Buch lesen: «Родная партия»
Акт I. Глава 1. Ядерная война
– Андрюша, а ты смотреть выступление Трампа не собираешься? – мать, озабоченно выглядывая из кухни, ожидала моего ответа. Телевизор голубым светил в её напряженное от трансляции лицо, и клубы пара из раскрытой посудомойки придавали происходящему чрезмерное напряжение. Как всегда, её донимала бытовая скука. Эту дыру она затыкала телевизором. – Что-то важное грядет.
– Да что грядет? Опять лопоухие политики на испуг брать будут.
Айфон с утра гудел. Я успел только почистить зубы, зарядить айкос и бросить в рюкзак ноут с парой книг по учебе.
– Куда же ты тогда?
– В универ. Куда ж ещё.
Мать в смущении приложила палец к губам:
– Послушай, ты только послушай! Господи, за что нам всё это? – её каждодневные политические причитания о том, как мир сошел с ума и скоро будет война, разбивали утреннее настроение вдребезги. Единственное спасение заключалось в бегстве.
– Лан, я в метро, пора на учебу…
– Ну подожди! Ну посмотри, что делается. Вдруг этот урод Трамп что-то важное скажет!
Вынужденно зову Алису включить телевизор в гостиной. Срочное сообщение, важное обращение к российскому народу и Москве, к мировому сообществу.
“О, так вот это ответочка за Гренландию? – первое, что пришло в голову. – Или за ту мифическую подлодку? Вот и дошутился, 2028 год становится последним”
Речь уже шла минуты три или четыре, и старик Трамп с лютым автозагаром и золотистой кукурузной шевелюрой, сидя за столом в Овальном кабинете, интенсивно говорил на камеру.
– Мы преодолеем все препятствия, которые встанут перед величайшим американским народом – величайшим из всех народов в истории. Я благодарен Америке за доверие, предоставленное мне тремя годами ранее. В своей речи после победы я обещал, что буду бороться. Буду защищать каждого американца, каждого гражданина великой Америки. Сам Господь Бог благословит нашу страну, он помогает мне в эту наитруднейшую минуту – и во время выборов, и во время побед над американскими врагами, и в момент гнусного покушения на мою жизнь.
– Мама, я пошел.
– Послушай до конца, вдруг что-то важное, – мать принесла мне зонт. – Держи, опять забыл.
Трамп по бумажке перечислял старые претензии, про которые я слышал не единожды: то Китаю, то России, то Дании и Мексике; указательным пальцем грозил за Украину, рисуя страшную перспективу всем обидчикам. Всё это звучало многократно и изо всех щелей последний год. Мне приходилось конкретно закукливаться, лишь бы не лезла в мою голову политота.
– Андрюша, ну что творится? Ты бы за город уехал, погостил где-нибудь подальше от столицы. Ладно с ним, с университетом! Может, уедешь в Сербию к сестре? – голос у мамы дрожал.
– Не выноси последние нервные клетки, пожалуйста.
Звонок от Аслана: он сегодня весь на спорте, просит прислать эссе, а ещё уговорить старосту, с которой у меня, по его словам, три года дружба в десны, проставить посещение в журнале. Товарищу пора прайс-лист выкатить за оказание срочных спасательных услуг.
Обувшись и одевшись, я тихо открыл дверь и скользнул в подъезд, вызвал лифт и побежал по Нагатинской. В ушах играл Rendez Vous, тёмной лирикой покрывавший московскую мостовую; листва шуршала под ногами, никто о ней не заботился, никому она оказалась не нужна; человеческие лица, и без того каждодневно невзрачные, сегодня выглядели особо напряженные и сморщившиеся. Многие прятали взгляд в асфальте, не то от ветра, не то от страха.
Что такое? Холоднее ведь не стало, ветер тот же, речи те же. Трамп – просто бизнесмен, его угрозы за последнее тупогодье я стоически принимаю в грудь. Ну пошумит, ну выторгует что-нибудь, и всё.
В метро розоволосая проверяющая, крепко усиленная двумя росгвардейцами с лицами твердой неприкаянности, остановила командирским жестом: она взглянула на проездной, на меня, потом на студак, и всё в какой-то известной только ей последовательности.
