О креветках, общем впечатлении и наглости. Не сиди ночью за компьютером, хотя тебе это всё равно не поможет

© Хана Вишнёвая, 2020

ISBN 978-5-0053-0093-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– За-за-здрасте, – неожиданно обнаружилась у меня самая последняя степень заикания. Разве что слюнки не закапали (спасибо, милая, к нам всё-таки не еда пришла), но вот глаза уже точно вылезли на лоб.

– Привет.

Когда я слышала вопли, что к нам едут мамин бойфренд с другом, я ожидала увидеть ещё одного шестидесятилетнего мужика с пузом, которое появляется в двери на пять секунд раньше, чем сам человек (не в обиду маминому мужику, человек-то он вполне себе неплохой). Ну или кого-то подобной возрастной категории.

А не этого!

– Давай куртку, – мямлю я, вытягивая руку вперёд и отводя глаза, чтобы не глазеть так бесстыже – совесть-то иметь надо. А глазеть, между нами, очень хочется, равно как и ругаться на превратности судьбы, потому что друг маминого бойфренда выглядит неприлично красиво. Высокий, темноволосый, темноглазый, чуть бледный, такой красивый мужчина – да словно с обложки манги «Ди Грей Мен» сошёл ко мне сам Тики Мик!

Когда под курткой оказалась ослепительно-белая рубашка, мне срочно захотелось упасть в обморок. Я, конечно, сдержалась, чего остальным праздник жизни портить своими внезапными падениями – но сдержалась с преогромнейшим трудом.

Друг отчима оказался его же племянником, симпатичным (мягко сказано!) парнем лет двадцати, настолько обаятельным, что я с трудом удерживалась от того, чтобы не стечь под стол, растаяв, как Снегурочка на отдыхе в жарких странах.

Сначала было неловко – и смотреть на него, и наблюдать, как он пытается со мной разговаривать. Я закомплексованный подросток, красивых мужчин вижу разве что иногда в телевизоре, когда к маме в комнату захожу (у самой телевизора, логично, нет, да и зачем он мне сдался). Вокруг одни Васьки да Петьки гопнического пошиба, а я семки не люблю.

Впрочем, попыток разговорить меня молодой человек не оставлял. Оно и понятно, потому что мама со Стасом прилипли друг к другу – фигурально, разумеется – и опять забыли обо всём на свете.

– Почему именно рыжий? – смотрит Дима на меня с интересом. Этот интерес можно понять, потому что у меня, соплячки, волосы рыже-красные, яркие, как огонь, а всем моим одноклассницам даже мелирование делать запрещают.

А сколько скандалов было по этому поводу в школе! Сколько раз завуч вызывал маму на ковёр, чтобы упрекнуть её в том, что она слишком многое мне позволяет!

Но мама была непоколебима. Смотрела куда-то сквозь завуча и каждый раз отвечала одинаково: «Вот как она начнёт уроки прогуливать и плохо учиться, тогда можете начинать меня вызывать. А сейчас вы просто моё время тратите». И уходила.

Слава богу, никаких предметов завуч у моего класса не вёл, поэтому только скрежетал зубами, завидев мою шевелюру, но не буду же я об этом сейчас Диме рассказывать.

Он такой… такой. У него просто потрясающая улыбка, а улыбается он часто – и я просто зачарованно взгляда отвести не могла. Не влюбилась, конечно – за пять минут невозможно влюбиться. Но то, что я восхищена, видно было невооружённым глазом.

– А почему бы и не рыжий? – пожала плечами я, понимая, что ответить-то что-то надо. Мда, я сегодня прямо блещу интеллектом. Аплодисменты.

– Ну должна же быть причина? – он не отстаёт, и под его взглядом мне становится немного неуютно. Молодой человек, хватит обгладывать глазами мои кости, вон на столе еды сколько стоит!

– Мне нравится оранжевый? – тяну я вопросительно.

Дима качает головой.

– Тебе не нравится оранжевый, – сообщает от мне таким голосом, как будто выдал какую-нибудь военную тайну.

Я в чёрном, моя комната синяя, моя куртка красная. Должно же у меня хоть что-то оранжевое быть, нет? Хотя бы мандаринка?

Мандарины я, правда, съела ещё вчера. Два килограмма. Если бы я проделала подобный финт лет пять назад, меня бы безбожно высыпало.

