Buch lesen: «Перехитрить лисицу»
Вместо эпиграфа (и заодно пролога)
Предупреждение: Все события, рассказанные в данной повести, являются досужим вымыслом, любые совпадения персонажей с реальными людьми случайны. Автор не несет ответственности за реакцию читателей, а также решительно осуждает употребление табака, алкоголя и внебрачные половые связи.
Вместо эпиграфа (и заодно пролога)
Зигмунд Фрейд, "Об особом типе выбора объекта у мужчины"
…Один… мужской тип выбора объекта (…) отличается рядом таких "условий любви", сочетание которых непонятно, даже странно…
…Первое из этих "условий любви" можно было бы назвать специфическим… Его можно назвать условием "пострадавшего третьего".
Второе условие состоит в том, что чистая, вне всяких подозрений женщина никогда не является достаточно привлекательной, чтобы стать объектом любви, привлекает же в половом отношении только женщина, внушающая подозрения.
(…)
…Более всего поражает наблюдателя проявляющаяся у любовников такого типа тенденция спасать возлюбленную. Мужчина убежден, что возлюбленная нуждается в нем…
…Он ее спасает тем, что не оставляет ее.
"Я и ОНО", книга 2, Фрейд, труды разных лет (перевод М. Вульфа)
…Анна изящно повела плечами.
– Ох, не смотри на меня так, Серж! Если б мы периодически не брали тайм-аутов, как долго продолжался бы наш роман?
"Капкан для лисицы"
Глава 1.
1. Где героиня разочарована, а герой этого не замечает.
"Опять, – подумала Лера с тоской, – Снова… и как всегда".
– Черт, мать скоро должна прийти! – в глазах Игоря была паника, которую Лера наблюдала далеко не впервые.
Она взяла свою, брошенную на кресло, одежду и направилась в ванную.
Облачившись в шмотки с быстротой и ловкостью поднятого по тревоге солдата, подошла к зеркалу. Подновила макияж, причесала длинные, до середины спины, темные волосы. Не "модель", но и далеко не дурнушка – карие глаза (при определенном освещении приобретающие "медовый" оттенок), чуть вздернутый носик… рот, может, и великоват, но выразительный.
И с фигурой порядок, классические девяносто-шестьдесят-девяносто, и рост – для девушки – неплохой…
Однако, все еще незамужем, а возраст-то подпирает, двадцать пять не за горами…
Но попадаются почему-то сплошь неудачники, либо маменькины сынки, вроде того, что сейчас лихорадочно уничтожал в спальне "следы преступления" – застилал кровать, убирал со столика кофейные чашки и рюмки для ликера.
Повернул к ней раскрасневшееся лицо.
– Слушай, я тебя проводить не смогу…
Лера пожала плечами с деланно-равнодушным видом. Что этот барчук о себе возомнил, в самом деле? Только оттого, что достаток в их семье – благодаря папе-чиновнику, – выше достатка в семье Валерии (чей отец пустился в бега еще десять лет назад) считает, что ему простительно любое хамство?
Ладно, был бы еще неотразим, а то ведь заурядность… самая настоящая заурядность. Заурядная внешность, заурядный интеллект… амбиций разве что сверх меры.
– Ну, созвонимся?
"Держи карман шире", со злостью подумала Лера, однако заставила себя улыбнуться, даже чмокнула бойфренда в щеку на прощание и вышла за дверь.
На улице, как обычно, моросил дождь. Она раскрыла зонт (фиолетовый "гриб-поганку") над головой, достала мобильник и набрала номер лучшей подруги, дабы нагрянуть к ней в гости и вволю поплакаться в жилетку.
Или просто вволю поболтать.
* * *
2. Где другая героиня проявляет стервозность, заставляя главного героя страдать.
– Мерзавец ты, Ручьёв, – безапелляционно заявила Анна, поднимаясь с постели и глядя на часы, – Обязан был меня разбудить еще час назад, провокатор…
Высокий мужчина в светлой рубашке и темный брюках, стоящий у большого арочного окна, обернулся. По его лицу скользнула улыбка, смягчившая несколько резкие черты.
– Кощунство будить возлюбленную, когда она так сладко спит.
– Пошел к черту, казанова, – проворчала Анна, отбрасывая со лба густые вьющиеся волосы (ей шла короткая стрижка). Голос у нее был низковатый и, несмотря на прорезающуюся в нем легкую хрипотцу, чрезвычайно приятный. Умный голос.
– Как самочувствие? – мягко поинтересовался Ручьёв.