– Ве-ли-хов. Так. Андрей. Ага. Всё ясно, – женщина прищуром сравнивала лицо с фотографией. – А почему такие разные?
– Я хайер поменял.
– Чего ты поменял?
– Прическу.
– Вот по-русски и говори.
– Можно мои документы? – я разозлился. – На пары опаздываю.
Двое росгвардейцев черной горой повисли надо мной: “Успеешь ещё, пацан!”
– Ты разве новости не читал? – контролерша своим прищуром скоро сожмёт гримасу до состояния тире.
– Нет.
Она хотела что-то сказать, но вернула обратно уставшей рукой мои документы.
На эскалаторе у всех глаза в белые экраны. Я подглядел через плечо мужику – Трамп уже красный, как его галстук, и позади него какая-то карта с отметками.
“What time, does it matter?”, ритмично доносилось из эйрподсов. Черт, я свой доклад на почту преподу не отправил. Пока до универа не доберусь, нужно успеть ему скинуть, а то опять будет минуту распинывать.
Хлопок в плечо. Я тут же напрягаюсь, оборачиваюсь. Женщина с горящим белым взглядом, в осеннем балахоне и с перекошенным беретом на голове что-то тараторила.
– Чего? Чего тебе?
– Парень, война!
Недовольно закатил глаза. Ну сколько можно? В последнее время вас стало слишком много, криповых старух и просто бешеных. Она мне показывала куда-то вверх, а я всё равно не обращал, пожал плечами и убежал на перрон. Включил музыку громче, ещё резче пел мужской вокал: “It's just lies from the others”. Вагон подъехавшего состава оказался незаполненным. Прождав с минуту, поезд тронулся в направлении юга.
И тут же люди, словно получив сигнал пистолетом, ринулись к уезжающему составу. Кто-то даже бил в окно ладонями.
Я снял наушники.
– Он что, объявил нам войну? – сказал кто-то справа.
– Да нет же, это ультиматум… вроде.
– Нет, он объявил войну!
– Да прекратите уже, наконец. Хватит распространять панические слухи, – старуха в платке причитала на стоявшую парочку. – Ничего не случилось, вы только разводите панику.
– Женщина, он объявил ультиматом сроком в один час, вы разве не читали ещё?
– Фи, и не буду. Достали с этим Трампом.
Я снова сунул бананы в уши. I wanna wanna wanna wanna wanna wanna wanna wanna see the light. Фигуры передо мной метались, нарушали мое спокойствие. Звонок в Телеге прерывает песню:
– Андрей, ты где? – это была Ника, староста из универа.
– В метро еду.
– Читал новости?
– И ты туда же. Ну что-то слышал. Да обычное дело. Трамп торгуется, это очередная политика…
– Да ничего он не торгуется, Андрей, он объявил нам войну!
– Кому? Группе сто восемнадцать? За что?
– За потопленную подлодку.
– Хорош душить, Ника, уже дома запугали, – сказал я раздраженно. – Это очередной хайп, а вы ведётесь.
– Не веришь, так прочти его речь.
– Да изи, успокойся только.
Разговор прервался. Поезд двигался всё медленнее, люди не поднимали взгляд с экранов, и только две бабки с котомками выглядели полностью растерянными и озлобленными на остальных.
Вагон тряхнуло. Полная остановка в тоннеле. Блеск мерцающих огней с потолка. Я смотрел на бегающих из стороны в сторону пассажиров, смотрел и думал – либо пранк вышел из-под контроля, либо мир сошел с ума и правда подошел к концу, либо мне нужно бежать к психиатру за консультацией…
Больше всего ненавижу быть в таком тильте. Вот это идиотское положение, что и раздражен, и зол, и не способен на контроль над ситуацией. Всё, хватит. Хватит тильтовать. Раз, два, три, четыре. Четыре, три, два, один. Входим в ситуацию с головой.
– Парень, у тебя работает сеть? – спросил одноглазый мужчина в хаки. Короткая стрижка, растрескавшееся под южным ветром лицо, шрамы – всё выдавало в нём ветерана. Мне стало не по себе, но я ответил:
– Ага, раздать?
– Да, пожалуйста, – на миг показалось, что у мужчины дрогнул голос. У него сильно дергались пальцы.
