Buch lesen: «Женщина с чужим паспортом»

Schriftart:

Часть 1. Билет на машину времени

1

Какая женщина не сошла бы с ума от радости, если ей довелось бы скинуть десяток-другой лет – и из общипанной курицы вновь превратиться в желторотую цыпку! Но случается такое лишь в снах да в сказках. А в жизни… Конечно, благодаря всевозможным ухищрениям женщинам удается выглядеть помоложе, однако предатели паспорта всегда готовы вывести каждую из них на чистую воду!

…Я выглядела тогда молодо, и прохожие еще называли меня девушкой. Однако, как мама выпускницы школы, я отлично понимала, что мое солнце уже в зените – понимала, но не принимала душой. И в этот шаткий момент судьба вручила мне билет на машину времени. Да-да, это произошло на самом деле – неведомые силы переместили меня в юность! Правда, не в мою, а в чужую. Но меня, меня перенесли – а не кого-то другого!

День, который перевернул мою судьбу, я помню в самых мелких подробностях.

Погожее лето тысяча девятьсот девяносто восьмого года уже перемахнуло свою верхушку. В те благословенные августовские денечки все, кто мог, старались вырваться в отпуск. Мой же отпуск слишком затянулся, поскольку еще весной я, работавшая патентоведом в одном из питерских НИИ, попала под сокращение штатов. Мне назначили на бирже труда небольшое пособие по безработице и отправили на курсы секретарей-референтов. Их я посещала дважды в неделю, а остальное время была ничем не занята.

Меня тревожила мысль о поиске работы, но тревожила как-то не всерьез – ведь было лето! Я как бабочка-однодневка порхала с цветка на цветок, наслаждаясь звенящим воздухом свободы: то ездила купаться на пригородные озера, то отправлялась в лес за дарами природы. И в тот незабываемый день тоже выехала из Петербурга ранней электричкой, сошла на знакомой станции, немного не доезжая до Выборга – это место, окруженное хвойным лесом, славится обилием ягод и грибов. Лес был мне хорошо знаком, поскольку моя семья много лет снимала здесь дачу, так что я знала все тропы и дорожки в округе. Я с удовольствием ступала по седому мягкому мху среди постанывающих в голубом небе сосен; склонялась над красной головкой подосиновика, в радостном изумлении застывала при виде бурой шляпки боровика, а порой и обманывалась упавшим желтоватым листком; пролезала под колючими лапами елей и ощипывала кусты черники, наполняя сочной ягодой прихваченное для этого ведерко. Я наслаждалась.

К полудню корзина наполнилась до краев грибами, а ведерко – черникой. Солнце припекало все сильнее, а среди ветвей деревьев весело посвистывали птицы. Я плелась по пыльной дороге к станции, едва передвигая ноги, хотя следовало бы поторопиться: если не успею на ближайшую электричку, то следующей придется дожидаться долго. Несколько раз я пыталась прибавить шагу, но это оказалось выше моих сил: руки оттягивала тяжелая корзина, а в плечи врезались лямки от рюкзака, в котором я несла ведро с ягодами.

Но уже была видна станция и виадук, воздвигнутый над множеством сходящихся и расходящихся путей, – станция была узловая. Чтобы успеть на поезд – а попасть нужно было именно на определенную платформу, – придется бегом подняться по ступеням. Как я это сделаю с таким тяжелым грузом? Еще издали мне было видно, что на платформе, расположенной с другой стороны виадука, толпятся люди, такие же грибники и ягодники, как я.

Послышался пронзительный свист приближающегося состава. Электричка? Уже? Я посмотрела на свои часы: вот незадача – получается, они отставали! Точно не успею…

