Последний забег

Геннадий Киселев

Последний забег

Последний забег

Скорая медицинская помощь приехала через десять минут. Еще оставалась тревога, небольшой дискомфорт за грудиной. Но при виде уверенного в себе врача я успокоился, так как сам я тоже был врач-хирург с большим стажем. Боль за грудиной практически исчезла.

– Все-таки придется вам проехать с нами в кардиологическое отделение, – сказал врач.

Он быстро связался с центропунктом. Получил место в городской клинической больнице Москвы, и бригада скорой медицинской помощи доставила меня в кардиореанимацию.

Вот где испытал я недоумение при виде убогости, запущенности лечебного учреждения. Грязь кругом: грязное белье, опухшие толстые тетки в засаленных и мятых халатах, молодые доктор и медицинский работник среднего звена, очевидно студент, оба еще опухшие после сна, быстренько со мной разобрались. Я и десяти минут не полежал на грязных простынях, как меня, сняв электрокардиограмму, пешком отправили в соседний корпус.

Там я убедился, что такое финансирование по остаточному принципу! Коридоры застелены рваным, в грязных пятнах линолеумом, сгнившие рамы на окнах, два унитаза на этаж (а больных шестьдесят человек!), развалившаяся кафельная плитка на полу в туалетах, антисанитария такая, что не поддается описанию. Как больному человеку справить нужду? Даже у здорового человека такие условия вызвали бы отвращение. Воочию можно убедиться, как современные интеллигентные люди теряют здесь человеческое достоинство.

Да разве только к россиянам такое отношение! Видел как-то в Третьяковке в вестибюле бегает француз с сумасшедшим взглядом. По его поведению трудно понять, чего же он хочет, постоянно повторяя: «Бумагу, бумагу!» Оказалось, в туалете нет туалетной бумаги. И только по настоятельной просьбе дежурный администратор отмотала метр туалетной бумаги, и «бедный» француз, потный и бледный от недержания, получая туалетную бумагу, как Нобелевскую премию, без торжественной речи моментально исчез в проеме туалетной комнаты.

Понятно, здесь не высокохудожественное учреждение, но для ходячих, лежачих и едва дышащих больных условий нет абсолютно никаких.

Вот лежит старый, небритый, запущенный человек. Он давно уже не встает с постели, памперсы присохли к телу так, что отрываются только с кожей. Такой запах стоит, что все выбегают из палаты, зажав нос. Но я как бывший врач должен закончить дело, помыть и покормить старика, мужества не занимать – ведь Афганистан и Ирак за плечами. Ухаживаю за стариком, а в ушах постоянно звучит: «В медицине будут первыми первого МОЛМИ выпускники». Это слова из гимна: Первого Московского медицинского института им. Сеченова.

Вот так приходится больным обслуживать себя и соседей по палате, а в палате шесть человек. Дежурную медсестру практически найти невозможно, днем она мелькала, а вот к вечеру вообще испарилась. Удивительно, но в нашей палате оказалось два доктора-пациента – я и еще один доктор-терапевт.

– Утром придет, – сказал сосед по палате, доктор-терапевт, помогавший мне ухаживать за больным.

Утром появилась дежурившая медицинская сестра, поблагодарила нас за хорошую работу и сказала:

– Зря старались, рано утром дедушку отвезли в морг.

При этом она объяснила, что дочь положила старика в больницу умирать, заплатив кому-то. Медсестра рассказала, что сама она живет в Смоленске, за 400 километров от Москвы, а платят медперсоналу мало, поэтому они так плохо и относятся к больным и своей «любимой» работе.

Наши попытки взывать к ее совести, долгу, порядочности, ответственности успеха не имели. Маленькие дети, алкоголик-муж, мизерная зарплата, половина которой уходит на коммунальные платежи и оплату за транспорт, – все эти факторы заглушили муки совести.

После того как в палате запахло революционной ситуацией, мы выпустили пар и, забившись под одеяло, со страхом стали ждать обхода врачей.

Скоро и обед. Его почти никто не ждет, со вчерашнего дня родственники натаскали продуктов, благо, что есть холодильники в некоторых палатах. Можно сказать, что нам повезло, в нашей палате стоит урчащий, дребезжащий динозавр. И он работает!

Ждем обхода, забившись под одеяла, а обхода все нет. Вот уже и больных позвали на обед, и они со своими кружками и ложками побрели по коридору отделения в столовую.

– Вам что-то это напоминает? – обратился ко мне доктор, сосед по палате.

– Напоминает кадры из фильмов о заключенных, – буркнул я, отвернулся лицом к стене и стал вспоминать и сравнивать, в каких из них отражены более тяжелые условия жизни.

На память пришел сюжет об испанском коммунисте, в котором на протяжении всего фильма жена вяжет шаль, а мужа ежедневно избивают, привязывая за ноги вниз головой, и в конце фильма убивают. Этот фильм по жестокости и ужасам тюрьмы не мог быть сравним ни с каким другим. Мировая общественность на это закрывала глаза.

А как в свое время всех потряс фильм «Один день из жизни Ивана Денисовича». Сколько шума, сколько визга тогда подняли на Западе. А в нем самая страшная сцена, когда заключенный находит в супе рыбий глаз.

Пересказав свои размышления соседу по палате, я предупредил, что сегодня на обед нас ждет рыбный суп.

– Неужели? – спросил сосед. – Что, неужели так страшен был рыбный суп? Ведь уху варят не только в России?

Я успокоил соседа.

Вот и обед, а обхода все нет. Все переспрашивают друг у друга, а можно ли идти на обед, ведь отделение-то кардиологическое, неужели все больные госпитализированы в это отделение по гипердиагностике врачей скорой медицинской помощи? Почему тогда у всех больных с собой нитроглицерин и так часто все его принимают?

