История письменности. От рисуночного письма к полноценному алфавиту

Определение письменности

Если попросить обычного человека дать определение письма, он, весьма вероятно, даст примерно такой ответ: «Ой, да это же проще простого. Любой ребенок знает, что письмо – один из трех навыков, которым учат в начальной школе, и что выражением «азбучная истина» мы называем простейшие познания по любому предмету». Однако вопрос не так прост.

Письменность зародилась в те времена, когда человек учился передавать свои мысли и чувства с помощью видимых знаков, понятных не только ему самому, но и всем остальным людям, более или менее знакомым с конкретной системой знаков. Сначала рисунки служили для визуального выражения идей в такой форме, которая очень мало зависела от речи, выражавшей его мысли в акустической форме. На ранних этапах письменности связь между ней и речью была весьма слабой, ввиду того что письменное сообщение не соответствовало в точности речевой форме. Конкретное сообщение имело лишь один смысл и могло быть истолковано читателем лишь одним способом, но «прочесть», то есть облечь в слова, его можно было по-разному и даже на многих разных языках.

В более поздние периоды систематическое применение так называемой «фонетизации» позволило человеку выражать свои мысли в той форме, которая могла в точности соответствовать категориям речи. С тех пор письменность постепенно утратила независимость как способ выражения идей и стала орудием речи, средством, через которое точные речевые формы можно зафиксировать в устойчивом виде.

Во всех крупных достижениях человечества можно наблюдать один важный, поворотный этап, который совершенно революционизировал его дальнейший прогресс. Говоря ниже об изобретениях, я имею в виду, что, хотя Уатт не «изобрел» паровую машину, он сделал решающий шаг, впервые использовав пар на практике в качестве движущей силы. Мы не должны забывать об аналогичном этапе в истории письменности. Этим революционным поворотом стала фонетизация письма. Если мы полагаем, что паровая машина началась с Уатта, мы могли бы и предположить, что письмо возникло лишь в тот момент, когда человек научился выражать понятия языка в письменной форме. Это означало бы, что письменность, как считают некоторые лингвисты, является способом фиксации речи и что все этапы, на которых она не служила этой цели, были лишь слабыми попытками движения к письменной форме, но не настоящей письменностью. Однако такое ограниченное определение письменности не может нас удовлетворить, поскольку оно не учитывает тот факт, что оба этапа имеют одну и ту же цель: межчеловеческое общение с помощью условных видимых знаков. Кроме того, нельзя сваливать в одну кучу все древние и примитивные системы и считать, что они стояли на одном и том же низком уровне развития. Пусть даже все древние письменности были недостаточно эффективны и неадекватно выражали речь, некоторые из них, как, например, письменности майя и ацтеков, достигли такого уровня систематизации и условности, который в какой-то степени позволяет сравнивать их со столь развитыми письменностями, как шумерская или египетская.

Так что же в таком случае есть письменность? Совершенно ясно, что письменность – это система взаимной коммуникации людей при помощи условных видимых знаков, однако из вышесказанного следует, что примитивные народы понимали ее не так, как мы. Вопрос о том, что лежит в основе всех видов письменности – слова или идеи, очевидно, тот же самый, что и вопрос о том, что лежит в основе всей человеческой коммуникации.

У примитивных индоевропейцев, семитов и американских индейцев потребность в письменности удовлетворялась в виде простых рисунков или последовательностей рисунков, которые обычно не имели четкой связи с какой-либо языковой формой. В силу того, что рисунки понятны сами по себе, они не должны были соответствовать каким-либо знакам устной речи. Это то, что мы называем примитивной семасиографией.

Для нас, и дилетантов, и ученых, письменность – это письменный язык. Спросите первого встречного, и он даст этот ответ не задумываясь. То же поэтически выразил Вольтер: «Письменность – это портрет голоса, и чем больше сходство, тем он лучше», и Бребеф: «Это гениальное искусство живописи словами и беседы глазами». Французские литераторы здесь в хорошей компании, потому что их мнение поддерживает надежный авторитет Аристотеля, который много веков назад во вступительной главе «Об истолковании» своего «Органона» сказал: «Итак, то, что в звукосочетаниях, – это знаки представлений в душе, а письмена – знаки того, что в звукосочетаниях»^[5].

