Buch lesen: «Сумерки мира»
Отвага без подвига – забава.
Это дело богов.
Трусость без подвига – забота.
Это дело людское.
Дело героя – подвиг.
Я не знаю для героя другого дела.
Я. Голосовкер. «Сказания о титанах»
Книга I
Сказание об уходящих за ответом
Я лег на сгибе бытия,
На полдороге к бездне…
В. Высоцкий
Тень первая
Человек, Зверь, Бог.
Сигурд Ярроу, Девятикратный
1
Так далеко он еще никогда не забирался.
Лес изучающе разглядывал одинокую человеческую фигурку, подмигивая мириадами солнечных бликов, и путник иногда думал о тех трех жизнях, которые у него еще остались, и об их ничтожности перед зеленой шелестящей вечностью… Кроме того, Перевертыши вторые сутки шли по его следу. Это он знал наверняка.
Если глянуть на западные склоны горного массива Ра-Муаз с высоты орлиного полета… Впрочем, что может понадобиться крылатому хозяину перевалов в путанице стволов и лиан, начинавшейся сразу от пограничных форпостов Калорры и тянущейся вплоть до древних рудничных штолен, заброшенных и обвалившихся невесть когда?.. Лети домой, гордая птица, гоняй круторогих архаров с уступа на уступ, купайся в слепящей голубизне – даже твоим всевидящим взором не пробить переплетения крон деревьев, не разглядеть скрытого в вязком, текучем шорохе…
Он устало посмотрел вслед орлу, мелькнувшему в просвете листвы, и поправил сползающий вьюк. Потом подумал и туже затянул перевязь, сдвигая рукоять меча за спиной ближе к правому плечу. Повертел головой, приноравливаясь к новому положению поклажи, поднял и опустил руки – да нет, вроде все в порядке, не давит, не звякает… – и двинулся дальше.
Трава у его ног зашевелилась, и из нее медленно всплыла плоская тупоносая голова на гибкой шее толщиной с мужскую голень. Голова качнулась из стороны в сторону, подрагивая раздвоенным язычком, и настороженно замерла, косясь на поросль молодого бамбука.
– Спокойно, Зу, – сказал человек, прекрасно понимая, что змея его практически не слышит, – не мельтеши… Время твоей охоты еще не пришло. Расслабься…
Его ладонь опустилась на шею удава, чуть пониже тусклого медного ошейника, пальцы еле заметно прошлись по чешуе – но змея и не думала успокаиваться. Трава расступилась, рождая толстые упругие кольца – коричневые с желтым, – и предупреждающее шипение вспороло пряный аромат летнего леса.
Человек превратился в изваяние и стал ждать.
Между узловатыми стволами возник пятнистый силуэт, еще мгновение – и маленькая лань выскочила на притихшую поляну. Животное вздернуло капризную головку, чутко поводя ноздрями, затем Зу свернулся в страшный узел, готовясь к броску…
Лань выгнулась всем телом и растворилась в кустах горного жасмина.
Человек тихо рассмеялся.
– Ночью, – бросил он недовольно шипящему удаву, – ночью будешь охотиться. Понял, Зу? А днем другие дела есть. Так что – пошли…
И снова улыбнулся. Уж больно нелепо прозвучало слово «пошли» по отношению к ловчему удаву Зу, гордости корпуса «гибких копий», семи с лишним шагов в длину – хороших, уверенных шагов, и до восьми совсем чуть-чуть не хватает…
Когда они пересекли поляну, человек обернулся на колышущийся кустарник, где исчезла испуганная лань, и на лице его мелькнула тень беспокойства.
– Нет, – сказал он сам себе, – вряд ли… И зверь неподходящий. Совсем глупый зверь. И хилый. Глухие места, нетронутые…
Он коснулся пояса, на котором висел крохотный инструмент величиной с ладонь, нечто вроде игрушечной арфы с непропорционально толстыми струнами, – и низкий вибрирующий звук поплыл над землей. Рябь травы, выдававшая движение змеиного тела, стала смещаться вправо. Зу безошибочно понял хозяина.
…Спустя несколько часов солнце изранило все тело о ветки деревьев и обрызгало кровью заката ледники вершин – но человек и змея уже успели выбраться к месту предполагаемой стоянки. Едва перед ними возник ручей, стальным клинком рубящий надвое овальную лощину, удав немедленно скользнул вниз по глинистому склону и лениво поплыл по течению, а человек снял вьюк и спустился к воде, поглядывая по сторонам. Он напился, ополоснул руки и долго смотрел на свое отражение.