Анна скорчила забавную гримаску.
– А то не догадываешься?
– Ясно, – усмехнулся он, – Химией будешь травиться или клин клином?
Ее даже слегка передернуло.
– У тебя, конечно, отличное бренди, но теперь я не смогу на него смотреть минимум полгода…
– Тогда "Алка-Зельцер", – заключил Ручьёв и направился в ванную комнату, где находилась аптечка, а в ней – препараты на все случаи жизни.
Хоть сам он отнюдь не являлся "любителем химии". Он был просто предусмотрительным человеком.
Отпив из стакана, где Ручьёв растворил пару шипучих таблеток, Анна на пару секунд прикрыла глаза и глубоко вздохнула.
После чего слегка улыбнулась и обвела комнату немного затуманенным взглядом.
– Хорошо тут у тебя – светло, просторно, уютно… Либо у тебя отменный вкус, либо у твоего дизайнера…
– Не нанимал я дизайнера, ты же знаешь, – сказал Ручьёв, – Твои советы плюс толика собственной фантазии, результат перед тобой, – и добавил (с усмешкой на губах, но без усмешки во взгляде), – Нравится? Одно слово – и все это в твоем распоряжении.
Анна чуть поморщилась.
– Сколько можно, Серж…
– Ясно, – он опять отвернулся, перестав созерцать изысканную обстановку своей спальни и изысканную женщину в наброшенной на голые плечи рубашке (его рубашке), а глядя просто на дождь за окном.
Анна отставила стакан в сторону, встала и бесшумно ступая босыми ногами по мягкому, ворсистому ковру, приблизилась к любовнику и положила ладонь ему на плечо.
Ручьёв не обернулся, но накрыл ее руку своей.
– Обожаю вас, сэр Ланселот… особенно когда вы так мило дуетесь.
Вновь отойдя к кровати, Анна присела на нее и взяла со столика пачку Vogue и зажигалку.
– Но стань ты моим мужем, я уже через неделю сбежала бы, – добавила она уже совершенном другим – не мурлыкающим, а насмешливым – тоном.
– Отлично, – сказал Ручьёв мрачно, – Настолько я, выходит, плох?
– Отнюдь. Ты слишком хорош, вот в чем беда. Ты умен, самодостаточен, отменно воспитан, женщины тебя обожают…
– За одним исключением. Та, кого люблю я, обожает… вытирать о меня ноги. Не так? – когда он посмотрел на Анну, в его светло-серых глазах не было злости – лишь печальная констатация факта.
Она молча забрала с кресла свое платье и направилась в ванную. Секунду Ручьёв оставался недвижим, затем в глазах его нечто сверкнуло – этакая сумасшедшинка, – и он бросился за Анной следом, успел схватить за плечи до того, как она захлопнула за собой дверь ванной комнаты.
– Чушь это все, отговорки… Реально ты просто меня не любишь, скажи наконец прямо!
Она обернулась, глядя на Ручьёва с явным сожалением.
– В том-то и беда, что люблю. Тебе мало доказательств? Сколько их я еще должна предоставить?
– Просто останься со мной. Останься не на час-другой, и даже не на ночь… Останься по-настоящему. Других доказательств не нужно.
Анна усмехнулась.
– Если я останусь с тобой, наш "мини-рай" превратится в ад быстрее, чем мы успеем друг другу надоесть.
– Черт! – выкрикнул Ручьёв всердцах, – Я, по-твоему, превращу в ад жизнь женщины, которую единственно люблю? Кто я, по-твоему? Садист? Дегенерат? Псих?
– Зануда всего лишь, – мягко сказала Анна.
– Ты права, – он моментально сник. Отошел к дивану, тоже закурил. Сказал, не глядя на нее, – Ты права, я тебя ненавижу. Я бы тебя убил… если б был способен убить.
…и если б не любил, – добавил он еле слышно, затягиваясь сигаретой часто и нервно.
Казалось, Анна колеблется… впрочем, колебания длились недолго.
– Ручьёв…
Шаг навстречу, прикосновение, взгляд.
Спичка, поднесенная к бенгальскому огню.
Вспышка.
...................
– Ты чудовище, Ручьёв, – печально изрекла Анна, – Ты дождешься, что старый иезуит явится сюда лично, со сворой секьюрити.
Под "старым иезуитом" она подразумевала супруга, которому оставался год до пятидесяти и который был старше нее на два десятка лет.
– Плевать, пусть является, – легкомысленно отозвался Ручьёв, – Разве он увидит тут что-то новое и интересное?
