Анталион

Глава Ⅱ

Тело мамы из-под обломков извлекли рано утром. Я смутно помню это мгновение. Осознание происходящего не приходило, всё казалось страшным сном. Та ночь была моим самым страшным кошмаром, который потом не раз ещё разбудит меня ночью. Но тогда, сидя посреди улицы, напротив того, что было нашим домом, я надеялась, что всё хорошо закончится. Мама жива, просто её ещё не нашли под обломками. Противный голосок шептал мне, что всё кончено. Мамы нет и привычной жизни тоже, мы с братом одни. Именно я должна о нем позаботиться, я его сестра. Но я не знаю как. Не знаю, что мне делать, и как нам жить дальше.

Ник уткнулся в меня, обхватив мою левую руку. Он дрожит от холода и мне нечем его укрыть. Что будет дальше? Я просто прижимаю его к себе, в надежде, что так ему будет хоть немного теплее. Чем ближе было утро, тем слабее была надежда.

Когда тело извлекли из-под обломков, надежда умерла окончательно. Ник тихо плакал, я была в ступоре, не веря в происходящее.

Мы стоим посреди ада из снующих и кричащих людей, машин, которые бесконечно прибывают и издают протяжные звуки сирен. Стоим как вкопанные на дороге, мешая спасателям и военным, а повсюду, вокруг нас обломки и стекло.

Меня зовет офицер для опознания тела. Когда я подтверждаю что это наша мама, тело вновь накрывают и увозят. Я обвожу взглядом вновь и вновь наш когда-то тихий и уютный квартал, в надежде, что это страшный сон, но так и не просыпаюсь. Я остаюсь стоять на том, что осталось от нашего дома, обломки которого теперь раскиданы почти по всей улице. На месиве из досок, сломанной мебели и разбитого стекла, которое издает мерзкий хруст, стоит мне пошевелиться. Опустив глаза вниз, себе под ноги, я вижу под слоем пыли рамку с маминой фотографией, под напрочь разбитым стеклом. Еще вечером эта фотография висела в гостиной.

На фотографии маме семнадцать лет, она смотрит куда-то в сторону, улыбаясь. Фото сделал мой отец, когда они познакомились в медицинском колледже, а больше об их истории знакомства мне ничего не известно. Я поднимаю рамку, бережно отряхивая от пыли, прижимаю её к себе посильнее и возвращаюсь обратно к Нику.

К нам подходит военный офицер и что-то спрашивает про то, есть ли у нас другие родственники. Я мотаю головой. Не сразу в памяти всплывает Люси. Я поспешно говорю: «Да, есть родная сестра матери».

Люси – старшая сестра мамы. После того, как отец Ника вернулся к своей семье, мама разорвала со всеми общение. В том числе со своей сестрой, которая всячески пыталась её уберечь от романа с военным, а после помочь и поддержать. Отец Ника – Томас, жил с нами почти год, а после того, как он сбежал – от прежней мамы не осталось и следа.

Мама была в депрессии, она забросила себя, забыв при этом и про меня. Бывало, что я оставалась без еды на пару дней. Выручала школа, где на обед выдавался положенный паёк. Когда Ник родился, все заботы по дому и приготовлению еды легли на мои плечи. А так же учёба, на которую не оставалось сил.

Рождение Ника всё же привело маму в чувство, она вернулась к жизни. Как потом она говорила, она чувствовала вину перед Ником, когда тот только появился на свет, ведь он не виноват, что его отец так с ними поступил. Она окружила брата заботой и любовью, к тому же он был таким слабым и болезненным. До года она проводила всё свое время с ним, а я пыталась позаботиться о себе сама. Когда Нику исполнилось три года, стало заметно, как он отстает в росте от положенной нормы. Тогда встал вопрос о том, чтобы покупать натуральные продукты для Ника. На меня же опять никто не обращал внимания.