Спокойные серые глаза. И неправдоподобно длинные для мужчины ресницы.
Крупный нос с еле заметной горбинкой.
Резко очерченные скулы.
Белесый шрам, вздергивающий верхнюю губу.
Вполне обычное лицо. Если не заглядывать поглубже в серые стоячие омуты. А вот если рискнуть…
Из воды смотрело лицо салара Пятого уровня Сигурда Ярроу, лицо Скользящего в сумерках.
Охотника за Перевертышами.
С глухим проклятием он ударил ладонью по воде, расплескав отражение, и капли воды потекли по щекам, оставляя мокрые бороздки. Он плакал лживой водой затерянного ручья. Он знал, чье лицо разбилось под ударом.
Лицо труса. Человека, видевшего смерть друга и не сделавшего ничего. Ровным счетом – ничего.
То, что он и не мог ничего сделать, не играло никакой роли.
Впервые он пожалел о том, что у него оставалось еще три жизни.
* * *
…Лань нырнула в кустарник, и пятна ее шкуры перемешались с пятнами веток и листьев, с солнечными бликами… Через некоторое время из кустов вышел мальчик-подросток. На ту же поляну. Вышел и остановился.
Нет, не мальчик. Девушка. С узкими бедрами и твердой маленькой грудью. Она повернулась в ту сторону, куда направился Скользящий в сумерках, – и словно мороз тронул блестящую гладь ее глаз. Вот уже хрупкая ледяная корка сковала края озера, еще немного…
Пальцы рук девушки сжались в плотные кулачки, так напоминающие копытца лани. Она еще немножко постояла, переступая с ноги на ногу, потом прыгнула в заросли…
И лес принял ее в себя.
* * *
Ночь прошла на удивление спокойно. Пару раз Сигурд просыпался, вслушиваясь в темноту – его будил короткий, хрипящий всхлип четвероногих неудачников, – и на рассвете Зу приполз сытый, благодушный и немедленно свернулся в клубок, рассчитывая подремать в холодке.
Его хозяин обошелся половиной черствой лепешки с сыром, затем распаковал вьюк и достал точильный брусок.
Сигурд собирался править заточку Оружия.
С большой буквы.
Собственно, уже с Третьего уровня понятие «оружие» порядком расплывалось, а для салара верхних ступеней оружием было все. Пояс от туники. Подобранный камень. Ветка. Локоть. Палец.
Сигурд вспомнил, как он и еще тройка «почек», гордых серыми форменными плащами, заявились на бахчу к наставнику Фарамарзу и попросили – да нет, потребовали сократить часы занятий с каменным ядром за счет увеличения объема секирного боя. И в тот день подтвердились все легенды о дурном характере наставника Фарамарза.
Тощий, костлявый Внук Богов – так именовались учителя на официальных встречах – погнал Сигурда в оружейную за топорами, заставил учеников вооружиться, а потом избил всех четверых, тщетно машущих своими секирами, избил собранными им дынями и арбузами.
С тех пор Сигурд терпеть не мог поздних фарсальских дынь с шершавой твердой кожурой и липкой жижей в середине.
Но Оружие… Тот же Фарамарз мог часами распространяться о форме и балансе древних мечей, ходя вокруг найденного в развалах клинка и облизываясь, как Зу при виде молока. Он сам подбирал мечи для своих выпускников, не доверяя никому, да и самим выпускникам в том числе, – кстати, он так ни разу и не ошибся в выборе. А Оружие для самого Ярроу наставник позаимствовал из личной коллекции – это уже после VII летних экзаменов – и очень обиделся, когда пунцовый Сигурд стал мямлить и отказываться.
Знал старый Внук Богов правду рукояти меча. Знал правду рук учеников своих. Умело вкладывал одно в другое.
Оружие. Узкое, чуть выгнутое лезвие синей стали. Два локтя от скоса острия до овальной гарды. Рукоять вполклинка, продолжающая общий изгиб. Обтяжка – из кожи неведомого морского зверя, шершавой, как наждак. Не скользила такая рукоять в умелой ладони, и рубил меч бронзу без зазубрин и воздух – без свиста.
Фехтовать им было нельзя. Не для того предназначался.
Оружие. Брат Скользящего в сумерках.
…Сигурд сдул с клинка невидимые пылинки, протер меч до глянцевого блеска специально припасенной ветошью и опустил оружие в ножны. Потом спрятал брусок и покосился на притихшего удава.
