Анатолий Букреев. Биография величайшего советского альпиниста в воспоминаниях близких

– А я в парикмахерской был, решил постричься покороче. На завтра прогноз хороший, пораньше встать надо. Спать пойду.

Вечером, в темноте, еще погуляли с Дмитрием по Покхаре. Прошли мимо парочки – он на мотоцикле, она – маленькая и в огромной куртке, обнимаются. Совсем как «в нашей деревне после танцев в клубе». Парень на чистом русском языке обращается к нам, мол, привет, землячки! Он летчик. То ли жалуясь, то ли нет, рассказывает, что нет отбоя от местных барышень.

02. XII.97, вторник

Погода отличная. Пока туда-сюда, сел туман, и вылет отложили. Послонялись вокруг вертолета, Дмитрий со штатива снимает разговор Букреева с Даниловым и на меня шикает:

– Не мешай! Мне Толяна снимать надо, а он в кадр никак вставать не хочет.

Данилов рассказывает какие-то истории. Обращает внимание на шапку на голове у Букреева, мол, дизайн специфический (Симоне написал в своей книге, что Толя ходил по лагерю в меховой шапке с символикой клуба армии и часто говорил о победах своих одноклубников. А у них самих не было ни спонсоров, ни радио, ни спутниковой связи. Букреев в тот год потратил собственные средства для организации восхождений на Лхоцзе, Броуд-пик и Гашербрум II, а в средствах он был ограничен. – Прим. авт.).

– Модель «Амнистия», мне в «БАСКе» подарили, – отвечает Анатолий.

Потом просит Данилова при оказии забросить в базовый лагерь под Аннапурной ящик мандаринов, на что тот шутит, что керосин нынче дорог. Толик в ответ говорит:

– Если живыми вернемся, за все рассчитаемся.

В 9:00 вылетели в район Аннапурны. Сели на площадку возле последней лоджии, как здесь называют что-то вроде приютов. Покидали грузы, вертолет улетел, и наступила тишина. Горы вокруг описать невозможно – просто восторг! Спрашиваю у Анатолия:

– Ну и которая ваша?

– Да вот же она, – показывает он с недоумением, мол, как можно не знать такие вещи.

– А мне вон та больше нравится, – показываю на отдельно стоящую вершинку, похожую формой на мороженое в стаканчике.

– Это Гандархба Чули, в ней всего-то 6800, – был его ответ.

Весь день занимались установкой лагеря. Метрах в семидесяти от лоджии, где полно шерпов и туристов, и в двадцати метрах от основной тропы вырыли в снегу огромную яму и установили в ней палатки. Букреев – свою, Симоне – свою, мы с Димкой – одну на двоих. Неподалеку, возле большого камня, Пурба готовит место под кухню-столовую. Помогли ему закончить, натянули синий тент. Устали. У меня – горняшка. Я смотрю на Анатолия и отмечаю, что у него иное выражение лица, чем было там, внизу, на равнине. Исчезли жесткость, взгляд и интонации голоса стали мягче.

03. XII.97, среда

К обеду стало получше, опять немного покопал снег. После обеда Букреев с Соболевым пошли на разведку вверх по леднику. Я погулял немного вокруг, сделал площадку для генератора. Мы с Симоне протянули провод в нашу столовую, повесили лампочку. Опять был безумный закат, и я все отснял на пленку. Дома открашу в масле, а пока ставлю палатку под студию. Сделал два карандашных наброска. Днем работать невозможно – больно глазам, и только после 14:00 солнце уходит за Хьюн Чули.

Около девяти вечера, уже в полной темноте, вернулись Букреев и Соболев. Перед этим мы с Симоне зажгли для ориентира фонарь на гребне морены. Видели их фонарики далеко внизу на леднике. Слушаю, как они обсуждают свои планы по восхождению. Букреев говорит, что на южную стену Аннапурны в разное время было организовано около двадцати экспедиций, но только две были успешными. Перепад высоты у этой стены – четыре километра по вертикали.

– Веревок-то у нас хватит, – отвечает он на мой вопрос, – но объем работы для двоих слишком большой. Мы пойдем другим путем.