Я согласен с лингвистами, которые считают, что полностью сформировавшаяся письменность стала способом выражения языковых элементов посредством видимых знаков. Возьмем, к примеру, такое предложение, как «Мг. Theodore Foxe, age 70, died today at the Grand Xing Station» («Мистер Теодор Фокс 70 лет скончался сегодня на станции Гранд-Кроссинг»). Хотя английское письмо, как и латынь, называется алфавитным, нам ясно, что это предложение написано не чисто алфавитными знаками. Помимо таких букв, как е, о, d, выражающих соответствующие звуки, мы имеем буквосочетание th для спиранта 0, букву х для двух согласных ks, словесный знак 70 вместо слова «семьдесят» и знак ребусного типа в виде X плюс буквосочетание ing, обозначающий слово Crossing. Несмотря на эту несистематичность, все же каждый знак или комбинация знаков в нашем предложении имеет свое соответствие в устной речи. Абсурдно видеть в письменном знаке 70 идеограмму, в отличие от фонографического died, как это обычно делают филологи, просто потому, что написание 70 содержит такие разные значения, как «семь, ноль, семьдесят, семидесятый» и т. д. И 70, и died вызывают в уме соответствующие слова, обозначающие «семьдесят» и «скончался», и им обоим присущи идеи – числа и смерти, соответственно. Тот факт, что написание 70 логографическое, a died – алфавитное, можно объяснить простой случайностью, и он не более странен, чем разные способы написания других слов, например «мистер» и «м-р», «сравни» и «cp.», «and» и «&». Во всех таких случаях можно наблюдать условное использование определенных знаков для обозначения определенных речевых форм.

Если под термином «языковые элементы» понимать фразы, слова, слоги, отдельные звуки и просодические характеристики, то вышеприведенное предложение включает в себя исключительно знаки, обозначающие слова, отдельные звуки и просодические характеристики. Фразеограммы, то есть знаки фраз, редко встречаются в обычных письменностях, однако они являются неотъемлемой частью всех стенографических систем. Слоговые знаки, само собой разумеется, характерны для слогового письма. Из просодических характеристик, таких, как долгота, ударение, тон (или высота) и пауза, лишь последняя отчасти выражена в нашем предложении пробелами между словами и знаками препинания в виде запятых. Как правило, на письме не удается адекватно передать просодические особенности. То есть в таком предложении, как, например, «Вы идете домой?», вопросительная интонация обозначается знаком вопроса, однако на каком слове делать ударение, на первом, втором или третьем, остается на усмотрение читателя. Напротив, в научной транслитерации часто используются специальные пометки для обозначения просодических характеристик с помощью диакритических знаков или цифр, как, например, при написании demos для обозначения долготы и ударения, или киз для обозначения высоты. Адекватное обозначение тона или высоты разработано только в системе нотной записи. Таблица на рис. 2 показывает разные способы написания языковых элементов.

Рис. 2. Способы написания языковых элементов

Письменность ни в коей мере нельзя считать точной копией устной речи. Письменность никогда не достигала такого идеального состояния строгой эквивалентности, в котором одну единицу речи выражал бы один знак и один знак выражал бы только одну единицу речи. Даже алфавитное письмо, наиболее развитая форма письменности, полно противоречий в соответствиях между знаками и звуками. Непоследовательность фонетического письма проиллюстрирована на рис. 3. В то же время таблица указывает на различия между историческим и функциональным характером письменности.

И все же общее утверждение, что развитая письменность выражает речь, не следует понимать в том смысле, что она не выражает ничего, кроме речи. Любое письмо, даже самое развитое фонетическое, изобилует такими формами, которые при чтении вслух неоднозначны и легко могут быть неправильно поняты. Существование этих так называемых «визуальных морфем», то есть форм или вариантов написания, которые передают значение только на письме, четко показывает, что письмо порой может иметь функцию средства коммуникации отдельно от речи и в дополнение к ней. Из множества примеров визуальных морфем можно привести следующие: «The sea is an ocean, and si is a tone, as you can readily see» («Море – это океан, а си – это нота, как вам нетрудно понять»). «The danger is safely passed» и «the danger is safely past» («Опасность благополучно пройдена»). «How much wood would a woodchuck chuck if a woodchuck would chuck wood?» («Сколько леса нарубил бы сурок, если сурок рубил бы лес?»). «Grey» в «she has lovely grey eyes» («у нее прелестные серые глаза») и «gray» в «it was a gray, gloomy day» («стоял серый, пасмурный день»). Другие примеры подобного раздвоения смыслов на письме: check – cheque (проверка-чек), controller – comptroller (контроллер – контролер), compliment-complement (комплимент – комплемент)^[6].

В современном употреблении иногда встречаются знаки, не имеющие общепринятых соответствий в речевых формах. Например, стрелка в качестве символа может иметь разные значения в зависимости от ситуации. На дорожном указателе она может означать что-то вроде «следуйте в направлении, указанном стрелкой», а у входа в пещеру она может значить «входите здесь» или «вход». Примеры такого рода символики имеют множество параллелей на семасиографической стадии письменности, когда знаки подразумевают именно значения – а не слова или звуки. Эта символика находится за пределами обычной системы письменности. В рамках фонетической системы письменности знак стрелки с течением времени не мог не приобрести одного или двух однозначных речевых значений, таких как «идти (туда-то), следовать» и т. п.

