Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва

От авторов

Сюжет детектива затрагивает события, относящиеся к XVIII и XIX векам. Поиск убийц известного московского ювелира посвящает читателя в историю смуты, затеянной бунтовщиком и самозванцем Емельяном Пугачёвым на Южном Урале. В ходе розыска сыщику московской сыскной части удаётся распутать историю убийства и пресечь деятельность фальшивомонетчиков.

Детектив является продолжением романов: «Дело о секте скопцов», «Клад Белёвского Худеяра» и «Проклятие старого помещика».

Роман является четвёртым из серии книг авторов, повествующих о жизни и быте общества этого периода, однако полностью самостоятелен в сюжете.

В романе наряду с вымышленными героями присутствуют реальные исторические фигуры, активно влиявшие на развитие общества того времени. Однако авторы не дают им оценку, в отличие от выдуманных героев. Они только констатируют их историческую роль и события, участниками которых явились данные персонажи, импровизируя и предполагая их поведение в духе нравов XIX века. В связи с этим степень ответственности за историческую ценность книги весьма условна.

Посвящается старому и надёжному товарищу Китову Юрию Ивановичу.

Текст печатается в авторской редакции и пунктуации.

Наши книги

Серия детективных исторических романов:

Дело о секте скопцов

Клад Белёвского Худеяра

Проклятие старого помещика

Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва

Серия исторических мистических триллеров:

Орден Падшего Ангела. Тайный слуга Люцифера, или Секретарь инквизиции.

Орден Падшего Ангела. Демоны Infernalis, или Мертвецкий лекарь

Орден Падшего Ангела. Поцелуй Люцифера, или Ведьма из Черветери

Серия гангстерских детективных фантастических романов:

Киллер для профессора, или Новая эпидемия чумы

Киллер для клона, или Практическая фрикопедия

Серия детективных иронических романов:

Переполох на Большой Покровской, или Найдите бабушку

Тайна парка «Швейцария», или Маска маркиза де Сада

Сайт авторов с перечнем книг и URL электронных издательских систем, основных сервисов распространения печатных, электронных и аудиокниг – URL: https://arsi.club/

Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва

«…Пугачев с шестьюдесятью казаками пробился сквозь неприятельское войско и прискакал сам-пят в Бердскую слободу с известием о своем поражении. Бунтовщики начали выбираться из Берды, кто верхом, кто на санях. На воза громоздили заграбленное имущество… Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения. Вино хлынуло по улице… Пугачев бежал с десятью пушками, с заграбленною добычею и с двумя тысячами остальной сволочи… В Берде найдено осьмнадцать пушек, семнадцать бочек медных денег и множество хлеба…»

Пушкин А. С. «История Пугачёва». 1833 год.

Пролог

На одной из окраин городка Оренбурга, за забором из остроконечных брёвен стоял центральный тюремный острог. На его территории размещались двадцать две замшелые старые избы, крытые соломой. Внутренняя территория острога, разделённая деревянными заборами на шесть особых участков-зон, была тоскливой, серой и невзрачной. Неспроста делился острог на особые зоны: каждая из них имела собственное предназначение.

На четырёх таких участках стояли по четыре избы-камеры на двадцать – тридцать сидельцев. На одном участке в четырёх избах жили только бабы: ссыльные, осуждённые, подозреваемые, ждущие своего этапа на каторгу. На другом, тоже в четырёх, – проживали свою никчёмную жизнь подозреваемые и подследственные людишки могучей империи, замаравшие себя уголовными деяниями. Следующие четыре избы-камеры занимали ссыльные мужики. Ещё четыре – прочие осуждённые.

Три избы, стоявшие в начале охраняемой территории, принадлежали охране и начальнику острога. Изба для тюремного начальства и проведения дознания была новее всех, да и внутри чистая и прибранная. Справными были и остальные две: изба для хранения оружия, проживания, отдыха тюремной охраны и изба-кухня для приготовления пищи сидельцам и охране, хранения всякого провианта.

Ещё три строения стояли более особо от остальных. Забор между ними и остальным лагерем был повыше и поновее. Но сами избы-камеры за этим забором, наоборот, были самые плохонькие, с подгнившими углами, с самой дырявой соломой на крышах, вросшие в землю.

