Мы – люди флотские. Жизнь и приключения курсантов ВВМУРЭ. 3 факультет, выпуск 1970

Несчастье в семье, школьные экзамены и институт

В декабре отца положили в Военно-Морской госпиталь, и он более из него не вышел… Всю зиму и весну отец тяжело уходил из жизни. У него была неизлечимая болезнь: рак лёгких. Врачи ничего не смогли сделать. Умер отец 5 мая 1964 года; было ему всего 54 года.

Смерть отца сильно подкосила нашу семью. Мы потеряли опору в жизни, не представляя ранее, что значил для нас отец. К школьным экзаменам я не готовился совсем. Более того, я даже не хотел на них идти. Мать и бабуля не знали, что со мной делать… И только школьные друзья, Виталий и Олег, уговорили:

– Ты только попробуй! Может быть, сможешь что-то ответить и написать: ведь ты всё-таки не так и плохо учился!

Почти все экзамены я сдал на тройки… но сдал. Четвёрки получил только по физике и английскому. Сочинение по литературе писал, как и всегда, на свободную тему, получив за него две пятёрки.

…

Почему я сразу не пошёл в Высшее Военно-Морское Училище, не знаю… Думаю, что меня просто подкосила смерть отца…

В то время почти все молодые люди, окончившие школу, стремились поступить в высшие учебные заведения. Большинство стремилось к знаниям, что было совершенно естественно! Советские люди были очень грамотными, начитанными. Поговорите сейчас (2022 год) с современными модными блогерами, к жизни которых так льнут подростки и молодые люди, желающие кривлянием перед видеокамерой огребать огромные деньги: бессвязная неграмотная речь, бесконечный хохот, невозможность выразить ни одной мысли, жесты и мимика, достойная шимпанзе или орангутанга, хотя, конечно же, уважаемых обезьян я не хотел обидеть…

Орнитологию в ЛГУ я отложил, как дело не серьёзное. А поскольку прилично рисовал, мне пришла в голову идея, что можно стать архитектором: проектировать разные здания, дворцы культуры, театры. И польза людям будет, и профессия интересная. Но подошёл я к этой задаче спустя рукава, не разобравшись в особенностях экзаменов. А вернее – лишь одного экзамена – рисунка. Позже оказалось, что всю зиму при факультете архитектуры функционировали курсы рисунка, на которых показывали и объясняли правильность техники нанесения теней, создания объёмов и пр., чего я, идя на экзамен, вообще не представлял. В первый день надо было изобразить карандашом верхнюю часть колонны, под названием «капитель». Быстрее всех завершив рисунок, я ушёл, гордый своей быстротой. Дурачок, который не понимал, что не в быстроте дело, а в умении.

Экзамен по рисунку длился два дня. На второй день нам представили гипсовую голову греческого бога Зевса. И снова, потрудившись чуть больше, я сдал рисунок преподавателю ранее всех. Через день вывесили результаты. Экзаменаторы были настолько строги, что даже четвёрок не было. Лучшими оценками стали тройки с плюсом. Проходными были даже двойки с плюсом. Моей оценкой быстроты исполнения стала двойка. Меня должно было удовлетворить, что были оценки и двойка с минусом, и даже «кол» с плюсом… Сдали экзамен по рисунку всего человек 10 – 12, из нескольких десятков.

Огорчённый, я пошёл в приёмную комиссию забирать документы. Мне предложили досдать два экзамена (химию и физику), и, если на этих экзаменах я получу в сумме не менее восьми баллов, то могу быть принятым на факультет ПГС (промышленно-гражданское строительство), по окончании которого буду строить заводы, фабрики, мосты, плотины, жилые дома и т.п. сооружения. Немного подумав, решил попробовать: а вдруг в дальнейшем можно будет перейти на архитектуру? Химию сдал, протащив на экзамен учебник, в котором удалось всё подсмотреть. Получил «трояк». На физике повезло отвечать на лёгкие для меня вопросы: сдал, можно сказать, с блеском, на «пятак».

Зачислили на факультет ПГС на специальность инженер-строитель. Когда первый раз появился в группе, с удивлением увидел там же одноклассницу по школе, Кудасову Татьяну. На тот же факультет, но на другую специальность, поступил Виталик Тупицын. Порадовались, но и пожалели слегка, что не попали в одну группу.

