Buch lesen: «Донные Кишотки»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
АНТАРКТИДА
На стеклянном столе возле каждого мерного стакана стояла своя неполная мензурка с делениями до тысячи миллилитров. Жидкость, налитая в них, была разного цвета и густоты. Желтая – вязче, зелёная – жиже. Циля и Йошка, добавляя из пробирок в полупустой стакан по несколько капель, разбавляли себе напитки по своему усмотрению из наручной посуды. Первая – молоком, вторая – водой. Фляжки с ними, по форме напоминающие спаянные аллонжи, размером с утолщенный браслет, болтались у них на запястьях.
Шёл второй час полярной ночи. С каждым глотком, трезвея, девушки всё с большим удивлением оглядывались вокруг, замечая, как знакомое место преображается не в лучшую сторону. Студиозусы за соседними столиками расплывались в дыму, черно-белое пространство насыщалось акварельными разводами, будто на мокрой бумаге капли краски истирали прежнюю ретушь.
– Ты где воду достаёшь? – спросила Циля у Йошки шепотом.
– Не скажу, – ответила Йошка. – И вообще, много будешь знать, трезвой помрешь. Пей своё молоко. На выпускном и его не дадут.
– Это как же?
– А вот так. Будет водка с протеином. По цвету с молоком – один в один. Поняло? Существо?
– Но ведь они обещали, что на выпускной лучшим будут воду наливать!
– Ага! Ты им больше верь! В прошлом году двое кобелин решили красные дипломы обмыть, в туалете томатный сок только откупорили, так кто-то из геев заложил, и в них по пол-литра спирта влили. Микробюретками! Охрана, конечно, оторвалась: выдрала их наркологов по очереди. Преподам теперь не только монастыря, света белого не видать! В лагеря засунут к трансвеститам, на иглу да на морфий. А то и того хуже – на сбор винограда или на спиртзавод. Это даже отличникам не прощают. А остальных так долбят по задолженностям, как дьяволы налоговые.
– Боже мой! У меня всего одна четверка… неужели и меня!?
– По какой дисциплине?
– Сексуальное насилие…
– Ой-ой… А что так?
– Да препод такой достался… уж я его на лабораторной так отхлестала, а потом и со страпоном, и током… всё по программе, как учили… а ему всё мало было…
– Рука у тебя легкая. Я-то знаю… На яйца ему надо было наступить. Сразу бы «отлично» заорал.
– Да не было у него яиц.
– Сучка, что ли?
– Да нет, он из тех ещё пионеров. Ну, помнишь, по истории, они не только соски себе, а и яйца с половиной члена при приеме в организацию отрезали? А потом галстуки на шее завязывали, чтобы своих отличать?
– А-а, юннаты? Те, которые потом эти причиндалы вместе съедали и становились вегетарианцами? Они живы ещё?
– Очень даже живы. У нас на кафедре больше половины таких.
– Твою заразу! Так как же вы там экзамены сдаёте?
– Вот так. По трое, а то и по четверо. Группами. Который год уже… Послушай, а дай водички попробовать? Я ни разу ещё не пила…
– Перебьешься.
Дверь в пробирочную отворилась, в проеме появился голубоватый расплывчатый силуэт, похожий на земноводное, вставшее на задние конечности. Циля подтолкнула локтем руку Йошки.
– Гляди, сам Ги пожаловал!
Существо подползло к стойке и шлепнуло пятерней по столешнице. Пробмен двинул к нему мензурку с красными чернилами, не забыв плюнуть в неё для пены. Сделав глоток, Ги громко икнул и обернулся.
У Цили перехватило дыхание от восторга.
– Нет, ты слышала, какое внутреннее содержание?
– А то! – неискренне восхитилась Йошка. – Ещё бы пёрнул, цены бы ему не было…
– Вечно ты все усложняешь.
Ги смерил подруг уничтожающим взглядом и произнёс:
– Разбавляете?
Студентки замялись на стульчаках. Поправили браслеты, сдвинув их ближе к локтю, и отвели от Ги глаза в сторону. Циля одернула юбку, прикрывающую часть унитаза, на котором она сидела. Йошка, наоборот, подняла свою, раздвинув ноги, и заглянула под себя. Улыбнулась. Что-то там ей показалось забавным.