– Подъем, Зу! Если до завтрашнего вечера мы не отыщем Пенаты Вечных – или как они там еще зовутся? – нами непременно кто-нибудь отобедает. Или отужинает. Поползли, приятель, спросим Отцов о неизвестном…
Удав просунул голову сквозь немыслимый узел собственных колец, задумчиво пожевал нижней челюстью и спрятался обратно.
– Лентяй, – грустно заметил Сигурд. – Лентяй и обжора. Гнилой жирный канат…
Ответа не последовало.
Тогда Скользящий в сумерках сделал шаг к своему спутнику, пошарил по траве и изо всех сил дернул Зу за кончик хвоста. Через мгновение он уже напрягал все тело, сдерживая неистовый напор обвившегося вокруг него удава, а тот громко шипел и мотал головой у самого лица салара.
Это была их обычная игра. Один раз из дюжины Ярроу успевал отпрыгнуть до броска, один из семи – ухитрялся высвободить руку и ухватить Зу за горло, один из трех – пытался вытерпеть ту вечность, после которой удовлетворенная змея сменяла гнев на милость и ослабляла хватку.
В тех случаях, когда человек выигрывал, Зу немедленно обвисал, шлепался на землю и подставлял свою белесую шею под самой челюстью – чесать. В остальных же он гордо отползал в сторону и ждал вкусненького. Тем более что в поклаже Сигурда всегда находилось несколько древесных лягушек-ревунцов или фляжка кислого молока.
Свежее молоко Зу не любил. И сливки не любил. Он вообще мало что любил. А хозяину удав скорее покровительствовал.
Во всяком случае, так иногда казалось самому Ярроу.
Салару все-таки удалось вырвать левую руку из мертвых тисков змеи, но он не стал поддерживать игру и просто похлопал Зу по морде.
– Не время сейчас, – сказал Сигурд, и на какое-то мгновение ему примерещилось, что удав внимательно следит за движением человеческих губ. – Уходить надо. Пенаты Вечных дожидаться не станут. Вопросы, Зу, вопросы сводят мне скулы и жгут гортань – а ответы на них неизвестно где… Да и есть ли они, ответы на мои вопросы?..
…Раздвинув листья гигантского папоротника, хрупкая, грациозная лань следила за удалявшимся человеком, за лентой извивающейся травы у его ног, и в выпуклых глазах лани, в их темной глубине, стыл лед – мертвый, обжигающий лед, придающий лани сходство с каменными полузверьками-полуженщинами древних барельефов.
А Сигурд уходил, не оборачиваясь, и, пока тело его двигалось в отработанном неутомимом ритме, он снова и снова касался своей памяти острым ножом боли и бессилия, делая тончайшие срезы, обнажая забытые пласты, рассматривая ушедшее время, ища крупицы ответов на безнадежные вопросы…
Срез памяти
Калорра. Город, где не любят героев
Сигурду – шестнадцать. Он совсем недавно вышел на Вторую ступень и теперь ужасно гордится серым широким плащом с серебряной пряжкой на плече. Он – салар зарослей. Сверстник и друг Брайан Ойгла соперничает с ним в задирании носа и суровых мужских манерах. Остальные Скользящие в сумерках здороваются с ними за руку, и сам наставник Фарамарз берет их с собой в Калорру в качестве сопровождающих – правда, предварительно отобрав бичи и даже бронзовый серп Брайана.
В город с оружием не ходят. В городе живут люди. Не к лицу потомку богов, Девятикратно живущему, носить то, чем отнимают жизнь, в присутствии тех, у кого жизнь – единственная и последняя.
Иное дело – салары. Герои. Девятикратные. Щит между городом и лесом. Совсем иное дело. Сигурд все понимает. Он горд и счастлив. Сегодня он идет в Калорру. Единственное, что смущает юного героя, – он не понимает, зачем наставнику Фарамарзу нужны сопровождающие?! Он пытался представить кого-нибудь, от кого надо было бы охранять Внука Богов, но воображение отказывает, и он бросает это глупое занятие. Берет – значит надо.
Брайан Ойгла того же мнения.
В детстве Сигурду доводилось несколько раз бывать в Калорре с родителями, и, хотя воспоминаний почти не сохранилось, ему все равно кажется, что город за это время усох, одряхлел и съежился. Как осенний лист.
