Buch lesen: «А утром пришел Фо…»
Пролог
«Хорошая будет ночь!» – подумал начальник караула старший лейтенант Кедрович, выпуская сизый клубок табачного дыма в сторону чернеющих на горизонте макушек таежных сосен. Над ними, окрасив небосвод огненным заревом, пылали последние отблески дня, и несколько отливающих кровавым пламенем островков-облаков таяли в быстро сгущающихся сумерках.
Кедрович облокотился о железную спинку лавочки курилки и закрыл глаза. Летний прохладный ветерок бил в лицо и настырно рвался под форменный китель. С дальних болот тянулся протяжный лягушачий ор, и ему традиционно вторили назойливым стрекотом сверчки. Словно конкурируя с ними, со стороны военного училища гремела похожая на нестройный лай какофония строевых песен – курсанты и солдаты вышли на вечернюю прогулку. Чуткое ухо начкара уловило также вплетающийся в этот жуткий ночной ремикс протяжный храп.
«Часовой на собачке! – догадался Кедрович. Собачкой называли пост у входа в караулку. – Спит, гаденыш!»
Он хотел было пойти устроить горе-часовому взбучку, однако махнул рукой: «Пусть наслаждается, пока у начкара романтичное настроение. Вот через пяток минут оно пройдет, и не дай бог, если я застану кого-то спящим на посту…»
Между тем на востоке зарождалось ненастье. По небу медленно и зловеще, проглатывая звезды, расползалась мгла. Туман! Кедрович изредка бросал в ту сторону тревожные взгляды – и вновь смотрел на запад, словно стараясь насладиться последними лучами солнца. Как будто видел его в последний раз. В какой-то момент ему даже показалось, будто огненное зарево на западе – это кровавая пасть гигантского монстра, а черные острые верхушки сосен – клыки. Вот сейчас надвинется туман, эта пасть сомкнется над миром, и…
– Товарищ старший лейтенант, там задержанного привели!
Кедрович вздрогнул. Недовольно глянул на темный силуэт, словно привидение, возникшего из мрака караульного.
– Задержанного привели, – будто извиняясь, повторил тот.
– Запускай. Я сейчас подойду.
Начкар снова взглянул на запад – от заката осталась лишь алая полоска, затем на восток – чернота поглотила уже полнеба. Он сделал еще пару затяжек и щелчком отправил окурок в пепельницу – гигантскую бетонную яму посреди курилки. Огонек исчез в этом кратере подобно маленькой пылающей комете.
Силуэт задержанного был едва различим в тени деревьев у калитки. Кедрович понял лишь, что это солдат – срочник. Его сопровождали двое патрульных курсантов и их командир, капитан.
– Бегунок какой-то, – объяснил начальник патруля, пожимая Кедровичу руку. – Рядом с училищем поймали, у блокпоста.
– Из наших?
– He-а. Говорит, что… – Капитан покосился на подчиненных и шепнул: – Говорит, из Красновки!
– Из самой Красновки?! – поразился начкар.
– Вроде как… – пожал плечами капитан.
Оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону пожирающей небосвод мглы.
– Оттуда по-прежнему все глухо? – спросил Кедрович.
– Ага, – покачал головой капитан. – Ни связи с Красновкой, никаких беженцев. Словно все сгинули. Слышал, говорят, еще один отряд спасателей пропал?
Вроде как уже восьмой за эти дни. Погорск в панике, город готовят к эвакуации.
– Как думаешь, – Кедрович кивнул на задержанного, – этот точно оттуда?
– Кто ж знает? Может, и врет. В общем, дежурный по училищу велел пока к вам на гауптвахту отвести. Свяжутся с начальством, там решат, как дальше быть. Так что принимай клиента.
Один из патрульных подтолкнул задержанного к калитке.
– Ого! – воскликнул Кедрович, когда свет фонаря попал на лицо солдата. – Вы его, что ли?
– Таким и задержали, – заверил капитан. – Честно!