– Смеётесь?! – Ги потёр ладонями голубоватую кожу на лосинах, подобрал в руки длинные модные фалды бирюзового пиджака и, пошаркивая плоской обувью, больше похожей на короткие ласты ядовито-желтого цвета, двинулся к столику.
– Что глотаем?
– Что Б. послал! – с вызовом ответила Йошка. – На тебя не хватит.
– И все-таки? – Ги приподнял кустистые брови и взъерошил рыжую шевелюру. – Не воду, случаем?
– Её, родимую.
– И не боитесь, что депортируют?
– Не-а… Хочешь поглядеть, голубок? Гляди!
Йошка подтерлась юбкой и встала, кивнув Ги на свой унитаз.
Тот нагнулся и задержался в этом положении, явно что-то рассматривая.
– Ну, и как тебе цвет? – игриво спросила Йошка, указывая на прозрачную жидкость, в которой плескались две золотые рыбки.
Циля тоже потянулась поглядеть, что выливалось из Йошки за время их беседы. И тут её затошнило… Она чуть не испортила декорации…
– Не верю! «Не верю!» – прокричал из пустого зала на сцену, где разыгрывалось действие, ангажированный режиссёр Хвам. – Окститесь! Где текст? Одна блюёт, одна смеётся, ты, полудурок, куда глядишь? Под юбку? Тебе же, по ходу пьесы, да и вообще… эти сучки должны быть по боку, мягко сказать… Ох, этот ваш россиянский язык! Как вы на нем вообще друг друга понимаете?.. Гасите фонари, экономьте электроэнергию, спускайтесь сюда, вниз. Я сейчас всем вставлю, будьте уверены! И разгоните эту мерзкую мглу!
На сцене симпатичная, но очень мелкая таджичка из обслуги начала хлестать разноцветный дым огромным серым полотенцем. Озадаченные актеры, уступая друг другу, начали спускаться в зал, к режиссеру, рассаживаться в партере. Хвам, повернувшись к ним спиной, закурил.
Но уже через минуту, закашлявшись, режиссёр обернулся. Весь в слезах и вопросах, прикуривая одну сигарету от другой, он начал продолжительно жаловаться посторонним людям, актерам, которых видел второй раз в жизни, на свою судьбу:
– Вы, сволочи, вы за что меня подставляете? Партия и правительство оказало вам и мне глубокое доверие. Нам разрешили ставить пьесу, запрещённую ещё два века назад. А вы?! Что вы играете!? Современность? Да кому она нужна, ваша современность?! Вам её дома не хватает или над домом? Пьеса классическая! Никакой самодеятельности! Живем на сцене строго по тексту! В паузах коллективно подыхаем! Все поняли?
Актеры синхронно потупили головы.
– Так вот, блин, последний раз объясняю, – заливался слезами Хвам. – Сцена вам не рай, а ад! И после каждого выхода вы сгораете, а на следующий возрождаетесь из пепла. Аки сфинкс… У меня был уже опыт в предыдущем найме, в Джезказгане, вся труппа сгорела… но это не важно… я научу вас воскресать… Но, уважаемые, умирать-то вы сами ещё не научились, что ли? Вот ты, Циля, – обратился он к Циле. – сколько раз подыхала?
Циля воздела глаза долу и ответила:
– В постели… ну, пару раз… зато сразу – в рай…
– Йошка, а ты? – Хвам устрашающе взглянул на Йошку.
– Вы говорите, говорите…. Я сейчас, минутку…
– Да перестаньте вы мастурбировать при людях! Руки вверх, я сказал, руки вверх, остановитесь! …
Йошка, изогнувшись, ойкнула и вытерла губы освободившейся рукой намеренно театральным жестом. Хвам, облизнувшись, но сделав вид, что не заметил этого, продолжил:
– Учитесь подыхать! Без этого на сцене вам делать нечего. Как тебя там? Ну, тот, что Ги?
– Ваащето, я не Ги, а Ги День, Деньги, понял? Ещё раз заикнешься, зряплаты не будет. Андестенд? Другого тренера наймём с папой. Поэтому говори по делу. Кого в постель, кого на панель? А мы с тебя начнём. Ты первый покажешь, как подыхать. Прямо на семинаре. Завтра, ага?