Смирившись с опозданием, я присела на шпалы, сложенные неподалеку от виадука ровными штабелями. Сняла рюкзак, стянула с головы косынку и вытерла ею пот с лица. Посмотрела, как электричка притормозила на минуту у дальней платформы, как забрала пассажиров и укатила. По расписанию следующий поезд на Питер почти через два часа – так что торопиться мне уже было некуда. Я еще посидела, отдыхая, съела несколько горстей черники из своего ведерка. Вновь закинув рюкзак на плечи и держа в руке корзину с грибами, начала восхождение. Опустив голову, я методично переставляла ноги по ступеням, сгибала и распрямляла колени. Преодолевая пролеты лестницы виадука, я то и дело поглядывала вбок через решетку ограждения – есть что-то завораживающее в расчерченной рельсами железнодорожной насыпи. Притягивали взгляд три десятка рельсов, то бегущие параллельными прямыми, то внезапными углами сворачивающие на переводных стрелках – отсюда, с высоты виадука, они представлялись черным со стальным отблеском геометрическим узором на гигантском ковре гравия. Наконец я преодолела подъем – оставалась одна ступенька до верхней площадки!

Как же тяжело! Я опустила оттягивающую руку корзину. Бамс! – несколько подосиновиков выпали на бетонное покрытие виадука. И только я потянулась за ними, как увидела за решеткой виадука чьи-то ноги. О, ужас! С другой стороны ограждения, на узком карнизе виадука стояла сухощавого сложения женщина в джинсах и расстегнутой ветровке. Стояла спиной к решетке, устремив взгляд на рельсы, в бездну под виадуком, будто разглядывала тот самый геометрический узор, который только что казался мне таким красивым. Широко раскинутыми руками женщина вцепилась в перила позади себя, а ногой шарила по осыпающемуся бетонному карнизу, чтобы сделать приставной шаг и продвинуться к центру виадука. Ветер нещадно трепал куцый хвостик ее блеклых волос. Слегка продвинувшись, женщина остановилась. Там, куда она нацеливалась пристроить ступню, ограждение моста было усилено высоким щитом из металлической сетки, потому что прямо под ним проходила скоростная магистраль. Акробатка, одной рукой держась за перила, другой стала нащупывать возможность просунуть пальцы в ячейку заградительной сетки.

В этот момент из репродуктора прозвучал голос вокзального диктора: «Граждане пассажиры, отойдите от края платформы, приближается скорый поезд «Санкт-Петербург – Хельсинки». Состав пройдет по первому пути без остановки».

«Анна Каренина! Самоубийца!» – ужаснулась я. Вывернув плечи, я скинула рюкзак с ведерком и в два прыжка оказалась рядом с несчастной. Я обхватила женщину руками, сцепив их вокруг ее сухощавой фигуры. Теперь циркачка не смогла бы передвинуться к роковому месту над скоростной магистралью, но если она начнет вырываться из моих непрошеных объятий, то все-таки полетит вниз – мне ее не удержать!

Спустя минуту с ревом и грохотом под нами промчался скорый поезд – округлые поверхности крыш вагонов промелькнули под виадуком и скрылись. Снова внизу поблескивали сталью рельсы главного пути.

– Вы кто? – Циркачка пришла в себя, вполоборота повернула голову и попыталась посмотреть на меня.

Ее лицо оказалось рядом с моими глазами: набрякшие веки под лысоватыми бровями, отеки под глазами, курносый нос и глубокая носогубная складка. Этой пожившей изможденной женщине было хорошо за сорок лет. Я улыбнулась ей, чуть ослабила объятия и заботливо спросила:

– Вы можете перелезть обратно на мост? Так нам не слишком удобно разговаривать.

– Уберите руки, тогда перелезу! – Голос женщины был хрипловатым, но тон оказался задиристым, как у подростка. И ни малейшей благодарности за спасение в этом тоне и голосе не звучало.

Я осторожно отпустила женщину, отойдя на шаг назад.

Она довольно ловко повернулась вокруг своей оси, перекинула ногу через ограждение, опираясь животом на перила, затем другую – будто и впрямь была циркачкой или спортсменкой. Так не вязалась ее ловкость со столь солидным возрастом.

Вернувшись на безопасную поверхность, женщина села на корточки, прислонившись спиной к ограждению, и, обхватив голову руками, заплакала. Я в нерешительности постояла рядом, потом отошла к своей поклаже: надела рюкзак, взяла корзину с грибами и вернулась к спасенной мною женщине. Мягко коснулась ее плеча и как можно более спокойно и доброжелательно сказала:

– А пойдемте вниз. Вы мне все расскажете, если захотите.