Дважды им приходилось идти через совершенно заброшенные кварталы. Горячий ветер хлопал полуоторванными ставнями, перемешивал пыль в поросших бурьяном переулках, и тощие суслики при виде людей спешили укрыться в тени.
Потом стали попадаться редкие прохожие, а ближе к центру уже возникла характерная городская толчея.
Сигурда неприятно поразили хмурые лица и сутулые спины горожан. Даже молодые женщины были красивы какой-то нездоровой, порочной красотой – и это одновременно возбуждало и отпугивало юного салара. В их пограничных селениях тоже зачастую было не до улыбок, но атмосфера все равно казалась совсем другой.
Чище, что ли…
Похоже, Брайан думал о том же самом. А на невозмутимом лице наставника Фарамарза застыла на удивление вежливая улыбка. И все равно их обходили и спешили удалиться. Город отторгал их, как плоть противится неизбежному ножу знахаря.
У дворца Вершителей они остановились, и Фарамарз велел ждать его у ступеней и никуда не отлучаться. Сам же прошел по полированному мрамору лестницы и скрылся в огромных дверях, окованных бронзой. Когда створки захлопнулись, до юношей донесся низкий удар гонга.
Аудиенция началась.
Поначалу они стояли, замерев в неподвижности, как может замереть только Скользящий в сумерках, и с любопытством разглядывали шумящую площадь, а площадь разглядывала их, но салары этого не замечали. Спустя два часа их внимание привлекла небольшая толпа у забора в дальнем конце площади. Не сговариваясь, они переглянулись, потом посмотрели на запертые двери дворца и двинулись к людям.
…Трое бородачей с одинаковыми заросшими физиономиями и в одинаково грязных лохмотьях прижали к доскам забора четвертого и уныло толкали его в грудь и рот. Прижатый крякал, охал и грустно глядел перед собой.
– Чего это они? – спросил Брайан Ойгла у полной молодой торговки, радостно взвизгивавшей при каждом тычке.
– Дерутся, – возбужденно сообщила та, не отрываясь от происходящего. – Счеты сводят. Говорят, Плешивый Фэн на чужую мазу забрался… Ох и парни!..
И бусы на ее высокой груди снова зазвенели, подпрыгивая в такт визгу.
Сигурд не понял ее слов. Он никогда еще не дрался. Дерутся звери – и то детеныши. Салары не дерутся. Они охотятся за Перевертышами. И Перевертыши не дерутся. Убивают – да. И их убивают. А драться…
Он не мог понять этого слова. Оно было скучным, грязным и бестолковым. Как люди у забора.
Один из бородачей вытащил нож. Нож был кривой, тупой и неудобный. Брайан вздохнул, протолкался вперед и пошел к дерущимся.
– Это плохой ножик, – сказал Ойгла, беря человека с ножом за руку. – И вы все ничуть не лучше. Перестаньте сейчас же. Стыдно…
Казалось, бородача сейчас хватит удар. Он судорожно глотнул воздух, пространство между волосами и крохотными глазками налилось кровью, и он уставился на маленького Ойглу, словно впервые видел живого человека.
Потом он заметил серый плащ на плечах Брайана и с шумом выдохнул, расхохотавшись.
– Герой, – протянул, отдышавшись, бородач. – Слава наша и защита… Бесовское отродье… Ножик, говоришь, не нравится?!
Сигурду часто снилась потом та пауза, которая повисла в воздухе после этих слов, – и каждый раз ему казалось, что он стоит голый посреди притихшей площади, а нелюдские хари брезгливо морщат носы и принюхиваются к нему.
Бородач вырвал руку, ткнул ножом в грудь Ойглы и очень удивился, промахнувшись. Ткнул еще раз. И еще. Сопящие, неловкие люди пинали странно скользкого мальчишку – причем сам избиваемый до того горожанин усердствовал более остальных, – а Брайан машинально пританцовывал, не глядя ни на кого конкретно, и руки его уже нашаривали у пояса отобранный серп, не нашли и стали сжиматься в кулаки…
– Извините его, господа, – прозвучал над ухом Сигурда тихий знакомый голос.
И все остановилось.
Наставник Фарамарз поклонился собравшимся, еще раз извинился, взял нахохлившегося Ойглу за плечо и повел прочь. Сигурд стряхнул со своей спины липкие горячие пальцы давешней торговки и потащился следом. Толпа перешептывалась, провожая их взглядами, и женщины помоложе подмигивали друг другу, причмокивая губами.
…Уже за городом Ойгла наконец заговорил:
– За что они, учитель?
Злые слезы душили юношу.