Занимали эти избы особые людишки, наиболее опасные для спокойствия империи. В двух домах они жили постоянно, а в одной были обустроены две земляные тюрьмы и пять тесных тюремных «чуланов». Земляные тюрьмы представляли собой глубокие ямы-колодцы, больше роста обычного человека, выложенные изнутри и по дну камнем. Сверху на них были положены тяжёлые брёвна и засыпаны землёй. Через небольшое отверстие, которое закрывали железной дверью с замком, вниз подавали скудную еду и воду, вытаскивали нечистоты. Сиделец выживал там на вечно сырой и гнилой соломе в полной темноте, одолеваемый полчищами паразитов и крыс. В чуланах тоже жизнь не баловала, народец в них страдал от тесноты, окон не было, а значит, и воздуха тоже.

Особо плохо было русской зимушкой-зимой. Холода подрывали и уничтожали и без того никчёмное здоровье сидельцев этой особой территории.

Как правило, сидельцы этих двух особых изб-камер были полностью отпетым народцем, не раз учинявшим в период вольной жизни кровавые разбои и грабежи. На их молчаливой совести тяжёлым грузом обычно лежало несколько невинно убиенных: задушенных, утопленных, повешенных и сожжённых. Этот народец уже не поддавался ни увещеваниям, ни предупреждениям о более суровом наказании. Не раз бежали арестанты с каторги и из-под стражи, были наиболее опасными и жестокими как дикие волки.

На оренбургской земле стоял сентябрь 1773 года, ночами уже было прохладно. Однако днём солнце ещё баловало землю и людей своими тёплыми лучами.

По двору особой территории центрального тюремного острога города Оренбурга ходили несколько сидельцев. Одежда на них была изорванной, ветхой, местами оголяла худые синюшные тела. Обуви не было, на правой ноге у каждого, кроме одного человека, были колодки – две половинки деревянного обрубка длиной до аршина с вырезанным в них овальным отверстием для ноги. Обе половинки замыкались замками. Передвигаться в колодках было трудно, люди ходили угрюмо и медленно, периодически спотыкаясь. Может, их думы были сосредоточены на прошлых жизненных неисправимых ошибках и преступлениях, может, они думали о наступающей осени с её дождями и приближающимися холодами.

Один из гуляющих по тюремному замку, шестидесятилетний сутулый мужичок, деревянных обрубков не имел. На обеих грязных и жилистых его ногах висла тяжёлая кованая железная цепь длиной в полтора шага с двумя широкими размыкающимися браслетами на концах.

Этот арестант носил цепные оковы, двигаясь в них медленно и осторожно. Видимо, он был особо опасным, неисправимым, ожидал своей неминуемой смерти в этом остроге, так как человеком он уже явно не считался.

На его измождённом лице, как и было предписано Высоким сенатом Российской империи, стояли клейма в три приёма, на лбу «Во», на правой щеке – «Р», на левой – «Ъ».

Ноздри у этого человека были вырваны вчистую. Ухо сломано и ополовинено. Для всех вечных каторжан, важнейших преступников, обвинённых в татьбе, в разбоях, во всяких воровствах было предписано законами Российской империи иметь такие знаки. От заклеймения и вырезания ноздрей не освобождали ни пол, ни возраст, ни общественное положение.

Всё говорило, что путь исправления и дальнейшей жизни в вольном народе для этого старика закрыт полностью, а значит, и никакой ценности он для общества не представляет.

Однако взгляд этого сидельца был тяжёлым, острым, но совсем не печальным. Видимо, он совсем не собирался становиться на путь исправления. Возможно, верил в свою удачу, так часто его подводившую. Ветер трепал его редкие волосы, оголяя страшное рваное ухо неправильной формы.

Зрелище было тяжёлым, но если более тщательно присмотреться, то можно было увидеть в этом человеке остатки природных сил. Таких, которые судьба даёт совсем не каждому, а редкому созданию, насмехаясь над планами и думами смертных людей.

Вот и сейчас заключённый остановился и лукаво уставился в землю, провоцируя конвойного надзирателя на разговор.