Анна, было, сердито сдвинула брови, но потом рассмеялась.
– Ладно, циник. Скажи "спасибо", что я сейчас, в преддверии отъезда, добрая…
Ручьёв, напротив, помрачнел.
– Но насчет года ты говорила, надеюсь, не всерьез?
Анна вскинула брови.
– А что плохого в том, чтобы отдохнуть друг от друга? Психологи утверждают, что очень полезно время от времени вносить в отношения некоторое разнообразие…
– Да, – Ручьёв вновь отошел к окну, – Вот ты и внесла… правда? Со щенками ведь забавно играть – виляют хвостами, лижут руки, если и куснут – то совсем небольно… да и мордочки симпатичные. Особенно "бархатные" глаза хороши, верно?
Анна слегка побледнела, окатила его абсолютно ледяным взглядом и молча направилась в сторону ванной.
На сей раз удерживать ее Ручьёв не стал.
Но когда она снова появилась в комнате – полностью одетая, причесанная и слегка подкрашенная (много краски ей и не требовалось), он подал ей стакан ее любимого томатного сока с добавленной в него щепоткой специй.
– Я же говорила – идеален, – вздохнула Анна, – Просто-таки рыцарь из романа, – и, взглянув на часы, добавила, – Ну, мне пора.
Сказано было настолько просто и обыденно, что Ручьёв понял – уговоры, мольбы, увещевания бесполезны абсолютно.
– Хорошо, – ответил он, – Но позволь мне сесть за руль, – и добавил чуть усмешливо, – Я-то не пил.
– Абстинент! – фыркнула Анна, но фыркнула беззлобно.
* * *
Некоторое время они ехали молча, затем Анна (на сей раз она не захотела садиться рядом с любовником, а устроилась на заднем сиденьи) нарушила паузу.
– Давай спорить, ты быстро утешишься, Ручьёв…
Ручьёв, находящийся за рулем "Пежо", промычал нечто невразумительное. Это нечто могло означать, как "да", так и "нет", а также – "все порой мелят чушь, но красавицам такие вещи легко прощаются".
– Нет, ты послушай, – ее голос звучал по обыкновению мягко и иронично, -Какое-то время ты будешь тосковать… или внушишь себе, что тоскуешь… (Ручьёв хмыкнул) Но затем спросишь себя – какого черта? Ты ж не молодой Вертер, чтобы непрерывно страдать (Ручьёв издал короткий смешок). Ты скажешь себе – эта стерва наверняка обо мне уже и не думает, а крутит шашни с каким-нибудь французиком или шведом…
Ручьёв затормозил, остановился у обочины шоссе, по обеим сторонам которого находилась стена смешанного леса (они не выехали за пределы лесопарковой зоны) и повернулся к Анне лицом.
– Со шведом?
Она чуть поморщилась (при этом в глазах мелькнула усмешка).
– Ну вот. Я считала, что говорю с прототипом Бонда, а не Отелло…
Ручьёв отвернулся и, опустив стекло в дверце, закурил свой неизменный "Данхилл".
– Ладно, любимая, продолжай. Отелло, Бонд или Дон Кихот – неважно. Я к твоим издевательствам давно привык.
– Отлично,– с прохладцей сказала Анна, – Итак, спустя время тебе надоест себя жалеть, ты вдруг обнаружишь, что кругом полно женщин, причем весьма привлекательных, только и мечтающих о том, чтобы на них обратил внимание подобный тебе…
– Самец, – саркастически вставил Ручьёв.
Анна чуть покраснела.
– Тот, кто придерживается подобных вульгарных взглядов на противоположный пол, упускает из виду, что и сам относится… к высокоорганизованным приматам.
Ручьёв слегка кашлянул – не иначе желая скрыть смешок.
– Прости. Постараюсь не быть вульгарным. Продолжай. Ты ведь хотела заняться перечислением моих достоинств?
– У тебя их слишком много, – скучающим тоном сказала Анна, – Времени не хватит перечислять. Ты светский человек, хорошо образованный, очень неглупый, прекрасно обеспеченный…
– Прекрасно? – с сомнением переспросил Ручьёв.
– Если не сравнивать с нефтяными магнатами. Но, к слову, Зарецкий не так давно упоминал о некоем кругленьком капитальце, якобы укрытым тобой от налоговых органов…
Ручьёв выбросил сигарету в окно, предварительно затушив ее двумя пальцами.
