, куда они теперь попали, и находилась она не в Санкт-Петербурге, а где-то на Площадной улице в Туле с видом из окна на пустынную базарную площадь. Свят, свят и что только в этой комнате творилось, куда они теперь попали.

 
На низеньких палатях
На жёстких одеяльцах
В убогой атмосфере
Валялись постояльцы
Не то люди, не то звери.
Куда же встать,
Куда присесть им,
Чтоб сердца успокоить стук?
И как синички на насесте
Взобравшись на сундук
Они делили крошки из кармана,
Делили нежность рук и ног.
Пожелтевшие странички
Из далёкого романа
Напоминал их уголок…
Бедные птички!
Ещё дремота не успела
Их обступить со всех сторон
Ещё солдатка злобно пела
Изображая временами
То слабый вздох, то жалкий стон;
Ещё тянул на флейте ноту
Горбун, качая сединами
И голосил молитву кто-то
Клюкою тыча в потолок,
Когда сквозняк прохладным духом
В их нежный угол приволок
Господина с неуклюжим ухом.