Buch lesen: «Лорелея (сборник)»

Schriftart:

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

…Над страшной …Над страшной высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы…

Из ранних стихотворений (1816–1827)

Излейся, сердце Излейся, сердце больное,
Томленье пылкой души,
Той песней, что давно я
Таю от мира в тиши!

«Когда подступает волшебный миг…» Перевод В. Зоргенфрея

Когда подступает волшебный миг
И ширится грудь, вдохновенья родник,
Берусь за перо я, поспешен и дик, —
И образ чудесный из слова возник!

«Весь день о ней я тосковал…» Перевод В. Зоргенфрея

Весь день о ней я тосковал,
Полночи был во власти грез,
И тяжкий сон меня сковал
И к ней мгновенно перенес.

Как роза юная, она
Цветет, спокойна и светла.
Ягнят на глади полотна
Выводит тонкая игла.

Так кроток взор, – ей не понять,
Что я поник, душой скорбя.
«Ты бледен, Генрих, как узнать,
Что огорчило так тебя?»

Так кроток взор, – и странно ей,
Что горько плачу я, любя.
«Ты плачешь, расскажи скорей,
Мой друг, кто огорчил тебя?»

Так кроток нежный взор, а я
Готов в стенаньях изойти.
«Виною ты, любовь моя,
Что эта боль вот здесь, в груди».

Она встает, душой светла,
И руку мне на грудь кладет;
И разом боль моя прошла;
И ясен утра был восход.

«Мне в лес бы зеленый!..» Перевод В. Зоргенфрея

Мне в лес бы зеленый! Как дивно там
Цветы цветут, распевают птицы!
Умру, и тьма могильной ночи
Землей забьет мне слух и очи, —
И не цвести для меня цветам,
И звонким щебетом мне не упиться.

«Когда я с милою вдвоем…» Перевод В. Зоргенфрея

Когда я с милою вдвоем,
То всё идет на лад,
И целый мир мне нипочем,
И в мыслях я богат.

Но лишь объятия ее
Покину – в сердце мрак,
Богатство рушится мое,
Я снова нищ и наг.

«И мнится, несусь я вновь на коне…» Перевод В. Аренс

И мнится, несусь я вновь на коне,
Охвачен силой былою.
И снова сердце пылает в огне,
Несусь я к милой стрелою.

И мнится, несусь я вновь на коне,
Охвачен силой былою.
Лечу я в битву, и гнев во мне, —
Противник ждет меня к бою.

Несутся, летя, как ветер свистя,
Луга, берега, ракиты.
Противник мой и ты, дитя, —
Вы будете оба разбиты.

«Я отодвинул ржавые засовы…» Перевод В. Зоргенфрея

Я отодвинул ржавые засовы
У врат, ведущих в смутный мир видений,
Сорвал печати с огненно-багровой,
Волшебной книги страсти и томлений;
И то, что в ней прочел я, вечно новой,
Отобразил я в строках песнопений.
Пройдут века, забудет мир поэта, —
Останется нетленной песня эта.

«Излейся, сердце больное…» Перевод В. Зоргенфрея

Излейся, сердце больное,
Томленье пылкой души,
Той песней, что давно я
Таю от мира в тиши!

Отныне скорбному звуку
Открыты слух и сердца;
Тысячелетнюю муку
Я заклял заклятьем певца.

Рыдают старый и малый
И важные господа,
Цветок прослезился алый,
И плачет в небе звезда.

И все эти слезы потоком
Единым текут на юг,
Чтоб смыть в Иордане глубоком
Старинный, тяжкий недуг.

«Был месяц март, когда любовь…» Перевод В. Зоргенфрея

Был месяц март, когда любовь
Мне мукой взволновала кровь.
Но вот зеленый май пришел,
И скорби я конец обрел.

То было, помню, светлым днем,
Мы на скамье сидели вдвоем
Под липой, спрятавшись от людей,
И там открыл я сердце ей.

В саду ароматном, в зеленых ветвях
Пел соловей. Но в его словах
Мы разбирались тогда едва ли —
Мы с нею о важных вещах толковали.

Друг другу в верности мы клялись.
Закат померк, и часы неслись;
Сидели мы долго во тьме, и у нас
Жаркие слезы струились из глаз.

Воспоминание. Перевод В. Зоргенфрея

Чего ты хочешь, нежное виденье?
Ты снова в душу смотришься мою!
Твой взор исполнен кроткого томленья;
Да, это ты, тебя я узнаю.