Парень выглядел так, словно вырвался из кулачной потасовки. Все лицо в ссадинах, под правым глазом зиял гигантский порез, будто полоснули ножом, из разбитой губы сочилась кровь. Форма солдата больше походила на лохмотья, на ней повсюду темнели бордовые пятна, особенно большое на груди, словно туда всадили нож. «Не иначе как неуставщина, – решил Кедрович. – Наверняка старослужащие отлупили, вот и дал деру из части». Вслух же сказал:
– Ладно, разберемся. Павленко!
– Я! – раздался из темноты сонный голос часового с собачки.
– Сопроводи-ка этого дезертира в караулку.
Кедрович еще ненадолго задержался на улице: поболтал с начальником патруля, заглянул в окно гауптвахты – проверил, не спит ли часовой, и не спеша отправился в караульное помещение. Задержанный дожидался его, нетерпеливо ерзая на стуле, и, как пойманный зверек, бросал по сторонам испуганные взгляды. Теперь, рассмотрев его при более ярком освещении, Кедрович поймал себя на мысли: «И как таких мелких в армию берут?» Если б не военная форма, можно решить, что это школьник средних классов. При этом вид у солдата был такой, словно он полсотни километров протопал пешком: тощ, как беженец из концлагеря; рваная, цвета грязного хаки, воняющая болотом форма едва не соскальзывает с худющих плеч. Лицо парня оказалось изодранным настолько, что трудно было представить, как оно должно выглядеть безо всех этих ссадин, царапин и синяков. Даже на макушке сквозь растрепанные, давно не видавшие мыла и воды русые волосы проступали бурые шрамы.
«Да его в санчасть надо, а не на кичу, – подумал Кедрович. – Ладно, подержим до утра, а там посмотрим…»
– Военник есть?
К удивлению начкара, солдат полез во внутренний карман кителя и достал нечто неопределенного вида – как оказалось, военный билет, настолько грязный, мокрый и потрепанный, что некоторые слова походили на фиолетовые кляксы.
– Беречь надо личные документы! – сурово заметил Кедрович, на что парень лишь нервно усмехнулся. – Та-а-ак… Значит, Граненко Олег Ва… А, Владимирович!
– Гриненко, – поправил солдат.
– Ну, так как же тебя занесло в наши края, Олег Владимирович?
– Я пришел… Я хотел предупредить! А они… Да вы все!.. – Парень вдруг вскочил и затараторил, выпучив глазища, все больше переходя на крик: – Вы думаете, что я сумасшедший, да? Нет, это вы все тут психи! Придурки! Сколько вас здесь, в Погорске? Сто? Больше? Двести? Двести тысяч трупов! Армия? Кто – вы? Все сдохнете! Они – вот это армия…
Кедрович аж растерялся, ошеломленный внезапной истерикой парня. Затем предпринял попытку его успокоить. На уговоры солдат не поддался, однако после более жесткой меры утихомирился и, держась за челюсть, опустился на стул.
«Да его не в санчасть, а в психушку надо!» – покачал головой Кедрович.
– Чего уставились? – рявкнул начкар, заметив несколько торчащих в двери удивленных физиономий сбежавшихся на крик караульных. – Марш по местам!
Физиономии пропали.
Кедрович снова принялся листать военник. Ага, вот! Воинская часть, ее номер, Красновка… Значит, правда!
– Ты действительно из Красновки? Пешком шел? Но там ведь…
Красновка! Вот уже несколько дней лишь о ней и разговоры. Столько народа пропало… На дороге за военным училищем целый блокпост соорудили. Даже боевой техники нагнали. Ждем чего-то, а чего – сами не знаем. Никто толком понять не может, что там – туман сплошной…
– Беспокоит вас, да? – усмехнулся солдат. – Да только вы не в силах остановить это!
– Остановить что?
– Я там был! Был, когда все началось! – прошептал парень и посмотрел на Кедровича так, что тот окончательно решил: у парня горячка. Ничего, ночь в камере для временно задержанных его разом охладит. – Дебилы! – продолжал солдат. – Они даже представить не могут! Завтра, говорят, разберемся… Да только поздно уже будет, завтра-то!
«А может, он врет? – Кедрович снова взглянул на задержанного. – Слинял из части, попался, а теперь симулирует… Хотя – Красновка… Да из Красновки и сбежал! До того как все началось. Как теперь проверишь-то?»
– Дайте воды, – попросил солдат.
