Пентакль

Оборотень в погонах

Дежурство выдалось спокойным, что в неотложке – большая редкость.

К обеду доставили лишь одного пьянчужку с кашей вместо физиономии. Двое приятелей страдальца маялись в коридоре, чуя за собой вину. «Лицевые кости целы, зубы потом вставит сам, если захочет. Зашить бровь и отзвониться Егорычу, во избежание», – наметанным глазом определил Величко.

Егорыч, дежурный мент, дремал в своей каптерке как раз для таких случаев.

Наложив швы, доктор вызвал покаянных дружков в кабинет. Задавая стандартные вопросы, быстро, но без лишней спешки заполнил все необходимые бланки. Егорычу звонить не понадобилось: вся троица хором утверждала, что «Митяй с лестницы навернулся». Громче всех версию падения отстаивал потерпевший, плямкая губами, распухшими до размера оладий. Ладно, с лестницы – значит, с лестницы. Меньше волокиты. Отослав компанию восвояси, Величко выглянул в окно. Новых машин у входа в приемный покой не объявилось. Прислушался. В коридоре царила тишина.

Ну и хорошо. «Час пик» начнется позже.

Александр Павлович откинулся на спинку жесткого стула. Не глядя, нашарил фаянсовую кружку с отбитой ручкой, хлебнул остывшего чаю и развернул купленную по дороге газету. «Курьер» раскрылся на 12-й странице. «Тайны рынка на обочине», интервью с какой-то Гели Реф, насквозь желтое, как молодой одуванчик. Быстро разочаровавшись в рыночных тайнах и пижонстве хамоватой Гели, доктор перелистнул страницу. «Криминальная хроника». Взгляд сразу привлекла фотография в центре. Серая, мутноватая, явно со служебного удостоверения. Впрочем, не узнать молоденького лопоухого лейтенантика, изображенного на фото, было невозможно.

«ФИНАЛ ОСЕННЕГО ЛЮДОЕДА«– гласил заголовок.

Ниже, шрифтом, похожим на стилизованную готику, размещался подзаголовок: «Любимый город может спать спокойно». И собственно сама статья: «Кровавым ужасам, терроризирующим население с прошлой осени, пришел конец. Дарья Климец, студентка пищевого техникума, выжила чудом. Насильственным путем оказавшись в Осиновке, на территории „Dinastia Bradly“, питомника доберманов и минпинов цвергпинчеров, девушка и не предполагала…»

Буквы на миг смешались, поплыли. Величко невольно моргнул – раз, другой, – и память, решительно ухватив доктора за шиворот, отшвырнула его на два с лишним месяца назад.

Сюда же, в первый корпус неотложки.

Только не в приемный покой, а в родной кабинет на втором этаже.

* * *

– …Разрешите?

«Опять ЧП», – тяжело вздохнул Величко, глядя на щуплого «летеху» в милицейской форме, с бляхой ГАИ на груди. Из всего облика мента в первую очередь обращали на себя внимание уши – оттопыренные, мальчишечьи, пунцовые от волнения. Лопоух нервно мял в руках новенькую фуражку.

– Входите. Что случилось?

«Вот такой шкет меня в четверг на червонец нагрел», – подумал Величко. Червонца было жалко. Забыл вроде, а сейчас опять пожалел. И клятва Гиппократа не помогает.

– Лейтенант Сиромаха, – по-уставному представился посетитель, старательно закрывая за собой дверь. – Я к вам, Александр Павлович. Мне необходима операция.

– Операция? Срочная?

Лейтенант замялся:

– Ну, не то чтобы срочная… Но хотелось бы поскорее.

– Если вы не в курсе, молодой человек, у нас тут Институт неотложной хирургии. Подчеркиваю: неотложной. Может, вам лучше обратиться в вашу ведомственную клинику? Или в районную больницу по месту жительства? Если, конечно, нет денег на платную, – мстительно добавил Величко, вспоминая злополучный червонец.

– Я понимаю, доктор. Только… Я специально к вам пришел, лично.

– Именно ко мне? Из каких соображений, позвольте спросить?