– Мне не нравится оранжевый, – призналась я обречённо, не найдя вокруг ничего оранжевого. – Ни жёлтый, ни оранжевый цвета терпеть не могу. Поздравляю, Шерлок, дело раскрыто.

– Ну, не совсем, – он хмыкает, поддерживая мою шутку. – Я просто не дал пустить себя по ложному следу, но до истины ещё не докопался.

Мама показывает Стасу какие-то фотки на новеньком телефоне. Дима смотрит на меня внимательно.

– Не знаю, – я пожимаю плечами и внимательно смотрю на то, как он чистит креветку. Да уж, мама не поскупилась, накрывая на стол. Руки у него самые обычные, бледные, ногти ухоженные, вены выступают. До чего люблю выступающие на руках вены, кто бы знал. Это так… эстетично. – Я с самого детства мечтала в рыжий покраситься. Меня когда мама с собой в парикмахерские брала, я каждый раз устраивала истерики из-за того, что меня красить никто не хотел, – я хмыкнула. – А в одиннадцать мама сдалась, поэтому вот.

До чего же я, блин, болтливая, когда не нужно. Спроси у меня, какой сейчас час, и я тебе половину своей биографии расскажу. А вот на прямо заданный вопрос не отвечу.

– Рыжие всегда мне казались такими солнечными, яркими, неунывающими. Может, я тоже такой хочу быть, – я чувствую себя ужасно глупо, поэтому глаз всё ещё от его рук не поднимаю. Разумеется, он это замечает.

– Хочешь? – Дима со смехом протягивает мне эту самую креветку.

Я поднимаю глаза. Краешком глаза смотрю на увлечённых взрослых – в какой-то момент я абсолютно перестала понимать, чем они занимаются – и перевожу взгляд на Диму. Он насмешливо улыбается, и это меня то ли выбивает из колеи, то ли, наоборот, раззадоривает.

Ну и что, что он старше. Ну и что, что я вижу его в первый – и, скорее всего, в последний – раз.

Ну и что.

Я беру креветку из его рук губами – разумеется, аккуратно, чтобы не задеть пальцы, а то это уже не флирт, а какое-то прямое домогательство получилось бы. Дима приподнимает брови то ли с удивлением, то ли с иронией, я пожимаю плечами – мол, а что такое-то?

Подумаешь, заигрываю. Мне можно – меня-то за это явно не посадят.

– А ещё рыжие считаются сексуальными. Может, ещё потому? – говорит он задумчиво, смотря мне в глаза.

Мне так сильно нравится его прямой, спокойный взгляд, что приходится думать о рыбках, чтобы не покраснеть.

– Может быть, – смеюсь в ответ. – Вполне может.

Мама и Стас отвлекаются друг от друга, чтобы налить себе и Диме шампанского. Посмотрев на меня, мама вздыхает и наливает и мне тоже – лучше, говорила она всегда, ты выпьешь что-то нормальное со мной, чем какую-нибудь палёнку в чужом подъезде. Не могу сказать, что это всегда действовало так, как она рассчитывала, но подход был вполне разумным.

Мы выпили за знакомство, за встречу и ещё за что-то. Я перестала их слушать после второго тоста.

Если бы моя мать услышала подобные рассуждения из моих уст, она бы мне по ушам надавала – что в шестнадцать, что в двадцать, что в сорок восемь лет – но мне нравится курение как процесс. Вот уж не знаю, с какого перепуга, но я считаю, что выглядит это всё довольно эстетично. Ну, знаете, сигаретный дым, пахнущие табаком губы и подушечки пальцев…

Курящие мужчины тоже выглядели вполне себе эро… в смысле, эстетично. Я не знаю, почему, но я в восторге, когда от мужчины пахнет сигаретами. Хотя это, разумеется, напрямую зависело от того, каким был мужчина.