Кедрович повернулся к сидящему за пультом связи караульному, который с интересом слушал этот необычный диалог. Тот понял без слов и через минуту вернулся с полным стаканом. Парень пил жадно, большими глотками, словно несколько дней не видел воды. Может, так оно и есть? Наконец он опустил стакан и тихо произнес:
– Когда это началось, я, как и вы, был в карауле…
Глава 1
Караул
Подумать только, это было всего неделю назад. А как будто целая жизнь прошла…
Помню, в тот день стояла жуткая жара. Солнце палило просто адски! На небе ни облачка. С трудом выстояв предкараульный развод, мы побросали на траву автоматы и завалились в тени огромного тополя, который рос у плаца. Правда, очень сильно доставал летящий с него пух – лез и в нос, и в рот. Мне пришлось даже надвинуть на лицо кепку.
Только расслабились, раздался вопль старшего сержанта Провина – нашего заместителя командира взвода, который заступал с нами помощником начкара:
– Караул, стройся!
Ага, так мы и подорвались! Его крик пронесся, словно над полем брани. С тем же успехом он мог пытаться поднять павших в битве героев.
– Стройся, караул, я сказал!
Несколько кепок лениво приподнялись, по сержанту скользнули сонные взгляды.
– Чего торопиться-то? Начкар все равно еще не пришел, – раздался бас вечно невозмутимого Славы Бабина. Впрочем, он выразил всеобщее нежелание выбираться из тени под палящее солнце.
Провин продолжал нависать над нами, с беспомощной яростью созерцая наши разморенные жарой телеса.
– и чего пристал… – проворчал Сережа Сычев и, словно сытый тюлень, перевернул свою гигантскую тушу на другой бок, продемонстрировав помначкару необъятный зад. Кто-то даже всхрапнул. Не хватало только таблички на дереве «Не кантовать». Признаться, нам доставляло немалое удовольствие лишний раз поиздеваться над Провиным.
– А ну, в строй, я сказал! Мне что, рапорт писать? – в отчаянии взвизгнул помначкар. – Младший сержант Агеев!
– Я тут, Жека, – отозвался Витек, приподнимаясь с шинельной скатки. Он заступал в караул разводящим.
– Я вам не Жека, а товарищ старший сержант! Ясно? – Провин аж побагровел от злости. – Если через минуту личный состав не построится, вместо караула вы отправитесь на гауптвахту! Вы меня поняли?
– Так точно, Жека!
Агеев лениво поднялся, с усмешкой глянул на помначкара, затем поправил на себе форму, стряхнул с лычек на погонах землю и громогласно, но спокойно провозгласил:
– Давайте в строй, хлопцы! Вы чё, на курорт собрались? Быстро к машине!
– Да ладно тебе, Витек. Чего так орать-то? – залепетал Андрюха Шурович, протирая сонные глаза. – Не кипешуй, сейчас построимся.
Мы стали вяло выбираться из-под спасительной кроны. Когда, волоча автоматы и шинели, прошли мимо Провина, тот с тихой яростью посмотрел нам вслед.
Провина у нас, мягко говоря, не любили. И не без причины. Едва он попал к нам в часть, сразу же стал на особое положение благодаря довольно гаденькому таланту втираться в доверие к нужным людям. Не прошло и месяца, как он стал едва ли не личным ординарцем нашего командира батальона. При этом со своими сослуживцами Женя Провин с самого призыва принципиально дружбу не водил, считая это ниже своего достоинства. От старослужащих ловко прикрылся авторитетом комбата. На счастье Провина, служить он попал в часть мирную и дружную, неуставные отношения у нас случались крайне редко. Хотя однажды любитель помахать кулаками Эдик Драпко не сдержался и намял ему бока. Женя в долгу не остался: тут же поведал о случившемся своему покровителю. Драпко отправился в ссылку на кичу и заодно получил предупреждение от комбата:
– Если подобное повторится, я лично прослежу, чтобы вас перевели в другое воинское подразделение! Мне тут нарушители порядка не нужны!