То, что оказалось у Ги в руках, заставило поверить его словам. Ярчайшая обложка «Комсомольской правды» заявляла о том нагло и однозначно.
Хвам притух, но ненадолго. Вытерев сопли и развернув стул спинкой к паху, он так широко раздвинул ноги, усевшись на него «наоборот», по-режиссёрски, что чёрный пояс по карате свесился двумя концами на гульфик его парусиновых брюк, в противовес обложки «комсомолки» оказавшимися нежно оливкового цвета. Намеренно выставив вперёд над спинкой стула кисти рук с намозоленными от многотысячных ударов костяшками, он продолжал:
– Да, я понимаю, вы жаждете конфликта. Но наберитесь терпения, господа… Вы позволите мне вас так называть? Да? Или нет? Что вы молчите? А ты куда пошёл, Ги? Вернись. Сядь передо мной, как лист перед травой. Сюда. Правильно… Так вот, я намерен вам сообщить, что конфликта не будет. И все эти ваши папы и папочки, – подмигнул он Йошке и Циле, – вас не защитят. Иначе перейдём на режим самоизоляции, как в Кызыл-Орде. И до генеральной будете спать между кресел, а какать будете на сцене, вон сколько там унитазов, и «комсомолкой» подтираться… Вы поняли?
Актеры, ставшие публикой, несколько приуныли. Одна Йошка, продолжавшая массировать свою грудь, глядя в щели глаз режиссера, откликнулась с придыханием:
– Маркс Энгельсович, мы за вас хоть в огонь, хоть в воду!
– Не трожьте воду! Прекратить! Прекратить кончать на работе! – взвизгнул режиссёр. – Найдите другое место. Циля, угомоните её!.. – И тут же, собравшись, запрокинув седую лохматую голову, перешёл к другой теме: – Мы все потомки Великой Степи! Каждый двухсотый – Чингизид! Сколько вам объяснять?.. У предков не принято было лить воду, тем более – на землю. Даже умываясь, воду набирали в рот и изо рта лили её на руки. Где ваша историческая память?!.. Вода – источник жизни! Вот о чем эта пьеса! А тот миллиард извращенцев, которые два века назад дали дуба по собственной милости, оставив нам в приданое только зрение и слух, лишив вкусов, запахов, даже памяти о них, а?.. Вот, что мы должны показать! Явить настоящему, дабы это не повторилось, дабы не потерять то драгоценное последнее, что у нас осталось для восприятия мира. Да, да, такова наша миссия! А вы скатываетесь до пошлости, до извращений.
Подойдя к задремавшему в кресле партера Ги, Хвам коротким ударом сломал ему переносицу, вынул из кармана алый платок и приткнул тряпицу к носу актера. Убедившись, что тело потерявшего сознание не сползёт на дорогой ковёр перед сценой, режиссёр продолжил:
– Итак, вода! Откуда она появилась?
– Из-под земли, – раздался осторожный шёпот со стороны массовки.
– А вот правильно! – оживился Хвам. – Кто это у нас такой умный? А, Ренценгийн Буянцогт? Вы из Монголии?.. Зайдите ко мне вечером… А под землю она как попала?
– С неба упала, – ответила таджичка с полотенцем.
– Не плохо, – кивнул головой режиссёр. – Это у вас сакральное знание или сами наблюдали когда-то?
– Вода вниз падает, а туман – вверх. Так старики говорят. Раньше воды много над землей было, теперь вся – под землёй, глубоко.
– Так-так, и как ей там, хорошо?
– Хорошо людям, когда она у них внутри. А воде хорошо, когда она снаружи.
– Вы кто по образованию?
– Я из Согдианы. Уборщица сцены. Ишта.
Хвам внимательно всмотрелся в черты лица таджички и передернулся:
– Вам, милая, в кино нужно сниматься, а не полотенцем махать. У вас зрачки больше радужки. Вы, когда молчите, на богиню похожи. Как ее? Иштар?
– Ну, это вы, Энгельсович, слишком далеко от Анти-Дюринга и диалектики природы взяли, это ближе к теории насилия и происхождению христианства. Может, Ашера? Астарта? – скромно возразила таджичка.
– Я повторяю вопрос, – процедил сквозь зубы Хвам, явно раздраженный. – Вас где и чему учили? И кто самое главное!