Женщина подняла голову, молча посмотрела на меня и резво вскочила на ноги, снова удивив меня крепкой физической формой.

Пройдя виадуком, мы спустились по лестнице на нужную платформу. Выбрав чистую скамью, уселись. Так и сидели, молчали, углубленные каждая в свои думы.

– Как вас зовут? – наконец первой спросила я и, раскрыв ведерко с черникой, предложила женщине угоститься ягодами.

Она равнодушно взяла ягодку и отправила ее в рот – всего одну! Представилась:

– Тоня.

– Тоня?! – ахнула я. – А полностью – Антонина?

– Да…

Я не смогла сдержать удивление. Это имя, которое так редко дают сейчас детям, было и у меня. Папа настоял, чтобы так назвали дочь, отдав дань памяти его матери, моей бабушке. Мама не стала перечить, но дома называла меня Анютой. То, что мы с этой опустившейся женщиной, потенциальной самоубийцей, оказались тезками, показалось мне недобрым предзнаменованием, хотя опасаться сейчас мне было нечего и некого. Я тоже назвалась:

– А меня зовут Анюта.

Тоня продолжала клевать чернику по ягодке, но по мере того, как она отходила от происшествия, аппетит ее возрастал. Сейчас она набирала уже маленькие горсточки, и ягоды окрашивали ее губы синевой.

Слово за словом она рассказала, что недавно окончила профессиональное училище, получила профессию домашней медсестры.

– То есть у вас медицинское образование? – уточнила я.

– Не совсем, – покачала головой Тоня. – Я имею право работать сиделкой, нянечкой, если силы есть. Но ведь я сама инвалид! Я пробовала сидеть со старухами, но с души воротит видеть вблизи старческую немощь.

Я постеснялась спрашивать, по какой проблеме со здоровьем ей назначили инвалидность, потому что внешних признаков увечья не заметила. «Может, она умственно отсталая?» – промелькнула мысль. Хотя вряд ли – тогда бы ее не приняли в училище, связанное со здравоохранением.

– Вас, наверно, муж поддерживает? – участливо проговорила я, закидывая удочку для выуживания из Тони информации. – Или дети уже на ноги встали, помогают?

– Я живу на пособие. А мужа и детей у меня нет, не было и не будет! – Тоня снова зарыдала – так же громко, как на мосту.

На нас стали оглядываться постепенно наполняющие платформу пассажиры. Я перевела разговор на себя, призналась, что и у меня нет мужа: он скончался вскоре после чернобыльской катастрофы, потому что был ликвидатором. Сказала также, что у меня есть дочь Ира семнадцати лет. Но год назад Ира уехала учиться в Америку по межшкольному обмену, и если у нее все сложится там, то увижу ее я нескоро.

– Дочь семнадцати лет?! – Тоня перестала плакать и посмотрела на меня, буквально вытаращив глаза. – Вы родили девочку школьницей?

Не скрою, мне было приятно, что она поразилась, что у меня такая взрослая дочь, хотя я родила ее в двадцать один год, вполне нормальный для материнства возраст. Правда, я тогда еще в институте училась, а Виталий, отец Иры, был уже аспирантом. К сожалению, защитить диссертацию он так и не смог из-за семейных забот. Был бы кандидатом наук, глядишь, и не послали бы очищать Чернобыль от радиации.

Я назвала Тоне свой возраст. Она с грустью покачала головой и высказалась:

– Ну надо же, тридцать восемь, а выглядите едва на тридцать!

– Мне никто моих лет не дает! – горделиво подтвердила я.

Вдруг Тоня неожиданно повернула разговор в другую сторону:

– Что же, Анюта, вы меня не спросите, почему я хотела покончить с собой?

– Думала, что вы не захотите говорить, – пожала плечами я.

– Я и не хотела, но вы меня заставляете! – крикнула Тоня.

– Заставляю? – удивилась я. – Да я ни словом не обмолвилась, ни единого вопроса, даже намека. Понимаю ведь, как вам тяжело!

– Понимаете? – сморщилась Тоня. – А зачем стали хвалиться, что молодо выглядите?

– Разве я хвалилась? Назвала возраст, когда о дочери разговор зашел. Выдала вам свою страшную тайну. – Я попыталась шутить.