Стас и Дима ушли курить на балкон (иначе фиг бы я начала предаваться размышлениям о курящих существах мужского пола, если бы через окно зала не увидела, как Дима сжимает сигарету своими бледными офигенно красивыми пальцами), а я поскакала делать себе кофе, попутно думая о всяких мелочах. Когда у нас наконец выпадет снег, чем бы мне заняться в мой последний законный выходной…… как можно быть настолько классным? У меня были знакомые его возраста, я бы не сказала, что между нами лежала какая-то особенная пропасть непонимания, всё-таки я чаще проводила время как раз с такими, как он или старше (половина из них были моими с мамой общими друзьями, и да, так бывает, и нет, как раз с ними мне скучно не было), просто я увидела его в первый раз, а он уже кажется таким… знакомым? Уютным? Родным?

Я и не о любви совсем.

– Эй, рыжая, – заглядывает в кухню Дима. – Налей мне водички.

– Сам налей, – огрызаюсь я от неожиданности и смущения. Чувствую себя так, будто меня застигли на горячем, хотя мысли Дима, каким бы он там ни был, читать точно не умел. – Не маленький вроде.

– Да и ты, кажется, тоже, – говорит задумчиво-задумчиво и кладёт мне руку на плечо. Кухня у нас, конечно, не очень большая, но как он успел подойти, я всё равно не заметила.

От прикосновения я слегка дёрнулась. Нельзя же так внезапно, вдруг меня кондрашка хватит, что ты маме скажешь? Ваша дочь героически умерла у меня на руках, так и не домыв посуду?

– Мне шестнадцать, – на автомате уточняю я, поворачиваясь к нему лицом. Надо было делать это как-то менее порывисто, а то что-то его лицо слишком близко. И улыбается. Не улыбайся, лицо.

Я пытаюсь отодвинуться, но сзади столешница приветливо упирается мне уголком в пятый позвонок. Интересно, он случайно так встал?

– Да, я в курсе, – говорит Дима, и мне кажется, будто бы он приближается ещё сильнее.

От него пахнет сигаретами – кажется, ментоловыми. И едва уловимо – одеколоном. Довольно приятный, слегка терпкий запах. Я в этом не разбираюсь, но кажется, что ему очень подходит.

– Эээ, очень здорово, – бормочу я непонятно зачем.

Очень глубокомысленный диалог получается, я от его гениальности сейчас заплачу. Нобелевскую премию мне и леща всем остальным, кто считает, что в реальной жизни тупых диалогов не бывает.

Остановите меня, пожалуйста, пока я чего ещё умнее не брякнула и не развенчала свой образ довольно сообразительного подростка окончательно.

Я уж не знаю, что отразилось у меня в глазах, но, кажется, пожелание «остановите меня» было принято Димой слишком буквально – потому что он меня поцеловал.

Придержал за плечи, потому что в какой-то момент я дёрнулась и попыталась неосознанно сползти вниз. Губы у него были прохладные, чуть горьковатые от привкуса сигарет (никаких аллегорий про лизание пепельниц, пожалуйста), и целовал он меня осторожно, медленно, бережно даже как-то, как будто бы пытаясь не испугать.

Я, конечно, не эксперт в поцелуях, но если ты не хочешь испугать человека, можно сначала спросить у него, не против ли он.

Впрочем, сказать, что мне не понравилось, я тоже не могу – в рот он языком не лез, держал меня аккуратно, от его тела исходило приятное тепло, и всё это было так ненастойчиво, ненавязчиво и приятно, что мне самой захотелось прижаться к нему и углубить поцелуй, раз уж он с этим так показательно не спешит…

– Аня, ты чайник несёшь? – раздался из соседней комнаты вопль моей мамы, и только тогда Дима соизволил меня отпустить. Когда очарование момента пропало и до меня начало доходить, что вообще только что произошло, мои глаза полезли на лоб.

– Мне шестнадцать, – пробормотала я ошарашенно.

– Я знаю, – довольная и насмешливая улыбка расползлась по его красивому лицу.

– Тебя же посадят, – пролепетала я ещё тише и растерянней, боясь поднять глаза выше его подбородка, потому что там были губы… вот эти самые, которые пару секунд назад соприкасались с моими собственными губами…

– Не посадят, если ты никому ничего не скажешь, – фыркнул он весело, потрепав меня по плечу. – А это… – он провёл большим пальцем по моим губам. – Совершенно не в твоих интересах.

Я, окаменев от совершенно нечеловеческого ступора, молча смотрела на то, как Дима выходит из кухни. Так же молча прикоснулась пальцами к губам.

Вот что это вообще сейчас было?