Желание остаться в нашем дружном коллективе для Эдика оказалось сильнее, чем потребность научить нахала хорошим манерам. Тем более особого вреда Провин не причинял, кроме того, что задирал нос. И Женю окончательно оставили в покое. А вскоре произошло неожиданное: у комбата представилась возможность продвинуть по службе своего протеже. Как-то раз наш тогдашний заместитель командира взвода уже упомянутый Витя Агеев неудачно сходил в самоволку: мало того что попался пьяным, так еще и чуть не набил морду дежурному по части офицеру. Расправа последовала тут же – Агеева сместили с должности и разжаловали из сержантов в младшие. Мы были уверены, что на вакантное место назначат кого-нибудь из командиров отделений, и весьма удивились, когда узнали новость – новым замкомвзвода станет Провин. А ведь тот не был не то что сержантом, даже ефрейтором! После назначения Женя тут же возомнил о себе, а затем в рекордные сроки совершил несколько карьерных скачков, за полгода из рядовых превратившись в старшего сержанта, и уже лелеял в своей прикроватной тумбочке погоны старшины. Впрочем, это назначение авторитета ему не прибавило, скорее наоборот: Провина тихо ненавидел весь взвод, а негласным «батяней» для нас все равно остался Агеев.
– Уже построились? Молодцы! – воскликнул подбежавший капитан Саморов, наш командир взвода, заступивший начальником караула. Он окинул взглядом строй и по-гусарски усмехнулся в усы: – Клоуны! И с кем нести службу?..
Я выглянул из строя и не смог сдержать улыбки. Первым, как и положено, стоял среднего роста младший сержант Агеев. За ним возвышался Сергей Сычев, настолько огромный, что кепка разводящего едва достигала уровня его подбородка. Сразу за Сычевым пристроился я – такой мелкий, что мне до сих пор спиртное в поселке не продают: думают, я школьник. За мной из строя торчала голова Вовки Роганина, который ростом не уступал Сычеву, да только выглядел как засушенный его вариант – в плечах он был, наверное, уже меня. Около Роганина вразвалку стоял его неразлучный приятель Эдик Драпко – маленький и толстый. Над ним возвышались головы еще двух верзил нашего взвода – Славы Бабина и Лехи Волкова, а сразу за ними торчала белобрысая макушка небольшого Андрея Шуровича. Ну и замыкал строй мой лучший друг, как и Агеев, среднего роста Антон Трошников. В общем, «лесенка дураков», как мы обычно именовали такое построение. И у всех на разморенных жарой кислых физиономиях – лень и тоска.
– Вы бы хоть по ранжиру выстроились, что ли… – вздохнул капитан и, махнув рукой, принялся прохаживаться вдоль строя. – В общем, так, товарищи солдаты, воины-танкисты, защитники отечества. В карауле вы все уже бывали, как службу нести, знаете…
Капитана слушали молча. Леха Волков невозмутимо начищал на ремне бляху, периодически проверяя ее безупречность, поднося к глазам и оценивая, как она сверкает на солнце. Антон Трошников, навалившись на борт машины, обмахивался кепкой, Слава Бабин считал птиц на тополе, под которым мы недавно возлежали, я же читал книжку, пряча ее за необъятной спиной Сычева. И речи начкара тихо аккомпанировал посвистывающий храп Андрея Шуровича, который умудрился уснуть прямо в строю.
– Сразу вас предупреждаю: на посту не спать! – Саморов остановился напротив Шуровича.
Эдик ткнул того в бок. Шур вздрогнул, распахнул заспанные глаза. Капитан продолжал:
– А то, вместо того чтобы после караула вернуться в казарму и спокойно «отбиться», вы вернетесь и тоже «отобьетесь», но не в казарме – а где?
Капитан окинул строй насмешливым взглядом.
– В санатории имени майора Дорова! – воскликнул Антон Трошников.
Все заржали. Доров – это наш начальник гауптвахты.
– Правильно, на киче, – кивнул капитан. – Вот товарищ Трошников в курсе. И вполне возможно, скоро туда снова отправится за нарушение формы одежды.
Улыбка тут же исчезла с Антохиного лица – капитан Саморов намекал на недавние семь суток ареста за самоволку. Трошников тут же отлепился от борта машины, вытянулся по стойке смирно, одернул форму и напялил кепку, которую до этого вертел в руках.
– Стоп! – Начальник караула вдруг насторожился. – А где еще один?