– Чего остановился? Эй ты, не положено, пошёл вперёд, – лениво крикнул конвойный, наблюдавший за прогулкой арестанта.

– Чего-чего! Червячиха ползёт на сносях, рядом с ней барин, вот и боюсь цепью зашибить, – с ухмылкой ответил сиделец, нагло посмотрев в сторону конвоира.

– Эх, ты и дурень, безухий. Какой тебе червяк – барин? Где ты видел червячиху на сносях? – уточнил конвойный рассмеявшись.

– Червяк – настоящий барин, всем барам барин. Не чета вашему губернатору и прочим дворянам. Потому как у него землю даже сам император российский забрать не сможет. Вольный он и богатый! – ответил узник.

– Хлопуша – ты и есть хлопуша. Враль, пустомеля! Иди вперёд, пока чулан не заработал. Эх, только могила тебя выпрямит!..

Глава 1 Нежданная смерть

Майской ночью 1883 года трое неизвестных подошли к небольшому двухэтажному дому, что стоял в Москве на улице Малой Бронной. Ночные посетители носили на голове картузы с козырьком, были одеты в особые лёгкие, тонкого сукна зипуны до колен и шаровары, заправленные в хромовые сапоги.

Это говорило о том, что гости явно имели хороший коммерческий доход, чтобы одеваться добротно и достойно выглядеть в обществе. Возраст ночных гостей был разным, самому старшему можно было дать лет сорок, остальным двум – по тридцать годков. Все трое носили благочестивые бороды и усы.

Старший из ватаги внимательно осмотрел дом, затем улицу, переводя взгляд с правой стороны на левую по всему пространству, прилегающему к дому.

Аккуратный, кирпичный особнячок отличался скромностью. Но это только на первый взгляд, да и то только для того, кто не знал цен на подобные строения в Москве. Особнячок располагался в Белом городе, недалеко от Кремля – сердца Москвы и самой дорогой части города, что касалось жилой застройки. Часть дома была окружена красивым садом, на деревьях которого уже распустились почки. Здание имело два входа, над одним из них красовалась броская взгляду обывателя вывеска:

«Ювелирная лавка Финагенова. Изделия из золота, серебра и других металлов. Работы с бриллиантами и жемчугом. Всё, что угодно дамам и господам. Быстрые сроки изготовления».

На двери второго входа этого же дома имелась другая красивая табличка: «Финагенов И. П.».

Обе таблички были выполнены старославянской вязью с замысловатыми буквами.

– Вот сюда нам и надо, наконец, пришли. Слава Богу, – тихо заявил старший ватаги и уверенно постучался условным стуком в дверь.

В окно с кованой решёткой из-за дорогих штор на первом этаже дома выглянуло заспанное лицо. В течение одной минуты человек разглядывал ночных гостей и после этого наглухо закрыл шторы. Через несколько минут дверь без всякого шума и скрипа открылась, как будто бы в спящем доме этих поздних посетителей ждали и знали.

Трое ночных гостей, вновь осторожно осмотревшись по сторонам, вошли в ювелирную лавку.

– Входите, только тихо. Не шумите, наверху приказчик спит. Запозднились вы, как добрались, Бажен Василич? – уточнил человек в ночном халате.

Это был хозяин дома, известный ювелир Финагенов Илья Прокопьевич: чуть полноватый мужчина в возрасте за пятьдесят лет, среднего роста, плотного телосложения, с проседью и большой лысиной, с надменным взглядом и хитроватыми глазами на круглом лице.

– Бог не без милости, человек не без счастья. Добрались по дороге, она путь завсегда каждому укажет, кто ходить по ней желает и умеет. Мало-маненько устали, но к делу это не относится. Мы от его степенства Кита к тебе, Илья Прокопьевич. Просит он объясниться, что за причуды такие? Три месяца мы на лунной реке сидели и ждали. Все песни в ожидании твоей доброй воли и обещанного слова возгудали, а когда получили обещанное, не обрадовались подарку. Подумали, может перепутал нас степенный Илья Прокопьевич с мужланами московскими? Может, не уважает нас? Может, прогневили мы его чем плохим ненароком? Но не смогли поверить в эту грусть-печаль! – угрожающе уточнил старший из гостей, по имени Бажен Васильевич.