Но Тоня шутку не оценила, а, сохраняя серьезный вид, спросила:

– А сколько мне лет, вы можете сказать?

Я задумалась: сухая кожа, морщинки у губ и у глаз. Пожалуй, как я и предполагала вначале, лет сорок пять или чуть больше… Но этот чистый, полупрозрачный взгляд, как у ребенка, это подростковая дерзость. Что-то тут не вязалось. И я решительно приуменьшила цифру, казавшуюся мне правильной:

– Лет тридцать шесть, тридцать семь?

– Вот видите, – обреченно вздохнула Тоня. – И вы, как все…

– Что «как все»?

– Все дают мне больше лет, чем мне на самом деле.

– У вас, наверно, трудная жизнь была? – очень осторожно предположила я. – А кто были ваши родители?

Я поняла, что Тоне теперь хотелось высказаться, сказать о чем-то наболевшем, что и подтолкнуло ее на отчаянный шаг к самоубийству.

Но тут на платформе появился лоточник с объемистой сумкой-холодильником.

– Мороженое! Кому мороженое! – прокричал он и остановился перед нами.

Я достала деньги и купила два сливочных стаканчика: себе и Тоне.

Мороженое Тоня ела с удовольствием, облизывая языком даже упавшие на пальцы молочные капли.

Наконец подошла электричка, и мы с Тоней сели в вагон. В полупустом вагоне мы выбрали уединенную скамью в конце, и моя спутница, будто ее прорвало, начала торопливо рассказывать свою историю. Слушая ее, я одновременно разглядывала других пассажиров. Перед нами их сидело всего несколько, зато в другой части вагона – группа парней и девушек, заняв два смежных купе. Они дурачились, смеялись, сталкивали друг друга со скамеек.

Вначале я слушала Тоню невнимательно: мое внимание привлек один из парней – похожий на Есенина плечистый блондин. Держа в руках гитару, он неумело перебирал струны. В его исполнении звучали попеременно всего два аккорда, но претензий к нему ни у кого не было – видимо, виртуозов в этой группе не нашлось. И чем больше я разглядывала «Есенина», тем острее понимала, какая возрастная пропасть разделяет нас. Я вглядывалась в лицо следующего за моим поколения, остро сожалея, что я уже не должна засматриваться на таких молоденьких…

Звуки гитары и приглушенная речь Тони чередовались в моей голове, но в какой-то момент я забыла о «Есенине», проникаясь сочувствием к истории Тони. А дело было вот в чем. К двум годам Тонечки выяснилось, что у нее тяжелое генетическое заболевание гормональной природы – прогерия, которое вызывает ускоренное старение. Так что врачи посоветовали мамаше отдать девочку в специнтернат, уверяя, что она все равно долго не проживет. Мать, и без того уделявшая дочке мало внимания, согласилась избавиться от обузы, а отец был Тоне неизвестен. Сдав девочку в интернат, мамаша заключила контракт и уехала на Север, работать поварихой. Там, за полярным кругом, усугубились имевшиеся у нее проблемы с алкоголем: на Севере пили много. Это и погубило женщину. Мать Тони умерла, так и не дожив до желанных северных льгот, а девочке в тот год исполнилось девять лет. К счастью, вышла на пенсию бабушка Тони и забрала внучку из приютского учреждения, оформила опекунство. Хотя пожилой возраст заявительницы вызывал у органов опеки раздумья, чаша весов склонилась в ее пользу. Бабушка жила в отдельной квартире, предоставленной ей за безупречную работу техником в ЖЭКе. Потому была вправе и внучку прописать к себе для постоянного проживания.

Тоня стала ходить в городскую школу, училась без особого блеска, однако со школьной программой справлялась. Выглядела она гадким утенком – и надежды стать в будущем прекрасным лебедем у нее не было. Ее необычная внешность (а Тоня уже и в те годы выглядела старше своих ровесников) мешала ее сближению с одноклассниками. Но поскольку Тонин характер укрепился в интернатных баталиях с раннего детства, открыто задевать ее одноклассники не смели, но и в свои игры новенькую не звали.