– Всё будет в порядке, – сказал я, пытаясь ободрить его. – Сейчас во всем разберемся.
– Ага. Только вернулся оттуда, а она за мной, сволочь проклятая, сюда пришла.
– Кто пришла?
В Телеге посыпались сообщения: от мамы, от Ники, от друзей, в чате группы ругались и эмоционировали. Я полез в новостные каналы, чтобы понять, насколько всё серьезно.
“Трамп объявил о нанесении ответного удара”
“Срочно: Трамп готовит ядерные ракеты”
“Россия готова к любым действиям президента США”
“Генерал Кротопоров: Ответить на ультиматум может только армия”
Открываю статью с первым заголовком: “Президент Трамп в обращении к своим гражданам объявил, что в течение часа по России будет нанесен удар стратегическими военными силами США. “Пусть услышит каждый человек мира – этот день станет историческим”, – заявил Трамп в выступлении. – “Нет, нет такого препятствия, которого не превзошла бы наша великая Америка. Если Москва считает, что ей дозволено топить наш блестящий американский подводный флот, то последствия, я заверяю вас, для неё окажутся катастрофическими. У Москвы, официальных властей России есть один час для того, чтобы ответить на мой жесткий ультиматум. Мы будем защищать Америку, её священные границы и драгоценные жизни граждан. О, Господи, благослови нас и дела наши”. Корреспонденты различных новостных агентств наблюдают панику в столицах Америки и Европы. На текущее время, 07:24, Москва не сделала никаких официальных заявлений, пресс-секретари российского правительства не отвечают на телефонные звонки. Сообщение будет обновляться”
– Неужели всё? – девушка передо мной крутила наушники на палец, моток за мотком скручивала белый шнурок. Потом она сквозь всхлипывание просмеялась. – Зато ипотеку брать не придется.
– Ну наш же за мир, он позвонит этому проклятому Трампу? – испуганно спросил одноглазый, будто хотел убедить себя, что и правда наверху позвонят и всё решат по-хорошему. – Позвонить-то надо. У меня жена, дочь, только вернулся домой. Ну как же так?
Я вспотел, сбросил пальто, а потом и водолазку. Сеть то появлялась, то пропадала, пока полностью не обрушилась; последним сообщением, что удалось увидеть, было пахнущее надеждой “Обращение к гражданам России”, но загрузка видео зависла на 30 процентах.
Сверху послышался отчетливый гул: он прошелся россыпью, словно из нескольких источников сразу, а затем поезд, тоннель и всех нас внутри сильно тряхнуло. Затем тряхнуло ещё раз, и сквозь крики слышался тяжелый треск тоннельного каркаса: сталь и бетон падали на вагоны, комкая крышу и сбивая плафоны с лампами. Так продолжалось с минуту, и мы, покрытые пылью, фонариками во тьме пытались разглядеть друг друга.
Тишина черным сгустком отравляла меня. Я в наблюдаемое не верил, рефлекторно потянулся за наушниками – жестко хотелось слушать музыку и закрыть глаза, – но потом всё же согласился с реальностью. Нужно взять себя в руки. Я помог двум пожилым сесть, затем проверил девушку, сидевшую рядом со мной.
– Ты жива?
Она смотрела на меня и молчала, и прямой свет фонарика от айфона её не напрягал.
Все плачущие перестали громко кричать, словно боялись шумом позвать чудовищные удары и навлечь на себя беду. Кто-то тихим всхлипом просил “Не надо, пожалуйста”. Запахло туалетом и рвотой.
– Выпустите меня, – старушка, которая никому не верила, потянулась к крану аварийного вскрытия. – У меня сердце, я задыхаюсь. Помогите открыть дверь.
– Сидите здесь! – приказал мужчина в хаки. – Сейчас это самое безопасное место.
– Нет, – старушка махала рукой, дергала за кран, но сил ей не хватало. – Откройте, не то умру.
– Женщина, успокойтесь, нам всем тут плохо.
Я подошел к этому злосчастному крану, принялся его дергать, но влажная рука не могла крепко схватиться за хромированную сталь. Когда мне всё-таки удалось это сделать, я повернулся к больной сердцем: вместо благодарности женщина ответила мне немым взглядом и открытым ртом.
– Ой, она и правда умерла, – мужчина в хаки потрогал тело и мягко уложил на пол.