Илья Прокопьевич насупился, но продолжал слушать говорившего гостя, не перебивая.

Старший, сделав паузу, внимательно и жёстко посмотрев на Финагенова, через минуту продолжил: «Поэтому Кит и говорит: „Навестите-ка его степенство. Спросите, чем мы перед ним провинились? Чем неудовольствие вызвали? Вроде не поперешничали, договор исполняли полностью“. Вот мы и прибыли в намеченный день. Может, ответишь, хозяин, почему договор не исполняешь?»

– Не могу понять, о чём вы говорите? Перед уважаемым Китом я не виноват. За прошлый заказ с вами полностью рассчитался. Тридцать тысяч отдал, как и договаривались. Неужто не доставили? Доверенный приказчик прибыл и сказывал, что деньги в руки Киту отдал, он их принял и расписку дал. Расписка у меня имеется, в надёжном месте схоронена. Какие ко мне претензии, или вы шутите? – надменно уточнил хозяин.

Однако его глаза выдавали испуг от неясных претензий, предъявленных ему ночными гостями. Видимо, в обвинениях таилась некая опасность, о которой он прекрасно был осведомлён.

– Нашей вины, Илья Прокопьевич, перед тобой тоже нет. Я тебе в прошлый раз товар доставил сполна. Договор мы с тобой обсудили и нашли общее понимание. Но не всё получилось, как хотелось, жизнь по-другому приказала думать. Так что твоя вина на сегодня перед нами имеется. А дело вот в чём.

Правильно ты говоришь, что деньги привезли, так и было. Но только беда с ними, ошибка вышла. Деньги-то фальшивые прибыли. Мы их в Уфу повезли по указу Кита, желал он вложить в коммерческое дело совместно с одним купцом. Однако при проверке выяснилось, что они рисованные, фальшивые. Еле уговорили этого купца шум не поднимать. Что на это скажешь? – уточнил старший, внимательно посмотрев в глаза хозяина.

– Не может быть этого, Бажен. Враньё и поклёп! Я честно коммерцию веду! Меня вся Москва знает как добросовестного и порядочного коммерческого человека. Думаю, что вы обмануть меня решили, нажиться на мне, вот и берёте на испуг. Только не на того напали, не желаете иметь со мной торговый интерес, тогда убирайтесь. Ступайте рыбу ловить на свой Ай.¹ Коммерческие дела с вами больше вести не желаю, – ответил ювелир, медленно направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж дома.

– Да ты не кипятись, Илья Прокопьевич. Мы эти деньги тебе обратно привезли, забери их, а нам отдай Катькины золотые империалы, тогда и обиды ни у кого не будет. Каждый при своём интересе останется. Мы согласны уйти со своим товаром, а ты останься со своими деньгами, – с этими словами один из ночных гостей по имени Бажен вытащил из-за пазухи свёрток и бросил его на высокий чайный столик, стоявший в гостиной возле стены.

– Откуда я вам золотые монеты обратно возьму? Они же уже проданы! Чего мелете! – рассерженно закричал ювелир.

– А нам это зачем знать? Ты нам деньгу обратно отдай, и останемся в друзьях, – спокойно заявил Бажен.

– Пошли вон отсюда, лапотники, оборвыши уральские! Вы кому условия ставите, босота? Я к самому обер-полицмейстеру вхож. Меня вся Москва знает! Попрошу кого надо, и в порошок вас сотрут мигом. Васька, иди сюда, встреть этих неуёмных гостей! – злобно закричал хозяин.

На круглом бабьем лице Финагенова отразились гнев, жадность и страх одновременно. Выговаривая ночным гостям неприятные слова, брызгая слюной, Илья Прокопьевич медленно отодвигался от них, всё ближе подходя к лестнице второго этажа.

Ювелир больше не пытался любезно разговаривать с гостями, как при начале встречи, видимо, приняв для себя какое-то новое невозвратное решение.

Со второго этажа по лестнице спешно сбежал приказчик с револьверами в обеих руках и направил их на ночных гостей.