На этих веревках мы, кстати, и сидим во время ужина, несколько бухт служат нам мебелью. Букреев сказал, что приглашал в эту экспедицию еще кого-то, но желающих не нашлось, «авантюра», – отвечали. (Симоне пишет, что трещины по всей стене были забиты снегом. Они стали рассматривать склон левее маршрута Бонингтона, где предполагали проложить нитку собственного маршрута. Убедившись, что с юга гора абсолютно неприступна, обратили взоры на соседний семитысячник Фанг и решили предпринять подъем с востока, где ветер сдувал снег. На гребне просматривались скальные участки, маршрут казался более сложным, но менее опасным, потому что лавины активно пробивали именно южную стену Аннапурны. – Прим. авт.)

04. XII.97, четверг

Пошли с Дмитрием в лоджию познакомиться с ее обитателями. Симоне уже со всеми перезнакомился. Походили вокруг построек, поболтали с трекингерами. Сели за столик на обзорной площадке перед лоджией и затеяли старый наш разговор о субъективности восприятия реальности. Дима привез с собой в экспедицию тринадцать томов какой-то трансцендентальной литературы, и я, время от времени и не всегда деликатно, шучу на эту тему. Вот и сейчас брякнул что-то не то. Стали спорить: буддизм, иллюзия, существует ли для нас то, что мы не в состоянии осознать. Ну, в общем, нормальный такой разговор. Подошел Букреев:

– Мужики, вы успокойтесь, пожалуйста. Смотрите, буржуев совсем зашугали, они думают, что вы сейчас драться будете.

И точно, трекингеры вокруг притихли, отодвинулись от нас и настороженно переглядываются. Мы голоса понизили, и тут Дмитрий спрашивает:

– А знаешь ли ты, что существует «планета белок»?

Я испытываю то, что называется «иллюминэйшн», и отвечаю тихим голосом:

– Да, верую.

Сменили тему, стали обсуждать экипировку и инвентарь. Симоне достал какой-то пакетик, размял его в руках, внутри началась химическая реакция с выделением тепла. Можно носить такие пакетики в перчатках, чтобы руки не мерзли. Букреев с сомнением покрутил в руках этот пакетик и скептически произнес:

– Не… если своя кровь не греет, не поможет.

После обеда Букреев и Соболев опять собираются наверх. Толя обращается почему-то к Диме, а не ко мне:

– Как думаешь, если попросить Андрея помочь нам поднять завтра кое-какой груз?

– Да, думаю, можно. Тропа там легкая, ничего опасного нет, – отвечает Дмитрий.

– Прогуляюсь с удовольствием, – говорю я, польщенный доверием, – мне же интересно!

Симоне ушел с ними, но уже с целью там заночевать. Я послонялся по окрестностям, поставил свою палаточку под студию прямо на снег, разложил краски, холсты, картоны и настряпал пару этюдов. Ужас. Работать можно только в черных очках. Соответственно живопись черно-белая, без нюансов. Ночевал в нашей яме один. Мерещились шаги за стенкой палатки, пришлось даже выглянуть, а утром вокруг палаток увидел следы какого-то мелкого зверька.

05. XII.97, пятница

В 9:30 пошел наверх. В рюкзак положил две палатки, веревку, привязал еще вязанку бамбуковых палок для маркировки тропы. До палатки альпинистов шел два часа. Дорога несложная, петляет по леднику то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Наконец наметился выход на боковую морену и небольшой подъем на седловинку. Они называют это место Корейским лагерем, якобы здесь до нас стояла корейская экспедиция. Солнце страшное, лицо у меня сгорело. Посидел полчаса у палатки, видел три фигурки далеко впереди на склоне. Вечером вернулся Симоне. Жалуется на плохую акклиматизацию. А у меня ночью опять болит голова.

06. XII.97, суббота

Вообще начинает надоедать. Ни умыться толком, ни зубы почистить. Морда и губы опухли, сделал из платка маску, но уже поздно. Для меня этот альпинизм хорош в меру. Что способны терпеть эти сверхлюди, которые сейчас там, на склоне Аннапурны, со стороны понять невозможно. Только они сами знают это. Под вечер вышел на площадку на гребне морены, замечаю точки их фонариков. Они медленно приближаются, а через какое-то время появился запыхавшийся итальянец.

– Симоне! Чао! Гив ми е бэг, ай хелп ю гет ту зы китчен тент!