Я ныне тяжко болен, неудачи
Сломили дух, от жизни я устал.
Тоска гнетет. А было всё иначе
В те дни, когда тебя я повстречал!

Покинув дом родной, исполнен пыла,
Стремился я за призраком мечты,
Презреть готов был землю и светила,
Сорвать их с лучезарной высоты.

Ты, Франкфурт, полон жуликов, но это
Прощаю я: ты дал моей стране
Благую власть и лучшего поэта,
Ты – город, где она явилась мне.

В разгаре были дни торговли шумной,
Дни ярмарки, и я в толпе густой
Шел по нарядной улице бездумно,
Как бы во сне следя за суетой.

И вдруг – она! Скользящая походка
Мне тайный, сладкий страх вливает в грудь;
Блаженный взор светился лаской кроткой,
И я в толпе за ней пустился в путь.

И так мы шли и в переулок тесный
Вступили; замер ярмарочный гул;
И тут она, с улыбкою прелестной,
Скользнула в дом, и я за ней скользнул.

Но алчной здесь была одна лишь тетка,
Чьей жертвой стал девичий первый цвет;
Мне добровольно отдалась красотка,
Не из корысти низменной, о нет!

О нет! Не только музы мне знакомы,
И личиком меня не проведешь:
В продажном сердце нет такой истомы,
Так не глядит заученная ложь.

Она была прекрасна! Красотою
Богини, взмывшей в пене и волнах,
Была, быть может, светлою мечтою,
Меня томившей в отроческих снах!

Я не узнал ее! Я был во власти
Тумана, взор заметил колдовство.
Быть может, я держал свое же счастье
В объятиях – и не узнал его!

Еще прекрасней, в горести безбрежной,
Была она спустя три долгих дня,
Когда мечта от встречи этой нежной
Вдаль повлекла по-прежнему меня;

Когда она, в отчаянье и муке,
С распущенными прядями волос,
Упала ниц и заломила руки
У ног моих, дрожа от горьких слез!

Ей шпоры лоб изранили – о Боже! —
Я видел сам, как выступила кровь;
И от бедняжки вырвался я всё же,
Расстался с ней – и не увидел вновь!

Конец мечте старинной, но и ныне
Со мной бедняжка всюду и везде.
В какой глухой блуждаешь ты пустыне?
Тебя я предал боли и нужде!

«Не пугайся, дорогая!..» Перевод В. Быкова

Не пугайся, дорогая!
Не похитят нас теперь:
Твой покой оберегая,
На замок я запер дверь.

Как бы вихрь ни злился яро,
Дверь ему не сокрушить;
Но чтоб не было пожара,
Лучше лампу затушить…

Ах, позволь покрепче шею
Мне твою обвить вокруг,
Шали нет – так я согрею,
Чтоб не зябла ты, мой друг!

Рамсгейт. Перевод В. Зоргенфрея

«О поэт, любезный сердцу,
Как о нем мы все тоскуем!
Как бы нам его хотелось
Осчастливить поцелуем!»

Так любезно наши дамы
О поэте рассуждали,
Между тем как на чужбине
Изнывал я от печали.

Солнце юга не согреет
Тех, кого терзает холод.
От воздушных поцелуев
Не уймется в сердце голод.

Отрывок. Перевод В. Зоргенфрея

Блаженный миг – когда устами
Бутон трепещущий примят;
Не меньше счастья нам дарует
Цветущей розы аромат.

Из «Книги песен» (1827)

Прими же песнь, что чистым сердцем Прими же песнь, что чистым сердцем спета;
Да не пребудет жизнь моя бесследной!
Я знак любви тебе оставил бедный, —
Когда умру, не забывай поэта!

«Я в старом сказочном лесу!..» Перевод А. Блока

Я в старом сказочном лесу!
Как пахнет липовым цветом!
Чарует месяц душу мне
Каким-то странным светом.

Иду иду – и с вышины
Ко мне несется пенье.
То соловей поет любовь,
Поет любви мученье.

Любовь, мучение любви,
В той песне смех и слезы,
И радость печальна, и скорбь светла,
Проснулись забытые грезы.

Иду, иду, – широкий луг
Открылся предо мною,
И замок высится на нем
Огромною стеною.

Закрыты окна, и везде
Могильное молчанье;
Так тихо, будто вселилась смерть
В заброшенное зданье.

И у ворот разлегся Сфинкс,
Смесь вожделенья и гнева,
И тело и лапы как у льва,
Лицом и грудью – дева.