Все трое посетителей стояли спокойно и уверенно, внимательно смотря на хозяина лавки и приказчика. В глазах ночных гостей не было ни страха, ни удивления, возможно, они ожидали подобной встречи. Только старший из ночных посетителей пронзительно посмотрел в глаза каждому из сопровождающих его товарищей, а затем медленно и угрожающе перевёл взгляд на хозяина ювелирной лавки.

– Пошли вон! Иначе перестреляем всех и скажем, что ограбить пытались. Вот и всё, это вам не у себя порядки строить, пугачёвщину затеяли! Здесь порядки московские, кто с деньгой, тот и человек! Империалы вам подавай, я с вами сполна расплатился. Откуда я знаю, когда вы деньгу подменили и офальшивили, – вновь крикнул Илья Прокопьевич, ободрённый появлением верного приказчика с револьверами.

– Вот ты как заговорил, а ранее любезным был, уважительным, хлебом и солью встречал. Сейчас совести совсем нет. Предлагаю миром разойтись, а то плохо будет! – спокойно заявил старший ватаги.

– Хватит мне здесь ваши сказки сказывать. Пошли вон, подобру и поздорову. Последний раз прошу, иначе худо будет. Считаю до десяти, затем Васька стреляет, – заявил ювелир, подавая знак приказчику.

– Может, в последний раз поговорим как люди? – уточнил Бажен, обращаясь к хозяину ювелирной лавки.

– Раз, два, три, четыре, пять… – начал считать Илья Прокопьевич.

Потом остановился и закричал: «Нет, так дело не пойдёт! Никуда вы не уйдёте. Сейчас полицию будем вызывать. В участок вас, наглецов. Сообщу, что ограбить хотели меня ночные воры и фальшивомонетчики. Да просчитались. Мне поверят, а при вас как раз фальшивые деньги имеются. Вот вы и попались, вам ничего не остаётся, только молчать, а если признаетесь в изготовлении империалов, тогда вам каторга. Всё против вас, я надолго проучу Кита. Чтобы больше и думать не смог присылать ко мне таких гостей. На каторге и сгниёте. Васька, дай мне один револьвер и стреляй в потолок, свисти в свисток, а я пока их постерегу».

Ювелир взял у приказчика один из револьверов и наставил его на гостей. Но приказчик выстрелить не успел. Два остро отточенных ножа, виртуозно брошенные помощниками Бажена, вошли в горло хозяину и его верному приказчику. Оба беззвучно рухнули на пол, кровь хлынула и медленно залила пол вокруг бездыханных тел.

– Кит наказывал подобру разойтись, но подобру не получилось. Что дальше делать будем, Бажен Василич, может, обыщем дом? – уточнил один из помощников.

– Нет, копаться в его вещах нам не с руки, нам чужого не надо. Наши монеты всё равно в доме просто так не найти. Я думаю, или они проданы, или надёжно спрятаны. Бумажки фальшивые здесь пусть валяются. Пока поживём в белокаменной, подождём. Через день-другой брата его навестим, а сегодня предупредим для страха. Или настоящие деньги пусть отдаст, или наши монеты вернёт. Ножи забирайте и револьверы тоже, пригодятся в хозяйстве. Пойдём, а то скоро светать начнёт, – спокойно ответил старший ватаги.

Оба помощника хладнокровно подошли к трупам, вытащили ножи, вытерли их об одежду покойников и спрятали у себя в рукавах одежды. Один из них забрал револьверы.

Старший ватаги оглядел комнату, затем подошёл к столику, взял лежащий на нём карандаш и что-то написал прямо на стене большими буквами. Затем достал из кармана свёрток и ещё какой-то малый предмет и бросил их рядом с трупами.

– Может, не надо, Бажен Василич, бахвалиться, опасно это. И так за убийство ювелира и приказчика Кит по головке не погладит. Он завсегда против убийств, без его воли грех на душу взяли. Дюже недоволен будет! – заявил один из подручных, укоризненно покачав головой.