Второй раз мы встретились недели через две.

С мамой из-за её непостоянного рабочего графика мы виделись довольно редко, а разговаривали и того меньше, поэтому каждый раз, когда у неё выпадал выходной, она обязательно сгребала меня в охапку и мы направлялись навстречу приключениям. Ну, в этот раз мы обошлись без приключений и просто съездили в парикмахерскую (ни её, ни мои волосы сами себя не покрасят), посидели в какой-то недавно открывшейся пиццерии, а потом восемь миллионов лет (часа четыре) выбирали ей зимнюю куртку.

Кстати, так и не выбрали.

Домой мы вернулись часам к шести, и в двери квартиры я уже буквально вползала, мечтая только об одном: лечь. Без разницы, где, куда, в какой позе – просто лечь.

Но мечты если сбываются, то явно не сегодня и не у меня, потому что у мамы зазвонил телефон. Говорил, судя по её тону, явно не слон, а её обожаемый Стас. Я начала медленно уползать по стеночке в сторону своей комнаты, но тут мама повернулась, сурово пригвоздила меня взглядом, и мне пришлось остаться и подождать, пока она договорит.

Ждать пришлось недолго, трубку она повесила секунд через тридцать.

– Собирайся, – сказала мама.

– Но я же ещё даже разобраться не успела, – парировала я скорее для проформы, потому что слова «нет» моя мама не знала. Но повыёживаться-то можно было всегда!

– А ты возьми да пересоберись, – фыркнула она, упирая руки в бока. – Мы на день рождения едем.

– Офигенно, – максимально саркастичным тоном протянула я. – Юбку не надену.

– Да чёрт с тобой и твоими юбками, давай быстрее просто, скоро такси подъедет, Стас уже вызвал.

Вот же ж Стасик-карасик.

Юбку я действительно не надела, но водолазку пришлось сменить на рубашку. Ну, они у меня все были похожие, в крупную клетку и больше на пару размеров, но сидели на мне вполне прилично, поэтому мама только рукой на меня махнула. Я, немного подумав, подкрасила глаза карандашом и тушью, а потом уснула в такси под задорные песенки на французском языке.

– А кому мы хоть на день рождения идём? – очнулась я перед самой дверью, когда мама уже нажала на звонок.

Ну позднее у меня зажигание, ну что поделать. Повыбирайте с моей матерью куртку четыре часа, а я на вас посмотрю.

– Вы пришли.

Голос знакомый, а за мамой ничего не видно. И лучше бы было не видно до самого победного конца, потому что когда мама вошла в коридор, открывая мне стоящего в дверях человека, я внезапно зарумянилась, как курица-гриль.

– За-за-здрасте, – неожиданно обнаружилась у меня самая последняя степень заикания.

– Дежавю, – хмыкнул Дима, отступая.

Это точно.

Ни стула, ни пуфика, ни ещё чего-то, на что можно было сесть, в прихожей не обнаружилось. Разве что комод, но я же в гостях…

Впрочем, оно и к лучшему. По моим ощущениям, если моя пятая точка опустится на что-то мягкое, то мы вместе с ней там и останемся до конца вечера. Или жизни.

Мама выпрыгнула из сапог и исчезла в ближайшей комнате. Оттуда послышался голос Стаса. Ну, понятно.

– Ты пришла, – задумчиво заметил Дима, помогая мне снять куртку.

– С днём рождения, – я проигнорировала его слова и пригладила волосы. – Варенья, конфет, и чтобы при этом ничего не слиплось.

– Ты очень добра, – он насмешливо поклонился. – И всё-таки я удивлён, что ты здесь.

– А, то есть ты серьёзно думал, что меня спрашивали? – я фыркнула. – Я даже не знала, куда мы идём.

Он внимательно посмотрел на меня, видимо, пытаясь оценить, вру я или нет. Не знаю уж, что он хотел там увидеть, но я зачем-то высунула язык.

Дима демонстративно закатил глаза.

– Вы последние, – сказал он, подталкивая меня в сторону комнаты.

Я непроизвольно сжала булки.

Я не люблю толпы незнакомых людей, но благодаря тому, что их было так много, меня посадили рядом с маман. А она была мне жизненно необходима для того, чтобы толкать меня локтём, а то я не дай бог усну лицом в салате. Прецеденты уже были, так что перестраховка не повредила бы.