– Да те же, что и вас! Сети! Будь они неладны…
– Так вы считаете, что мы одного уровня?
– Это, смотря какая игра. Вы названия перелистываете, а я полы тру и аудиокниги слушаю. Вы сцену пачкаете, а я её убираю… Вон, хохлу нос сломали, а мне потом следы преступления полночи затирать. Вы, начальник, вирус, а я, бессмертная, – людям от вас защита. Так выходит. Потом, у меня дети есть, а у вас нет…
– А откуда вы знаете?!
– Голову охолоните… В прошлую пятницу тискали вы меня в потёмках в коридоре, не получилось у вас, вы сели, гриву свою лохматую мне на плечо положили, заплакали, да и всё рассказали. Выпили лишнего. А я не в обиде. Я же никому не скажу, почему у вас уже шесть лет не стоит…
– Что вы говорите?! – в терцию вскрикнули Циля и Йошка. – И почему?
– Продал он свои яйца. Старьевщику одному. Ради славы. Крен с ними, говорил, с яйцами. Пусть, предлагал, кто хочет, тот сам меня и трахает. Только, чтобы втихую. И чтобы от своего величия, как от пережора, торчать до конца жизни. Так и сказал… Он, как чуял, что баб на его век хватило уже. Что остальные лишние остались бабы.
Хван стал наматывать чёрный пояс на пальцы, подходя все ближе к Иште.
Наперерез режиссеру во весь свой двухметровый рост ринулся Ренценгийн Буянцогт, закрыл собою Ишту с головы до ног и вскричал:
– Ша! По местам, граждане! Конвой, разведите всех по кельям! Заигрались бледножопые. И пусть унитазы со сцены уберут. Позорище…
– Что же мы теперь со всем этим делать будем, хан? – спросил у Ренценгийна прапорщик Хохлов-Москаленко, находившийся за ним, в карауле и в массовке, в охране и в увольнении. Он одновременно спал и бдил, когда говорил; и тут же принимал меры, согласно регламенту.
– Ишта уберёт! Хвама – на нары. Ги закопайте где-нибудь во дворе. Остальных препроводите по месту жительства. И коней мне подайте к крыльцу. В Крым отъеду, к брату.
– Надолго, Рен? – заискивающе поинтересовался прапорщик, глядя ему в глаза сверху вниз.
– Не твоё дело! – огрызнулся Буян. – Этих с собой возьму, – ткнул он пальцем в Йошку и Цилю. – Любы они мне. Звонко кричат.
В ответ на его слова Хвам подпрыгнул и пяткой ноги проломил череп монголу. Прапорщику в прыжке достался рубленый удар по шее. Хрустнув, шея изогнулась, уронив голову несчастного на саженное плечо. Оба богатыря рухнули на ковёр к ногам неподвижного Ги.
С галерки раздались аплодисменты. Им вослед голос из репродуктора возвестил:
– Браво! Первый прогон закончили. Соберите трупы и – на обед. Съемку «капустника» продолжим завтра.
***
Со стороны дороги яма, в которой располагалась махина театра, была малозаметной.
По дорогам с незапамятных времён ходили пешком, но колеи на древнем «асфальте», выбитые колёсами доисторической техники, оставались непотревоженными людскими подошвами. Слой пыли, которым колеи были заполнены, был Всемирным достоянием. С тех пор, как Вода ушла под землю, в самые глубокие горизонты, утащив за собой всю мощь мирового океана, та километровая корка над ним, что осталась для проживания сухопутных, ценилась всё дороже с каждым десятилетием. А пыль, любая осадочная порода, на которой можно было вырастить хоть что-то съедобное, была на вес «золота». Хотя и от «золота» и «асфальта», и ещё многого другого, не подтвержденного артефактами, остались лишь названия.
Этому учили в каждой школе на уроках природоведения. Учили в университете. Сдавали на знание основ госэкзамен. Охране остатков пресной воды и пыли на земле было посвящено все существование людей. Давно были забыты войны и конфликты. Без воды они становились бессмысленными. Заповедные места в районе бывшего Байкала, Марианской впадины и Мертвого моря охранялись специальными войсками, для которых смерть нарушителя заповеди была поощрением.