Величко слегка приподнял брови. Хирургом он считался неплохим, опытным и удачливым, но в числе «светил» никогда не значился. И в очередь к нему клиенты не записывались. Особенно работники доблестных органов, которые к своим собственным внутренним органам относились с исключительным трепетом.

– Мне брат о вас рассказывал. Двоюродный. Николай Курсак. Помните? Он на стройке работал, монтажником. Жилой комплекс «Олимп», элитные дома. Ну вы должны помнить…

– В каком смысле – «работал»? Больше не работает, что ли?

Величко очень не любил вот такие значащие оговорки.

– Еще как работает, что вы! Он в марте с лесов сорвался, так вы его едва не из кусочков собрали. Сейчас жив-здоров, снова на верхотуре трудится. Привет вам от него и спасибо огромное!

– Рад, что у вашего брата все в порядке.

– Вот я и подумал: если вы Кольку с того света за уши вытащили, глядишь, и мне поможете…

– А вы уверены, что вам нужна операция?

– Да! Честное слово, доктор, очень нужна!

– Какая именно? К другим врачам вы обращались? Диагноз вам поставили?

С минуту лейтенант молчал, морща лоб и раскладывая в голове вопросы «по полочкам». Сразу видно, серьезный юноша. Обстоятельный. Остановит такой машину, козырнет и давай докапываться…

– Насчет операции – уверен. Какая именно – это вам виднее, вы же доктор. К другим врачам не обращался. А диагноз я и сам знаю. Чего там сложного?

Александр Павлович едва удержался от скептической улыбки:

– И каков же диагноз?

Сиромаха замялся, глядя в пол. Уши его только что не дымились.

– Я…

Он с видимым усилием поднял взгляд и посмотрел Величко в глаза.

– Я это… Оборотень я, доктор!

«Вам, батенька, не к хирургу надо, а к психиатру!» – Александр Павлович разом простил бедняге все червонцы на свете. Видимо, мысль эта слишком явно отразилась на лице врача. Лейтенант заторопился, зачастил, опасаясь, что его сейчас выставят за дверь. Или санитаров из дурки вызовут.

– Я понимаю, доктор, звучит как бред. Но я не псих! Я могу доказать… Показать! Хотите? Я могу прямо сейчас! В кабинете!

Сказать по чести, Александр Павлович растерялся. Ситуация складывалась, мягко говоря, неординарная. А ну как этот «оборотень в погонах» начнет с рычанием метаться по кабинету, брызжа пеной изо рта? И в итоге набросится на скромного доктора Величко, чтоб наверняка разодрать в клочья все сомнения?

Что делать?

Постараться успокоить пациента, пока не поздно? Ретироваться из кабинета? Позвать на помощь коллег?

Тем временем Сиромаха уже деловито раздевался, бубня:

– Вы не бойтесь, я не кусаюсь. Я, когда животное, все помню. Без этих самых… антисоциальных проявлений. Соображаю, правда, туго. Это в полнолуние у меня крышу рвет… Я форму на вешалку повешу, ладно?

Доктор машинально кивнул, чувствуя себя соучастником группового психоза.

– Вы не думайте, я не просто так раздеваюсь. Когда обратно человеком делаюсь – то в одежде, то голый, то серединка на половинку. Или порвано на мне все. А форму жалко, она новая…

Голый, он выглядел совсем жалким. Тощий, ребра торчат. И срам ладошкой прикрывает, будто забыл, что стоит перед врачом. Величко незаметно протянул руку к телефону, плохо соображая, кому и как будет звонить. Алло, милиция, у меня ваш колега из ГАИ, он решил обернуться…

– Ну, с богом! – совсем уж невпопад выкрикнул Сиромаха.

Он упал на пол на четвереньки, и у хирурга перехватило дыхание. Казалось, лейтенант разом вывернулся из всех своих суставов. Груда на полу приняла чудовищную, невообразимую форму, напоминая саранчу-гиганта; отовсюду торчали мослы, шевелясь и дергаясь. Невидимые пальцы уминали чудовище, лепили заново, что-то отрывая и прикрепляя в другом месте, что-то переделывая на ходу, согласно задумке безумца-вивисектора. Откуда-то из движения и хруста вынырнула знакомая голова: вразнобой тряслись пунцовые уши, заостряясь и обрастая пегими волосами. «Больно, доктор… бо-о-о…» – сдавленный стон перешел в еле слышный скулеж. От живого кошмара текли струйки пара, обволакивая жертву; пар наполнился мутными, грязно-серыми прожилками, похожими на шерсть.