– Я здесь, товарищ капитан!
В строй заскочил Саня Рыбалкин, виновато улыбаясь и что-то пряча за широкой спиной.
– Та-а-ак, что у нас тут? – капитан стал медленно обходить его.
Рыбалкин было попытался поворачиваться, держась к офицеру лицом, да только начкар рявкнул:
– Смир-р-рно!
Рыбалкин замер.
– Это, едрить тебя налево, что за фигня?
– Гитара, товарищ капитан, – отрапортовал Рыбалкин, прижимая к спине инструмент.
– Бойцы, вы совсем трататушки попутали? Вы чё, отдыхать туда едете?
– В свободное время, товарищ капитан.
– Да вы, я смотрю, расслабились! Сладкой службы захотели? Я вам там устрою свободное время! Всю ночь будете устав зубрить!
Однако в голосе капитана Саморова звучала скорее усмешка, нежели угроза. Он сам прекрасно понимал, что то, зачем мы едем, можно скорее назвать отдыхом, чем службой. Вот уже несколько лет наша часть охраняла какой-то заброшенный, никому не нужный склад посреди тайги, на который давно было наплевать не только потенциальным нарушителям, но и Министерству обороны. А охраняли этот объект скорее по привычке, потому как здание еще не рухнуло от старости и числилось на балансе. Конечно, офицеры пытались блюсти во время охраны объекта строгость и устав, но в эти караулы солдаты рвались, как в увольнение. Где еще так выспишься и отдохнешь от строевой подготовки, полевых выездов и нарядов?
– Ладно, давайте в машину, – вздохнул капитан.
Мы полезли через борт ГАЗ-66, торопясь укрыться от солнца под его брезентовым тентом.
– Эй, Звереныш, гитару возьми! – крикнул Рыбалкин.
Я одной рукой схватился за гриф, а второй – за широкую ладонь приятеля и помог Рыбалкину перевалиться через борт. ГАЗ заурчал и тронулся. За кормой мелькнули увенчанные звездами ворота воинской части, и над машиной сомкнулись вершины могучих таежных сосен. Ехать предстояло часа полтора. Рыбалкин тут же ударил по струнам и затянул: «Сбивая черным сапогом с травы прозрачную росу, наш караул идет вперед и каждый к своему посту…» Машину затрясло на кочках – водила давил на газ, словно вез дрова, да только гитариста это не смутило. Кто-то даже попытался подпевать. Вечно спящий Шурович тут же вырубился, а вскоре некоторые последовали его примеру – из-за жары мы все стали похожи на стаю двуногих ленивцев цвета хаки. Я не спал. Сидя у борта, глядел в синее небо с уже начавшим клониться к горизонту солнцем и думал о том, что с погодой нам повезло – ночь предстоит звездная, без дождя и ветра, а значит, караул будет кайфовым.
В караулку мы прибыли часам к семи. «Шестьдесят шестой» резко затормозил перед зданием на небольшой бетонной площадке. В облаке поднятой им пыли появился часовой в каске и бронежилете и лениво прикрыл обтянутые сеткой-рабицей ворота.
– К машине! – скомандовал капитан Саморов.
Мы медленно выползли на волю из душного, словно парилка, кузова. Снаружи, наоборот, жара спала и теперь обдувал легкий прохладный ветерок. Изобразив некое подобие строя, мы выслушали короткий инструктаж. Впрочем, в нем давно уже никто не нуждался. Лично я за полтора года службы посещал это место уж и не упомню сколько раз. Вид караулки, окружавшего ее сетчатого забора и зеленой стены леса за ним уже навевал какие-то привычные, я бы даже сказал, домашние чувства.