Симоне, всегда эмоциональный, кричит, мол, ура, конечно, спасибо! Я помог ему рюкзак дотащить до палатки. Вернулся, жду следующего. Вылезает Соболев, я к нему:

– Димка, давай рюкзак, помогу дотащить!

– Что?! – говорит Соболев, переведя дух. – Да как ты мог мне, спортсмену ЦСКА, такое сказать! Да я… да мы… да чтобы какой-то турист… отвали от меня!!!

Следом вылезает Букреев. Ну, думаю, этот вообще убьет, если рот открою. Хотя что такого? Мне не однажды помогали. Так приятно последние метры налегке пройти.

07. XII.97, воскресенье

У Соболева и Букреева утро начинается одинаково: достают пузырьки с маслом «Кызылмай» и пипетками себе в нос закапывают. Высокогорье сушит носоглотку, и все слегка гундосят. Неподалеку от нашей ямы пробивается меж камней родничок. Букреев идет туда в спортивных трусах и с двумя огромными алюминиевыми чайниками. Стоя на снегу, он обливается ледяной водой на глазах у всех обитателей лоджии. С площадки раздаются аплодисменты и охи теток-трекингерш. Он кричит им что-то типа: «Эври монинг зэй провайд хотвотэ». Букреев говорит мне, чтобы я побрился, потому что рожа страшная. Изучаю себя в зеркальце и отвечаю:

– Согласен, страшная. Но придется подождать пару дней, потому что сейчас больно прикоснуться.

– А почему ты сгорел так сильно? Крема нет, что ли?

– Да, впопыхах перед выездом забыл положить в рюкзак.

Он порылся у себя в палатке, возвращается и протягивает тюбик:

– Держи на память, у меня запасной есть.

Под вечер подошли французы – двое парней и две девушки. Посмотрели на мою мазню, полистали мой каталог, сказали «вау!» и поулыбались. Из палатки вылез Букреев, подошел к нам, они опять говорят «вау!» и прилипают к нему. Судя по их восторженным лицам, они знают «этого человека»! Слышу, как Толян впаривает им про то, что Казахстан – мусульманская страна и можно иметь четырех жен. Они опять обращаются ко мне – ты тоже клаймбер? Я говорю: «Э-э-э…», но Соболев опережает меня: «Турист». Я не спорю – так оно и есть. Французы ушли вниз. Я спрашиваю Анатолия, как у них дальше будут развиваться события. Он говорит, что решили подниматься через Фанг, и показывает на гребень слева от Аннапурны главной.

– Нам бы только на гребень выбраться, а там проблем уже не будет. Для ночевок можно рыть пещеры.

Толик уходит, а я спрашиваю у Дмитрия, как долго может продлиться экспедиция в этом варианте. Дима отвечает, что Букреев знаменит именно скоростными восхождениями, так что, возможно, в течение недели все будет сделано. Все от погоды зависит. Погода все еще хорошая. Мне бы, дураку, тоже уйти вниз…

08. XII.97, понедельник

Каждое утро начинается так – мы с Димкой еще глаза не продрали, а за стенкой раздается деликатное покашливание и голос Пурбы: «Экскьюз ми, сэр!» Выглядываю, не вылезая из мешка. Передо мной на снегу поднос: термос с кипятком, несколько банок – кофе, чай, шоколад, джюс, бисквиты в пакетиках. Чего изволите? Это еще не завтрак, это так – чтобы проснуться. Для человека с советским воспитанием и отвращением к классовым различиям это дико, а Дмитрий говорит:

– Привыкай, в экспедициях так принято. Англичане их вымуштровали.

Букреев с утра опять расхаживает по лагерю в трусах, с чайниками идет к родничку и обливается водой. Во время завтрака сидит голым в шезлонге возле кухонной палатки, качает ногой, поет песню:

– Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я…

Симоне, не зная ни слова по-русски, довольно быстро стал подпевать, имитируя весьма похоже. Весь день отдыхаем. К обеду собрались в кухонной палатке. Пурба приготовил то самое мясо, из-за которого получил нагоняй от Букреева. Он засолил его и подает в виде прожареных стейков. Подошва та еще, не угрызешь. Букреев говорит, что не может есть такое. Пурба забегал, открыл банку с консервированными сосисками. Толян нацепил одну вилкой, критически осмотрел, почитал на банке этикетку.