И тут меня сломало. Я уставился на смерть. Смерть уставилась на меня. Глядение закончилось тогда, когда одноглазый аккуратно закрыл лицо умершей своей курткой. Но я не поверил, что она умерла, и потому стянул накидку, чтобы снова глядеть в лицо неизвестной, обыденной и морщинистой старухи, с тяжелым подбородком и плохой помадой, чтобы точно удостовериться, что ей пришел конец.
– Ты зачем так делаешь? – мужчина взял меня за руку. Я не обратил на него внимания.
Мой взгляд устремился внутрь бездонной тьмы угасающих глаз, и в миг, растянувшийся на неисчислимой линии времени, миг наступившей тишины, по нам ударило сильнейшей волной. Я, испугавшись, рывком опрокинулся назад. Вагонную крышу пробило чем-то тяжелым, что-то на сумасшедшей скорости влетело внутрь, поразило волной; там, где стоял я и одноглазый, теперь была дыра; мужика в хаки и мертвую старуху раздавило обломками, а пол разломало вплоть до рельс и шпал. Нас снова накрыло пылью, люди-светлячки, держащие фонарики телефонов перед собой, наугад побежали к выходу, к дверям, паникуя давя чужие конечности и головы; я поднес свой айфон ближе, увидев через взвесь небольшую серебристую трубу с обломанными крылышками, с пылающим жаром хвостом и ужасным запахом химической гари.
Что бы это могло быть, как не ракетой?
Я глубоко дышал, стучало наперебой сердце; завидев перед собой неизбежное, вскоре закричал, заорал на ракету, упавшую мне под ноги в тоннель метро.
А потом случилась солнечная вспышка.
Шар, покрытый белым, проглотил всё вокруг, и было не жарко от пекла – совсем наоборот, ледяной мглой сковало всё вокруг. Шар быстро улетучился, растворился в темнеющем после вспышки пространстве, зияющий развал повсюду ширился трещиной; неведомая сила толкнула меня в эту дыру, не позволяя сопротивляться.
Потоки звездного ветра гнали жизнь вперёд. Сознание летело метеором, а тело мое омывалось сияющими золотым огнём; всё вокруг было горьким, жгучим от пламени и податливым, казалось, что и воздух слеплен, и темнота текла во мне, отбирая историю, развязывая нити памяти из моей головы, скручивая их в новые узоры.
Я оживал.
Я снова чувствовал.
Я погибал и вновь рождался.
Веки разомкнулись, и тьма безвременья потеряла надо мной власть.
Сперва пробудилось обоняние. Пахло чем-то отдаленно знакомым, чем-то из детства. Духи? Такими пользовался разве что дед. И странный шоколадный запах.
Глаза открылись. Что-то на лице. Я сбросил предмет на пол – оказалось, что это книга, “Живаго” Пастернака. Рядом с ней прокатилась откупоренная и опустошенная бутылка. Повертел головой. Белый потолок с заметным швом. Стены с неприятными оранжевыми обоями, картина в позолоченной оправе, вазы с алыми гвоздиками, скульптура на столе – фигура из конской тройки. Допотопный телевизор и видеомагнитофон, ни ноута, ни айфона под рукой. Мебель древняя… Вообще всё древнее, я такое давно нигде уже не видел. Словно в раритетной квартире оказался.
Встав с кровати, я подошел к окну. Тело ещё горело как от мороза, будто было не своим. А за окном… Москва. Но какая-то не такая. Что за хмурость? Куда подевался Сити? И почему снежно?
В окне показалось отражение незнакомца. Я обернулся, поискал зеркало в комнате. Увидев себя, в ужасе всхлипнул.
“Это кто? Я, что ли?”, говорил сам с собой. Пощупал тело – все щипки отозвались. Высокий лоб, впалые щеки и большой нос, серьезные морщины. Всё на лице поменялось, остался лишь знакомый силуэт. Где моя рыжая шевелюра? Почему я постарел на десять лет?
– Андрюша! – раздался неизвестный женский голос из коридора. – Быстро завтракать. Служебная машина через полчаса.
Какая ещё служебная машина?