Караулку, насколько я знаю, выстроили не очень давно – лет пять назад, когда охрану объекта поручили нашему танковому полку. Это было одноэтажное здание из красного кирпича. Четыре окошка, обращенные к небольшой площадке для построений, изнутри плотно закрывали ставни. От остального мира внутренние помещения караулки отделял небольшой тамбур: чтобы войти, нужно было пересечь замкнутый с двух сторон железными дверьми трехметровый коридорчик. При этом наружную дверь всегда держали запертой изнутри, хотя за пять лет караулов не нашлось сумасшедших ее штурмовать. В самой же караулке имелся необходимый для жизни минимум помещений: раздевалка, кухня-столовая, комната для бодрствующей смены с креслами и журнальными столиками, в народе – бодрячка, а также для отдыхающей смены – с топчанами для сна, ну и туалет. Правда, последним пользоваться разрешалось лишь зимой, а летом, чтобы не чистить уборную, для этих нужд использовали лес, который начинался сразу за забором и тянулся на многие-многие километры во всех направлениях. Была еще в караулке сушилка, заваленная зимними бушлатами, рядом с которой в закутке жужжал генератор, обеспечивающий электроэнергией караульное помещение и периметр постов. Также отдельная комната предназначалась для начальника караула и его помощника, а между ней и бодрячкой стоял пульт для связи с постами и частью. В общем, это была полностью автономная база, в которой, в случае чего, можно запросто вполне цивилизованно жить годами…
Едва мы выбрались из машины, что-то меня насторожило. Поначалу я даже не понял, что именно, – вроде все как обычно. А потом сообразил, что не так: люди! Солдаты сменяющегося так называемого «старого» караула – парни из нашей части, как и повелось, побросав под забор автоматы, кто вольно сидел в курилке, кто спал на скатках в тени, иные шатались по территории, наводя порядок. На крыльце дремал часовой собачки, который не соизволил подняться, даже когда из караулки вышел его начкар. Вроде бы привычная обстановка. Вот только их взгляды – какие-то взволнованные, бегающие, я бы даже сказал, испуганные. У многих глаза красные, словно всю ночь не спали, хотя караулы там, как я уже сказал, славились тем, что солдаты на посту высыпались лучше, чем в казарме.
– Опять мы с Петровичем всю ночь квасили, – вместо «здрасте» объявил подошедший к Саморову начальник старого караула, потирая похмельное раскрасневшееся лицо.
– Да, Петровичу с такой работенкой только и остается, что алкогольничать, – усмехнулся наш капитан, пожимая коллеге руку. – Чего это с твоими обмороками-то?
Саморов кивнул на сменяющихся караульных. Ага! Не только я это заметил!
– Чего они такие странные, будто зомби?
– Сам не знаю, – пожал плечами старый начкар. – Впервые такой хлопотный караул выдался. Три раза за ночь смену в ружье поднимал да на посты гонял – часовые от каждой тени шарахались, думали – нападение. Один и вовсе на пост отказывался заступать, пришлось арестом пригрозить. В отдыхаловке во сне постоянно кто-то вскрикивал. Говорят, кошмары снятся. Я их пуганул, мол, вообще спать не разрешу. Не помогло!
– Может, дряни какой некачественной накурились? – предположил Саморов.
– Может, и так… Да только мне тоже спалось хреново, – ответил старый начкар. – А я-то точно ничего не курил. Только пил…
Какое-то время он молча смотрел в сторону виднеющихся вдали вышек.
– Признаться, достали меня уже эти караулы, – вздохнул старый начкар. – Тут только солдатам халява, а нам, офицерам, так одни проблемы. Того и жди, что опять какое-нибудь ЧП случится. Ведь ни в одном наряде такого нет, как здесь! То суицидник какой – повесится, застрелится или вены вскроет, то душара дембеля стрельнет. Взять статистику только за прошлый год. Три человека! Это не считая тех двоих, кого откачали. Тем более устав тут не рулит – далеко от части, а солдаты с автоматами разгуливают где хотят. Да что говорить, только три месяца назад отсюда труп увезли!
– Это ты про Маринского? – припомнил наш капитан. – Так ведь он не суицидник. Он сам в лесу в канаву свалился да шею себе свернул.
– В канаву не в канаву… А труп-то есть! Честно говоря, я и сам уже побаиваюсь сюда ездить. Спать тут ужасно – вечно снится всякая чепуха. Да и лес, признаться, вокруг какой-то странный, нехороший. Если бы не Петрович со своим бухлом, уж не знаю даже, как вообще бы тут дежурил. Мне как выпадает сюда заступать, ехать не хочется настолько, хоть рапорт на увольнение пиши.