– Не, – говорит, – консерванты. Мне такое нельзя.

А мы с удовольствием сожрали и то и другое. Сидим, беседуем. Дмитрий показал какое-то удостоверение: наградная медаль за командное восхождение на Эверест-97. Толик повертел его в руках и произнес:

– А у меня такого нет (А. Букреев не участвовал в казахстанской экспедиции на Эверест с севера весной 1997 года. – Прим. авт.).

Зашла речь о событиях на Эвересте и книге Джона Кракауэра. Букреев говорит, что разговаривал с Кракауэром, и тот якобы сказал, что хорошо относится к Анатолию, но другую книгу у него просто не купили бы.

– Понимать это надо так, – заметил Анатолий, – что русский в Америке не может быть хорошим парнем.

Он также сказал, что некая компания, собиравшаяся снимать художественный фильм о событиях на Эвересте, предложила гонорар за использование его имени.

– Через моих американских друзей я посоветовался со знающими адвокатами, – говорит Анатолий, – они сказали, что надо требовать большую сумму. Ну, те пропали, а потом я узнаю, что в фильме вместо «Букреев» звучит «Букерев». Вот и все дела.

Поговорили об искусстве и мотивации в спорте. В частности, в таком страшном виде, как альпинизм. Толик спрашивает:

– Ты вот картины ради денег пишешь или ради удовольствия?

– Ясное дело, ради удовольствия.

– Ну вот и мы – ради удовольствия.

Смеемся. Я рассказал, как испытал «удовольствие» перед поездкой, когда для акклиматизации с приятелем ходил на Молодежку. Припозднились, спускались в темноте, ползли на ощупь по моренам, чуть ноги не переломали.

– У тебя есть семья, ты с кем живешь? – спрашивает Анатолий.

– Вдвоем с мамой, – говорю, – еще у меня есть любимая собака.

Анатолий достает фотографию, показывает:

– Вот, тоже с мамой. С ней беда приключилась, как раз в то время, когда я там, на Эвересте…

Тут, неуловимо как-то, интонации разговора поменялись, начатая Анатолием фраза «а что такое одиночество…» не получила завершения, возникла пауза, и беседа поменяла направление.

09. XII.97, вторник

С утра начал писать на холсте «Фанг в тумане». Каждый подходит и критикует, но я сам знаю, что работать здесь невозможно. На руках перчатки, на лице – темные очки, и все равно глазам больно. После обеда пошел снег – все больше и больше. Стали откапываться. Спать легли мокрые и уставшие, а снег все идет. Букреев недоволен Пурбой, тот не обустроил кухню как надо, и ее заваливает. Отругал его и за непрерывно работающий примус – «boil-boil-boil» – и завершил фразой: «Кerosene finish – expedition finish». Пурба его слегка побаивается, делает виноватые глаза, когда Толян к нему обращается. А нам с Димкой он улыбается.

– Он же чувствует, что мы к нему не как к обслуживающему персоналу относимся, – говорит Дмитрий.

10. XII.97, среда

Утром с трудом выбрался из палатки – удушье. Ее завалило снегом, внутри дышать нечем. Очень тяжелое пробуждение, еле оделся. И началось: надо откапывать снег. Дима вылез из палатки. Первым делом – за камеру и к палатке Букреева. Ее почти не видно, сплошной сугроб. Дмитрий поставил штатив напротив входа и командует:

– Толик, выглядывай потихоньку, я снимаю!

– А, это опять ты… – бурчит Букреев в открывшуюся в снегу щель.

Весь день боремся со снегом, а он идет и идет. Откопал свои картины. Уже полдня машем лопатами. Когда остановились передохнуть, Букреев взял в руки мой этюд «Фанг в тумане» и попросил:

– Сфотографируй меня с моим маршрутом.