В просторном коридоре стояли книжные шкафы, забитые до отказа, среди них некоторые пестрели красным и синим. Виднелись несколько комнат; из одной, напоминающей директорский кабинет в школе, донеслась с наигранной музыкой фраза “Говорит Москва. Московское время восемь часов…” Я пошел туда, приоткрыл дверь.
Мужчина, стоявший спиной ко мне, надевал серый костюм. Взгляд зацепил выразительные брови и большие роговые очки. Он заметил меня в зеркале шкафа.
– Андрей, собирайся. Не будем возвращаться больше к этой теме, ладно? Мне не нужны больше проблемы с комитетчиками. Наверху разговоры пошли. Есть предел моему терпению. Уехать за границу тебе не дам, всё, забудь. Сначала прибери то, что натворил, а потом хоть послом в Канаду.
Я молчал. Видимо, мужчину это задело. Но мне и правда сказать было нечего, не знаю, кто эти все люди. И этот календарь на стене с жирной цифрой 1985, коммунистический донельзя, и картина с шагающим Лениным, всё это парализывало.
– Ты что, не слышишь меня?
Сзади подкралась какая-то женщина, крутобедрая и совсем незнакомая. Я сошел с ума, меня окружает всё неизвестное.
– Я не понимаю.
– Чего ты не понимаешь?
– Кто вы?
Мужчина раскрыл рот в удивлении.
– Виктория, звони Чазову. Или Морковкину в Кащенку. Мой сын допился – не узнает родного отца! Уведи его с глаз долой. Негодяй, подонок просто!
Женщина, которую звали Викторией, аккуратно взяла меня под локоть, отвела на кухню и злобно шикнула. Я совсем растерялся. Помогите мне, кто-нибудь!
– Перестань, умоляю, заклинаю тебя, – заговорчески произнесла эта женщина. – У отца аврал на работе. Заводу пятилетку закрывать, он уже скоро спать будет в рабочем кабинете, а от тебя одни неприятности. Ты уже взрослый мужчина. Прекрати эти детскости, семья ведь пострадает.
– Я… Мне нужно присесть. Может, съел что-то не то.
– Или выпил, бесстыжий.
– Ну и приход у меня.
Женщина рывком посадила меня на стул, заставила есть кашу. В желудок упало горячее. Хотелось плакать. Нужно спрятаться ото всех, чтобы обдумать всё произошедшее. Пока я доедал кашу, потекли ручьем воспоминания: про октябрьское утро, мамины причитания о Трампе, про Аслана и Нику, вспомнилось напуганное лицо безумной женщины, трепетавшей белым взглядом от слова война, а потом понурый ветеран-инвалид, жаловавшийся на свою судьбу; строки последней песни, которую мне довелось слушать, текли назидающе – как же хочется увидеть свет, что пробьется сквозь тьму и положит конец моему безумию!
Я полностью отдался этим воспоминаниям, не мешал Виктории собирать меня в дорогу, стал марионеткой в её руках. Казалось, это нравилось женщине – на меня как с рога изобилия посыпались комплименты. Она проводила меня на лифте, сказала, что подождет “служебку”.
К подъезду неспешно завернул черный автомобиль, начищенный до блеска. Внутри кожаный салон, в котором можно утонуть. Понуро сев в него, я крепко зажмурился, надеясь, что всё это исчезнет, что всё вернется обратно.
Но машина тронулась, и ничего не изменилось.
Глава 2. ЦК ВЛКСМ
Я в полном невменозе. Что делать?
Нужно воссоздать историю, иначе я так и буду биться разумом об свой череп. Что случилось с Россией? Что произошло со мной? Что сделалось с миром? Что это за мир такой? Почему всюду советская эпоха? Что значит этот календарь? Кто эти люди, что меня окружают?
Машина ехала очень ровно, ощущалось, как водитель деликатно вёз меня куда-то в центр. Улицы я узнавал, как Этим временем следует воспользоваться. Как довезут, спрячусь где-нибудь и продолжу размышлять в одиночестве.
Что у меня есть? Мелкие детали, раздробленные воспоминания… Видимо, я пытался спрятаться от реальности, так как никого не хотел слушать и на замеченное реагировал с чувством отторжения. Соберись, Андрей, ты же будущий историк. Чему тебя учили Геродот и историки всех эпох? Опиши историю.