– По части сокрытия доходов я, красавица, первоклассник, можно сказать… на фоне некоторых. Но суть не в том. Одно ты упустила из виду – не так и широк круг претенденток, ибо продажные девки исключаются, я их на дух не выношу.
Анна удивленно вскинула брови.
– Свежо предание… хотя припоминаю, как-то ты обмолвился… это восходит к твоим юным годам, кажется? Когда ты был красивым неискушенным мальчиком…
– Даже более неискушенным, чем твой щенок. Если не более красивым.
Анна снова чуточку покраснела.
– Тебе доставляет удовольствие меня провоцировать, Ручьёв?
– А я мстительный, – сказал Ручьёв, снова закуривая, – Я вообще сволочь…
Она вздохнула и перевела на него снисходительный взгляд.
– Так мне продолжать? Или…
– Продолжай. Даже интересно, что ты мне напророчишь.
– Да? – с прохладцей переспросила она, – Ну, хорошо. Твоей новой пассией будет не продажная девка.
– Излишне "правильных" зануд я тоже не люблю, – заметил Ручьёв.
Анна протяжно вздохнула.
– На тебя, похоже, не угодишь… Ладно, это будет девица юная…
– Не слишком, – перебил Ручьёв, – Педофилией я не страдаю, посему изволь уж напророчить мне девицу не моложе двадцати.
– Но не старше двадцати пяти? – Анна усмехнулась, – Будь по твоему. Конечно, темноволосая, с карими глазами…
– Даже так? – усмехнулся Ручьёв, – Отчего же ты исключешь блондинок?
–Не знаю. Принято считать, что все они дуры… Вдобавок, ты же светловолосый, следовательно, по закону контрастов тебе должны нравиться…
– Темные синеглазые шатенки. Сколь красивые, столь и стервозные. А насчет блондинок… я встречал круглых дур и среди брюнеток.
– Тебе никто не говорил, что ты шовинист, Ручьёв? – ласково поинтересовалась Анна, – Что мужской шовинизм присущ тебе – образованному и светскому, – не меньше, чем какому-нибудь слесаришке, регулярно валтузящему супругу и утверждающему, что все бабы … (последнее слово она произнесла на английском – "bitch").
– Я не шовинист, – возразил Ручьёв, – Но и круглую дуру в качестве подруги иметь не желаю.
– Ладно, -снисходительно согласилась Анна, – Будет присутствовать интеллект… и даже некоторая эрудиция.
– То есть, Гоголя с Гегелем моя будущая пассия не спутает?
– И даже Маркеса с Марксом.
– А экспрессионистов от импрессионистов отличит? А Доминго от Паваротти?
Анна слегка поморщилась.
– Тебе это надо?
– Ясно, – усмехнулся Ручьёв, – Не любишь конкуренции.
– И экспрессионистов не люблю, – проворчала Анна, – И при всем уважении к Доминго гением считаю все же Лучано… Согласись, это на грани мистики – никаким мастерством не объяснить его завораживающее пение… правда?
– Правда, – Ручьёв посмотрел на нее с тоской, – Ты думаешь, мне действительно нужна какая-то девка, пусть даже способная отличить автора "Ста лет одиночества" от автора "Капитала"?
– Ну, ты же не станешь вести с ней литературных или политических дискуссий… Верно, интеллектуалка тебе ни к чему. Ты просто у нее поинтересуйся, кто написал Полонез Огинского. Не знает – ищи другую кандидатуру. Знает – значит, сгодится.
На сей раз Ручьёв рассмеялся искренне.
– Отлично. Все параметры определены, более или менее. А если мне понравится… гм… замужняя дама?
– Дважды в одну реку не войдешь, – Анна тонко улыбнулась, – Я тебе напророчу незамужнюю. Неопытную, неискушенную… этакую tabula rasa.
– Стоп, стоп, – перебил Ручьёв, – Что угодно, но девственница мне ни к чему. При всей нелюбви к шлюхам я в этом случае предпочел бы шлюху.
– Ладно, – скучающе сказала Анна, – Поправка – у нее есть бойфренд, но поскольку конкуренцию с тобой выдержать крайне сложно… то он и не выдержит.
– Если не будет обладать "щенячьими" глазами и шепелявить… слегка.
Анна наконец окатила Ручьёва поистине ледяным взглядом.
– И ты еще спрашиваешь, ревнивец, отчего я не хочу остаться с тобой?
Ручьёв пожал плечами, снова завел мотор и поехал к поселку для ВИП-персон, где находился особняк г-на Зарецкого – супруга его стервозной пассии.