Прекрасный образ! Пламенел
Безумьем взор бесцветный;
Манил извив застывших губ
Улыбкой едва заметной.

Пел соловей – и у меня
К борьбе не стало силы,
И я безвозвратно погиб в тот миг,
Целуя образ милый.

Холодный мрамор стал живым,
Проникся стоном камень, —
Он с жадной алчностью впивал
Моих лобзаний пламень.

Он чуть не выпил душу мне, —
Насытясь до предела,
Меня он обнял, и когти льва
Вонзились в бедное тело.

Блаженная пытка и сладкая боль!
Та боль, как страсть, беспредельна!
Пока в поцелуях блаженствует рот,
Те когти изранят смертельно.

Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс!
Любовь! О любовь! За что ты
Мешаешь с пыткой огневой
Всегда твои щедроты?

О, разреши, прекрасный Сфинкс,
Мне тайну загадки этой!
Я думал много тысяч лет
И не нашел ответа».

Это все я мог бы очень хорошо рассказать хорошей прозой… Но когда перечитываешь старые стихи, чтобы, по случаю нового их издания, кое-что в них подправить, тобою вдруг, подкравшись невзначай, снова завладевает звонкая привычка к рифме и ритму, и вот стихами начинаю я третье издание «Книги песен». О Феб-Аполлон! Если стихи эти дурны, ты ведь легко простишь меня… Ты же – всеведущий бог, и ты знаешь очень хорошо, почему вот уже столько лет ритм и созвучия слов не могут быть для меня главным занятием… Ты знаешь, почему пламя, когда-то сверкающим фейерверком тешившее мир, пришлось вдруг употребить для более серьезных пожаров… Ты знаешь, почему его безмолвное пылание ныне пожирает мое сердце… Ты понимаешь меня, великий, прекрасный бог, – ты, подобно мне, менявший подчас золотую лиру на тугой лук и смертоносные стрелы… Ты ведь не забыл еще Марсия, с которого заживо содрал кожу? Это случилось уже давно, и опять явилась нужда в подобном примере… Ты улыбаешься, о мой вечный отец!

Писано в Париже,
28 февраля 1839
Генрих Гейне

Страдания юности

Сновидения

«Мне снился пыл неистовых измен…» Перевод В. Зоргенфрея

Мне снился пыл неистовых измен,
И резеда, и локоны, и встречи,
И уст сладчайших горестные речи,
И сумрачных напевов томный плен.

Поблекли сны, развеялись виденья,
И образ твой, любимая, поблек!
Осталось то, что воплотить я мог,
Давно когда-то, в звуки песнопенья.

Осталась песнь! Лети же ей вослед,
Исчезнувшей давно, неуловимой,
Сыщи ее и передай любимой
И призрачной мой призрачный привет.

«Зловещий грезился мне сон…» Перевод М. Михайлова

Зловещий грезился мне сон…
И люб и страшен был мне он;
И долго образами сна
Душа, смутясь, была полна.

В цветущем – снилось мне – саду
Аллеей пышной я иду.
Головки нежные клоня,
Цветы приветствуют меня.

Веселых пташек голоса
Поют любовь; а небеса
Горят и льют румяный свет
На каждый лист, на каждый цвет.

Из трав курится аромат;
Теплом и негой дышит сад…
И все сияет, все цветет,
Все светлой радостью живет.

В цветах и зелени кругом,
В саду был светлый водоем.
Склонялась девушка над ним
И что-то мыла. Неземным

В ней было все – и стан, и взгляд,
И рост, и поступь, и наряд.
Мне показалася она
И незнакома и родна.

Она и моет и поет —
И песнью за сердце берет:
«Ты плещи, волна, плещи!
Холст мой белый полощи!»

К ней подошел и молвил я:
«Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто,
И здесь зачем, и моешь что?»

Она в ответ мне:
«Будь готов! Я мою в гроб тебе покров».
И только молвила – как дым
Исчезло все. – Я недвижим

Стою в лесу. Дремучий лес
Касался, кажется, небес
Верхами темными дубов;
Он был и мрачен и суров.

Смущался слух, томился взор…
Но – чу! – вдали стучит топор.
Бегу заросшею тропой —
И вот поляна предо мной.

Могучий дуб на ней стоит —
И та же девушка под ним;
В руках топор… И дуб трещит,
Прощаясь с корнем вековым.

Она и рубит и поет —
И песнью за сердце берет
«Ты руби, мой топорок!
Наруби ты мне досок!»