Ну вот, слава богу, дошли до столовой, на постах отделения медперсонала нет.

Сосед мой по палате, доктор-терапевт, с ним мне спокойнее, говорит:

– Э, милый друг, вы здесь еще и не такое увидите. А рыбьи глаза покажутся вам манной кашей.

Следующие два дня я лежал в кровати, ждал обхода врачей, с ужасом вспоминая рыбный суп, и ждал манную кашу.

Сосед по палате, доктор-терапевт, рассказал нам историю о другом кардиологическом отделении, где он лежал неделю назад.

В приемном отделении ему сразу же предложили подписать контракт на установление двух стентов в сердце. Стенты устанавливают в коронарные артерии при нарушении кровотока.

Подписав контракт, его быстро повезли на коронарографию, правда, после приступа стенокардии прошло уже более двух суток, но доктор и сам хотел убедиться, в каком состоянии его коронарные артерии, поскольку иногда отмечал боли в позвоночнике.

Во время коронарографии он убедился, что его коронарные артерии в отличном состоянии. Тут же, глядя на экран монитора, он спросил у лечащего врача, проводившего обследование, куда бы он хотел поставить стенты, ведь коронарные артерии у него отличные, а контракт уже подписан на их установку. И врач, проводивший обследование, объяснил, как коллега коллеге, что это недоразумение.

Рассказ свой он закончил, но у этой истории было продолжение.

Пролежав три дня уже в этом кардиологическом отделении, мы с доктором-терапевтом поняли некоторые хитрости с контрактом на установку и стентирование.

Помог нам разобраться в этом больной, страдающий от болей в большом пальце ноги. Узнав, что рядом с ним лежат два доктора, он предложил нам посмотреть на свой больной палец. Развязав повязку, я как хирург, понял что у него диабетическая ангиопатия с сухой гангреной пальца, и его нужно срочно оперировать.

– Почему же вас до сих пор не оперировали? – спросил я у больного.

– Да говорят, что сердце плохое. Неделю назад поставили два стента в сердце, дочка заплатила 90 тысяч рублей, – пояснил больной.

– Помилуйте, ведь за один стент берут 30 тысяч, почему же с вас взяли больше? И почему вначале не вылечили палец? Что, у вас сердце болело, был инфаркт? – спросил я.

– Да нет, я поступил с сильными болями в пальце, кость уже как сейчас торчала, да и диабет у меня, – ответил больной.

После наших возмущений больного прооперировали на следующий же день.

И как понять действия медиков? Похоже, там все поставлено на поток, да и деньги крутятся немалые.

– Эта грустная история вам что-то напоминает? – спросил доктор-терапевт и закрылся одеялом.

Через некоторое время, высунув голову из-под одеяла, я решил рассказать свою невеселую историю.

– Всю жизнь, – начал я свой рассказ, – дружил со спортом, а последние дни перенес большие нагрузки моральные и физические, но всегда надеялся на свое сердце. Скорее всего это и привело к госпитализации в кардиологическое отделение, но чувствовал я себя абсолютно нормально. Анализы, кардиограмма, коронарография не позволяли усомниться в отсутствии патологии со стороны сердца…

Попал я по «скорой» в другую больницу. Пролежал три дня, и меня должны были выписать.

Вошел в палату лечащий врач и предложил мне пройти стресс с нагрузкой, я, уверенный, что все будет нормально и меня сразу же выпишут, согласился.

С десяти утра хожу по отделению, жду, когда же меня пригласят на этот стресс-код. Но вот уже и обед скоро, а специалиста все нет, а это значит, что придется остаться в больнице еще на сутки, ведь после обеда больных не выписывают.

Так в тревоге и раздумьях расхаживал я по коридору отделения. Встретив мимо пробегавшего куда-то доктора, спросил у него:

– А что же за специалист проводит это обследование – стресс с нагрузкой – и где его найти?

Доктор, указав мне пальцем на дверь, побежал дальше. И куда они все бегут, подумал я и тихонько постучал в указанную мне дверь, не услышав ответа, приоткрыл ее.

Сидевшая за компьютером и печатающая молоденькая девушка в белом халате строго сказала:

– Закройте, пожалуйста, дверь с другой стороны.

– Позвольте, я только хотел спросить, не вы ли проводите стресс с нагрузкой? – уточнил я.

– Закройте дверь, – рявкнула она. И я, смутившись, пролепетал:

– Простите, но я ваш коллега, врач-хирург, и хотел бы узнать, будете ли вы проводить мне стресс с нагрузкой?

– Я вам сказала – закройте дверь с другой стороны! – последовал грубый ответ.

Закрыв дверь, увидел идущую по коридору заведующую терапевтическим отделением.

– Ну что, коллега, уже прошли пробу с нагрузкой? – спросила она. Я объяснил ситуацию и небольшой конфликт с молодым специалистом. Она попросила меня пройти к кабинету, где выполняются пробы с нагрузкой, и подождать там.

Не прошло и двух минут, как я увидел быстро выходящую из кабинета молодую докторшу, словно летящую на крыльях, в развевающемся красивом платье, выглядывающем из-под медицинского халата, в лаковых черных туфельках, оставляющих за собой немыслимую пунктирную линию.

Подойдя к кабинету, она резко бросила:

– Заходите! – и влетела в кабинет свежим ветром.

А ветер, исходящий от нее, скорее напоминал начинающийся морской шторм.

– Вставайте на беговую дорожку! – скомандовала она.

Я встал.

Она обвешала меня проводами, как новогоднюю елку, и сказала:

– Скорость восемь километров в час, побежали.