Ну, это был стандартный день рождения. За исключением разве что того, что почти все гости были старше Димы минимум лет на десять. Ну, все, кроме меня, разумеется. Шампанские-вина-коньяки, салатики там всякие, сырные нарезки – в общем, всё как полагается. И, несмотря на то, что было довольно шумно, было и скучно точно так же, поэтому я выскользнула из-за стола и направилась на кухню, надеясь там посидеть в телефоне в относительной тишине.

– И что говорит разведка? – смеётся за моей спиной Дима. Ну, неудивительно, что я его не заметила, конечно.

– Разведка говорит, что Штирлиц никогда не был так близок к провалу, – парировала я, высовывая голову из-за дверцы холодильника. Именинник опять был в белой рубашке, как и в первый день нашей встречи, и то ли она у него была одна и на все случаи жизни, то ли он отдавал себе отчёт в том, насколько он выигрышно смотрится в одежде подобного типа.

– Прячешься? – спросил он, подходя ко мне.

– Колу ищу, – я демонстративно уставилась обратно в недра холодильника. – А нахожу одно пиво. От кого мне прятаться, от тебя, что ли?

…когда я оборачиваюсь, то понимаю, что он стоит ко мне намного ближе, чем я ожидала. Дима наклоняется к моему лицу почти вплотную, и я зажмуриваюсь от неожиданности.

Он смеётся, и я с подозрением открываю один глаз.

– Ждала, что я тебя снова поцелую? – спрашивает опять насмешливо, поднося к губам прядку моих волос.

– Заткнись, а? – огрызаюсь я неожиданно зло. Злюсь, кстати, не только на него, но и на себя саму тоже, потому что… ну, да. Я действительно ждала. Возможно, даже хотела, чтобы он меня поцеловал.

Не то чтобы я рассчитывала на что-то серьёзное, но врать самой себе, что он мне всё-таки симпатичен, у меня резона не было.

– Я думаю, я понял, – он прикасается губами к пряди моих волос, и это одновременно и странно, и ужасно смущает.

Я смотрю исподлобья, недоверчиво-удивлённо. Что ты там мог понять, видя меня второй раз в жизни, проницательный ты наш?

– Ты просто боишься, – шепчет вкрадчиво на ухо. – Всего и всегда, потому пытаешься казаться весёлой и смелой. Но больше всего ты боишься, что об этом кто-то узнает. Рыжий – цвет твоей вымученной смелости.

– М, – я дёргаю плечом, не зная, что на это ответить. – Не знала, что ты психоаналитик. Сколько за консультацию берёшь?

– Тебе за красивые глаза бесплатно, – парирует он, и я начинаю скрипеть зубами.

– Ты нравился мне больше, когда молчал, – говорю я. Романтическое настроение как рукой сняло. Целовался он явно лучше, чем пытался быть проницательным.

– А ты мне нравишься даже тогда, когда пытаешься меня уязвить, – говорит он будничным тоном, ничуть не обиженный. – Ты довольно забавная.

Я смотрю ему в глаза, борясь с желанием за что-нибудь укусить. Серьёзно, укусить, и желательно посильнее, чтобы выразить всё моё негодование и недовольство ситуацией. Даже его улыбка, которая показалась мне такой красивой в первую встречу, стала раздражать.

И притягивать.

Кусать его я не буду, даже если сильно хочется, но…

– С днём рождения, – шиплю я, привставая на носочки.

И, комкая ткань рубашки на его плечах, довольно резко целую сама.

Сон, кстати, как рукой сняло.

Если бы с той скоростью, с которой я припустила из кухни до того, как Дима придёт в себя, я бегала на физкультуре, то у меня бы была пятёрка за все оставшиеся школьные годы. И за будущие университетские плюсом.

Я уютно устроилась между стеночкой и мамой (читай: спряталась), слушала тосты, подворовывала сыр с тарелок, в общем, пыталась чувствовать себя настолько комфортно, насколько это вообще возможно. Мама ненавязчиво подливала мне вина, сидеть с ней рядом было тепло, так что в какой-то момент голоса стали отдаляться и меня разморило.