Остатки энергетических ресурсов, редких месторождений нефти и газа, шли на опреснение, очистку солёных источников и бурение многочисленных скважин на воду. Солнечной энергии для металлургии и машиностроения было недостаточно. Её едва хватало на освещение и примитивные тепловые машины. Канализационные системы работали в замкнутом цикле, испражнения оберегались не меньше, чем источники воды. Да и с доисторической потерей обоняния и вкуса у всего человечества сливные канавы и городские клоаки уже не представлялись экологической катастрофой. Высохшие горы мусора на свалках использовались для катания на санках. Фекальные отходы – для органических удобрений.
Уже давно остатки людей жили в подземных городах и сёлах, редкими оазисами на поверхности пользуясь сообща, экономно и законопослушно. Плановый расчёт Партии и Правительства в качестве Закона о жизни, как мезуза, висел перед входом в каждое жилище. Там была указана численность женщин и мужчин в пещерах на год, пятилетку и далее, вплоть до Всеобщего Оводнения. Расход воды градировался на каждую особь. Заповедь над дверью каждый студиозус должен был знать наизусть.
Театр и бесценно дорогое кино могли позволить себе только избранные. А уж получить достойное образование – один из тысячи. Циля и Йошка, двигавшиеся сейчас по дороге над театром, были немногими из таких счастливчиков. Втолковывая это в красивую голову подружки, Йошка жутко материлась и закончила, наконец, фразой из учебника:
– Какая же ты дура! «Природоведение – это наука о том, как вести природу за собой». Поняла? «Природо – ведение»! Что тут непонятного?
– Куда мы идём? – спрашивала невпопад Циля. – До экзамена четверть солнца осталось…
– Не сикай, успеем, – бросила ей Йошка. – Эти твои преподы из нор своих не вылезают, они и солнца-то уже лет десять не видели. Считать разучились. Что они понимают? Вот посмотри!
Она махнула рукой с раскрытым зонтиком в сторону светила и поправила темные очки на носу.
– Видишь? Пока тот протуберанец из желтого в оранжевый не переползёт, можно ещё позаниматься. И без пьяных лаборантов-сексологов. Ведь ты уже на двенадцатом курсе, пора бы выучить. Да и идти осталось – вон до той темницы.
На самом деле недалеко можно было разглядеть яму, закрытую пыльной попоной, просечённой для вентиляции многочисленными отверстиями.
– А что там?
– Ферма. Ослюды. Я двоих припоила. Увидишь.
Подошвы кожаных сандалий всё чаще липли к горячему покрытию дороги. Зонтики едва спасали от зноя. Хотелось сделать крошечный глоток, чтобы ополоснуть рот. И хотя по пути им встретилась одна дозаправочная колонка с тормозной жидкостью, Йошка даже не приостановилась. Циля была уже и выпить не против, но промолчала, подумала, что Йошка знает, что делает. Тем паче на ферме наверняка есть молоко. У ослюдов оно сбраживается прямо в вымени, газируется, но горло промочить им можно.
Шляться по поверхности земли днём было строжайше запрещено, можно было напороться на водный патруль, который мог депортировать их под землю на пятнадцать суток, но и на этот случай у Йошки было припасено две склянки воды на взятки. Спрашивать о них было неудобно, поэтому Циля молча и покорно переставляла ноги, шагая след в след за своим проводником, стараясь не поднимать лишней пыли.
Наконец, добравшись до фермы, они сложили зонтики и спустились вниз по каменным ступеням. В стойлах парами стояли беззвучные животные, точно, как на картинке из учебника: среднего размера ослы с верблюжьими горбами. Масть в темноте разобрать было сложно. Их силуэты сливались в левом и правом рядах от прохода в лениво шевелящуюся массу.
Подведя Цилю к знакомой паре ослюдов, Йошка едва удержала подругу, пригнувшуюся уже к вымени одного из них.
– Да подожди ты! Дай я им воды дам лизнуть, потом отсосешь! А то и лягнуть могут!
Йошка старательно начала выливать воду из склянок на ладонь и подносить её по очереди к ослюдным мордам. Животные благодарно слизывали лакомство, молча, не издавая ни звука, чтобы не привлечь внимание своих сокамерников по темнице. Одно из них расставило задние ноги, и Йошка кивнула подруге: мол, можешь начинать.