Дмитрий встал слева, Анатолий – справа, и я их сфотографировал. Дима предупреждал меня, что Букреев не любит фотографироваться: он либо отворачивался, если видел направленную в его сторону камеру, либо корчил гримасу. Но здесь – редкий случай, попросил сам. Под вечер Симоне не выдержал – яма была уже в человеческий рост и убежал в лоджию со словами, что, мол, не понимает, зачем совершать такие подвиги в двух шагах от жилья. Вернулся через короткое время и сообщил, что договорился на две комнаты. Букреев тут же воткнул лопату в снег: ну если оплачено, то переезжаем. Шерпы из числа зрителей так обрадовались за нас, что бесплатно перетащили все грузы в лоджию. В одной комнате организовали кухню, в другой – жилье. Сидя в кают-компании, обсыхая и попивая местный чаек с молоком, я познакомился с парнем из Новой Зеландии. Он студент-дизайнер, посмотрел мой каталог, показал свои карандашные рисунки: неплохой портрет старика – хозяина лоджии и интересный шарж на Букреева. Он спросил – как? Я сказал, что это хорошо. Тогда парень подошел к Букрееву и попросил поставить на портрете автограф. Толян долго изучал рисунок и помотал головой: no. Потом он подсел ко мне:

– Слушай, как там у вас, художников, принято, можно рисовать человека без его согласия?

– Конечно, можно, это фотографировать человека нельзя без его разрешения, и то не везде, а рисунок сделать – это нормально. Вон, в американских судах действует правило: фотографировать процесс запрещено, а наброски для прессы делать разрешается.

Букреев с сомнением хмыкает и возвращается к Дмитрию. Они вдвоем изучают какую-то инструкцию к камере. Толян расхаживает по кают-компании в своем гигантском пуховом спальном мешке, накинутом на голое тело. Мешок снизу расстегивается, и оттуда торчат его голые ноги в кроссовках, без носков.

– Мешок на минус сорок, – говорит он, – кучу бабок стоит.

Шерпа, хозяин лоджии, показывает на него и говорит уважительно:

– Человек-гора!

11. XII.97, четверг

С утра – отличная погода. Спустились с Дмитрием в нашу яму, развесили на веревочках от палатки все носки, штаны, спальные мешки. Букреев возится возле своей палатки с теми же заботами и поет:

 
Так случилось, мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон,
Растворились в дорожной пыли…
 

После обеда они ушли вверх по леднику заново протаптывать свою тропу. Вышел на площадку на гребне морены, жду. Появляется Дмитрий, отдышался и говорит, что снега очень много и с ледника на морену тяжело вылезать.

– Помоги мне перила бросить на этот участок, – просит он.

Рядом – яма от кухонной палатки, в которой после эвакуации кое-что еще осталось. От веревочной бухты отрезали метров пятьдесят. Идем к площадке на гребне, вяжем веревку вокруг камня, растягиваем ее вниз, вдоль тропы. Над нами, на гребне морены, висят приличные наддувы. Я говорю Дмитрию, мол, не опасно ли, может, надо подыскать для спуска другое место? А он, в своей фатальной манере, говорит:

– Какой смысл? Через сто метров другой опасный участок будет, потом еще один. От всего не убежишь. Если уж суждено чему-то случиться, то так оно и будет.

Потом Дмитрий говорит:

– У меня сегодня день рождения. Хочу на камеру записать себя, для Тамары. Пойдем, поможешь.

Вышли за лоджию, поставили камеру на штатив, Дима на фоне Аннапурны произнес несколько слов для своей семьи.

12. XII.97, пятница

Я собираюсь уходить вниз, друзья пишут письма на родину, чтобы передать их со мной. Букреев показывает мне черно-белую открытку, на которой изображен Эверест с севера, и говорит, что один американский альпинист напечатал их как сувенирную продукцию. Подписывает ее: «Андрею! С наилучшими пожеланиями. Успехов в творчестве! Анатолий. 12.12.97». И добавляет:

– Тут телефоны мои указаны. Увидимся в Алма-Ате.

Попрощались, сделали снимок на память всей компанией. Я и два моих портера спустились в лоджию «Базовый лагерь Мачапучаре». Они накануне обещали найти там других портеров, но здесь – ни души, все закрыто. Эти двое ни за какие деньги идти дальше не хотят. Говорят, им надо возвращаться, наверху осталась группа, и завтра они меня с ними спустят. Я уже думаю: так, двухметровый кусок стропы в рюкзаке есть, сделаю постромки и букреевскую сумку потащу волоком. (Букреев попросил доставить в Катманду его баул. Возможно, в нем были вещи, которые не пригодились в экспедиции. – Прим. авт.) Да нет, глупости… Тропа скользкая, дорогу не знаю, где-нибудь дернусь и с долбаным радикулитом враскорячку останусь – ни вверх ни вниз.