– Они – меня – отвергли! – сказала мне Тоня, разрубая фразу, как чурбак на поленья. – Я ведь на их фоне казалась тетенькой, выглядела старше всех.

Старела Тоня не только внешне. Да, морщины, сухость кожи, выпадение волос и бровей – все это было, но опаснее оказались внутренние поломки. Ее сосуды, пораженные преждевременным склерозом, становились ломкими, как у стариков, что грозило ранними инсультами и инфарктами. Такие больные, как Тоня, по статистике, жили в среднем не более двадцати пяти лет.

– И ничем нельзя помочь? – задала я глупый вопрос.

Тоня спокойно ответила, что болезнь неизлечима, но общее состояние можно поддерживать лекарствами.

– Мы с бабушкой шутили, что умрем в один день, и глотали одинаковые таблетки для расширения сосудов и укрепления сердца и костей.

Глаза Тони увлажнились. И в каждом слове слышалась большая любовь к бабушке. И уже совсем тихо она добавила:

– Сегодня сорок дней, как бабуля умерла.

Я погладила Тонину руку:

– Понимаю, как вам тяжело…

– И как только бабушка умерла, начальство жилконторы заявило, чтобы я освободила жилье. Квартира-то служебная, и по закону она не наследуется. Хорошо хоть сжалились, до конца года разрешили остаться, а потом и не знаю, как и быть. Мне ведь даже денег на съем комнаты не заработать!

– А вам в жилконторе не предложили в их системе поработать? – удивилась я. – Дворником, например?

– Ну что вы! Сейчас в дворники только гастарбайтеров набирают! Им ведь можно почти не платить и селить где-нибудь в подвале, – махнула рукой Тоня и продолжила свой рассказ.

Оказывается, в этом месяце Тоня заплатила из своей инвалидной пенсии за квартиру и на еду почти ничего не осталось. Тоня чувствовала себя слепым котенком, выброшенным в чуждый и непонятный ему мир.

Я не знала, чем ей помочь: ну не приглашать же к себе домой жить первую встречную девушку! И денег у меня тоже не было.

…В этот момент в вагоне появились контролеры. Женщина в железнодорожной форме прошла его сквозь и начала проверку билетов с нас, поскольку мы сидели в самом хвосте. Щёлк! – прокомпостировала она наши билеты и двинулась дальше. В середине вагона она встретилась со своей напарницей – как раз там, где расположились шумные молодые люди. Музыка и пение стихли. Студенты ехали без билетов, но штраф платить отказались и требовали, чтобы их оставили в вагоне. Я прислушалась к их диалогу с контролерами. Ребята упирали на то, что трудились бесплатно для общества: собирали мусор у водоемов области. Но эти доводы на проверяющих не подействовали, и, подгоняемые контролерами, с рюкзаками, сумками, а также лопатами и граблями, молодые люди повалили к выходу. На ближайшей остановке им предстояло сойти. Я взглянула на «Есенина», когда он проходил мимо нас, – в отличие от прочих, он шел, смущенно опустив голову. Вблизи разглядела, что он был постарше других, остальные выглядели совсем желторотиками.

– Я заплачу штраф за Есенина! – неожиданно для себя воскликнула я, лихорадочно доставая из кармана куртки свой тощий кошелек.

– За кого? – удивленно переспросила контролер.

Я покраснела. Со мной такого прежде не случалось, чтобы подсознательные мысли бесконтрольно озвучивались. Я приклеила парню кличку «Есенин» и сама поверила, что его так зовут. Пришлось поспешно уточнить:

– Вон за этого парня, с гитарой.

Толпа молодежи остановилась. Некоторые с любопытством заглядывали уже из тамбура.

– И как вы себе это представляете? – гордо распрямив широкие плечи, спросил симпатичный мне безбилетник. – Все ребята на платформу, а я один дальше покачу?

Контролеры нетерпеливо поинтересовались:

– Ну что, гражданка, будете платить штраф за гитариста? А то мы уже к станции подъезжаем.

– Оставайтесь! У вас же багаж тяжелый… – все так же краснея, я попыталась уговорить парня.

– Макс, ты с нами? – позвал чей-то нетерпеливый голос.