– Это я брательничку ювелира весточку написал, пусть знает наших, бояться будет. А что Кита касаемо, то не вашего ума дело, меня поболе слушайте. Может, вскорости я сам для вас рыбой-китом стану. Его жизнь не вечна, пора нам в свои руки дела брать. Перечить станете – и с вами будет так, как с ювелиром, – ответил Бажен.

– Воля ваша, Бажен Василич! – уважительно и с некоторым страхом ответил подручный.

Все трое ночных посетителей вышли из ювелирной лавки, хорошенько прикрыли дверь и нырнули в подворотню. Тёплая ласковая майская ночь укрыла грешников от людских глаз.

Глава 2 Год 1773. Оренбургский острог

В небольшую арестантскую избу поочерёдно и медленно входили шестеро мужичков в заштопанных, ветхих и грязных лохмотьях, называемых одёжкой. Видимо, никому не хотелось возвращаться в затхлое строение, пропахшее человеческой вонью и испражнениями. Были они разного возраста и комплекции, но одежда у всех имела общее сходство – портки, рубахи да зипуны в грязи, дырах и заплатах. Пятеро арестантов имели на ногах деревянные колодки, а один – тяжёлую кованую железную цепь длиной в полтора шага с двумя широкими размыкающимися браслетами на концах. Следом шёл бравый конвойный, зорким взглядом наблюдающий за каждым подопечным. Хоть и находились сидельцы внутри Оренбургского острога, однако доверять им не стоило. Каждый из них являлся известным и отъявленным мерзавцем и душегубом.

Изба была простой и неухоженной. Пол земляной, утоптанный ногами не одного десятка тюремных арестантов. Нары с тюфяками, полуразвалившаяся печь в углу, стол из грубых досок с двумя лавками, ведро для параши – вот и весь обиход жалкого приюта уголовников империи. Идущий следом за сидельцами конвойный, устав ожидать, пока все войдут в тюремную избу, громко и нетерпеливо закричал:

– Шевелись, страдальцы, двигай телесами! Обед у меня, обед уже стынет. Идёте, как к куму на блины.

– Ишь какой нетерпеливый, мы же все братья во Христе. Не торопи, ногам больно – колодки не валенки. В них не мягко! – крикнул ему в ответ один из сидельцев, тот, что был самым старым, без ноздрей и со сломанным ухом.

– Братья! Какие мы братья?! Государев солдат сиделому псу братом быть не может. С вами, как с собаками: одной рукой мосол кажи, а в другой плеть держи. Эх, Хлопуша, смерти на тебя нет, всё забавничаешь, – громко засмеявшись, ответил всё тот же конвойный.

– Погодь, сволочь! Бывает, даже волк всех овец собрать не может. Придёт ещё наша песня, – заворчал всё тот же каторжный.

Сказал он это тихо, так, чтобы солдат не расслышал. На его измождённом лице появилась ничем не скрываемая ненависть. Желваки нервно заиграли, седые брови заходили ходуном, заставляя играть буквы «В», «О», «Р», «Ъ» молчаливый и ужасный танец презрения.

Все шестеро арестантов, устало и натужно ковыляя, вошли. Дверь за ними закрылась, с другой стороны послышались лязг закрывающегося замка и шаги уходящего конвойного.

– Ты бы, Хлопуша, потише болтал. Хочешь, чтобы шмон нам устроили или прогулки лишили за угрозы охране? Так, что ли? – злобно спросил один из сидельцев, играя кадыком на худой синюшной шее.

Это был Жердяй, беглый солдат, неоднократно сидевший в тюрьмах и острогах. Базарный вор, конокрад и тайный разбойник, промышлявший грабежами на дорогах. Его подозревали в нескольких убийствах торговых людей на уральских трактах. Однако пока бездоказательно, так как живых жертв не имелось. А товарищей по грабежам и убийствам никак найти не могли. Следователи подозревали, что он их время от времени менял. Возможно, лишал их жизни, закапывая в тайге, и заводил новых. Поэтому и осудить на каторгу возможности не имелось. В связи с чем и держали его по разным острогам уже больше двух лет.

Был Жердяй выше всех ростом. Одет получше и выглядел поздоровее. Видимо, поэтому желал претендовать на особое место в иерархии арестантского мира этой избы-камеры, стоящей на оренбургской земле.