Сначала 2028-й, утро двадцать девятого октября. Иронично, что начало события идет с самого раннего времени, а потом скачок в более позднее. Итак, история началась с того, что Трамп объявил нам войну. Или сделал ультиматум. Что там было сказано в его речи? Если убрать всю эту политоту и помпезность, то он потребовал от нас ответа в течение часа.
Примерно с месяц говорили о пропавшем в Балтике “Джимми Картере”, о том, как США грозились подтвердить причастность России к потоплению подводной лодки. Хотя весь год Трамп выглядел довольным и часто выпускал одно кринжовое заявление за другим – прямо как в начале президентства. Поэтому к исчезновению подлодки отнеслись с пренебрежением. Ну, пропала и пропала. Вдруг Трамп решил забайтить целую ядерную державу?
Я, весь такой на октябрьском вайбе, забил на политоту, поставил отметку у графы “против всех”, писал курсач и гонял в посольство за испанской визой, попутно заливая себя гекталитрами кофе. Но в последние дни, похоже, стало совсем тяжко, раз политота через все мои психологические фильтры пролезла в сознание. Тема не сходила из каналов Телеги. Я не особо вникал во все подробности текущей политики, ибо мне это было совсем не интересно – честно говоря, даже слово война, как если в буквальном смысле представить её между Россией и США, вызывало эмоциональное отторжение, поэтому и курсач писал беззубый, про культуру повседневности. Так было не только спокойнее, но и удобнее. А то, что барины дерутся – не мое дело.
Так и что с подлодкой? Словно других трагедий раньше не случалось. Тонули подлодки и раньше, и у нас тонули, и у них. Ещё школу закончил, а отношения между нами и ими оказались испорчены. Холодная война номер два. Долгое затишье на восточных границах, и потом этот инцидент в море. Трамп – президент донельзя кринжовый. Но неужели он забыл разницу между популизмом и реальностью?
Как можно было додуматься до ядерной бомбардировки? И зачем выдвигать ультиматум сроком в один час? Чтобы что? Видимо, чтобы не было возможности среагировать, дать вразумительный ответ. Ну такой себе повод пофлексить для будущей истории – угробить мир ядерной войной.
Итак, 29 октября 2028 года, приблизительно в 8 утра, начинается атака, и я выезжаю на метро в универ. Именно в этот момент, то есть в момент объявления ультиматума, по Москве вдарили ядеркой. Уж если вдарили по столице, то и по другим городам тоже; и мы в долгу не остались наверняка, тогда куча ракет полетела в их города, прошлись градом по Европе… Мир вряд ли пережил такое.
Но есть одно но. Выжил я. Выжил, всё помню, всё как было. Рядом со мной взорвалась ядерная бомба. Что-то случилось, и мое сознание физически, энергетически или информационно перенеслось в прошлое. Настоящая фантастика.
Дальше, что было дальше? Оказываюсь в 1985-м, на что указывает календарь, а ещё предметы мебели. Магнитофон в комнате. Я читал Пастернака. Нет макбуков и смартфонов. По погоде сейчас зима, но как сказать точнее? Я при Черненко или Горбачеве? Словечки и фразочки – “комитетчик”, “за границу не выпущу”. Все машины старые, Час от часу не легче.
Можно спросить у водителя, либо поглядеть по сторонам. Хотя нет, спрашивать стыдно, вдруг покажусь криповым. Пока не раскусили, нужно и дальше вживаться в текущую роль.
Машина плавно остановилась на светофоре. Я принялся разглядывать округу. У здания, как на параде, стоял большой агитационный стенд, где огромными буквами написано: “Члены Политбюро ЦК КПСС”. Первым в длинном ряду портретов был Черненко.
“Какой кошмар”, вылетело из меня. Водитель тут же спросил:
– Андрей Иванович, что случилось? Простите, но быстрее ехать не могу, объезжаю пробку на Горького.
Пробки на дорогах при коммунистах? Этим можно воспользоваться – будет больше времени на обдумывание.
– Водитель, не объезжайте. Давайте через пробку.
Мужчина повернулся ко мне с удивленным лицом. Он смотрел так пронзительно, что я застеснялся собственного приказа.
– Забыл ваше имя.