Поначалу учёба меня увлекла, да и стипендия в 32 рубля была хорошим подспорьем для семьи, лишившейся кормильца. Надо сказать, что к этому времени мама устроилась работать техником в Светокопировальную мастерскую, а бабуля, вспомнив свою специальность портнихи, принимала «подпольные» заказы на пошив, перешив и ремонт одежды.

В учёбе меня увлекали только те науки, которые были связаны с изображением чего-либо: технический рисунок, начертательная геометрия, машиностроительное черчение и картография. В этом я чувствовал себя, как рыба в воде. Остальные предметы, особенно высшая математика, давались плохо, и, по школьной привычке, я их совсем забросил. Когда подошло время подготовки к экзаменам за первую зимнюю сессию, я получил зачёты только по английскому, черчению, рисунку и начерталке. Постепенно приходил я к единственно правильному для себя выводу: профессия инженера-строителя – не моя Судьба! Да и «…перевод на архитектуру был невозможен»; именно так мне объяснили в деканате.

Но как мне сказать об этом моим родным людям: маме и бабуле? Снова будут слёзы, расстройства… И я соврал. Соврал, сказав, что экзамены сдал успешно. И уехал на родину отца, в Тверскую губернию, к его брату, а моему дяде Сергею и его жене тёте Наташе. Уехал на охоту, с ружьём и лыжами. На две недели.

Не буду описывать, какие приключения там я испытал, может быть, в будущем я напишу серию охотничьих рассказов, где и опишу те события. Но вот что меня терзало постоянно, так это вопрос:

– Как же объяснить мой ужасный поступок, такое чудовищное враньё, моим самым родным и близким людям?

«Стройбат»

К моменту возвращения в Ленинград мама и бабуля всё уже знали… Более того: на столе меня ждала повестка из военкомата, призывающая незамедлительно прибыть для прохождения военной службы, как военнообязанного, исключённого из высшего учебного заведения с военной кафедрой.

Всего через несколько дней я уже трясся в поезде «Ленинград-Москва» на юго-восток, вместе с другими отчисленными из ленинградских институтов неудавшимися студентами, а также с великовозрастными молодыми людьми, которым несколько лет удавалось избежать призыва.

Некоторым было уже по 28 лет; их «рекрутировали» на самом пределе призывного возраста. Именно они организовали всеобщую пьянку в поезде, а вернее – в двух хвостовых вагонах, в которых разместилось более девяноста будущих «бойцов строительного фронта», целая рота. Мы уже знали, что служить будем в Саратове, в «стройбате», поэтому в Москве предстояла пересадка.

Выехав ранним утром, пассажирский поезд тащился к Москве медленно, как черепаха, подолгу застревая на каждом полустанке для пропуска встречных скорых и даже товарняков. Из вагонов нас не выпускали, но у многих «с собой было». Пьянка продолжалась весь день. Наш старший – офицер в чине капитана – маленький, кривоногий, в мятой шинели, за день «накушался» так, что стоять не мог. Далее до самого Саратова нами командовал в меру трезвый пожилой старшина.

Когда поезд наконец-то добрался до Москвы, некоторых «вояк» с трудом добудились. Выбравшись из вагона, под руководством старшины построились и, подхватив под руки капитана, кое-как двинулись к станции метро «Комсомольская». Прокатившись всей толпой в метро, через три остановки вышли на станции «Павелецкой». До Павелецкого вокзала было совсем близко, каких-нибудь 300 метров, но тащились мы полчаса: всё время кто-то отставал, кому-то надо было купить сигарет, или «оправиться», да и наш капитан совсем скис. На перроне нас встречала целая бригада сотрудников во главе с начальником поезда. Старшина с трудом, шаря по капитанским карманам, нашёл нужные документы, и нам разрешили погружаться в вагоны. Как только разместились, поезд тут же и тронулся. Колёса на стыках привычно застучали.

…

Сейчас, когда я пишу эти строки, тут же вспоминается рассказ моего товарища-приятеля Александра Венерова, на эту же тему. Интересно, как похожа была и у него история переезда новобранцев. Саша был призван для прохождения службы на Северный Флот, где служил в городе Полярном, на базовом тральщике «Коломенский комсомолец», на котором, по его словам, была собрана «отличная команда отличных голубоглазых моряков во главе с отличным голубоглазым командиром».