– Давай назад, ребята.

Они – о’кей, раз мы обещанных портеров не нашли, согласны идти назад. А когда поднялись в лагерь, ожидавшая их группа ухнула вместе с портерами вниз. Очевидно, видя ухудшение погоды, они не стали ждать до завтра и поспешили свалить. А мне, похоже, придется заторчать тут еще на несколько дней.

13. XII.97, суббота

В лоджии – ни трекингеров, ни персонала, ни шерпов. Хозяин закрыл кают-компанию и все комнаты, кроме наших двух. Все потопали цепочкой вниз, в сторону «Base Camp Machapuchare», а мы стоим на краю площадки и смотрим им вслед. Букреев ушел к роднику обливаться водой. Я походил вокруг лоджии, пофотографировал окружающие пейзажи. Возвращаюсь и вижу такую картину: Букреев в трусах и кроссовках на босу ногу, но в пуховке и черных очках стоит на куче снега в героической позе на фоне Аннапурны, а Дмитрий снимает его на камеру со штатива. Я не мог удержаться и фыркнул:

– Ну прямо Голливуд!

Толян тут же сбежал, чертыхаясь, а Дима накинулся на меня:

– Кто тебя за язык тянул! Я его еле уговорил в кадр встать, а ты все испортил!

И в самом деле, у Дмитрия основная задача – снимать Анатолия, но тот упорно не хочет позировать, все время бурчит на Диму, когда тот пытается как-то организовать его в кадре, мол, не могу я так, давай сам как-нибудь, лови ракурсы…

Эти трое в 13:00 ушли наверх. Сижу, пытаюсь вспомнить и записать события предыдущих дней. Если в живописи я могу сделать то, что хочу, сосредоточившись на композиции, цвете и прочем, то с писаниной сложнее. Пурба достал откуда-то бутылочку «Челленджера», предложил выпить по глотку. Вчера, когда я был вынужден вернуться, он сказал с тоской во взгляде: «Возьми меня портером…» Мы общаемся с ним на пальцах, но я понял, что ему все тут надоело и он тоже хочет домой. Но если он находится здесь за плату, то, как сказал мне сегодня Букреев: «Ты-то что тут делаешь?»

17:00. Темнеет, пошел снег. Если тропу завалит, кто и когда пробьет ее снизу – неизвестно, и я здесь точно заторчу. Самолет из Катманду в Карачи вылетает только по вторникам. К 16 декабря я уже опоздал, теперь и к 23-му боюсь опоздать. На кафедре отпустили под честное слово на две недели, но обещали прикрыть, если что, еще на одну неделю, а я влетаю уже в целый месяц. Скандал обеспечен.

Погода плохая, портеров нет. Вчерашние что-то про лавинную опасность говорили, что, мол, людей в лоджиях нет до «Гималаи хотел», а это примерно один дневной переход от нашей лоджии вниз, и в одиночку туда соваться что-то не хочется. Наши клаймберы к горе еще и не приступали. Только протопчут подходную тропу, как ее тут же и завалит снегом. Лоджия наша называется «Базовый лагерь Аннапурна» и представляет собой группу из 4–5 сараев со стенами из камней. Кладка из плиточного камня, уложенного без раствора. Кровля из оцинкованного металла со стропилами из брусьев. Комнаты примерно 3х3 метра с окном и дверью. Пол земляной, покрытый циновками. Потолок из листов фанеры. Холодно, конечно, но экзотика; в деревянных деталях – это части стропил и балок, в дверных блоках, в фанере местами узнаешь по цвету и текстуре красное дерево. У нас оно идет на шпон для отделки мебели, а здесь это строительный материал для самых примитивных сараев. Площадка под лоджию небольшая, на краю разрушающейся боковой морены ледника, текущего с Аннапурны.

Вот я стою на гребне морены, у спуска на ледник, где накануне навесили перила. Вглядываюсь в темноту, но фонариков не видно. Переминаюсь мелкими шажочками вдоль гребня, вытоптал площадку размером с автобусную остановку. Внезапно, сквозь темноту и снегопад, снизу проступает темный силуэт и раздается сдавленный крик.