Мне двенадцать, а я по-прежнему питалась один раз в день, хорошо, когда получалось два. Маму, не беспокоило сыта ли я или нет, самое главное, чтобы был приготовлен ужин к её возвращению, а Ник накормлен и уложен спать. Люси в то время настойчиво пыталась наладить с мамой связь, предлагала помощь, но мама игнорировала её звонки и запрещала мне с ней общаться. В тайне я иногда ей звонила, потому, что любила тётю – с ней можно поговорить абсолютно обо всем. Последние несколько лет общение с тётей почти прекратилось. У неё появились внуки, а с ними свои радости и проблемы.

Мы подъезжаем к её дому. Высокий обшарпанный многоэтажный дом, не так давно построенный, среди таких же идентичных домов, выглядит удручающе. Будто серый лес из бетона и стекла. Пейзаж вокруг такой же – порыжевшая трава, мусор и везде осколки разбитого стекла. Рядом находится завод по производству деталей для военной техники и это сказывается на воздухе. Его огромная территория ограждена высоким бетонным забором, изрисованным нецензурными словами и уродливым граффити. Сам завод располагался на обширной территории. Всё, что было видно из-за забора – это цеха по производству деталей для обычных машин. Всё, что разрабатывалось и изготавливалось для армии, находилось в глубине территории. Окруженные лесом здания, были настолько далеко расположены, что добраться туда пешком было крайне затруднительно. Поэтому, по территории ездили автобусы, доставляя рабочих всего за полчаса. Муж тёти и она сама, когда-то работали там, потом Дейв умер от рака легких, а она сама чуть не ослепла – из-за несчастного случая на производстве повредила оба глаза – зрение удалось восстановить только на левом.

Со стороны может показаться, что всё заброшено: дети в школе, а жильцы домов очередной день вкалывают на работе. Череда бесконечных и малооплачиваемых смен сделала из местного населения людей со сломленной волей и подорванным здоровьем. Среди рабочих, которых постиг несчастный случай на производстве, распространен алкоголизм. Не смотря на то, что алкоголь под запретом, люди нашли выход из положения – самогон. Поэтому этот район славится дурной репутацией – много убийств на бытовой почве, смертность от паленого алкоголя, а вечерами на улице просто небезопасно находиться.

По телевизору же крутили старые ролики восхваляющие работу на заводе, которые сулили прекрасное и светлое будущее. Реклама прославляла мощь страны, которая эксплуатировала труд обычных людей. Рабочие, в свою очередь, просто старались выжить и заработать себе на еду, никто не думал о патриотизме. Травмы и болезни, полученные на производстве – рано или поздно это происходило со всеми – компенсировались мизерной пенсией, на которую было почти невозможно жить. О своем будущем я думала теперь так же. Так же уныло, мрачно и безнадежно. Здесь не мечтают о чём-то высоком или прекрасном – люди просто пытаются выжить.

Мы выходим из машины, следом за нами выходит офицер – мужчина с ледяным и отстранённым взглядом и идеальной осанкой. Его выражение лица оставалось неизменным всю дорогу, словно каменное, не давая возможности понять, каков его возраст.

Он не смотрит на нас – видимо считает, что возиться с сиротами слишком низко для такого как он. Его бледно-серые глаза сливаются с кожей такого же цвета, одни лишь зрачки выделяются на его мертвенном лице. Впалые щёки и острые скулы делали его образ ещё более зловещим. От него буквально веет холодом. Для меня, такие как он не больше, чем шестеренки механизма, что слепо повинуется каждому нелепому указу сената во главе с президентом, который не показывается вживую своему народу, в силу возраста. Я презрительно бросаю на него взгляд. Я не знаю, как его зовут – он не счёл нужным представляться нам. "Мертвец" опускает глаза в сопроводительные бумаги, где указан адрес тёти.

Я не знаю как отреагировала тётя на звонок того военного, что интересовался, есть ли у нас родственники – знаю только, что она сразу согласилась нас забрать, поэтому-то мы здесь. Процедура опекунства Ника займет время, но жить с тётей он может уже сейчас. Военным всё равно кому спихнуть детей сирот, если их согласились забрать. Приюты переполнены, они не финансируются так, как раньше и нет достаточно воспитателей для присмотра за детьми.