Так вот, и у него точно также, при перелёте новобранцев на СФ, их временный командир, капитан-лейтенант в годах, так напился, что самостоятельно идти не мог, и его несли на плечах два дюжих парня-новобранца. Наверное, Сашина история ещё более увлекательна, так как ребятам, имея на плечах такой ценный, но совершенно бесчувственный груз, пришлось самостоятельно узнавать дорогу, нужный автобус, а потом и рейсовый катер, собирать вскладчину деньги на билеты, включая и недвижимого командира. По пути следования надо было объясняться с патрулями, а также с начальниками всех степеней и рангов, отвечая на сложный для понимания вопрос, кого же это они несут, а ещё и двигаться правильным строем…

Однако все новобранцы благополучно добрались до воинской части, где и отслужили верой и правдой положенный срок!

…

Спальное помещение роты представляло собой длинный одноэтажный деревянный барак, плотно набитый двухъярусными железными койками с тумбочками между ними. Рота состояла из взводов, взводы – из отделений. Взводных командиров в лице офицеров не было, их заменяли зкв в чине сержантов и старших сержантов, назначенных из числа старослужащих по третьему году службы. Для них было отведено отдельное помещение, называемое сержантской комнатой. Нам, первогодкам, повезло, так как кроме сержантов, старослужащих в роте не было: все были на равных. Но всё равно мы представляли собой пёструю массу, возрастом от 18 до 28 лет. Может быть, именно поэтому драк между нами и рукоприкладства со стороны старшин не было.

Командиром роты был очень старый – так мне тогда казалось – майор, лет 50-ти, худощавый, среднего роста, полностью седой. Орденские планки на его кителе рассказали нам о том, что он геройски воевал в Великую Отечественную. Наша рота входила в число четырёх таких же рот, составлявших батальон. Командир батальона, также майор, был значительно моложе нашего командира роты. Распределив личный состав по отделениям и взводам, командир роты собрал всех в клубном помещении батальона и разъяснил, чем мы – новобранцы – будем заниматься. Сначала мы пройдём ускоренными темпами – работа не ждёт! – «Курс молодого бойца», из которого нас лишь «краешком коснутся» строевая подготовка, Уставы внутренней и немного караульной службы и… всё! Стрелять мы не будем, а после принятия Присяги сразу начнём работать на разных объектах, в основном – на постройке моста через Волгу, строительстве большой котельной и жилых зданий Саратова.

Все ротные бараки стояли параллельно друг другу. С одной торцовой стороны был обширный утоптанный участок, представлявший собой нечто вроде плаца с асфальтированным прямоугольником 100 на 50 метров для строевой подготовки и общих построений батальона. С другой торцевой стороны был устроен стадион с футбольным полем, воротами, беговыми дорожками и местом для гимнастических снарядов, прыжков и метаний. В стороне были размещены склады, столовая, здание для офицеров, клуб и магазин. Гальюн был на улице, общий для всех рот, в виде длиннющего дощатого строения, сооружённого над глубокой канавой. Над канавой был сделан «насест» с выпиленными в досках отверстиями-«очками». Если посмотреть в дырку-«очко», то можно заметить, кроме того, что там обычно лежит, ещё и множество снующих туда-сюда крыс, огромных пасюков. Ходила легенда, что однажды особенно большая крыса – крысиный царь – подпрыгнул, вцепился острыми зубами в мужские причиндалы, и повис, злобно шипя. Можно представить себе весь ужас для бедолаги «стройбатовца»…

Всего за две недели мы прошли «по диагонали» краткий курс молодого бойца, затем нас построили, весь батальон. Наша рота стояла в центре, в две шеренги. Вызванный из строя замполитом батальона первогодок стройбатовец, обладавший громким голосом, вразвалочку вышел из строя, принял листок с текстом Присяги у замполита, развернулся к строю лицом, громко проорал текст присяги и, вернув листок замполиту, снова стал в строй. Мы по очереди выходили и молча (!) расписывались против своей фамилии в списке. При этом одеты мы были не в парадное обмундирование, а в обычные ватники с погонами. Как нам объяснили старослужащие, парадной одежды для «стройбатовцев» они и не видывали, возможно, её вообще не существовало.