Циля встала на четвереньки и припала к вымени. Молоко оказалось не таким газированным, как она предполагала, и по объёмному проценту спирта не превышало пяти-шести единиц. Напившись, она заметила, как второе животное тоже расставило ноги. Йошка протянула Циле освободившиеся склянки из-под воды и приказала сцедить в них остатки молока на обратный путь. Выдоив первого ослюда, Циля повернулась ко второму и обнаружила вместо вымени внушительных размеров член, болтающийся ниже коленного сустава. Выглянув с округлившимися глазами из-под пуза животного на Йошку, она кивнула в сторону члена головой и состроила подруге мученическую гримасу.
– Нет! – категорически заявила Йошка. – А погладить можешь. Он сейчас добрый. Не тронет… И молоко сюда давай!
Циля тут же вернула склянки и нырнула с головой под пах второго ослюда.
Пока Йошка прощупывала горбы на обоих животных, чесала их за ушами, оглаживала крутые бока, налитые мышцы под грубой кожей, а те в благодарность облизывали ей потные ноги, Циля дважды перевела дыхание под животом последнего из них. И затихла.
Выждав положенные после затишья полторы минуты, Йошка окликнула её:
– Ну, как там? Готова?
Циля молча выбралась из стойла и, вытянувшись, прислонилась спиной к каменной колонне, подпиравшей свод. Движения её были томны и величавы. На усмешку Йошки она только покачала головой:
– А ты жадная… Что же ты молчала?
– А что говорить? У тебя и воды-то нет!
– А вот мою… из-под меня… он пить будет?! Я бы ему всё отдала!
– Да и я бы отдала! – рассмеялась Йошка. – Не пьёт он. Даже грамма спирта или мочевины в растворе не переносит! А внутри нас, подруга, за двадцать лет места такого не найдёшь, откуда воду слить без добавки. Слёзы, и те не безалкогольные…
– И ты с ним ни разу!? – изумилась Циля.
– Ну, это не твоё дело… Познакомились, и хватит…
Лицо Йошки посерьёзнело.
– Ты лучше об экзаменах подумай. А как диплом на руки получишь, вот на этих ослюдах и сбежим в Землю Обетованную…
– Куда?! – прижала руки к груди Циля и икнула.
– Да не кудахчи!.. Куда доберёмся. У них в горбах запаса жидкости на месяц хватит. И нам ещё останется. Надо только легенду придумать, чтобы по дороге не попасться. А воду они чуют. Сами ищут, где вода, не то, что мы…
– Как это «чуют»?!
– Носом. Я в книжке одной запрещенной вычитала. Их только корректировать надо. Тупые они. Вода-то вниз течёт, а они всё наверх пытаются залезть. А он, верх, нам не нужен. Поняла?
– Ничего не поняла… – честно призналась Циля, потупив глаза.
– Ну и дура! Ты меня слушай, со мной не пропадёшь… А то вот сдашь экзамен, и отправят тебя на искусственное осеменение. Будешь, как остальные, численность алкашей по плану увеличивать, где-нибудь в подвале. А мир так и не увидишь. Ни рек, ни озёр… А я хочу человечество спасти! Благородный поступок совершить. Жизнь посвятить этому. Бурению на воду в их мозгах. Будем буреть вместе?
Лицо Йошки просветлело.
– Я даже имена нашим тварям придумала. Мой будет – Йошкин Кот. А твоя – Цилина Целка.
– А если поймают?! – спросила о своём Циля.
– Кто это нас поймает? Кто посмеет нас поймать?! – Йошка залилась смехом. – У тебя папа – Генсекс. У меня – Главлей, Главный Водолей. Ты в своём уме?! Да мы от любого откупимся! Был Ги, да и того Хвам ухайдакал. И Буяна, и прапора… Ни банкиров теперь, ни армии, ни полиции. Кто им приказывать будет? Одни режиссеры да киношники остались. Пока Ученый Совет всех переназначит, не один пьяный сезон пройдёт… Вот и надо когти рвать, пока не поздно. Пока полярный год не кончился. Новолуние наступит, где дороги искать?
– А как же выпускной?! У меня и платье уже готово…
Циле от ослюдного молока и дурных предчувствий опять стало нехорошо. Она икнула в очередной раз, схватилась за живот, сползла спиной по опоре на каменный пол и обхватила колени руками. Йошка присела рядом. Прижав голову подруги к груди, заговорила тихо, вкрадчиво.