– Слушай, может, тебе отпуск взять? – Саморов недоверчиво взглянул на его нервное опухшее лицо.
– Я не раз говорил: дался нам этот склад? – продолжал тот, не обратив внимания на слова капитана. – Да только нашему начальству, похоже, плевать. Охраняем не понять зачем…
– Склад числится за нашей частью, вот и охраняем.
– А может, там и сторожить-то уже нечего? Я вчера Петровичу говорю: чего в этом складе хранится-то? Что там такого ценного, что мы тут пятый год грязь месим? А тот молчит. Хоть и пьяный, зараза, но молчит! Партизан хренов…
– Может, нам замок сорвать да заглянуть внутрь, а? – Саморов заговорщически усмехнулся. – Уверен, никто даже не заметит.
– Ты серьезно? – Старый начкар заметно оживился. Похоже, он и сам не раз об этом подумывал.
– А что, пара бойцов с ломами тебе его в два счета вскроют…
И тут капитан осекся, видимо вспомнив о том, что мы все еще рядом – мнемся перед караулкой в строю и с интересом вслушиваемся в их диалог.
– Провин! – позвал Саморов.
– Я! – Женя вытянулся по стойке смирно.
– Веди личный состав в караульное помещение.
– Карау-у-ул!.. – начал Провин командирским голосом.
Да только строй уже и так рассыпался, и мы лениво побрели в караулку мимо багрового от злости старшего сержанта.
– Бодрствующая смена, принимайте караулку! – распорядился Агеев. – Те, кто идет на посты, не забудьте поесть! Вовка Роганин, помоги Шуру на кухню паек дотащить.
Роганин тут же бросился выполнять команду – вместе с Шуровичем стаскивать с кузова машины бак полевой кухни и коробки с сухим пайком. Провин зло сплюнул в пыль.
– Честно говоря, мне порой жаль Провина, – сказал Антон Трошников, поглядывая на помначкара. – Ему, должно быть, очень одиноко. Живет особняком, ни с кем не общается.
– Чё его жалеть-то? – пробурчал Эдик Драпко, потерев кулак. – Он рядовым-то был уродом, а с лычками так вообще скурвился.
– Это потому, что мы принципиально слушаемся только Агеева, – возразил Антон.
– Нет, это потому, что Провин всех нас отстоем считает, – ответил Эдик. – Так почему мы к нему должны относиться иначе? Уверен: завтра подохни он – ни одна собака не пожалеет. Еще и спасибо скажет…
– Хотел бы я посмотреть, как собаки спасибо говорят, – усмехнулся я.
– А по-моему, мы просто ведем себя с Провиным как последние сволочи, – вздохнул Антон. – Вот если бы…
– Товарищи солдаты! – раздался вычурно командирский голос позади.
Мы оглянулись. Величественной походкой нас догонял предмет нашего спора – старший сержант Провин собственной персоной. Поджав губы, он окинул нас придирчивым взглядом:
– А ну-ка, построились!
– Чего?..
– Я сказал, смирно!
Мы растерянно подчинились.
– Трошников, чего это у вас бляха в районе паха болтается? – важно сказал помначкар. – Разве вы не знаете, как солдату положено затягивать ремень? Думаете, раз мы далеко от части, можно форму одежды нарушать?
– Да ладно тебе, Жека… – улыбнулся Антон, подтягивая ремень.
– Не Жека, а товарищ старший сержант! И пуговку верхнюю на кителе застегните! Вы что, рядовой, по возвращении в часть хотите на гауптвахту попасть за нарушение формы одежды? Так я вам устрою!
Улыбка исчезла с лица Трошникова. Провин по-отечески одернул на нем форму, сам застегнул ему пуговку и погрозил пальцем:
– Чтобы я больше такого не видел!
Взгляд помначкара скользнул по остальным, видимо ища, к кому бы еще придраться, и остановился на Драпко. Эдик вызывающе вскинул подбородок, мол, «ну давай, предъяви мне что-нибудь!». Драпко был счастливым обладателем такого могучего торса, что Провин «предъявить» не рискнул – отвел глаза, повернулся и с надменным видом зашагал в караулку. Все-таки Эдика он до сих пор побаивался – помнил его кулаки с тех времен, когда еще был рядовым.