Каменщик, копатель, редактор, футболист, мастер «тату»…

Поначалу мы с Геной, отчисленным студентом Ленинградского Государственного педагогического института имени Александра Ивановича Герцена (ЛГПИ), были поставлены на подсобные работы в бригаде опытных каменщиков, настоящих мастеров кладки стен из кирпича. Мы носили им кирпичи и раствор. Начали мы с трёх кирпичей, а уже через месяц взлетали по мосткам на четвёртый этаж, легко неся по восемь штук. Одновременно учились и особенностям кладки: сколько на кельму брать раствора, какой стороной кирпич сподручнее класть и прижимать, как правильно расколоть кирпич и т.п. Работа завлекательная, если к ней отнестись с интересом. Интерес у нас был, поэтому нам иногда доверяли класть забудку, заполняя битым или «б/у-шным» кирпичом пустоты между фасадной и внутренней сторонами стены.

Но перейти на серьёзную работу каменщиками нам не привелось: были переведены на копание огромных и глубоких ям под заливку их бетоном. Создавался фундамент котельной для отопления целого района Саратова. Почва глинистая, копать было очень трудно. Экскаваторов не было, очевидно, на нас экономили. Тогда шутили, что дешевле прислать роту «стройбатовцев» с лопатами, чем один экскаватор.

Эта работа поначалу сильно выматывала, но через несколько дней мы привыкли, и, стоя по щиколотку в мокрой густой глине, кидали её выше на очередную ступень, где такие же ребята отправляли её ещё выше… и так далее…

Кроме основной работы, я занимался ещё двумя направлениями деятельности, если можно так сказать. Это были ротная стенгазета и футбол. Ещё когда мы – новобранцы – были построены первый раз, командир роты спросил, кто может хотя бы маленько рисовать. Вышли из строя мы с Геной. Так я стал редактором, а Гена – помощником редактора. Потом уже Гена мне признался, что вышел из строя, желая получить должность, чтобы не очень «вкалывать». Но «не срослось»: пришлось весь день тяжело «вкалывать», а потом – когда у всех, не умевших рисовать – было свободное время, старательно изобретать ротную стенгазету. Иногда и в ночное время: приближался батальонный конкурс ротных газет. За идеологическим содержанием публикаций и рисунков внимательно следил батальонный замполит. Он очень рьяно этим занимался, поэтому все ротные газеты получились совершенно одинаковыми. Первое место присудили нашей газете, потому что я нарисовал в левом верхнем углу голову вождя мирового пролетариата. Ленинская голова получилась как живая, душевно улыбалась, как будто призывая «стройбатовцев» к новым трудовым подвигам по рытью особо глубоких ям. Кстати (или некстати), за месяц до нашего прибытия в Саратов в такой же ямине был завален насмерть несчастный «стройбатовец»…

В тот же памятный день моего назначения редактором, один из зкв на вечерней поверке велел выйти из строя тем, кто раньше играл в футбол. Вышло человек 10. Зкв увёл нас в «сержантскую» и пояснил, что теперь мы будем проверяться на мастерство владения мячом. Испытания выдержали пятеро, в том числе и я. Нас взяли в ротную футбольную команду и выдали бутсы, которые я раньше и в руках не держал. Они были сильно поношены, но шипы поставлены новые, да и размер мой, поэтому я был очень доволен. Сержант – он же и капитан команды – сообщил, что футболки и трусы выдадут перед игрой. Приближались игры на приз батальона с ротными командами, нечто вроде зимнего чемпионата, поэтому предстояли тренировки на сыгранность новичков, чтобы определить, кто в каком качестве выйдет на поле. Поначалу меня поставили в полузащиту. И уже на третий день состоялся официальный матч с соседней ротой. Выданные футболки и трусы мы надели прямо на гимнастёрки и брюки-галифе, и наш преображённый вид был очень забавен. Мы выиграли со счётом 12: 7. По счёту видно, насколько неважные вратари были у обеих команд… явно не Яшины. Наш футбол несколько напоминал регби: силовые приёмы были очень даже в ходу. Из-за этих силовых стычек с «костоломным» исходом, в футбольных командах была сильная текучка. Не избежал этого и я: уже на втором матче моя карьера футболиста окончилась. В команде соперника был ну просто огромный человек-грузин по имени Сандро, который проходил через нашу защиту, как нож сквозь масло. Так случилось, что на его пути оказался я… и ещё хорошо отделался: всего-то сильным вывихом плеча. Правда, очень болезненным. Играть я не мог, был заменён другим футболистом, пока ещё здоровеньким. Однако и лопатой махать я тоже не мог, несколько дней провёл в казарме, занимаясь исключительно ротной газетой и дежурством по роте «через день на ремень».