Со мной дело обстоит иначе. Мне исполнилось шестнадцать, и я уже могу идти работать, чтобы позаботиться о своём будущем. Работать на заводе можно с четырнадцати лет, и по возрасту я гожусь для работы там. Или для службы в армии, где я буду убивать или отдам свою жизнь в очередной войне, которая будет забыта, а история вновь будет перекроена в новых постоянно меняющихся интересах государства. Но я недостаточно взрослая чтобы опекать брата. Для этого я ещё мала.

Смерть мамы стала для меня новой реальностью, которая так пугающее быстро меня поглотила, будто так всегда и было. Были только я и Ник, и больше никого. Вокруг и внутри пустота. И весь мир стал пустым и бессмысленным – люди вокруг, мечты, все материальное и нематериальное потеряло смысл и переросло в одну всепоглощающую мысль: что мне теперь делать?

Офицер, все так же молча, направился к нужному подъезду. Я беру за руку Ника, чтобы пойти вслед за ним, но Ник не трогается с места.

– Ник?

Он не поднимает глаз на меня, но по его щекам предательски уже поползли дорожки слез, смывая слой копоти и пыли. Я вижу, как он пытается подавить всхлипывания, вижу, но ничего не предпринимаю. И я чувствую, как на меня валится усталость и раздражение, я будто камень – никак не реагирую, лишь созерцаю чужие страдания. Мне всё равно, а родной мне человек уже рыдает. Я хочу лечь прямо на землю, на то же место где сейчас стою, или просто упасть и не вставать, стать этим камнем по-настоящему. Я не просила, чтобы на мои плечи взвалили эту ношу. Теперь я должна позаботиться не только о своём будущем, но и о будущем брата. Как бы я не была мала, чтобы получить опеку, Ник всё равно будет только моей ответственностью и все это знают, в особенности те, кто эти законы написал. Мне тоже хочется плакать от бессилия и той несправедливости, что свалилась на нас.

– Какого чёрта вы встали как вкопанные?! – Голос сопровождающего офицера выдергивает меня из моей путаницы в голове.

Его окрик заставляет меня встряхнуться и обратить внимание на Ника. Пытаясь подобрать успокоительные слова для брата я, не оборачиваясь, отвечаю нашему сопровождающему, что мы уже идём. Я должна была помнить, что военные офицеры очень ранимые натуры, но, видимо, у меня это вылетело из головы. Я чувствую резкий рывок за плечо, он разворачивает меня на девяносто градусов и вот, меня уже прожигают одни лишь зрачки сопроводителя. Это без лишних слов дает мне понять – моя пренебрежительная интонация его оскорбила.

– Ты, должна была научиться манерам, и тому, как разговаривать с теми, кто выше тебя по социальному статусу. Но раз тебя не научили, может мне преподать тебе пару уроков?

Из машины раздается мерзкий, одобряющий происходящее, гогот водителя. Офицер уничтожающе смотрит на меня.

– А она ничего.

Раздается голос водителя и вновь сменяется на гогот, от которого у меня скручивает все внутренности. Потому что я прекрасно знаю, что значит этот смех. Ник больше не сдерживает слез.

– Эден, заткнись уже! – рявкает наш сопровождающий на водителя, от чего тот мгновенно замолкает.

– Я сюда не для этого приехал, – он устало трёт глаза, – это не входит в мои обязанности.

– Извинись уже девчонка, сколько нам еще торчать в этой заднице мира из-за того, что тебя разговаривать со старшими не научили? – Голос водителя неприятно режет слух своим акцентом.

– Простите, сэр – я прикусываю губу, – мы уже идём.

Сопроводитель ещё раз окидывает меня взглядом и молча, идёт в сторону высотки. Не глядя на Ника, я беру его руку и сжимаю со всей силой что есть, но моя рука не чувствует сопротивления – Ник послушно идет за мной, всё ещё всхлипывая. Я, кусая губы, плетусь за ним до подъезда на ватных ногах. Тот тон, и те действия, которые позволяют себе офицеры по отношению к гражданским, в очередной раз убедил меня в том, что от военных не стоит ждать ничего доброго.