– Вот урод! – зло сказал Антон Трошников, снова расстегивая пуговицу и ослабляя ремень. – Меньше полугода как замкомвзвода, а выпендривается, будто командир части…
Внутри караулки с мокрыми тряпками блуждали угрюмые солдаты сменяющегося караула – наводили порядок, готовя помещение к сдаче.
– Здорово, мужики! – воскликнул Трошников.
По нам скользнули равнодушные взгляды, и грязные тряпки снова заелозили по полу.
– Э, Витюха, ты чё такой вялый? Тебя словно всю ночь по сопкам гоняли в полном снаряжении…
Трошников тронул за плечо одного из надраивающих пол, но тот нервно сбросил его руку:
– Отвали!.. Антон, отвали, я сказал!
– Витек, что случилось-то?
Тот взглянул на Трошникова красными от бессонницы глазами. Видимо, хотел что-то ответить – явно резкое, но промолчал. Сказал лишь: «Удачно вам откараулить, пацаны» – и снова уставился в пол. Антон пожал плечами и вернулся к нам.
– Видать, прав был начкар. Странные они сегодня какие-то…
Шурович с Роганиным, гремя баком, скрылись в столовой, и вскоре оттуда раздался крик:
– Новый караул, хавать!
– Ну что, пойдем пожрем, что ли? – сказал Антон. – Скоро мне на пост.
Помещение, гордо именовавшееся столовой, представляло собой маленький закуток пять на пять с электропечкой и двумя квадратными столами. На хавчик, как обычно, был овес.
– Звереныш, как ты можешь это жрать? – воскликнул Трошников, заметив, как я уплетаю ужин.
– А ты можешь предложить лучше?
– Лично меня от одного вида наизнанку выворачивает… – Антон с отвращением отодвинул тарелку.
– Но надо же что-то есть, – ответил я, продолжая невозмутимо ковырять ложкой склизкую кашу. – Ты просто не думай обо всем, как о дерьме. Тут все дело в самовнушении…
– Ой, только не надо опять своей дебильной философией нагружать. Один хрен, о чем ни думай, дерьмо останется дерьмом. И я его жрать не буду!
– Да ладно тебе. Вон на Быка посмотри. Он же хавает, и ничего…
Я кивнул на Сычева, который ложкой интенсивно загружал овес в свое ненасытное хлебало.
– Быку хоть настоящего дерьма дай – сожрет, – поморщился Антон. – Еще и добавки попросит.
Сережа Сычев, видимо уловив, что речь ведут о нем, на какое-то время перестал жевать, посмотрел по сторонам, потом быстро смел ложкой остатки каши и воскликнул:
– Шур, там хавки много?
– До фигища, – ответил дремлющий у плиты Шурович.
Сычев направился к баку за добавкой. Трошников еще раз с отвращением взглянул на свой ужин и тут же отвернулся.
– Кстати, Звереныш, меня ведь ты меняешь?
– Ну, – ответил я.
– Смотри не опаздывай, а то я, когда меня долго не меняют на посту, становлюсь сердитый. Будет как в том анекдоте: «Стой, стрелять буду!» – «Стою!» – «Стреляю!»
– Если промахнешься, тогда ты точно до конца службы из санчасти не вылезешь.
Я хрустнул костяшками пальцев.
– Я и так оттуда не вылезаю, – усмехнулся Трошников.
– Да уж, косарь ты у нас известный!
Из коридора раздался вопль Провина:
– Первая смена, строиться!
– Что, уже на пост? – проворчал Трошников, бросив взгляд на наручные часы.
– Я сказал, строиться! – снова пронеслось по караулке.
– Вот разорался, хренов командир… – Антон поднялся из-за стола. – Одно радует: несмотря на лычки, жрать Провину придется такое же дерьмо, что и нам. А я б на месте Шуровича ему в тарелку еще и настоящего дерьма всыпал, чтобы он весь караул из сортира не вылезал.
Я не стал напоминать Антону, что не прошло и получаса, как тот пытался сочувствовать нашему гнусному помначкару.
В комнате бодрствующей смены Трошников нырнул в бронежилет, надел кепку, развернув ее козырьком назад, поверх нее напялил каску.