– Да что вы, девушка, в самом деле, ко мне прицепились! – уже совсем грубо бросил мне «Есенин». – Ребята, выходим все вместе!

За окном уже замедляла движение асфальтовая лента платформы. Электричка остановилась. Парни с граблями и лопатами наперевес, будто с ружьями, высыпали наружу.

Стало быть, его зовут Макс. Но я для него останусь навсегда безымянной девушкой…

Тут же послышался протяжный железнодорожный свисток, поезд тронулся. И наш разговор с Тоней возобновился. Поскольку моя рука все еще сжимала кошелек, я снова вспомнила о жалобах Тони на безденежье.

Я вынула из кошелька все деньги, пересчитала их и покачала головой. Ну и дурища, совсем забыла, что потратилась на билет и на мороженое! На оплату штрафа точно бы не хватило! Хороша бы я была, если бы парень согласился на мою помощь! В растерянности я протянула оставшуюся мелочь Тоне – пусть хоть раз как следует пообедает!

– Вот все, что есть, – пояснила я. – Возьмите, Тонечка.

– Вы такая добрая: и волонтеру пытались помочь, и мне вот последние деньги отдаете! – изумилась Тоня.

Я небрежно повела плечом, будто у меня дома под матрацем лежали миллионы. Увы, у меня не было денег, но помогая другим своими копейками, я чувствовала себя благополучным человеком.

А Тоня свой дифирамб завершила неожиданным выводом:

– Мне кажется, что моя бабуля прислала вас на тот виадук, чтобы спасти меня.

– Может, и так, – не слишком веря в такое предположение, согласилась я. – А давай на «ты» перейдем, не против?

– Мне не очень удобно, ведь вы совсем взрослая. Хотя я тоже выгляжу взрослой и даже старше вас, – вздохнула Тоня.

Мы уже проехали большую часть пути, и после главного признания о неизлечимой и редкой болезни мою спутницу отпустило напряжение. А когда мы уже почти подъехали к городу, она сказала фразу, зацепившую меня:

– Врачи бабушке говорили, что дольше двадцати пяти лет я не проживу, а мне уже двадцать два. Даже до тридцати дожить – для меня несбыточная мечта. Но если еще поживу сколько-то… Я и сейчас выгляжу на сорок, но, раз такая судьба, хотелось бы не только выглядеть, но и обжиться тогда в этом возрасте. Ведь близких людей, которые меня хорошо знают и общаются нормально, то есть как с молоденькой девушкой, почти не осталось – разве что соседи по подъезду. А случайные знакомые, когда узнают о моем возрасте, никак не воспринимают: ни молодой, ни старой. Они глазеют на меня, как на урода. А мне же на работу надо устраиваться, но там нужно показать паспорт. Вот как на меня посмотрят, как сравнят с паспортом, так и не берут – потому что сравнивают год рождения, мою фотографию в шестнадцать лет и мой внешний вид. Я же с шестнадцати лет о-го-го как постарела… Сразу думают, что я какая-то пьянчужка, раз так старо выгляжу.

Я подумала о себе. Симметричная ситуация: вид, как у тридцатилетней, а по паспорту – тридцать восемь, и тоже на хорошую работу не берут. Мелькнула шальная мысль: если бы мы могли поменяться паспортами! И тут, как будто прочитав это чудовищное предложение в моих мыслях, моя спутница громко вздохнула:

– Если бы мы могли поменяться паспортами!

Тут я не выдержала и призналась в редкостном совпадении имен:

– Кстати, я ведь тоже Антонина по паспорту, просто меня называют Анютой, потому что мне так больше нравится!

Этим признанием я открыла шлюз для фантазий Тонечки! Она затараторила, представляя, как жила бы со с моим паспортом. Но я, будучи взрослой женщиной, понимала, что обмен паспортами не решит всех проблем, а только породит новые. Кроме паспорта есть еще дипломы, удостоверения, прописка и вопрос с жилплощадью. Поэтому я решительно прервала разговор: у этой фантазии не было реалистичной основы! Однако мы с Тоней решили продлить знакомство, договорившись вместе съездить еще раз в лес за грибами, поэтому обменялись телефонами.