Давно я так хорошенько не высыпалась, конечно. Мама обычно будит меня задолго до этого – ходить тихо и заниматься своими делами так, чтобы не было слышно в другом доме, она не умеет. Я, конечно, привыкла, но иногда так хочется выспаться – как, например, сейчас.

Интересно, почему она сегодня такая тихая? Может, перепила вчера и сама ещё спит?

Как мы, кстати, до дома-то добрались? Она меня спящую в машину запихивала? Да и что-то я не припомню, чтобы у нас дома пледы были флисовые…

От того, насколько резко я села, у меня закружилась голова. Я так и думала – я не дома!

Блин, неужели так сложно было меня разбудить? Я же не прошу, чтобы меня как в детстве на руках до комнаты донесли да в кровать уложили, я дама самостоятельная, сама лягу, но для того, чтобы перелечь, надо было как минимум проснуться?

– Мам? – обречённо крикнула я, свешивая ноги с дивана. Стол ещё никто не убрал, равно как и некоторую часть еды с него, поэтому я цапнула кусок сыра и зажевала его. Заедаю беспокойство, так сказать.

– Чувствую себя как в мультике про волка и телёнка, – в дверном проёме выросла фигура. Слава богу, не отцовская, а всего лишь Димина. Он опёрся об дверной косяк.

– Папаня, – фыркнула я, отбрасывая плед и поднимаясь.

– Вот, так и надо, а ты всё «мама, мама», – от души спародировал Волка он. Я рассмеялась, но потом сразу же посерьёзнела.

– Почему меня никто не разбудил? – спросила я, цапая ещё один кусок сыра. Сыра вообще много не бывает, а те, кто считают иначе, ничего не понимают в сыре. Ну, знаете, пицца с сыром, салат с сыром, сыр с сыром…

– Понятия не имею, – Дима пожал плечами для убедительности. – Как-то все собираться начались, Наташа тебя тут и забыла…

– В смысле забыла, – мои глаза округлились до размеров тарелок. Я была у матери единственным и неповторимым ребёнком, поэтому раньше за ней патологической забывчивости замечено не было.

– Шучу, господи, – произнёс Дима извиняющимся тоном. – Просто решила тебя не будить. Попросила позвонить, как ты проснёшься, чтобы она тебя забрала. Поможешь мне со стола убрать?

– Ага, щаз, – ответила я, но поняла, что звучит это не так, как должно было, и поправилась. – В смысле, действительно сейчас помогу, только сначала маму наберу.

Дима, пока я искала телефон, взял пару пустых фужеров и деликатно удалился на кухню.

Ну, лучше бы я ей не звонила, если честно. Потому что «Анечка, я на работе, разговаривать не могу, вечером заеду, если время будет».

Я выругалась и бросила трубку. Мама мне не дала ни слова вставить, да и если бы дала, я понятия не имела, что ей говорить.

Подхватила тарелку с остатками салата и гордо направилась на кухню.

– Ну что? – Дима мыл посуду. Люблю всех, кто моет посуду и кто не я.

– Ничего хорошего, – огрызнулась я. – Она опять по своим сделкам покатилась. Заеду, когда у меня будет время, – передразнила я её раздражённо. – Всё понимаю, но этого не понимаю. Прости, что так вышло.

– Ну, справедливости ради, она спросила у меня, можно ли тебя здесь оставить, – Дима поднял фужер на свет, высматривая на нём грязь. Не увидел и отставил. – Я согласился.

– Дак а нафига? – возмутилась я тут же, перенося раздражение с матери на молодого человека. – У меня учёба завтра, я дома хотела посидеть, отдохнуть!

– А тут тебе чем не дом? – парировал Дима. Я распихивала еду, которую он успел унести, по холодильным камерам. Такая себе вариация тетриса для взрослых.

– И что я тут буду делать? – поинтересовалась я преувеличенно спокойным голосом.

– Всё то же самое, – он белозубо улыбается. – Компьютер, телевизор и холодильник к твоим услугам. Ванная прямо по коридору. И я тут.

– В этом-то и проблема!

Его брови ползут наверх, и я уже диафрагмой чую, что он может мне ответить. Давай ты не будешь, Дим, ну пожалуйста, я не хочу тебе объяснять, почему я не могу расслабиться в присутствии субъекта, откровенно мне симпатичного.