Мы заходим в подъезд и поворачиваем в левое крыло здания. Коридор, очень узкий и длинный, проходит мимо дверей квартир и упирается в лифт. Из некоторых квартир доносится ругань и специфический запах консерв выдаваемых на заводе, из которых местными готовится множество блюд. Мне приходится смотреть под ноги – нужно перешагивать через мусор, которой устилает пол неровным слоем. Мусороперерабатывающая компания, с завидной регулярностью, вывозила лишь деньги из бюджета. Ник, не разжимая моей руки, плетётся позади меня. Боясь споткнуться, он отвлекается от слёз и тихонько лишь шмыгает носом. Впереди идущий офицер негромко ругается, спотыкаясь об очередную бутылку. А ведь через этот коридор люди проходят каждый день. Наконец доходим до лифта. Двери лифта сразу открываются: внутри кабина размером как небольшая комната и, не смотря на это, сопровождающий офицер встает рядом со мной. Двери медленно закрываются, и сопроводитель поворачивается ко мне. Ник всё так же держится за моей спиной. Сильно сжимаю его пальцы своими и крепко держу его руку, будто от этого зависит моя жизнь.

Сопровождающий офицер молчит, и, не стесняясь, разглядывает меня. Я же пытаюсь сделать непринужденный вид, но руки так и тянутся схватить колени, чтобы унять дрожь. Лифт останавливается на одиннадцатом этаже и сопроводитель, неохотно отвернувшись от меня, выходит в коридор. Здесь картина куда лучше – коридор чище и нет неприятного запаха, как на первом этаже. Я все так же держу руку Ника, а он обречённо плетется за мной, хлюпая носом. Офицер резко останавливается у квартиры с номером 1106А, и стучит в дверь, глядя на меня. Что значит его взгляд? И я не могу ответить ему что-либо или огрызнуться – так недолго нарваться на статью и последующие за ней исправительные общественные работы. В такие моменты от подобных размышлений с головой накрывает безысходность своего существования в этой стране – здесь, будто всё создано для военных и ничего – для простых людей.

За дверью слышатся шаги и детский визг. Офицер не отрывает взгляда от меня, а я с нетерпением смотрю на дверь, желая провалиться сквозь пол. Наконец дверь открывается и в дверном проеме показывается Люси или чем-то похожая на неё женщина. В моем последнем воспоминании она другая: более стройная, с горящими огоньками в глазах и не сходящей с губ улыбкой. С опаской она долго рассматривает офицера, затем её взгляд падает на меня, и я слышу голос как в своих детских воспоминаниях:

– Оливия!

Тётя выскакивает из-за приоткрытой двери, и стискивает меня в своих объятьях, окружая, запахом хлеба и свежих газет. Отстраняясь от меня, внимательно вглядывается в мое лицо.

– Ты очень сильно изменилась, малышка. Не думала, что мы увидимся при таких обстоятельствах… Что же я, в самом деле, – оживляясь, говорит она после небольшой паузы, – проходите внутрь.

Мы заходим с Ником первые. Глазам открывается вид на довольно скромную квартиру: старые, но целые обои, которые были поклеены при заселении дома жильцами, мебель, с тех же, времен. Но все чистое и от квартиры, не смотря на скромность ее обстановки, веет уютом и теплом.

– Миссис Уолесс, я Деймонд Купер, – вдруг мягким голосом говорит наш сопровождающий, – нужно подписать документы, об опеке.

Он обворожительно улыбается Люси:

– И как можно скорее со всем покончить.

Вода в замёрзшей реке теплее, чем его взгляд, думаю я про себя, и вновь ловлю его взор на себе.

– Ник! – громкий вскрик Люси заставляет меня вздрогнуть и резко обернуться. Ник все еще всхлипывает, но из его носа льется кровь, заливая его светлую школьную рубашку.

– Идём в ванную, кровь нужно остановить, – Люси заботливо приподнимает голову Ника, вытирая кровь с его лица вдруг появившимся из ниоткуда полотенцем, – и застираем рубашку.