Бывший гаишник Сиромаха вдруг вывернулся наизнанку и встал перед Величко.

На четыре крепкие лапы.

До сегодняшнего момента Александр Павлович считал себя здравомыслящим человеком с крепкими нервами. Но сейчас, под взглядом здоровенного волчары, здравый смысл куда-то улетучился, а крепость нервов сдалась без боя.

«Добрый доктор Айболит… приходи к нему лечиться и корова, и волчица…»

Волк склонил голову набок, изучая человека, замершего в столбняке. Оскалился, обнажив изрядные клыки. Оскал вышел нестрашным и обидным. «Это он надо мной потешается!» Хирургу стало неприятно, и еще опять вспомнился утраченный червонец. Такое бывает при нервном стрессе. Волк тем временем лениво кружил по кабинету, давая себя разглядеть как следует. С откровенной наглостью мазнул лапой по стене, оставив на штукатурке глубокие царапины от когтей. Резко прянул к столу, оперся передними лапами о столешницу. Сунулся мордой в лицо Величко: «Теперь веришь?!» Упал на спину, стал кататься по линолеуму, повизгивая; визг делался ниже тембром, опять превращаясь в стон. Чьи-то руки принялись быстренько выворачивать зверя обратно, уминать, лепить, дергать и скреплять…

В такие минуты мысли в голове человека движутся странными и совершенно непредсказуемыми путями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что первой фразой, вырвавшейся у доктора, когда с пола поднялся голый лейтенант, было:

– Ну хорошо, а стену вы зачем поцарапали?!

– Для вещественного доказательства, – уныло сообщил пациент, одеваясь. – Иначе вы решите, что вам все привиделось.

Доктор лихорадочно пытался убедить себя: галлюцинация, гипноз, временное помрачение рассудка! Получалось скверно. Взгляд всякий раз возвращался к свежим царапинам на штукатурке и столешнице. «Вещественное доказательство» с упрямством прокурора говорило об обратном. Или тоже – гипноз? А что тогда реальность?

«Если это виртуозный розыгрыш, – Александр Павлович хватался за соломинку, чувствуя хрупкость опоры и не видя другого варианта, – будем считать, что я поверил. В крайнем случае, выставит меня дураком». Величко даже слегка успокоился, насколько это было вообще возможно в подобной ситуации.

– Хорошо, молодой человек. Убедили. Но от меня вы чего хотите? Ну, священник, экзорцист… или кто там по соответствующей части?.. Дрессировщик, наконец. Хирург-то вам зачем понадобился?!

– Достало! Нормальным быть хочу. Человеком жить. До капитана дослужиться. Как минимум. А чтоб капитан по ночам волком бегал – это вообще не пойми что…

«Значит, лейтенанту волком бегать еще туда-сюда. А вот капитану – никак не положено! Любопытная логика…»

– …держусь пока, никого не тронул. А вдруг сорвусь однажды? Блох полную квартиру нанес, житья от них, сволочей, нету… Первый раз? Первый раз в армии случилось. Ни черта не запомнил: что творил, куда бегал… Вроде съел кого-то. Зайца, наверное. Или крысу. Ну да, в сыром виде. Вкусно было. После армейских харчей крыса мамкиной котлетой покажется. Утром очнулся за «колючкой», снаружи. Форма – в клочья. Упекли «на губу» – за «самоход», пьянку и порчу казенного имущества… Конечно, пьянку! Кто б поверил, что я трезвый? Месяц из нарядов не вылазил. Дальше приспособился, втихую гулял. Отъедался с голодухи. Как дембельнулся, решил в кино пойти. Артистом. Думал, меня киношники с руками и ногами… Почему не пошел? Доктор, вы прямо как маленький! Ой, извините… Смекнул, к счастью: «безопасы» меня у киношников сразу отберут. Засекретят, на анализы изведут. Или в клетку засадят, опыты ставить…

«Не надо сгущать краски, молодой человек!» – хотел было возразить хирург, но вовремя прикусил язык. Прав лейтенант. В подопытные кролики никому не хочется. Даже если ты не кролик, а волк.