– За что? – Фарамарз помолчал. – За что пума ненавидит кугуара больше иных зверей? За то, что они похожи, но разные. Какую пряжку ты носил на Первом уровне, салар Ойгла?
– Золотую, учитель.
– А сейчас, на Втором?
– Серебряную, учитель.
– Правильно… А Третий уровень носит бронзу. А я – наставник, Седьмой уровень, – ношу железную пряжку. Золотой век давно кончился, салары. Или даже и не начинался. И серебряный. Боги навсегда ушли в Пенаты Вечных, и лишь старейшины саларов – Сыны Богов – знают дорогу туда. Возможно, и я вскоре узнаю… Железный век, мальчики, железный, ржавый… И если мы – Скользящие в сумерках, синяя сталь века, Девятикратные – не закроем своими жизнями людей Калорры, то они уйдут раньше назначенного срока. Уйдут раз и навсегда. И не все ли равно тогда – хороши они были или плохи? Наш ствол, наш корень по материнской линии…
– Ну и что? – недоуменно спросил Сигурд. – Я уже два раза уходил. Болел в детстве… потом пардус рвал… И каждый раз возвращался.
– Верно, – сказал наставник Фарамарз, грустно улыбаясь, – ты уходил два раза. Брайан – три. А я – шесть. Так что простим людей Калорры – уходящих один раз. Не нам, Девятикратным, судить их…
Сигурд кивнул. Он уже простил людей. Только вот почему бородач назвал их – потомков богов – бесовским отродьем?! Разве их предки – бесы?..
Бесы… Бессмертные боги? Безумные боги? Бессмысленные? Бесполезные? Какие?..
2
…Он гнал ее уже больше двух часов. Она допустила ошибку. Всего одну, но непростительную. В полной уверенности, что падающее дерево непременно раздавит человека, она выглянула из-за веток, и человек встретился взглядом с ликующими глазами лани.
А дерево рухнуло напрасно.
Перевертыш. Не та тварь, не та повадка, но глаза – те. И он прыгнул вслед за убегающим зверем. Больше не было леса и Сигурда Ярроу.
Были сумерки и Скользящий в сумерках.
Его время. Его дело.
Нужное состояние пришло само собой. Когда ты просачиваешься сквозь время и пространство, сквозь лопающиеся лианы и тонкие стволы бамбука, а лес обнимает тебя, и корни послушно ложатся под ноги, и хлещущие ветки стряхивают на разгоряченное лицо вечернюю росу… Когда перестаешь видеть, перестаешь слышать, понимать и оценивать, но начинаешь ощущать и чувствовать. Чувствовать направление гона, его азарт и ритм, ощущать панику ослепшей жертвы, безошибочно выбирая дорогу – именно туда, куда надо тебе и не надо ей. Срезая углы, не давая опомниться, тенью скользя в застывших сумерках…
Он гнал ее уже больше двух часов. И лань стала задыхаться.
Зу с самого начала взял гораздо левее, и Сигурд не знал, где сейчас находится удав, но и не очень-то задумывался над этим. Он успел лишь прикрепить к ошейнику змеи свинцовую каплю наголовника – с таким украшением Зу в броске пробивал двойную кирпичную кладку, так что ловчий удав вполне способен был сам о себе позаботиться. Лишь бы он не достал Перевертыша раньше Ярроу… Выучка выучкой, а слабость крупных змей к детенышам копытных…
Сигурд остановился шагах в десяти от обрыва и внимательно посмотрел на девушку, стоящую у края. Одежды на ней не было, но она держалась с естественностью, заменявшей цивилизованность.
Во всяком случае, цивилизованность в представлении людей Калорры. И саларов.
Девушка тяжело дышала, захлебываясь сиреневым воздухом и успокаивая его прохладой воспаленные легкие; руки ее тряслись. Бегство растопило ледышки темных глаз, и теперь в них метались страх, ненависть, ожидание… и что-то еще, незнакомое, мешавшее салару сразу нанести удар.
Он сбросил вьюк на землю и ослабил защелку ножен. Не отрываясь от хрупкой фигурки над обрывом. Потом сел, скрестив ноги, снял меч и положил его перед собой.
Она не двигалась. Скользящий в сумерках молчал, полуприкрыв глаза, но девушка-лань прекрасно понимала всю обманчивость его неподвижности.
Она не знала, что Сигурд Ярроу, салар Пятого уровня, охотник за Перевертышами, еще ни разу не убивал оборотней просто так. Безнаказанно.