Рис. 3. Непоследовательности фонетического письма

Сюда же относятся и некоторые определенные символы в комиксах, которые в основном легко понять, хотя у них и нет аналогов в обычной речи. Такие символы, которые Уэстон Л а Барр называет «сублингвистическими идеограммами», например облачко, окружающее часть текста и означающее «говорит», отпечатки следов – «идет», пила – «храпит, спит», лампочка с лучиками – «идея», и]%!*’/=# – «непередаваемо».

Также за пределами нашей обычной фонетической системы знаков находятся условные обозначения, употребляемые в математике, логике и некоторых других науках. Хотя в написании математической формулы вида

каждый отдельный знак имеет или может иметь точное соответствие в речи, смысл в данном случае передается совокупностью знаков в определенном порядке и форме, которые не следуют нормам обычного, фонетического письма.

Значение иногда может передаваться в письменном виде не только знаками условной формы, но и разными вспомогательными способами, опирающимися на описательные приемы, цвет, положение и контекст ситуации.

Древнейшие восточные системы письма, такие как месопотамская, египетская и др., будучи полностью фонетическими, используют условные знаки с определенным словесным или слоговым значением. И тем не менее даже в таких полностью фонетических письменностях значение выражается иногда не условными знаками, а изображениями сцен в рамках описательно-изобразительного приема. Так, в египетском письменном контексте, описывающем победы Рамсеса II над чужими странами, почетный титул фараона «Тот, кто покоряет чужие народы» выражается не отдельными иероглифами, а в виде сцены с фараоном, связывающим чужеземного царя веревками. В другом письменном контексте формула «жертвоприношение, которое приносит царь» выражена в виде изображения царя, держащего циновку с буханкой хлеба. Смысл этих двух сцен передается в форме, столь хорошо знакомой нам еще по самому раннему периоду египетской письменности, как, например, на палетке Нармера, которая будет более полно описана ниже.

Цвет, по всей видимости, не играет особой роли в современной письменности. Хотя разные цвета порой и используются для дифференциации значений, например в таблицах, все же, как правило, и в рукописных, и в печатных текстах преобладает черный или другой темный цвет. В прежние времена, когда все писалось от руки, цветовая дифференциация встречалась чаще. И в древних мексиканских рукописях, и в более поздних рукописях американских индейцев часто применяется метод окраски знаков. У индейцев чероки белый цвет используется для обозначения мира или счастья, черный – смерти, красный – успеха или победы, синий – поражения или беды^[7]. Наконец, можно упомянуть полихромное издание Библии, в которой цветами отмечены разные источники, а также современные разработки в области пазиграфии, в которых цвет имеет важную функцию различения смысла. За рамками письма разные цвета применяются на картах и в татуировках. Также и система кипу использовалась для записи фактов учетного характера путем завязывания узлов на разноцветных шнурах. Цветовые различия цветов и драгоценных камней часто используются для передачи тех или иных сообщений.

Значение иногда может передаваться с помощью приема, основанного на так называемом «принципе позиции» или «принципе позиционного значения». Мы знаем, как важен этот принцип в математических системах, например, при написании «32» и «3²». В то время как по отдельности эти цифры означают «три» и «два» соответственно, здесь их подразумеваемое значение выражено постановкой знаков в определенную позицию относительно друг друга. Необычное применение принципа позиции можно наблюдать в написании египетского слова m^xxn^xw^x, «внутри», путем наложения двух знаков друг на друга: знака СОСУД над знаком ВОДА. В слоговом чтении это дает m^x(w^x), «вода», плюс ^x(r^x), «под» (не выраженное никаким знаком), плюс n^xw^x, «кувшин», что вместе означает m^xxn^xw^x, «внутри». Аналогичным примером из наших дней является надпись , вместо John Underwood, Andover, Massachussets (Джон Андервуд, Андовер, Массачусетс), якобы обнаруженная в качестве адреса на письме^[8]. Пробелы между словами, которые часто отсутствовали в старых письменностях, – это еще одно важное применение принципа позиции, как любой может лично убедиться на примере разницы смыслов таких выражений: «видали ль вы» и «видали, львы» или «Ярославне» и «я росла вне».