– …школу ГАИ закончил. Вот, служу. Чтоб дежурство в ночь, да еще на полнолуние выпадало – такое редко случается. А если выпадет – махнусь с кем-нибудь, и всех дел. Уйду к вечеру за город, одежду припрячу… Место запоминать не надо: волком я его враз по нюху найду. Ну и гасаю вволю до рассвета. Это уже после страх накатывает. Боюсь навсегда остаться… – …Нет, в семье ничего такого не было. Уверен. Говорят, года в четыре покусали меня сильно. Уколы потом кололи от бешенства. Обошлось. Кто покусал? Не помню. Я себя лет до пяти вообще не помню. Почему только в армии проявилось? А я откуда знаю? Может, с голодухи? Или съел чего-нибудь? Нас там таким кормили…

– …Операция? А как еще? Таблеток от этого нету. Я всякие пробовал. Не помогает. Какие? Ну, аспирин там, снотворное, потом от аллергии… эти, как их… супрастин, вот! Фталазол, бисептол… антибиотики колол… Доктор, я вас очень прошу! Может, у меня внутри что-то такое есть, чтоб отрезать – и стану нормальным. Ну должно же там что-то быть, верно?!

Величко представил, как заводит на Сиромаху карточку и записывает в нее: «Диагноз: ликантропия. Рекомендованное лечение: апендэктомия, резекция прямой кишки. Госпитализация в течение 45 дней, до прохождения двух полнолуний. Физраствор, капельница. Транквилизаторы внутривенно, душ Шарко – раз в два дня, ультрафиолет – ежедневно 15 мин.».

Пора сдаваться психиатрам. На пару с лейтенантом.

А пациент сидел и ждал, с надеждой глядя на врача. Наивный лопоухий мальчишка, явившийся со своей бедой в неотложку. Что ж, бред так бред. Будем работать по законам бреда. Вряд ли хирург Величко сумеет помочь оборотню-гаишнику. Но он обязан хотя бы попытаться.

– Должен сразу предупредить: ваш случай – уникальный. Ни с чем подобным медицина еще не сталкивалась.

– Я понимаю, доктор…

Понимает он! Хорошо б и доктору хоть что-то понимать!

– Успеха не гарантирую, но…

– Спасибо, доктор!

– Пока не за что. Сейчас я вам выпишу направления на клинический анализ крови, анализ мочи, рентген, флюорографию, УЗИ… Надо получить по возможности полную картину состояния вашего организма, прежде чем принимать решения.

– Да-да, я понимаю…

Ну вот, опять! Надо же, какой понятливый пациент попался!

Когда лейтенант покинул кабинет, унося целый ворох направлений на анализы, Величко минут десять сидел в полной прострации. До тех пор, пока его не укусила блоха, непонятно откуда взявшаяся в кабинете. Тогда Александр Павлович решительно отправился к коллеге Фельдману, напомнил про старый должок, потребовал открыть закрома и залпом выпил «сотку» чистого спирта.

Без закуски.

Разумеется, анализы ничего не дали. Мелкие отклонения – в пределах нормы, никаких злокачественных образований, изменений во внутренних органах, деформаций костей; кровь – самая обычная, вторая группа, резус отрицательный.

Все как у людей.

Показаний к операционному вмешательству нет.

О чем доктор и сообщил огорченному лейтенанту, когда тот заявился через две недели. Впервые Александр Павлович видел человека, убитого известием, что он абсолютно здоров.

– Голубчик, поймите! У вас попросту нечего «отрезать», как вы изволили выразиться. Не стану же я удалять здоровый орган, в самом деле?! Да и какой именно? Если хотите, могу дать направление на обследование в институт эндокринологии. Однако, боюсь, это пустая трата времени. В конце концов, вы ведь живете с этим уже не первый год? Вот и живите дальше! Попробуйте найти какие-то положительные стороны в вашей… э-э-э… способности!