Подбадривающее улыбаясь, она уводит Ника в ванную. Всё же они с мамой, словно небо и земля – абсолютные противоположности. Я остаюсь наедине со своим сопроводителем. Он, молча, разглядывает меня. Неловкую тишину, тянущуюся вот уже вечность, разбавляет шум воды в ванной и приглушенный голос Люси из-за закрытой двери.

– Знаешь – он нарушает тишину, повисшую в комнате, – тебе бы следовало уметь постоять за себя.

В его голосе и взгляде произошли разительные перемены: теперь он говорит мягким голосом и в глазах уже нет того холода, от которого тряслись мои коленки в лифте.

– Ты должна это уметь, иначе тебе придется совсем плохо, тем более в таком районе. Школа на окраине сильно отличается от привычной для тебя школы в центре.

Он смотрит на меня ласково, словно знает меня, целую вечность. Если не вспоминать сцену у машины, то он мог бы произвести впечатление доброго человека. Я не нахожу что ответить и опускаю глаза в пол. Люси выводит Ника из ванной, что-то оживленно ему рассказывая.

– Мистер Купер, пройдемте в соседнюю комнату, не будем задерживаться.

Сопровождающий переводит, наконец-то, взгляд на Люси.

– Конечно, миссис Уолесс, давно пора.

Когда дверь за ними закрывается, я подхожу к Нику и кладу руку на его плечо.

– Как ты?

Ник смотрит в пол и ничего не отвечает. Я знаю, что ему сейчас очень плохо, но совсем не знаю, что нужно делать в такие моменты и поэтому просто обнимаю его. Ник никак не реагирует и от этого становится совсем неловко. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, но он лишь опускает их еще ниже.

– Ник, подними голову или иначе кровь опять пойдет. Сядь на диван.

Ник послушно идет к дивану. Я иду следом и замечаю выглядывающих близнецов из-за дверного проема, ведущего в коридор.

– Привет.

Они не отвечают мне, и, перешептываясь, исчезают на какое-то время. Близнецы – внуки Люси – двое мальчишек четырех лет. Я ничего о них не знала, лишь только то, что их мама – дочь Люси Мина – умерла через год после их рождения. Люси пришлось взять воспитание детей на себя, пока Клифф работал на двух работах. Мина погибла при беспорядках три года назад. В тот злополучный день ей не повезло оказаться на улице в момент появления военных, которых прислали для разгона бастующих рабочих завода. Производство тогда встало на шесть дней, что для Минобороны было катастрофой. Рабочие пытались добиться улучшений условий труда и повышения зарплаты. Первые отряды ничего не смогли сделать – превосходящие числом работники завода разогнали военных. Тогда из столицы были высланы спецотряды и военная техника. В ту ночь, поначалу мирная забастовка переросла в кровавую бойню. Спецотряд произвел самую настоящую зачистку, мёртвых находили даже на других улицах, как в случае с телом Мины. Подробности мама мне не рассказывала, но мне и этого хватило, чтобы с опаской относиться к людям в чёрной форме.

Близнецы мелькают в дверном проеме, пробегая и шушукаясь между собой, не решаясь подойти к нам. Мы с Ником сидим в тишине прерываемой приглушенными голосами Люси и нашего сопроводителя, доносящиеся из-за двери. Ник за все время ни разу не поднял глаза. Я плохая сестра, раз у меня не получается поддержать родного брата в такой трудный для него момент. У меня просто не находится слов, которые могли бы его утешить, они будто застряли комом в горле. Я растеряна и совсем не знаю, что мне нужно делать дальше, что нужно говорить и как себя вести. Я так спокойна и равнодушна, словно ничего не случилось, все это произошло с кем-то другим, где-то далеко, а не здесь и не со мной.

Голоса из-за двери стали доноситься все громче, голос офицера стал слышен четче.

– Мы так не договаривались!

Я не слышу, что отвечает тётя, но её ответ приводит его в ярость – он бьёт по столу рукой.

– Я не ради этого сюда тащился и тратил свое время на вас, пока вы обменивались любезностями!