Готч Т. К Невеста смерть. 1894-1895

К ней подошел и молвил я:
«Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто
И рубишь дерево на что?»

Она в ответ мне:
«Близок срок! Тебе на гроб рублю досок».
И только молвила – как дым
Исчезло все. Тоской томим,

Гляжу – чернеет степь кругом,
Как опаленная огнем,
Мертва, бесплодна… Я не знал,
Что ждет меня, но весь дрожал.

Иду… Как облачный туман,
Мелькнул вдали мне чей-то стан.
Я подбежал… Опять она!
Стоит, печальна и бледна,

С тяжелым заступом в руках —
И роет им. Могильный страх
Меня объял. О, как она
Была прекрасна и страшна!

Она и роет и поет!
И скорбной песнью сердце рвет:
«Заступ, заступ! глубже рой:
Надо в сажень глубиной!»

К ней подошел и молвил я:
«Скажи, красавица моя,
Скажи, откуда ты и кто,
И здесь зачем, и роешь что?»

Она в ответ мне: «Для тебя
Могилу рою». Ныла грудь,
И содрогаясь и скорбя,
Но мне хотелось заглянуть

В свою могилу. Я взглянул…
В ушах раздался страшный гул,
В очах померкло… Я скатился
В могильный мрак – и пробудился.

«Вся кровь взметнулася во мне…» Перевод В. Зоргенфрея

Вся кровь взметнулася во мне,
И сердце в яростном огне!
Кипит неистовая кровь,
Пылает сердце вновь и вновь.

В крови кипенье, гул и звон.
Я нынче видел страшный сон:
Ко мне сошел властитель тьмы,
И с ним вдвоем умчались мы.

И вот сияет светом дом,
Внутри веселье, дым столбом,
И звуки арф, и шумный бал;
И я вступил в блестящий зал.

Я вижу свадебный обряд, —
Гостей теснится шумный ряд,
И я в невесте узнаю —
О горе! – милую мою!

Она, что так была светла,
Другому руку отдала;
Другой, другой – ее жених,
И я застыл, недвижен, тих.

Кругом веселье, блеск и шум,
Но я стою за ней, угрюм.
Невеста радостью цветет,
Жених ей руку нежно жмет.

Жених в бокал налил вина,
Пригубил, ей дает; она
С улыбкой пьет. Я слезы лью.
Ты пьешь – о горе! – кровь мою.

Невеста яблоко берет
И жениху передает.
Тот режет яблоко. О, дрожь!
В мое вонзил он сердце нож.

Пылают негой взоры их,
К себе привлек ее жених,
Целует, вижу я. Конец! —
Меня поцеловал мертвец!

Железом скован мой язык,
В немом молчанье я поник.
И снова танцы, гул и звон,
И в первой паре с нею он.

Стою я, бледен, недвижим,
Она кружит, обнявшись с ним;
Жених ей что-то говорит,
Она краснеет, но молчит.

«В глухую ночь, в блаженном сне…» Перевод В. Зоргенфрея

В глухую ночь, в блаженном сне,
Сошла любимая ко мне;
Волшебной силой, колдовской,
Ко мне явилась, в мой покой.

Она, прелестная, она!
Улыбка кроткая ясна;
Гляжу – и сердце рвется ввысь,
Слова потоком полились:

«Возьми что хочешь, не жалей,
Я всё отдам, лишь будь моей,
Всю ночь моею, напролет, —
Пока петух не пропоет».

Она глядит с такой тоской,
Так кротко, с нежностью такой,
И тихий голос слышу я:
«Ценой блаженства – я твоя!»

«И жизнь цветущую и кровь
Отдам тебе, моя любовь,
Я всё отдам, я всё стерплю,
Но нет – души не погублю».

Еще слова мои звучат,
Но всё нежнее кроткий взгляд,
И тот же голос слышу я:
«Ценой блаженства – я твоя!»

Призывом страстным полон слух,
Зажегся пламенем мой дух
В последней, темной глубине;
Дышать так трудно, трудно мне.

Доныне реял, как оплот,
Рой светлых ангелов, но вот
Из преисподней дико взмыл
Клубок зловещих, темных сил.

И стало ангелам невмочь,
Их оттеснила злая ночь;
И, наконец, нечистых тьма
Во мгле рассеялась сама.

А я блаженством исхожу —
В объятьях милую держу;
Она ко мне пугливо льнет,
Но горько, горько слезы льет,

Рыдает милая моя;
Ее уста целую я:
«Потоки слез останови,
Отдайся пламенной любви!