– Какие, например? Служебно-разыскной собакой подрабатывать? На полставки, по совместительству? – мрачно буркнул оборотень. – Или в питомник наймусь, производителем… – Вот видите, вы вполне способны отнестись к своему положению с юмором. Выходит, не все так плохо, верно? – как маленького, продолжал уговаривать его Александр Павлович. Еще недавно хирург и представить не мог себя в роли психотерапевта для лопоухого вовкулака. – Выше голову, лейтенант! У вас целая жизнь впереди. Вы еще дослужитесь не то что до капитана – до майора! До полковника!..

– Вы думаете? – расцвел Сиромаха.

– Уверен!

Когда лейтенант ушел, Величко снова отправился за спиртом к коллеге Фельдману.

* * *

Наскоро проглядев статью, доктор поднялся и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. На скользком кафеле он оступился, едва не упав.

– Осторожней, Александр Павлович! – сунулся из каптерки бдительный мент Егорыч. – Нюрка пол вымыла с порошком. Тут расшибиться – раз плюнуть! Сколько я ей говорил, чистюле…

Зоркое око Егорыча приметило свежий «Курьер» в руке Величко.

– Читали уже? Про нашего орла?

– Краем глаза…

– Ну, журналюги нарулили малость, а так – правильно все. Собакам – собачья смерть! Эти ублюдки не просто же девок насильничали, гады: убивали и ели! Вот скажите, доктор, – разве это люди?

– Нет, Клим Егорович, не люди. И не звери. Хуже.

– Верно! Тем доберманам, что их в куски порвали, надо премию выдать. Есть все-таки Бог на свете! Хоть я и неверующий…

Егорыч от возбуждения по-детски шмыгнул носом.

– Доберманам – премию, а Сиромахе – медаль! Орден! В одиночку, раненый, вел преследование… двоих отморозков в питомник загнал… Читали? Там, в газете, черным по белому написано: представлен, мол, к внеочередному званию. За проявленные мужество и героизм. Капитана дадут. А орден зажилят, начальнички. Я в органах тридцать лет отслужил, знаю, что говорю. Вы к нему небось? От меня привет передайте. А я тут покараулю. Если привезут кого – кликну. Не беспокойтесь…

Стараясь снова не поскользнуться на полу, сверкающем стерильной чистотой, доктор направился к лестнице. Поднялся на второй этаж. Седьмая палата. Одиночная.

– Добрый день. Как наше самочувствие?

– Спасибо, доктор. Намного лучше.

– Ну и славно. На вас, молодой человек, извините, все как на собаке зарастает.

Оба – и больной, и врач – хором рассмеялись, словно Величко бог весть как удачно пошутил.

Это случилось во время ночного дежурства. Залатав очередного бузотера, которого любимая жена приласкала утюгом, Александр Павлович вышел на крыльцо перекурить. В тусклом электрическом свете ему почудилось шевеление у ступенек. Когда он с трудом поднял на руки серого зверя – окровавленного, изломанного, едва живого, – тот еле слышно заскулил. Этот скулеж Величко узнал бы из тысячи. «Да в нем ни одной кости целой нет!» – с ужасом подумал хирург. Рядом валялись обрывки милицейской формы, разряженный пистолет и нелепая, смешная бляха ГАИ.

– Куда вы его?! Это в ветеринарную… – заикнулась было дежурная медсестра Людочка, но Александр Павлович хищно оскалился на нее, и медсестра осеклась.

– Готовьте стол! Наркоз. Инструменты. Быстро!

Превращение он пропустил. Отошел к умывальнику, вернулся, а на столе уже лежал Сиромаха. Губы лейтенанта, запекшиеся, растресканные губы кривила судорога.

– Там Дашка… в машине… Я увидел!.. В одной школе… учились…

– Помолчите! Вам нельзя разговаривать!

Но лейтенант его не слышал.

– Тормознуть… хотел… Сбили… Я догнал… А они опять… Я догоняю, они сбивают… стрелять начал… по колесам… Ее зацепить… боялся!.. Занесло… Прямо в питомник… Собаки лают…

Внезапно Сиромаха открыл глаза. Осмысленно, жестко посмотрел на доктора.

– Она… жива?!