– Лёня. То есть Леонид, меня зовут Леонид, – лицо водителя раскраснелось, – Андрей Иванович.
– Леонид, давайте через пробку, – приказывать было неприятно, поэтому всюду перла вежливость. – Пожалуйста, езжайте по улице Горького.
– Эх, хорошо, Андрей Иванович.
Какой кошмар, эта мысль снова возникла в голове. Черненковский год самый тухлый и мракобесный из всех возможных: позади относительно спокойные годы, а впереди ураган перемен. Затишье перед бурей. Вот почему меня не отправили, скажем, куда-нибудь в очень далекое будущее, где все живут на одном позитивном вайбе?
Пробка дала мне ещё полчаса на раздумья. План, несмотря на мое потрясение, казался лучшим из возможных – морозиться ото всех, говорить односложно и аккуратно интересоваться. Если у меня шиза, то рано или поздно, но вылечат. Если нет, то от безопасного поведения ничего не случится.
Водитель довез до дома, который я знал из своего времени. Здесь брал панкейки и сидел с Никой, выслушивая её нытье по бывшему. А теперь это бледно-зелёное здание, с реющим на ветру советским флагом, и никаких заведений. Желто-красный троллейбус медленно проехал мимо.
У проходной стоял крепкий мужчина. Я встал рядом с ним. Служебный автомобиль уехал, а мне было стыдно спросить даже: “Сколько времени?”
Стою и не знаю, что делать дальше. Мужчина заметил мое присутствие. Мы смотрели друг на друга: мой взгляд был явно растерянным, а взгляд мужчины всё более колючим.
– Андрей Иванович, вы же не курите, – пробасил он.
– Да. Не курю, – протянул я.
– Пропуск забыли? Так по комсомольскому билету зайдите.
– Ах да, точно! И как же я забыл про свой билет.
Похлопав по пиджаку, почувствовал книжицу. Красненькая, с черным профилем Ленина. Махнув ей перед лицом удивленного мужчины, я зашел в здание. Из пропускной на меня глядела натуральная жаба: старая и злая, одетая в растянутую жилетку, прямо как в родном универе. Сквозь толстые очки у жабы исходил токсичный взгляд на всё живое.
Я ткнул ей билетом, жабу переклинило, но турникет всё же открыла. Я пошел по лестнице наверх, второй этаж, третий… И заблудился. Что делать дальше? В комсомольском билете указано, что я – Андрей Иванович Озёров. Пошел по кабинетам, вдруг табличка где висит…
– Андрей Иванович, здравствуйте, – женщина с мягкими чертами лица, в белой блузе и длинной юбке тактично кивнула.
– Здравствуйте.
Неловкая пауза. Кто передо мной?
– Вы к Виктору Максимовичу?
– Нет, – нужно было срочно где-то спрятаться. – Передумал. Потом зайду. Лучше проводите в мой кабинет.
Женщина посмотрела на меня удивленным взглядом, но ничего не сказала, только пошла по паркетным коридорам. Мы спустились на этаж ниже, затем свернули куда-то за угол, где был ещё один длинный коридор с кабинетами, остановились возле красноречивой таблички “Озёров А.Г., заведующий отделом пропаганды и агитации”.
“Ну великолепно, в этом мирке удосужился быть демагогом! – подумал я. – Не откладывая на потом, нужно как можно быстрее спрятаться ото всех, в том числе от этой женщины”
Кабинет оказался поделен на две части. В приемной села неизвестная в белой блузе, а вот за дверью, надо предположить, мой личный хором.
– Эм, мне нужно побыть одному… – сказал я, крепко взявшись за ручку двери.
– Конечно, Андрей Иванович. Только не забудьте совещание в десять.
– А сколько времени?
– Полдесятого.
– Можно отказаться?
– Отказаться от чего? – белая блузка ещё сильнее побледнела.
– Я плохо себя чувствую. Можно мне не присутствовать на этом совещании?
Женщина предложила подождать в кабинете, пока вызовет медсестру. Я сразу же отказался от помощи, спрятался за дверью, притаился в ожидании. Понятно, что веду себя слишком крипово, но что мне остается делать? Кабинет, обшитый деревом, с портретом Ленина, шкафами, набитыми множеством книг, пах затхлостью, несмотря на идеальную чистоту. Ноги сами двинулись к креслу. Тепло и тихо.