Он говорит что-то ещё, но я не могу расслышать. Я в напряжении прислушиваюсь к голосам, как вдруг дверь распахивается и из комнаты выходит быстрым шагом наш сопровождающий. Он быстро пересекает гостиную, на мгновение поворачивает голову в сторону двери комнаты, за которой слышна возня мальчишек, и скрывается за входной дверью, громко хлопнув ею, но я успеваю заметить его красное лицо. Оборачиваюсь на Люси, она стоит с белым лицом и немигающим взглядом смотрит на дверь, за которой исчез офицер.

– Что случилось? – я подхожу к Люси, но она словно меня не видит.

– Люси?

– Всё хорошо, Лив.

Она натянуто улыбается мне, но взгляд у неё по-прежнему потерянный.

– Сейчас будем ужинать, вы, наверное, давно ничего не ели? Я сейчас что-нибудь приготовлю.

Весь вечер Люси была рассеяна и задумчива. Я терялась в догадках, о том, что случилось, Ник не реагировал на окружающих, близнецы скрылись в своей комнате, а тётя, молча мыла посуду после ужина. Атмосфера вечера стала невыносимо гнетущей. Обшарпанные и выгоревшие стены квартиры только нагнетали обстановку.

Ночью, пытаясь найти удобную позу на продавленном матрасе, начало приходить осознание того, что произошло на самом деле. Мы с Ником не просто лишились мамы – мы остались без дома, без возможности вернуться хоть куда-то. У нас нет денег: теперь мы сидим на шее у Люси, которой в свою очередь нужно заботиться о внуках. Её пенсии и зарплаты Клиффа не хватит на всех. Пособие получит только Ник, мне шестнадцать и я должна буду работать, если не поступлю в медицинский колледж. А если поступлю, то, как я буду себя обеспечивать? На какие средства я буду жить и как платить за учёбу?

Я задумалась только сейчас о реальности, которая уже наступила, а не наступит через неопределенное время. Мне придётся работать и отказаться от мысли стать врачом. Я чувствую вину перед Ником за свое холодное и неласковое поведение, в такой страшный момент. Он ни в чём не виноват, сейчас ему страшнее и больнее чем мне.

Я поворачиваю голову в сторону спящего брата: сегодня он уснул, как только его голова коснулась подушки. Мирно посапывая, он иногда вздрагивает во сне. Я обязана о нём позаботиться любой ценой. Но кем я могу работать, чтобы обеспечить нас двоих? У нас нет жилья, нам невозможно жить у Люси – нам уже тесно, а мальчишки скоро вырастут, и тогда места не останется вообще. Работа должна дать стабильный заработок, который покроет расходы на еду, одежду, а в дальнейшем и жилье. Я перебираю в голове возможные варианты работы в больнице, но понимаю, что без образования меня ждёт нищенская зарплата, с условием, что меня примут на работу хотя бы санитаром.

Холодок пробегает по моему телу: единственным вариантом остаётся поступление в военную академию, чтобы попасть в спецотряд. Те самые, что патрулируют город и разгоняют мирных людей, которые пытаются отстоять свои права. Стоять плечом к плечу с теми, кто пользуется своей властью и положением, чтобы дать волю своим животным инстинктам? Спать, и есть под одной крышей с теми, кто избивает, пытает и сажает таких как мы – обычных людей? Которые пытаются найти деньги, чтобы купить еду.

Работа на заводе тоже не подходит – платят не так много, чтобы у меня получилось накопить на отдельное жилье для нас с Ником, а шанс получить травму и остаться инвалидом, как Люси, слишком высок. Чтобы получить своё жильё от завода придётся проработать больше пяти лет, и только потом, можно рассчитывать на своё жильё, в похожей высотке.

За окном начинает светлеть и ко мне наконец-то приходит сон, веки тяжелеют, и я засыпаю. Резкий хлопок дверью сильно пугает меня и выдергивает из сна, заставляя сердце учащенно биться. Первая мысль, что приходит мне в голову – новый налет бомбардировщиков. Не сразу вспоминаю, что это Клиффорд вернулся с ночной смены. А потом меня поглотила темнота.