Рука об руку с принципом позиции идет принцип контекста ситуации, если воспользоваться термином, который недавно ввел Б. Малиновский в своем исследовании проблемы значения в примитивных языках. Так, вопрос «где ручка?» обычно совершенно понятен слушателю, несмотря на то что само слово «ручка» может подразумевать такие разные вещи, как инструмент для письма, рукоятка, маленькая рука, а объясняется это тем, что вопрос задавался в определенных условиях, которые делают его интерпретацию однозначной. Аналогично из контекста легко понять, что сокращение PG обозначает партайгеноссе в докладе о нацистской партии, Panzergrenadier, рядовой мотопехоты, в тексте о немецкой армии или postgraduate, аспирант, в университетском употреблении, так же как УК – уголовный кодекс, если аббревиатура встречается в юридическом контексте, либо уставной капитал, если речь идет об экономических вопросах. Принцип контекста ситуации находит применение и в других системах знаков, например, в тех, где участвуют жесты: человек, указывающий пальцем на дверь, в некоторых ситуациях может подразумевать что-то вроде «Вон!», тогда как в других ситуациях тот же жест может просто обозначать «там» или «в ту сторону». Значение ситуативного контекста хорошо видно на примере современных карикатур; политическая карикатура, опубликованная лет пятьдесят назад, будет практически непонятна молодому человеку, незнакомому с ситуацией и условиями, послужившими фоном для ее появления.

Источники информации

В попытках реконструировать ранние фазы нашей культуры мы в основном опираемся на источники с Древнего Востока. Пожалуй, это в большей степени относится к истории письма, чем любых других значительных культурных достижений. Там, на земле шумеров, вавилонян, ассирийцев, хеттов, хананеев, египтян и китайцев, лопатка археолога за последний век вывела на свет тысячи документов, которые невероятно обогатили наши знания и открыли совершенно новые направления для исследований. Было бы немыслимо пытаться дать даже примерный набросок истории письма, не принимая во внимание письменных источников Древнего Востока. Однако мы находим большие пробелы в наших знаниях. Чем дальше мы уходим в глубь веков, тем меньше источников остается в нашем распоряжении. Весьма интересная проблема «происхождения» письма окутана покровом мрака, и ее столь же трудно разрешить, как и проблему «происхождения» таких важнейших аспектов нашей культуры, как, например, искусство, архитектура, религия и социальные институты.

Там, где древние времена не дают нам ключа к тем или иным событиям, мы вынуждены искать возможностей пролить свет на нашу тему в иных местах. Мы исходим из того допущения, что в наши дни существуют или недавно существовали примитивные^[9] общества, находящиеся на уровне культуры, который в некоторых аспектах схож с уровнем давно исчезнувших древних культур. Письменное наследие таких примитивных народов, как американские индейцы, африканские бушмены или австралийские аборигены, даже столь далекое от того, что мы называем письменностью сегодня, дает ценную основу для понимания того, как люди научились общаться друг с другом при помощи видимых отметок. В нашем исследовании мы не должны пренебрегать искусственными письменностями, созданными аборигенами под влиянием белых людей, обычно миссионеров. История этих письменностей – самыми интересными из которых являются системы эскимосов Аляски, африканского народа бамум и индейцев чероки – позволяет нам увидеть этапы, через которые они прошли, прежде чем достигли своей окончательной формы. Последовательность этих этапов во многом напоминает историю письма в его естественном развитии.

Другой плодотворный подход предлагает изучение детской психологии. Нередко наблюдалось, что психический склад младенцев и детей напоминает психический склад обществ, находящихся на самой примитивной ступени развития. Одним из важнейших моментов этого сходства является тенденция к конкретизации. Подобно тому как ребенок рисует вертикальную линию и объясняет, что это дерево, которое растет перед домом, так и примитивный человек часто ассоциировал свои рисунки с конкретными предметами и событиями окружающего мира. Эта тенденция, проявляющаяся в письме и рисунке, происходит из характера их языка, который находит свое выражение в конкретных и строго определенных словах. Наблюдения за такими примитивными языками, в которых не употребляются слова «рука» или «глаз», а только, в зависимости от обстоятельств, «моя рука» или «правый глаз» и в которых нет общего слова «дерево», а лишь отдельные слова «дуб», «вяз» и т. д., можно в значительной мере заменить изучением детей, едва научившихся языку на его начальной стадии. Еще одну интересную точку соприкосновения можно найти при изучении направления и ориентации знаков в детских рисунках и примитивных письменностях. Отмечено, что дети рисуют отдельные картинки без соблюдения пропорций между предметами и без какого-либо заметного чувства порядка и направления. Даже ребенок, который учится писать, часто выводит буквы то слева направо, то справа налево, не отдавая себе отчета о каких-либо различиях между обоими направлениями. Алогичные явления, связанные с направлением и ориентацией знаков, нередко можно наблюдать практически во всех примитивных письменностях.

Тенденция к конкретизации, замеченная у детей и примитивных народов, наблюдается в последнее время и у взрослых, страдающих психическими нарушениями типа амнестической афазии. На основе наблюдений эмпирически установлено, что эти лица обычно избегают общих терминов, таких как «нож», и употребляют конкретные выражения, такие как «хлебный нож», «фруктовый нож» или «перочинный нож». Путь, которым идут эти лица, заново выучивая язык, похож на процесс естественного языкового развития у детей. Таким образом, подробное изучение больных амнестической афазией еще может стать благодатной почвой для исследования истоков языка и письменности.