Стервозной… но любимой тем не менее (будь она трижды неладна).
* * *
3. Где муж выставляет условия, а жена с ними соглашается (или просто делает вид, что соглашается).
Войдя в дом, Анна сразу направилась в свою комнату и, едва облачилась в привычную домашнюю одежду – вельветовые брюки и блузку, – дверь распахнулась, и на пороге возник невысокий подтянутый мужчина с очках, с тонким, породистым лицом. На вид ему нельзя было дать больше сорока пяти, хотя Зарецкий находился на пороге пятидесятилетия. Голос его звучал негромко, но с прохладцей.
– Где ты опять была? Почему не явилась к ужину? Снова задержалась у кузины? – усмешка, отдающая сарказмом, – Снова вспышка родственной любви?
Анна ощутила, что готова покраснеть, как девчонка. Что уж там? У супруга перед ней имелась масса преимуществ, а по части манипуляций Зарецкому вообще равных не было (иначе он и не достиг бы той вершины, которой достиг).
– Извини, – пробормотала она, – Этого больше не повторится.
– Конечно, – кивнул супруг, – Уже хотя бы потому, что – прости – я забираю это, – он подошел к туалетному столику жены и взял с него небрежно брошенные Анной ключи от "Пежо" (и заодно брелок охранной сигнализации).
Сердце у нее противно екнуло, однако она заставила себя улыбнуться (подозревая, что вышло весьма криво).
–Это означает, что я лишаюсь свободы передвижения? Или вынуждена буду пользоваться такси?
– Отнюдь, – спокойно возразил Зарецкий, – Если тебе понадобится куда-то ехать… По делам, я имею в виду, а не к кузине, – снова саркастическая улыбка, – Тебя отвезут Игнатьев с Савельевым. Один сядел за руль, другой станет выполнять функции охранника. Нелишняя предосторожность, в этой стране особенно. Конечно, предварительно меня поставят в известность о том, куда ты едешь.
– Похоже на конвой, – заметила Анна и взяла сигарету.
– Похоже, ты забыла, кто ты есть? – Зарецкий не повысил голоса, однако в нем отчетливо прорезались металлические нотки, – Я устал от твоих выходок. Они мне надоели. Сегодня ты не явилась к ужину… что дальше? Ночевать не придешь? – он приблизился к жене и, взяв из ее пальцев незажженную сигарету, слегка приподнял ее лицо за подбородок, – Нет, красавица моя. Живя со мной, изволь подчиняться определенным правилам. Не нравится? Надоело? Не держу… но учти – в этом случае тебе не удастся наложить лапку и на десятую часть моей собственности. Даже и не мечтай.
И Бонду своему несостоявшемуся, – презрительная гримаса, – Передай мои слова. Ни ты, ни он лапу на то, чем я владею, наложить не сумеете.
– Боже, мерзость какая, – вполне искренне сказала Анна, отходя к дивану, опускаясь на него и все-таки закуривая.
– Мерзость? – Зарецкий брезгливо посмотрел на декоративную коллекцию кактусов, за которой Анна трепетно ухаживала. Один из кактусов должен был вот-вот зацвести, выпустив цветок, раза в четыре превышающий само растение, – Мерзость, милая моя, это то, как ты распустилась в последнее время. И, повторяю, мне все это надоело.
"Разводись", едва не сорвалось у нее с языка, однако она сдержалась. Скандальные разводы – прерогатива "звезд" шоу-бизнеса, а серьезному, деловому человеку, дорожащему своей репутацией, такие штуки нужны в последнюю очередь. А чтобы не было скандала, потребовалось бы выложить кругленькую сумму, что весьма болезненно для человека, чьей единственной и горячей любовью являются дензнаки.
"Да и не стоит овчинка выделки", с тоской подумала Анна.
– Ладно, – сказала она устало, – Я согласна… даже с твоими условиями.
Зарецкий хмыкнул.
– Похоже на подвох… но поверю на слово. Ты уже начала собирать вещи?
– Начинаю, – вздохнула она и, подойдя к шкафу для одежды, распахнула его дверцы.
После того, как дверь за мужем закрылась, Анна взяла в руки сотовый телефон и набрала номер Ручьёва.
Тот отозвался почти сразу.
– Скажи, Серж, сколько полагается за несанкционированный домашний арест?
Некоторое отношение к законникам Ручьёв имел – он руководил охранно-сыскным агентством.