– Это ты, что ли?! – и на площадку вылез Дмитрий. – Фу, черт, напугал меня, я не ожидал тут увидеть кого-то!

– Да ты меня тоже напугал!

Мы смеемся. Дмитрий пришел один. Симоне и Букреева не видно, снег идет и заносит тропу.

14. XII.97, воскресенье

Нашу лоджию занесло под самую крышу. Взял лопату, стал чистить галерею-коридор вдоль комнат. Тропа перестала существовать, и мы с Дмитрием пошли на склон протаптывать ее навстречу Буке и Симоне. Надставили веревку на спуске с морены на ледник еще метров на пятнадцать. Дмитрий говорит:

– Ты оставайся здесь, наверное. Там снегу по пояс! Куда тебе, в твоих джинсах, еще тропу топтать. А ты в Алма-Ате по горам в чем ходишь?

– Вот, в джинсах и хожу, – отвечаю. – Я же не альпинист, для меня Молодежка (вершина высотой 4200 м в Заилийском Алатау) – предел достижимого.

Дмитрий пошел по леднику вверх, я остался на верхней площадке. Смотрю в телевик и не вижу никакого движения. Смотрю на седловинку, где был Корейский лагерь и где у Букреева с Симоне стоит палатка. Внизу, где склон переходит в ледник, в телевик видно конус серого цвета. Похоже на свежий сброс с ледопада. Когда Дмитрий вернулся, я спросил, не по пути ли движения наших друзей появился этот конус?

– Нет, – говорит Дмитрий, – по пути их движения нет ничего опасного, они опытные, не волнуйся. Наверное, они в Корейском лагере.

Было уже поздно, когда Дмитрий снова ушел смотреть – не видно ли фонарей на леднике. Никакого движения нет.

15. XII.97, понедельник

Я выхожу на площадку, в телеобъектив изучаю склоны. На белом фоне видны серые следы грандиозных обрушений сераков на склонах выше Корейского лагеря. К обеду возвращается Соболев и говорит, что следов нет. Пурба, глядя на наши озабоченные лица, ходит с испуганным видом, вместе с нами выходит за лоджию и смотрит на склоны вверх по леднику. Дима, обращая мое внимание на тревожность Пурбы, говорит:

– Он же бывал в высотных экспедициях, знает, чем такие вещи могут заканчиваться… Но я думаю, все будет нормально. Толик опытный, у него чутье особенное. Будем ждать, они должны появиться. После обеда вместе идем к трубе. Это трехсотмиллиметровый объектив на фотоаппарате, но все же лучше, чем ничего. Пошарил по склонам через объектив, говорю Дмитрию, что вижу три точки левее сераков, и расстояние между вершинами этого треугольника медленно меняется. Постепенно становится ясно, что это не обман зрения и движение действительно происходит. Мы облегченно вздыхаем, это наши. Пришли они под вечер, когда до сумерек осталось совсем немного. Букреев говорит Дмитрию:

– Спасибо, что тропу протоптал.

Мы ждем их какое-то время в кухонной комнате на ужин. Заходят оба, Симоне, пританцовывая, радостно приговаривает:

– Татапани-Татапани!

– Этот не залезет… – бурчит себе под нос Букреев.

Садимся ужинать.

– В общем, так, – говорит Толя, – надо погоду ждать, много снега, ковыряться сейчас бесполезно. Мы решили спуститься в джунгли на отдых, в Татапани, там хотспринг такой есть – горячий источник. Отдохнем пару дней и заодно тебя проводим, – обращается он ко мне.

Пурба услышал это, повеселел и тихонечко стал припевать: «Татапани-Татапани! Татапани-Татапани!»

16. XII.97, вторник

Старт в 08:00. Попытались идти по гребню морены, там, где была тропа. Снега действительно почти по пояс, пропахали метров сто и остановились. Командиры посовещались, руками поводили, показывая что-то друг другу, и под прямым углом свернули вправо, круто вниз, в долинку между мореной и стеной Хьюн Чули. И быстро-быстро так погнали. Я к Димке:

– Э-э! Куда!!! Я не хочу, там стена же страшная, там лавина может сойти!