Только в бою. Ярость за ярость.
Но ярость за слабость?..
Девушка не выдержала первой:
– Я – Оркнейская лань.
Сигурд молчал.
– Назови свое имя, Серый Убийца, Бич Судьбы!.. Я хочу знать его, прежде чем забыть все…
«Я не убийца», – хотел сказать Сигурд, но сдержался. Ответил только:
– Я не хочу носить на своем имени твое предсмертное проклятие…
Оркнейская лань отошла от обрыва. Но всего на один шаг.
– Этот лес не знал войны, Девятикратный. В здешних местах нет людских поселений, и охотничьи угодья моих братьев лежат гораздо ниже предгорий Муаз-Тай… Люди, которых ты защищаешь, далеко. Может быть, твой меч освободит мою дорогу?..
Она говорила легко и быстро, с едва уловимым акцентом. Сигурд смотрел на девушку, и в глазах его была насмешка и тень от падающего дерева.
Она сделала еще шаг.
– Почему именно ты? – спросил Ярроу. И она поняла смысл вопроса.
– Я – урод. Я – карлик. Твоей головой я купила бы имя и гордость.
«Карлик, – подумал Ярроу, – слишком маленький зверь внутри человека. Ущербная половина Перевертыша. Я не знал, что так бывает…»
Она подошла совсем близко.
– У тебя много жизней, салар. Я хотела взять одну. Я думала, что…
Она присела перед ним на корточки и положила руки ему на плечи. И наступила на меч. Совсем незаметно.
Оружие. Брат Скользящего в сумерках.
…Сигурд отшвырнул девушку и вскочил на ноги. В то же мгновение лес выплюнул двух рычащих пум, и грязно-желтые кошки взвились в воздух.
Время остановилось. Скользящий в сумерках плыл в его густом, вязком потоке, всем телом вписываясь в кривизну выхваченного меча, и первый Перевертыш боком налетел на мерцающее колесо с ободом из синей стали, захлебнулся рыком и обрушился в кусты, сминая ветки, заливая их дорогим пурпуром…
Второй изогнулся в прыжке, уходя от повторного взмаха, и тогда из кроны старого ясеня в зверя ударила шипящая молния.
Ударила, смяла и вздувшейся петлей охватила туловище пумы, бьющейся в смертной агонии. Гордость «гибких копий», дождавшийся своего часа ловчий удав Зу давал хозяину паузу на вдох…
А хозяин стоял и не мог опустить меча. В ноги ему кинулась маленькая лань – неумело, по-женски, глупо! – и сама же не устояла, упала перед ним на колени, а за ее спиной из пущи выходил яростно сопящий вепрь, уже набравший разгон и не способный остановиться…
«Назови мне свое имя, Серый Убийца, Бич Судьбы!.. Я хочу знать его, прежде чем забыть все…»
– Яр-роу!..
С глухим ревом Сигурд выхватил Оркнейскую лань из-под копыт налетевшего вепря и, уже смятый чудовищной тяжестью, успел вслепую полоснуть мечом – наугад, как мог, и еще раз…
Сумерки кончились. Настала ночь.
…Человек, похожий на вепря, стоял и смотрел на полураздавленное тело салара. Зу обвился вокруг хозяина и угрожающе шипел. Но человек-вепрь и не думал подходить. Рука его была полуотрублена, и по предплечью текла кровь, быстро густея и сворачиваясь.
Пумы-Перевертыши лежали поодаль. На них смотреть было уже незачем.
Девушка сидела на земле. Губы ее тряслись.
– Завтра утром он встанет, – с трудом проговорила она. – У него есть еще две жизни. Отбери у него оружие, Лидон, и через два дня…
Человек-вепрь баюкал раненую руку.
– Я не должен был вмешиваться, Оркнейя. – Голос его оказался низким и глубоким. – Тварьцы послали на охоту вас – молодых, а вы загнали его в запретный район, и если бы не я…
– Ты боишься змеи! – Девушка обидно рассмеялась и захлопала в ладоши. – Скажи честно, Лидон, боишься?!.
Лидон повернулся и скрылся в зарослях. Зу тут же стал сворачиваться в кольца, но силуэт девушки заколебался, поплыл…
И только копытца простучали в темноте.
Зу снова обвился вокруг Сигурда и стал ждать.
У Сигурда Ярроу оставалось еще две жизни.
Много?.. Мало?..
Зу не задумывался над этим. Он просто ждал.