Закрыв глаза, я не думал, что меня срубит в сон.
Кто-то интенсивно меня дергал за плечи.
– Андрюша, просыпаемся, – сказал мужской голос.
– Вот видите, Сергей Георгиевич, он совсем плох сегодня. Но от него не пахнет. Совсем! Даже стыдно немного, может быть, человек устал?
– Ещё бы от него пахло, Наташенька, один лишний запах ему сделает пике с горящим партбилетом.
– И он отказался от медсестры. Я вынуждена подчиниться. Зато позвала вас. Может, вы решите вызвать Алевтину?
– Нет, не стоит. Вот наш товарищ проснется, тогда будем выяснять, что с ним случилось. Блин, мне бы так греться с алкоголя.
Я уставился на разбудившего. Одетый в пиджаке, с хорошим ароматом духов, с выразительными глазами и хорошей укладкой, он улыбался каким-то необычным, близким для меня способом. Будто это человек из моего времени. Весь его лук был как с иголочки.
Кажется, мать называла таких пижонами. Видимо, передо мной оказался самый что ни на есть глянцевый пример.
– Андрюша, а ты чего так сильно стал пить? Не поднадоело?
– Я не пью. Вообще.
Мужчина загоготал на весь кабинет.
– А можно не заливать в уши, тут все свои: вот я, вот Наташа. Больше никого. Расскажи, чем так налакался?
– Ничем, говорю же. Я трезвый.
– А, ну да. ну да. Честно?
– Да не пил я ничего! – разговор вызвал во мне вспышку гнева. Видимо, не до конца я проработал свои эмоции с терапевтом.
– Хорошо-хорошо, – рука мужчины сделала примирительный жест. – Ты нас помнишь, горемычный ты мой товарищ?
Признаться было сложно. Помни, Андрей, что нельзя быть криповым!
– Голова мутная с утра, – проблеял я. – Как Леонид довез сюда, ещё помню, а потом всё смешалось…
– Леонид? – Наташа раскрыла глаза в изумлении.
Мужчина смутился:
– Ты что же, теперь своего шофера по имени зовешь? Наташа, у товарища был слишком длинный выходной. Не подменили ли нам? Царь-то ненастоящий.
– Андрей Иванович, у вас через пять минут совещание, – Наташа вся волновалась. Она поднесла три листа, взятых скрепкой. Ещё на стол поставили стеклянный графин со стаканом. – Выпейте воды. У меня есть активированный уголь. Пожалуйста, соберитесь, Виктор Максимович ждет на совещании.
– Кто это? Мой начальник? – поняв, что слишком плохо знаю историю серозной черненковщины, я тупо сдался и пошел на рожон. Ну и черт с этим всем, вижу же, что этим людям не безразличен.
– Приехали, – Сергей снова засмеялся. – Так вот, рассказываю. Тебя зовут Андрей Иванович Озёров. Ты у нас заведующий отделом пропаганды и агитации Центрального Комитета ВЛКСМ. Я – Сергей Георгиевич Курочка, заведующий Международным отделом. Тоже из ЦК, если не понял. А это секретарь-референт, Татьяна Максимовна Гиоргадзе. Твоя Снегурочка. Фокусница, спасительница твоя, Родина-мать настоящая.
Татьяна сильно покраснела, но ничего не сказала. Она отошла в сторону, посмотрела в окно, сквозь шторы и падающий снег. Похоже, ей не нравится фамильярность. Я полистал полученные бумаги.
Какой-то перспективный план агитационной работы с рабочей молодежью. На практике, что была на 3 курсе, мне пришлось копаться в советском архиве, добывая источниковый материал. Желтые бумаги из 1968 года имели точно такую же форму бланка, что и те, что я держу сейчас. На верхнем углу, прямо под шапкой документа стоит дата – 9 марта 1985 года. Вот и выяснилось, куда меня занесло.
– Вам пора, Андрей Иванович, – Татьяна повернулась ко мне, вернув себя в норму. Сергей протянул мне свою здоровенную лапу:
– Сиди и молчи, не раскрывай рот, если не чувствуешь себя хорошо после бурной ночки. Когда дадут слово, читай по бумаге, Мишину будет без разницы.