Отдайся пламенной любви…»
И вдруг – озноб в моей крови:
Под гул и треск покров земной
Разверзся – пропасть предо мной.

Из черной пропасти возник
Рой черных духов в тот же миг;
Сокрыл он милую мою;
Один, как прежде, я стою.

Стою, и черный рой ведет
Вокруг меня свой хоровод,
Всё ближе, ближе, всё тесней,
И громкий хохот всё гнусней.

Вот-вот сомкнется узкий круг,
В ушах всё тот же страшный звук:
«Блаженство ты отверг, презрел,
Проклятье – вечный твой удел».

«Я выплатил выкуп, чего же ты ждешь?» Перевод В. Зоргенфрея

Я выплатил выкуп, чего же ты ждешь?
Ты видишь, я весь – нетерпенье и дрожь.
Кровавый сообщник, меня не морочь:
Невесты все нет, а уж близится ночь.

От кладбища тихо летят ветерки, —
Невесту мою не встречали ль, дружки?
И вижу, как призраков бледных орда
Кивает в ответ, ухмыляется: «Да!»

Выкладывай, с чем ты пришел ко мне,
Ливрейный верзила, в дыму и огне?
«В драконьей запряжке мои господа
Прикатят – недолго их ждать – сюда».

Ты, маленький, низенький, в сером весь,
Мой мертвый магистр, зачем ты здесь?
Безмолвно ко мне обращает он взгляд,
Трясет головой и уходит назад.

Косматый мой пес, ты скулишь неспроста!
Как ярко сверкают зрачки у кота!
К чему это женщины подняли вой?
О чем это нянька поет надо мной?

Нет, нянюшка, песенкам прежним конец,
Я нынче, ты знаешь, иду под венец;
Баюкать меня теперь ни к чему, —
Смотри-ка, и гости – один к одному!

Друзья, как любезно, не ждал никогда б!
В руках у вас головы вместо шляп.
И вы, дрыгоножки, вы тоже пришли;
Что поздно сегодня сорвались с петли?

А вот на метле и старушка карга.
Благослови же родного сынка!
И ведьма, трясясь, выступает вперед;
«Аминь!» – произносит морщинистый рот.

Идут музыканты – к скелету скелет,
Слепая скрипачка пиликает вслед;
Явился паяц, размалеванный в прах,
С могильщиком на худых плечах.

Двенадцать монахинь ведут хоровод,
И сводня косая им тон задает,
Двенадцать попов похотливых свистят
И гнусность поют на церковный лад.

Старьевщик, и ты надрываешься зря,
На что в преисподней мне шуба твоя!
Там есть чем топить до скончанья веков, —
Останками смертных – царей, бедняков.

Несносен горбатых цветочниц вой —
Знай по полу носятся вниз головой.
Вы, рожи совиные, – без затей!
Оставьте! К чему этот хруст костей!

Поистине с цепи сорвался ад.
Их больше и больше, визжат и гудят, —
Вот вальс преисподней!.. Потише вы, эй!
Сейчас я увижусь с подругой моей.

Потише вы, сброд, или попросту прочь!
Себя самого мне расслышать невмочь.
Как будто подъехали к дому теперь?
Хозяюшка, где ты! Открой им дверь!

Привет, дорогая! О, что за честь!
И пастор тут! Не угодно ли сесть?
Хоть вы с лошадиным копытом, с хвостом,
Отец преподобный, я ваш целиком!

Любимая, что ты бледна как мертвец?
Нас пастор сейчас поведет под венец;
Я кровью ему заплатил, это так,
Но плата, в сравненье с тобою, пустяк.

Колени склони, дорогая, со мной!
Она на коленях, – о, миг неземной! —
Прижалась ко мне – там, где сердце мое,
И в диком порыве я обнял ее.

Я волнами локонов нежно обвит,
И сердце у сердца любимой стучит.
Стучат от блаженства и боли сердца
И к небу стремятся, к престолу Творца.

Восторгом сердца беспредельным зажглись
И рвутся туда, где священная высь;
Но здесь, на земле, торжествует зло,
Нам ад возложил свою длань на чело.

Гнетущего мрака угрюмый сын
Свершает над нами венчания чин;
Кровавую книгу он держит в руках,
В молитве – кощунство, проклятье – в словах.

И вой, и шипенье, и свист кругом,
Как грохот прибоя, как дальний гром…
Тут вспыхнул огонь, ослепительно синь,
И шамкает старая ведьма: «Аминь!»