– Жива, жива! – буркнул хирург, понятия не имея, о ком говорит лейтенант. – А теперь извольте замолчать. Сестра, наркоз! Нет, анестезиолога вызывать не надо. Я сам…

К счастью, Людочка оказалась не из болтливых.

– А я зашел вас порадовать. Вот, читайте. Тут про вас. Читайте, читайте, я подожду. Егорыч уверен: капитана дадут. Вы ведь хотели до капитана дослужиться?.. Ладно, ладно, не буду мешать.

Когда лейтенант отложил газету, знаменитые уши его горели полковым знаменем.

– Спасибо, доктор! Я теперь мигом на поправку пойду. Знаете, как охота капитанские погоны примерить?

– Знаю, – улыбнулся Величко, майор медицинской службы запаса.

Сборы он ненавидел всеми фибрами души.

– И вот еще, доктор. Я тут лежал, думал. Хорошо, что вы мне ничего тогда не отрезали. Иначе в газете, в конце, сейчас бы еще одно слово стояло. Догадываетесь какое?

– Какое?

– «Посмертно». А так…

– Можно?

В приоткрытую дверь заглядывала симпатичная девушка в белом халатике. Сперва Величко принял ее за медсестру, но секундой позже узнал. Спасенная Даша Климец, студентка пищевого техникума. Бывшая одноклассница Сиромахи. Каждый день сюда приходит. Сколько ее выставлять пытались – бесполезно.

– Ой, доктор, извините…

– Ничего. Обождите пару минут.

Девушка благодарно закивала, исчезая.

– Ну ладно, молодой человек, выздоравливайте. На свадьбу пригласить не забудете, а? Получите капитана – самое время жениться! Тем более невеста в наличии…

С удовольствием пронаблюдав, как торчащие из-под повязки уши вовкулака сменили цвет с пунцового на багряный, Александр Павлович покинул палату.

Во дворе дома, где жил Величко, сосед Рахович, полковник в отставке, выгуливал своего ротвейлера Дика. Маленький, с цыплячьей грудкой, всегда в туфлях на высоком каблуке, Рахович страдал запущенным «комплексом Наполеона». Став из военного штатским, он утратил единственную возможность командовать и компенсировал потерю чудовищной склочностью. Из его писем в инстанции можно было сложить вторую пирамиду Хеопса, а из жалоб на неподобающее поведение жильцов – новую Эйфелеву башню. Собак он держал неизменно, отдавая предпочтение ротвейлерам, хвост им рубить отказывался из соображений, интересных разве что психиатрам, и втайне радовался, когда псины игнорировали хозяйские призывы к благоразумию.

Злобный цербер лишь однажды получил должный отпор. Прошлой зимой добродушный китайский шарпей Бернард, принадлежавший бывшему прокурору города, вдруг вспомнил, что шарпеи – бойцовая порода, и показал Дику такое кунг-фу, что потом ветеринары только диву давались. Впрочем, Дику урок не пошел впрок.

– Осторожно! – взывал Рахович на весь подъезд, открывая дверь квартиры. – Мы идем гулять!

«Кто не спрятался, я не виноват!» – внятно откликалось эхо.

– Маня! Петька, стервец! Наташенька! Бегите на улицу, генералиссимусу на двор приспичило! – кричали бабушки и дедушки из окон, предупреждая внучат.

Старики правильно понимали жизнь.

Вот и сейчас при виде Величко, идущего через пустынный двор, ротвейлер встал на дыбы, натягивая поводок. Полковник волочился за рычащим кобелем, делая вид, будто старается бросить якорь. От высоких каблуков на земле оставались бороздки.

– Альсандр Палыч! – блажил он, тщетно пытаясь скрыть удовольствие. – Палыч, чтоб тебя! Иди быстрее, я его не удержу, зверя!

В первый раз за всю жизнь Величко нарочно замедлил шаг. И, когда оскаленная морда Дика оказалась совсем рядом, присел на корточки, заглядывая в кровавые глаза собаки.

– У меня один пациент есть, – внятно сказал доктор, не повышая голоса. – Очень славный пациент. Я его попрошу, он тебя, шавку лишайную, на куски порвет. Понял?

Соседи в окнах еле удержались от аплодисментов, видя, как ротвейлер, поджав необрубленный хвост, пятится от доброго доктора.