– Ты не волнуйся, глупая. Возьмёшь с собой своё платье. И туфли. И бельё с колготками. Наденешь ещё. Мир большой. Будет перед кем снять. Найдём мы тебе Господина Сердца! Главное – экзамен сдай, освободись, поверь мне, всё хорошо кончится. Вот Йошкин Кот хороший же? Не обманула я тебя?
– Оч…очченнь хороший, – ревела Циля, зарываясь лицом к ней в тунику.
– А тот будет ещё лучше! Вот увидишь!.. Такой… такой, сильный, умный, как Хван, высокий – как Буян, и красивый и элегантный – как Ги… А что ты там у меня за пазухой нашла?.. Вот хулиганка… Да ладно уж, продолжай… Только слёзы побереги, не обезвоживайся, нам ещё до кельи дойти надо…
***
Учёный совет скучал в предбаннике мужского туалета кафедры природоведения. Ждали Генсекса и его дочь, Цилю, которая сегодня должна была сдавать последний госэкзамен. В подземных катакомбах, которые занимал университет, это было единственное помещение, которое освещалось не инфракрасными лампами, а старинными лампами накаливания. Тут можно было снять очки и маски. Только тут возможно было определить по мимике на лице и жестам, что собеседник говорит и как относится к услышанному.
Когда из подвала с туалетными кабинками (в которых были устроены ямы для испражнений и перед горкой с песком стояла лопата для прикапывания), когда из этого подземелья по каменным ступенькам поднялся Главлей, брызнул себе на руки спиртом, лизнул каждую руку на всякий случай и вытер ладони о штаны, один из профессоров, с выбритыми наголо лицом и головой, не продолжил прерванный разговор, а обратился к нему заискивающе:
– А что, уважаемый, как идёт Ваше дело с увеличением жилплощади?
– Копаем, – коротко ответил Главлей, присаживаясь рядом на скамью, и погладил стриженую бороду.
– И под кого же теперь? – поинтересовался второй лысый профессор.
– Под монгола. Ему временную пещеру давали снимать как начальнику охраны. Так он испытательный срок не выдержал. Не наш формат. Столько шурфов к поверхности надолбил своему Тенгри молиться, что гостиная осыпалась. Да и спал он на полу, с кем попало. Полная антисанитария…
– Непорядок! А какую площадь планируете прикопать?
– Тысячи полторы-две квадратов. Дочь взрослая, возможно пополнение.
Учёный Совет понимал, что по Плановому Расчету Главлей может себе позволить даже пару внуков как человек заслуженный и верный Партии и Правительству, но, судя по выражению глаз на заросшем лице начальника, он явно лукавил. Прикопал он больше. И намного.
– Говорят, сегодня, на первой четверти солнца, в театре эксцесс произошел, – сказал профессор с рыжими усами. – Будто бы монгола этого убили. И прапора полицейского. И банковского наследника, Ги Второго.
– Кто говорит? – спокойно ответил ему профессор с черными пейсами. – Вы своим студиозусам больше верьте! Репетиция была студенческого «капустника», возникла дискуссия, она снята на камеру. Я видел. Творческая молодёжь…Ничего особенного. Обычные разборки на национальной почве. Виновные наказаны, направлены в Крым, на виноградники. Ги Второй сейчас стал похож на Микеланджело, отец им очень гордится. Говорят, это и в сценарии было прописано…
– А режиссер, этот Хвам, наймит, наказан? – спросил профессор с бородкой шотландского боцмана. – Я, конечно, понимаю, он человек дальневосточный, за девушек заступился, но – убивать на репетиции?! Это не толерантно!
– Хвам бежал, – ответил Главлей официально. – Ловим.
– Под землей или на земле?
– Конечно, под землей. На земле эта интеллигентская сволочь суток не продержится. Да у него и карточки на дозаправку нет. Что ему на поверхности делать?
– Значит, он и по университету может где-то шарахаться? – спросил выбритый наголо.
– Не исключено, – кивнул бородой Главлей.
Профессура осуждающе покачала головами.
В этот момент в предбанник постучали, из-за двери показался служащий в маске чумного доктора, с подносом в руках, на котором стояли стаканы и графин со спиртом.