Справедливости ради, я вообще не собиралась говорить, что он мне нравится. Во-первых, я думаю, ему и так всё понятно, я в обращении проста как сковородка, у меня разве что на лбу всё написано не печатными буквами, а прописными. А во-вторых, я Квинси, и у меня есть гордость!

Ладно, сейчас не время отсылок к Бличу, сейчас время паниковать.

Хотя панике я должного времени тоже не уделила. Мы доубирали на столе, лениво перекидываясь какими-то малозначительными фразами, сам стол Дима собрал (да здравствуют старые добрые столы-книжки!) и убрал на балкон, а после плюхнулся на диван.

– Что? – ответил он мне на мой удивлённый взгляд. – У меня сегодня вообще-то тоже выходной.

Выходной у него, вы посмотрите. У меня бы тоже был выходной – спокойный, размеренный выходной в гордом одиночестве, если бы не несколько безответственных взрослых.

Хотя, с другой стороны, мы с ним уже буквально красной нитью повязаны… тьфу ты, общими тайнами, так что…

– Дай сигарету, – я упёрла руки в бока.

– Ты обалдела? – поинтересовался Дима у меня спокойно. – Хочешь, я твоей матери расскажу, насколько?

– Ага, только не забудь ещё ей рассказать, как засосал меня на кухне, – парировала я, мысленно бледнея от собственной наглости.

Дима заметно скис.

– Давно ты куришь? – он полез в карман джинсов и выудил оттуда зажигалку. Сигарет, судя по его недовольному лицу, там не было.

– Мммм, – я сделала задумчивый вид. Не то чтобы я не помнила. – Лет с десяти?

– Чего? – у Димы аж голос скакнул на пол-октавы выше. Я с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть.

– Ну, попробовала в десять первый раз, – поправилась я, удовлетворённая реакцией. – Потом курила пару недель, пока мама не нашла у меня сигареты и не вломила мне по первое число. Потом, разумеется, боялась. Потом в тринадцать опять попробовала и опять получила от матери. Последние полгода где-то курю, мама ещё не заподозрила, она как со Стасом встречаться начала, так стала дома ещё реже появляться, чем обычно. Так ты мне сигарету дашь или нет?

– Могу по жопе дать, – проворчал Дима, но с дивана всё-таки встал.

– Я на тебя за домогательство заявлю, – фыркнула я. – Возможно. Если мне не понравится.

Он выглядел немного обескураженным, и я могла его понять – то я краснею как маков цвет, то выдаю нечто подобное. У меня довольно быстро меняется настроение.

Сигарету он мне всё-таки дал, попутно раскрыв их местонахождение в кармане коричневой куртки. Я запомнила!

На лестничную площадку мы вышли вместе.

– Блин, мужик, дай мне хоть пять минут одной побыть, а, – буркнула я себе под нос чисто для проформы, потому что на самом деле мне его компания нравилась.

– Я вообще-то тоже покурить вышел, – с непроницаемым лицом сказал Дима. – Мой подъезд, мои правила.

– Без семок твоё заявление не котируется, – я потянула руки к зажигалке, которую он мне так и не отдал; Дима чиркнул колёсиком, затянулся…

…и убрал зажигалку в карман.

А потом засмеялся.

– Господи, ты бы видела своё лицо, – он вытащил сигарету изо рта. – Ребёнок, у которого конфету отобрали, не выглядит таким обиженным!

– И часто ты у детей конфеты отбираешь, чтобы сравнивать? – я вытянула руку ладонью вверх. Он скользнул по ней незаинтересованным взглядом. Поднял свою сигарету, затянулся, посмотрел на меня.

Я-то, конечно, понимаю, что он издевается, но вот зачем он это делает – не понимаю. Я нетерпеливо потрясла рукой.

– Каждый день, – ответил он, и для убедительности одним лёгким движением забрал сигарету из моих пальцев и вставил мне её в рот. И хотя мне хотелось уронить челюсть, губы я всё-таки сжала.

И Дима наклонился ко мне.

– Тяни, – посоветовал он, прижимая тлеющий кончик своей сигареты к моей, незажжённой.

Я послушно втянула воздух и закашлялась. Он отстранился.

Сигарета зажглась.