– Домашний арест – это серьезно, – ответил он без тени иронии, – Это тоже незаконное лишение свободы, в УК имеется соответствующая статья… но должен тебя разочаровать – своего старого лиса ты к ответу не притянешь.
– А я и не надеялась, – кисло сказала Анна.
Ручьёв кашлянул.
– Но если собираешься сбежать, можешь рассчитывать на мое содействие.
Она невольно улыбнулась.
– Заманчиво… но нереально.
– С датой отбытия все уже определено? – после паузы спросил Ручьёв немного потухшим голосом (он имел в виду ее "вояж" в Швейцарию).
– Не окончательно. В ближайшее время определится.
– А вот ты, похоже, определилась, – заметил Ручьёв.
– Ну брось, Серж, – мягко сказала Анна, – Разве мы не условились, что ты быстро утешишься?
Он снова немного помолчал.
– Да… но если я утешусь реально, тебе это вряд ли понравится.
Она слегка засмеялась.
– И опять вы правы, сэр Бонд…
– Джеймс Бонд, – поправил Ручьёв значительным тоном.
* * *
4. Где говорится о щенках… и не только (точнее, не столько)
После разговора с Ручьёвым, закончившегося на грустно-ироничных, но в целом теплых тонах, она несколько секунд постояла в задумчивости, словно бы решая – позвонить кому-то еще или, напротив, не звонить, затем подошла к двери и рывком ее распахнула.
За дверью никого не было.
Закрыв ее и заперев на задвижку (ей было известно о милой привычке супруга входить в комнату неожиданно, без стука), Анна вновь подошла к телефону и, закусив нижнюю губу, набрала номер.
Поскольку звонила она не Ручьёву, абонент отозвался не сразу, а секунд через пять.
Она услышала мягкий, глуховатый, молодой голос, вызвавший прилив самых противоречивых эмоций.
– Слушаю?
Она на миг прикрыла глаза и представила себе лицо говорящего – почти мальчишеское лицо с тревожными темно-карими глазами. Открытое лицо. Очень ясное.
– Кирилл? – голос звучал слегка сдавленно.
Пауза.
И уже взволнованное:
– Анна? Анна, это ты? Почему ты…
– Стоп, – перебила она собеседника (но перебила очень мягко). – Послушай меня, Кирилл, и внимательно. Похоже, ситуация осложнилась, и сейчас тебе лучше уехать. Куда-нибудь к дальним родственникам. Чем дальше, тем лучше. На месяц-другой.
– Самые ближние живут в Абхазии, – не слишком уверенно сказал Кирилл, – И мы не виделись с ними лет десять… Может, объяснишь сначала, что происходит?
"Тебе еще нужно объяснять?" – с тоской подумала Анна.
– Кирилл… мальчик… пойми, наконец – все серьезнее, чем ты думаешь. Тебя невозбранно отпустили, но это не значит, что впоследствии не попытаются предъявить счет. Собирай вещи, бери деньги, поезжай на вокзал, садись на первый же поезд и ис-чез-ни! Хотя бы до осени.
– У меня сейчас сессия, – негромко сказал он.
– Плевать! – она все же повысила голос, – Сессию можно сдать и осенью.
– Ладно, – заговорил он снова после небольшой паузы, – Но до моего отъезда мы увидимся? Сегодня, завтра… когда-нибудь? Аня…
"Со щенками ведь забавно играть?" Совсем не забавно. Разве что поначалу. Пока не осознаешь, насколько увязла.
Она снова заговорила и ее голос звучал довольно сухо.
– В ближайшее время нет, Кирилл. Повторяю, отнесись к моим словам серьезно. Если, конечно, тебе не наплевать ни на себя, ни на деньги. Разумеется, можешь остаться – только тогда не обвиняй меня ни в чем.
– Я тебя не обвиняю, – сказал он (как ей показалось, почти обреченно), – Даже в том, что ты не захотела со мной увидеться напоследок.
"Я не захотела? – у нее едва не вырвался горький смешок, – Если б все зависело от меня, бестолковый, непутевый, милый мальчик… если бы от нас что-то зависело…"
– Аня? – опять его голос звучал неуверенно, – Аня, слышишь меня? Я же сказал, что все понимаю, просто объясни…
Она прервала связь, после чего отключила телефон.
Спустя пять минут в комнату постучали, и она увидела горничную с подносом – Зарецкий распорядился принести ей ужин.
"Вот оно, счастье быть его супругой, – подумала она с горькой иронией, – И чего тебе, дура, не хватает?"
* * *