Проспав почти весь день, я просыпаюсь измученная с головной болью. Не сразу вспоминаю, где я, оглядывая комнату, постепенно всплывают события предыдущего дня.

За окном темно, а из-за двери доносится запах еды. Ника нет в комнате, но мне не хочется вставать с постели. Я поворачиваюсь на бок и снова прикрываю глаза, не пролежав так и пары минут свет из приоткрытой двери заставляет меня открыть глаза.

– Лив? – тихий голос Ника выдергивает меня от вновь подступающего сна.

– Я проснулась, Ник.

На кухне уже все собрались в ожидании ужина. Люси встречает меня раскрасневшейся и растрепанной.

– Наконец-таки! – она всплескивает руками, – Лив, ты проспала весь день. Сейчас будем ужинать, ступай пока в ванную, приведи себя в порядок.

Я долго умываюсь холодной водой, но всё равно чувствую себя измотанной и уставшей.

Ужин проходит в тишине: близнецы тихо сидят в другой комнате, Клифф ушел на подработку, Ник уныло ковыряет свой ужин потрепанной временем вилкой, Люси всеми способами пытается занять себя, избегая разговоров с нами.

– Люси? – тётя вздрагивает и резко оборачивается в мою сторону, будто совсем забыв, что в комнате есть кто-то ещё кроме неё.

– Что такое, Лив? – она выглядит совсем потерянной и утомившейся, видимо, с мальчиками ей приходится сложно в силу её возраста.

– Люси, мне недавно исполнилось шестнадцать…

– Прости, Лив, я совсем забыла о твоём дне рождения…

– Нет, ты не поняла, – я перебиваю ее, – мне нужна работа.

Ник бросает затёртую вилку в недоеденный ужин из консерв. Люси на время теряет дар речи, и они вдвоём смотрят на меня, будто я призналась в убийстве, а не заговорила про поиск работы.

– Пособие будет получать Ник, я же должна или работать или учиться, но ты сама понимаешь, что второй вариант невозможен…

Повисшая тишина давит на меня, и я боюсь произнести то, что вчера ночью мне казалось единственным здравым вариантом:

– Я хочу пойти в военную академию.

Секунды тишины кажутся мне вечностью, и за эти короткие мгновения в Люси происходят разительные перемены. Её глаза наполняются гневом, который становится осязаемым и наполняет комнату.

– Что?!

От её громкого возгласа я пугаюсь. Что такого я сказала, что она так разозлилась? Может она меня не так поняла? Если я ей объясню, то она меня поймет. Ведь только у этой работы есть столько преимуществ.

– Люси это един…

– Да как ты можешь такое вообще говорить? Это омерзительно! – она хватает воздух ртом, задыхаясь от переполнявших её эмоций.

– Да как тебе подобное в голову пришло… Как же…

– Что такого я сказала? Мне же нужна работа и деньги…

– Не забудь тогда добавить кровавые деньги! – Люси тяжело дышит, глядя на меня.

Вот в чем причина. Мина. Как я могла забыть, она же ненавидит всё, что связано хоть как-то с военными.

– Прости. Но у меня нет выбора… Это единственный вариант, который сможет нас обеспечить и защитить. Может я и не права, но служить лучше, чем продавать наркотики или себя. Я делаю этот выбор не потому, что разделяю взгляды правительства, а потому что нам нужно себя обеспечить.

Ник изумленно смотрит на меня, ничего не произнося. Я жду реакции Люси, но она молчит.

– Никки, – холодным голосом произносит она, – иди в комнату, нам с Оливией нужно поговорить.

Напрягаюсь от этих слов, произнесённых с таким холодом, будто на месте Люси сейчас не она сама, а её сестра. Улыбаюсь брату, стараясь не подавать вида, чтобы он не переживал. Что такого может мне сказать Люси? Мне же нужно думать о своем будущем, почему она не хочет меня понять?

– Лив, послушай… – тётя замолкает на время.