Каторжный старик с рваными ноздрями вдруг ещё более ссутулился, стал почти горбатым, как подзаборный кот, но от этого стал ещё страшнее. Он оглядел избу, заглянул в глаза товарищей и, поняв, что имеет поддержку, заявил:

– Слышь, малец, для кого Хлопуша, а для кого Афанасий Тимофеич. В какое же время ты подрос, чтобы зубоскалить? Пока по тюремному двору на прогулке шлындал? Вскочил, что пузырь от дождя! Как же ты старшому перечить вздумал? Аль умишко ветер напрочь унёс? – сквозь зубы проговорил Хлопуша.

Он одарил Жердяя тяжёлым, острым и непокорным взглядом. Седые жидкие волосы растрепались на неровной с далёкого детства голове, показывая рваное кусками синюшное ухо. В руке старика оказался острый кованый гвоздь длиной с ладонь, загнутый на пример рыбного крючка.

– Я тебя старшим не выбирал. Подчиняться не собираюсь, – злобно ответил Жердяй, отходя на всякий случай от опасного старика.

– Ладно, Тимофеич, забудь. Давай ка в зернь и гуська! На сказки, а! Не хватало братскую кровушку пустить. Жердяй погорячился, – поспешил вступиться один из сидельцев, пытаясь пресечь ссору.

Хлопуша промолчал, задумчиво посмотрев из-под клеймёного подлобья на говорившего товарища по нарам. А Жердяй вызывающе сплюнул на земляной утоптанный пол и направился прямиком к своим нарам, исполняя старую уркаганскую песню:

«В тайге глухой одиноко могила стоит.

Цветики Божии нежно и робко цветут.

Жалобно птички день целый и ночку поют.

Тихо кругом!

Добрые люди, молитеся за упокой —

За упокой погребенного в тайге глухой!

Тихо кругом!

Путник усталый, присядь над могилою тут,

Тихо молись! И тебя, может, ждет здесь приют.

Тихо кругом!»

– Давай в закладную, согласен. Вместе нам тесно, а врозь грустно. Эх, язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет. Не будем о плохом вспоминать. Оно с нами и ест, и спит, и думы думает. Доставай кости, погоняем быков, – заявил Хлопуша, присаживаясь на нары.

Он тут же превратился в обычного скитальца, волей судьбы попавшего в острог. Если не знать сути отчаянной души этого каторжного, можно было бы принять его за обычного крестьянина, волей случая оказавшегося под замком.

Один из сидельцев достал два кубика, сделанные из костей неизвестного животного, на гранях которых имелись цифры от единицы до пяти. Один бок куба был пустым. Эти игровые приспособления назывались ещё и «быками». Для удобства игры убрали тюфяк, набитый соломой, с нар и перевернули три доски низом кверху.

Там углём на плоской поверхности были нарисованы многочисленные незамысловатые фигурки, а между ними неровные линии, обозначавшие дороги. Между каждой фигурой имелось ровно десять рисок. Суть древней игры была проста и незатейлива. Игроки поочерёдно шли по условному пути, шагая ровно на столько шагов, сколько выпадало при броске «быка», проходя путь между фигурами, каждая из которых имела своё значение. Среди них, при понимании сути этой игры, можно было различить следующие. Конь разрешал перейти сразу на пять рисок вперёд. Мост через реку позволял добавлять два хода. Жареный поросёнок добавлял сил игроку ровно на три хода. При попадании на бутылку самогона игрок пропускал бросок, а окно с двумя полосами, обозначавшее губернскую тюрьму, и окно с решёткой, считающееся каторгой, лишали игрока двух и четырёх бросков подряд. Были тут и другие символичные изображения: полицмейстер, доносчик, губернатор, базар, бордель, пчельник с ульями и прочие. Суть игры заключалась в следовании гуськом, друг за другом. Поэтому игра и называлась «гусёк».