– Уже сошла, – говорит Дмитрий и быстро отправляется за ними.

Делать нечего, не оставаться же здесь, я и чухнул по их следам. Лавина действительно уже сошла со склона Хьюн Чули и плотным снегом забила долинку, до самой лоджии «Базовый лагерь Мачапучаре». По этому плотному снегу мы быстренько добежали до лоджии. Солнце светит вовсю, на крышах – сугробы по полтора метра, с сосулек капает, народу – ни души. Остановились передохнуть, Букреев выдал всем по паре фруктово-шоколадных батончиков. Димка увидел между лоджиями свежие следы диаметром с тарелку и кричит:

– Сноу леопард!!!

Вот как тут в одиночку ходить? Я тащу свой рюкзак, Пурба несет черный букреевский баул, который я должен в Катманду доставить, а сбоку к нему приторочена пачка моих холстов и картонов. Ниже лоджии «Бэйз кэмп Мачапучаре» плоский участок ущелья тоже перекрыт гигантской лавиной. Попытались перейти на другой берег речки, но удобного места нет. Тропу командиры, очевидно, не знают, идем наугад. Пересекаем следы огромных лавин. Прошли какую-то лоджию, у нас на пути – поваленный лавиной лес. Понял, что правильно поступил, когда 12-го не рискнул в одиночку спускаться. С рюкзаком и баулом я бы не пересек эту полосу препятствий из смерзшегося снега и поваленных стволов деревьев. Пару раз грохнулся, поскользнувшись в пластиковых ботинках на бамбуковых стволах. Тропы нет, долго идем наобум, интуитивно выбирая направление. Стали попадаться заросли каких-то фикусов, тоже поваленных снегом, со сломанными стволами. Встретили двоих местных парней, прорубаются сквозь завалы кривыми ножами кукри. Появилась тропа. Светит солнце, тепло, тревога последних дней отступает, настроение улучшается. Я слегка опередил всю компанию. Неожиданно из зарослей появляются трое с рюкзаками, то ли японцы, то ли корейцы. Я громко приветствую их по-русски:

– Здорово, мужики!

Ближайший хватает меня за руки и кричит:

– Казахстан?!

– Казахстан! – отвечаю.

– Хан-Тенгри?!

– Хан-Тенгри.

– Дмитрий Соболев?!

– Дмитрий Соболев…

Мужик кидается меня обнимать. Объясняет, что приезжал в МАЛ и Дима Соболев был его гидом на Хане. Я говорю, что Дмитрий здесь и сейчас появится. Кореец (как потом выяснилось), и без того возбужденный, начинает прыгать от радости. В эту минуту из зарослей вываливается Букреев, и кореец с радостным криком «Дима!!!» повисает на нем. Букреев пытается отцепить его от себя и спрашивает в пространство:

– Что здесь происходит?

Со смехом пытаюсь объяснить ситуацию, но за спиной Букреева уже появился Дмитрий, и кореец перепрыгивает на него. Оторопь Букреева сменяется его обычной невозмутимостью, он бурчит:

– Дайте пройти… – и исчезает за поворотом.

Димка в шоке от такой неожиданной встречи с друзьями по МАЛу. На их лицах такая искренняя радость, что нельзя не сфотографировать эту улыбающуюся компанию. Продолжаем спуск и в три часа приходим в лоджию «Бамбу» в зарослях бамбука. Здесь уже нет снега и есть персонал. Разложили на просушку вещи, переобулись из ботинок в кроссовки, сидим, отдыхаем, обедаем. Постепенно надвигаются сумерки, Симоне и Букреев убежали далеко вперед, начинаю отставать и от Дмитрия. Только верный Пурба, которому Букреев поручил приглядывать то ли за мной, то ли за его баулом, неотступно идет следом. В свете налобного фонарика поблескивают камни, которыми уложена тропа. В темноте проходим какой-то хутор. Запахи навоза, дыма, незнакомых растений, тявкнула собака, послышалось хрюканье – все, как и положено в деревне. Но деревня не наша, а непальская, и черные силуэты лачуг, без единого огонька в окнах, наполняют сознание неясными и тревожными образами из странной киплинго-гоголе-маркесовской смеси. Плюс коэффициент на утомление от бесконечной ходьбы, когда логика действий начинает ускользать от сознания.