Она садится напротив, и мы долго сидим в тишине. Я напряженно ожидаю, когда Люси нарушит повисшую паузу. От напряжения отвратительный ужин подступает к горлу, желудок всячески пытается избавиться от этой дряни. Оказывается, я не знала плохой жизни, я лишь думала, что знаю.

Люси краснеет и бледнеет, пытаясь начать говорить. Она открывает рот, но ничего не говорит. Моя тревожность сменяется любопытством, что же я должна услышать, почему одна моя фраза привела в такой шок и замешательство самого жизнерадостного человека, которого я знаю?

– Лив… – Тётя наконец-то прерывает тишину:

– Лив, дорогая, я, наверное, погорячилась, наговорила всякого… – Люси вновь замолкает на время.

– Ты же знаешь, я всегда очень переживала за тебя и любила тебя, но сама понимаешь – наши с Мэри отношения перестали быть такими как до рождения Никки.

Тётя начала как-то издалека. Я абсолютно сбита с толка, зачем сейчас вспоминать события, которые давно прошли? Разве они имеют отношение к тому, что я хочу поступить на службу?

– Лив, тогда твоя мама совершила ошибку, впустив в свою жизнь отца Ника. Она думала, что ошибкой в её жизни был твой отец: после его смерти она просто сделала вид, что его никогда и не было. Я её не осуждаю, возможно, ей так было проще смириться с утратой, а может гордость не позволяла признать, что она нуждается в поддержке. Мне она говорила, что всё в порядке, но я чувствовала, что нет. С её характером ей трудно было помочь. Потом появился отец Никки, этот проходимец и мерзавец.

Люси закатывает глаза, когда вспоминает о Томасе.

– Я знала что этот командированный офицер ничего серьезного не испытывает к твоей маме, но он так долго с вами жил что я уже начала думать что ошиблась на его счёт. А потом ты сама знаешь: беременность Мэри и его исчезновение одновременно, всё это сделало твою маму такой, какой она была последние десять лет. Она понимала, что сделала ошибку, но признать этого не смогла. А вот Мина смогла признать. Но исправить не успела, – в глазах Люси появляются слёзы, а голос начинает дрожать, – ничего не успела, Лив…

Тётя резко прерывается, вздрогнув от шума у входной двери. В дверном замке поворачивается ключ и на пороге появляется Клифф.

Я видела Клиффорда последний раз, когда мне было меньше, чем сейчас Нику. Мы пришли к Люси и Дейву, и все вместе пошли на выпускной Мины, где весь вечер Клифф от неё не отходил. Моя кузина была первой красавицей в школе, неудивительно, что Клифф не давал ей прохода.

Грубый голос Клиффа нарушает тишину:

– Привет.

– Решили помолчать или я вам помешал? – тяжёлым взглядом он смотрит на нас в ожидании оправданий.

Тётя не скрывает волнения – её пальцы беспокойно теребят салфетку, лежавшую на столе.

– Клифф, Лив просто переживает, за первый день в новой школе. Я и сама за неё переживаю.

Чёрт… Как я могла забыть! Завтра же мне предстоит идти в местную школу.

– Вот и пытаюсь её успокоить, – тётя вымученно улыбается Клиффорду.

– И себя вот тоже пытаюсь успокоить. Вспоминаем то время, когда Лив была маленькая.

– Она была неприятным ребёнком – всё время, молчала и смотрела своим этим взглядом.

Клифф пьян. От него разит алкоголем через всю комнату. Пошатываясь, он бредёт в сторону ванной комнаты. Как только за ним закрывается дверь, тётя начинает торопливо собирать тарелки со стола.

– Лив, иди спать. Клиффу нужно отдохнуть, он спит теперь в гостиной на диване, мы мешаем ему.

Я, молча, ухожу, даже не предложив помощь. Как-то, подслушав разговор, мамы и Люси я услышала, что Клифф начал часто выпивать сразу после их свадьбы с Миной. Квартиру он заложил за долги и поэтому они вернулись в квартиру Люси. Я тогда совсем не понимала, почему Мина осталась с ним, не смотря на это, но сейчас я тем более этого не понимаю.