Когда я стоял очередной раз у столика дежурного, ко мне подошёл старослужащий зкв и, слегка смущаясь – что было совершенно на него не похоже – спросил:

– Сможешь нарисовать на моём плече русалку?

– Так точно, но… зачем? – Ответил я вопросом на вопрос.

– Это тебя не касается… – несколько замялся он, однако всё же пояснил, почему-то шёпотом, при этом поглядывая на входную дверь:

– В соседней роте есть мастер, который потом наколет на моём плече татуировку поверх твоего рисунка, усёк?

Конечно же, до меня дошло, и я даже усёк. Но ведь это строго запрещено в армии, могут сильно наказать, даже отправить в дисбат… Что же делать? А может, всё же рискнуть: интереснее служба-то пойдёт, с приключениями… И я решился!

После первой большегрудой русалки с чешуйчатой задницей, переходящей в рыбий хвост, изображённой мною химическим карандашом на плече у зкв, и довольно живописно наколотой мастером «тату» из соседней роты, заказы посыпались валом. Я не успевал малевать на плечах, бёдрах и груди старослужащих «стройбатовцев» совершенно одинаковых русалок, футболистов, почему-то якоря, колоды карт, цепи, парусники, и ещё много чего… Поскольку процесс нанесения рисунка на живое тело происходил в том же помещении, где работал и мастер «тату», я наслышался таких стонов и забористого мата от «накалываемых», что сам и не помышлял о подобном издевательстве над своим телом. Так это всё и шло некоторое время, вполне спокойно, пока кто-то из желающих не захотел заиметь на своей широкой груди картину из четырёх известных в то время профилей: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин. И впал я в ужас!.. И попытался объяснить этому желающему, что в рисунках русалок и футболистов нет индивидуальности, поэтому при накалывании мелкие неточности не имеют существенного значения; другое дело всем известные лица, которые нельзя искажать, а это непременно произойдёт при наколке. Но, сколько я ни старался, «заказчик» был непреклонен… В тот момент я явственно почувствовал, что дисбат стал со мной рядом, даже взял меня за руку… Однако куда я мог деться супротив старослужащих, внезапно воспылавших тягой к высокому искусству?!

Как ни странно, мастер «тату» постарался, и лица теоретиков и практиков марксизма-ленинизма получились более-менее похожими на оригиналы. Очередь желающих немедленно поместить «картину с вождями» на свою грудь выстроилась на много часов работы. Поэтому нам с мастером пришлось работать всю ночь. К утру у нас силы иссякли, руки дрожали, глаза туманились и, в конце концов «замылились», перестав замечать как мелкие неточности, так и серьёзные просчёты. И мы с мастером, при массовом «производстве» в тяжёлых условиях, такого «накосячили»…Так, вместо Владимира Ильича, который должен был быть третьим, я нарисовал Иосифа Виссарионовича, которых в результате получилось два… Уставший мастер «тату» этого не заметил и наколол, как было нарисовано. Когда «заказчик» – а им оказался самый «древний» старослужащий в звании старшего сержанта – отлежавшись после болевого шока, посмотрел в зеркало на красоту неописуемую, то сразу хотел бить нам морду, но не смог до нас добраться, так как помещение было заполнено рыдающими от хохота старослужащими…

Это была последняя картина, исполненная мной и мастером «тату» в городе Саратове. Наутро несколько «окартиненных» стариков обратились в санчасть за помощью от нестерпимой боли в татуированных местах. Замполит стал искать зачинщиков и исполнителей. Как командование и замполит ни свирепствовали, ни один из «раскрашенных» дедов нас не выдал… Замполит пару месяцев посматривал на меня как-то изучающе-пристально, но – тем и окончилась эта история.