– Генсекс прибыл. Пора начинать, – торжественно объявил вошедший и разлил жидкость по стаканам.
Руки профессоров потянулись к посуде с дармовым угощением. Главлей направил себе в стакан из рукава прозрачную струю, разбавив спирт на треть. Профессора Ученого Совета постарались отвести глаза и не придать этому значения.
– Пожелаем Циле ни пуха, ни пера! – приказал Главлей.
Чокнулись. Выпили. Дружно прокричали: «К чёрту!», согласно регламенту, и гуськом засеменили к выходу.
Главлей, уходя последним, придержал служащего за рукав и спросил:
– Как он сам? В норме?
– Как всегда. Первокурсниц щупает.
– Понятно, – покачал головой Главлей и добавил. – Вы там в туалете, в пятой кабинке, черенок у лопаты подшлифуйте. Чуть занозу не засадил. И шарики глиняные добавьте в третью и четвёртую… Они там заканчиваются.
– Вы бы лучше в санузел «полуводы» у сточников заказали, хотя бы для профессорского состава, – ответил ему служащий в маске. – Перед студиозусами неудобно уже. Преподы спиртом подтираются. А потом в аудитории ногами сучат. Щиплет же…
– Ничего. Посучат и перестанут. Про лопату не забудь!..
Главлей отодвинул служащего с дороги и шагнул за дверь.
***
Циля и Йошка подоспели вовремя. В погребе обеззараживания, пока абитуриентки с кафедры санитарии слизывали с них, лежащих на соседних нарах, пот, Йошка давала подруге последние советы по сдаче экзамена.
– Главное – не торопись. Готовься подольше. Дождись, пока им второй графин принесут. Тогда можешь задать вопрос, что какой-то текст не совсем разборчив. В общем, пори, чо хошь… Они спорить начнут, и ты ещё время выиграешь, до третьего графина. Ну, а там уже смело иди отвечать. На лысых внимания не обращай, делай вид, что не расслышала, о чем спрашивают. Усатому не подмигивай. К тому, что с бородкой, спиной не оборачивайся. А над тем, что с пейсами, нагнись и постарайся показать, что у тебя под декольте. Он язык проглотит и будет молчать до конца экзамена. Останется мой папаша, Главлей. Но я его уже предупредила. Он воспитанный, он считает, что задавать девушке вопросы, на которые она ответить не может, неприлично… Поняла?
Одна из абитуриенток, увлёкшись вылизыванием цилиной подмышки, случайно задела плечом сосок на её груди. Покраснела и извинилась. Циля взглянула на неё недоумённо. Йошка звонко шлёпнула виновницу по бедру и предупредила:
– Поаккуратней, слюнявая! Тебя чему на подготовительных курсах учили? Ещё раз дотронешься, кроме языка, чем-нибудь до чего-нибудь, останешься без маникюра!.. Повыдергаю!.. И быстрее давайте, мы опаздываем!
Абитуриентки заработали языками вдвое чаще и тщательнее. Как только кожа выпускниц подсохла, им предложили разноцветные туники. По обыкновению, Циля и Йошка выбрали желтый и зеленый цвета соответственно.
В Главную аудиторию, занимающую подвал размерами чуть меньше театра, они спускались не торопясь, пытаясь произвести на профессоров, сидящих внизу, должное впечатление.
За спинами профессоров располагался стол, за которым восседали папочки. Генсекс что-то нашептывал на ухо Главлею, Главлей давился сдерживаемым смехом.
Верхние скамьи были заполнены разномастными учащимися, пришедшими сюда набраться опыта сдачи одной из важнейших дисциплин при университете. Они ёрзали на скамьях и пихали друг друга локтями, потихоньку переругиваясь. Гул от них напоминал скрипы и хлопанья многочисленных дверей, но на каком-то дальнем, втором или третьем этажах.
Внизу, перед скамьями амфитеатра, располагалась огромная грифельная доска с необходимым набором цветных мелков. Напротив, лицом к Ученому Совету – три кафедры с надписями. В центре – «REUS». Слева от неё – «DEXTER». Справа – «SINISTER». Правую кафедру занимала Ишта с неизменным серым полотенцем на плече. Йошка, приподняв тунику выше колена, поднялась на левую. Циля заняла кафедру в центре, с колокольчиком на столешнице.