Начали азартно играть впятером. Каждый имел собственную фишку, слепленную из мякоти хлеба, поставив на кон вечернюю пайку еды. Вдруг раздался приглушённый разговор у двери избы, лязгнул замок. Сидельцы засуетились, бросили тюфяки на доски, уселись в благопристойном виде, повернув головы к входной двери. Вошли трое, старший острога – унтер-офицер и двое незнакомых господ в приличном виде.

– А ну, сычиная порода, встать! В ряд становись, грудь вперёд, – громко приказал унтер-офицер – старший охранной команды.

Сидельцы нехотя и без уважения к начальству приподнялись, построились, озадаченно осматривая прибывших высоких чинов. Стояли как могли. Кто вперёд нагнувшись, кто в бок наклонившись, кто назад откинувшись. Не особо привычны были уголовники к воинскому строю. Какие господа прибыли, зачем и по какому делу, было неизвестно. Сами гости не представились, а унтер-офицер секрет раскрывать не торопился. Однако арестанты ничего хорошего для себя от нежданных гостей не ждали.

Один из прибывших прошёлся вдоль строя арестантов, второй остался на месте. Видимо, брезговал подходить к грязным мужикам.

– Вы бы, ваша милость, не ходили так близко. Неровен час, вша перескочит или болезнь какая прилипнет, – заявил старший охранной команды.

– А на вас, что же, вша не прыгает? – уточнил тот господин, что был ближе всех к арестантам.

– Мы привычные, служба! Рисковать – наше дело! Императрице-матушке честно служим, не жалея животинушки, – не задумываясь ответил унтер-офицер.

– Нам тоже не до покоя. В трудный час для государства о вшах думать не с руки. Не ты один честно служишь! – ухмыльнувшись, заявил незнакомый господин, стоявший в сторонке.

– Была бы шуба баранья да ленивая баба Меланья, враз вши заведутся, – тихо вставил Хлопуша.

– Кто таков? Что за старый наглец?! – спросил господин, услышав прибаутку.

– Это каторжный сиделец Афанасий Соколов по прозвищу Хлопуша. Промышлял с шайкой в Москве, да и в других городах был замечен. Хоть и не признаётся. Местный, проживал в Бердской слободе, что недалече от Оренбурга. Семейный, дитя имеет. Пять лет назад попался на грабеже, лошадь увёл. Был бит и не раз, трижды бежал…

– Хватит, потом про него расскажешь, коль спрошу. Если мы тут каждого уркагана так награждать воровскими регалиями будем, так до утра не разберёмся. Давай побыстрее, в двух словах, – потребовал господин, что был ближе к понуро стоящим арестантам.

Унтер-офицер подтянулся, стал строже и собраннее. Видимо, прибывшее начальство являлось высокого ранга. Дальше он говорил немногословно, называя только, в чём обвиняется арестант, сколько времени просидел и куда будет вскорости переправлен из острога. Когда очередь дошла до Жердяя, тот нахально, не боясь гостей и старшего охраны, заявил:

– Возьмите меня, господин хороший, я любому за вас глотку перегрызу. Может, получится искупить вину и прощенье пред обчеством отмолить.

Прибывший чин оглядел высокого и крепкого сидельца. Затем бросил внимательный взгляд на своего товарища, как бы спрашивая совета. Тот покачал головой в знак несогласия. Было явно видно, что двое господ прибыли не просто так, а имеют некую цель, известную только им обоим.

– Значит, из местных жителей, знающих дороги и пути, тут только Хлопуша? – уточнил чин у унтер-офицера.

– Точно так, – ответил тот.

– Сколько же годков тебе, старик? Мясо-то у тебя внутри имеется или одна кожа и кости остались? Щёлкни по лбу, тут же и скопытишься, – ухмыляясь, задал вопрос Хлопуше неизвестный господин.

– Как говорится: «Был крепкий дуб, а стал банный сруб. Время прибудет, и того не будет». Это я лицом стар, как бездомная собака, а душой мал, как глупый щенок. Всего-то шестьдесят годков стукнуло. А для чего господин хороший интересуется? Если на службу к себе взять желаете, то не ошибётесь. Могу чиновником в любом ведомстве трудиться. А то сижу в остроге, отдыхаю каждодневно, и лениться уже лень. Почём зря пропадаю! – язвительно ответил зубоскал.