– Ты дурак или да, – недовольно сказала я, отворачиваясь, потому что буквально не знала, куда мне себя деть. Это было настолько внезапно и настолько… почти интимно, что мне захотелось провалиться под землю от смущения.

– Или да, – подтвердил он, громко выдыхая.

Докуривали мы в абсолютной тишине.

– Молока нет, – глубокомысленно сказала я, пытаясь заглянуть Диме через плечо. Он уже пятнадцать минут выбирал глазированные сырки, но почему-то так ничего и не выбрал.

Ей-богу, как мама и куртка, такой же анекдот. И чего они все такие медленные?

– Ты молока хочешь? – уточнил Дима, потянув руку к одному сырку и тут же её убрав.

– Нет, – отрапортовала я слишком быстро для правды. – Его просто нет.

– Значит, надо взять, – он то ли не заметил, то ли просто сделал вид.

– Господи, что ты мучаешь эти сырки, возьми со сгущёнкой, – не выдержала я, хватая два первых попавшихся сырка и закидывая их в корзинку.

– Я не люблю со сгущёнкой, – сказал Дима, выпрямляясь.

– Я люблю! – выдала я громче, чем рассчитывала.

– Вот и отлично, – он усмехнулся. – Пойдём за молоком.

У меня осталось стойкое чувство, что где-то меня обманули, но развивать мысль дальше я не стала, а вместо этого догнала Диму у овощно-фруктовых прилавков.

– О, мандаринки, – обрадовалась я раньше, чем успела подумать.

– Ты хочешь мандарины? – шепнул мне прямо на ухо Дима, и я едва не подпрыгнула от неожиданности. Вроде ничего такого в этом жесте не было, но можно, блин, так больше не делать?

– Нет! – я сунула руки в карманы и выдавила из себя самый мрачный взгляд, на который только была способна. – Я вообще с тобой пошла только чтоб пылью твоей не дышать. Кто ж знал, что ты такой ценитель продуктов? Щаз ещё и у овощного прилавка на миллион лет застрянем.

– Во-первых, у меня чисто, – оскорбился Дима показательно. – Во-вторых, я просто тщательно выбираю. Так ты хочешь мандарины?

– Нет, – буркнула я, отворачиваясь от него так, чтобы он всё равно остался в моём поле зрения. – Что ты делаешь?

– Выбираю самые нормальные, – пожал он плечами.

– Но я же не хочу мандарины, – удивлённо протянула я.

– Я их хочу. Всё? – Дима кинул пакетик в корзину. – Идём.

Я открыла рот. Закрыла рот. Не придумала, что ему ответить, а потому просто послушно зашагала следом.

Женщина на кассе уставилась на него таким взглядом, что мне стало неловко. Почему смотрит она, а неловко мне, я не понимаю.

– Пакетик? – спросила она почти ласково, и мне захотелось хотя бы отойти. И я бы отошла, если бы Дима не загородил мне проход.

– Два, – немного подумав, сказал он.

– Карта наша есть? – я не знаю, что обычно люди вкладывают в понятие «строить глазки», но, по-моему, это вот именно оно. Женщина так усердно хлопала накрашенными ресницами, что если бы не эта штука с сигаретами над её головой, она, наверное, могла бы взлететь.

– Нет, и спасибо, оформлять не буду, – предупредительно сказал Дима. Потом обернулся, посмотрел на меня, как-то совсем неприлично ухмыльнулся, снял что-то с полки рядом с жвачками и кинул на к пакету с мандаринками. – Ань, проходи вперёд, продукты в пакеты разложи.

– А раньше нельзя было так? – ворчливо сказала я, протискиваясь между Димой и перегородкой между кассами.

Кассирша вперила в меня недружелюбный взгляд. Пакет молока улетел от моих рук подозрительно далеко. Это меня, конечно, не остановило, но зачем было так стараться, я тоже не поняла.

С Димой она даже не попрощалась. Зато он стал выглядеть на порядок веселее, чем раньше.

– Ты чего? – подозрительно уточнила у него я, когда мы вышли из этих проклятущих крутящихся дверей.

– В смысле? – он забрал у меня пакеты.

– Почему ты такой довольный и что ты сделал кассирше, пока я отворачивалась? Она сначала чуть из юбки не выпрыгнула, чтобы тебя впечатлить, а потом даже «до свидания» не сказала.