Пёстрые истории о школе и не только…

© Марчукова Г.К., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Посвящаю книгу моей любимой семье

Моим читателям!

Смешно сказать, но всё началось с курьёза.

Я разбирала книжный шкаф. Пересматривала папки, в которых бережно храню стихи и рисунки детей. Мне помогали внуки. И вдруг один из них удивлённо воскликнул:

– Вот это да! Три двойки подряд!

В руках у него был мой табель успеваемости за седьмой класс, где действительно стояли три двойки – по конституции (был в те годы такой предмет).

И вспомнились мне уроки конституции, на которых я отказывалась отвечать, а учительница ставила мне двойки. Конфликт с учителем грозил двойкой в четверти!

Внуки попросили меня рассказать, какой я была в детстве, как училась в школе, с кем дружила, как проводила время. Я пообещала им записать всё, что вспомню. И начала вспоминать…

Я заново прожила свою школьную пору, студенческие времена и долгие счастливые годы работы в школе – учительницей английского языка. А ещё – поездки, необычные встречи и поступки людей – маленьких и взрослых, почему-то запавшие в душу, весёлые, а иногда и не очень, ситуации. Вспомнились истории про членов семьи, про друзей и знакомых. А с ними – жизнь нескольких, таких разных, поколений нашей страны. Самое удивительное было то, что рассказы читали и взрослые. Они с нетерпением ждали новых историй, которые чередовались со стихами и сказками.

И вот наступил день, когда сын зарегистрировал меня на портале «Проза. ру». Я поместила свой первый рассказ «Йорик». В тот же день на него пришли хорошие рецензии. И я поняла, что мой рассказ заинтересовал незнакомых людей. И, как говорится, пошло-поехало!

Когда таких невыдуманных историй накопилось уже достаточно, родные преподнесли мне сюрприз! Издали их под названием «Разговоры за чайным столом». С тех пор прошло время, появились новые истории. Каждый рассказ мы обсуждаем, так что это совместное и очень интересное семейное занятие!

Хочется надеяться, что вам понравится эта книга. Пусть вам будет от неё тепло и уютно на душе. И пусть она тоже станет для вас семейной, даст неожиданные темы для обсуждения. Ведь эти короткие истории, жизненные зарисовки, яркие случаи близки и понятны и взрослым, и детям.

Не «мешок с овсом»!

Йорик

В детстве я жила в одном из переулков в районе улицы Плющихи, рядом с Домом архитекторов и церковью Благовещения Божьей Матери. На месте, где стоял наш дом, позже снимали фильм «Три тополя на Плющихе» (кафе, возле которого таксист ждал героиню).

Вид на Ростовскую набережную. Слева здание МИД, справа – Дом архитекторов, на фоне которого видна колокольня Благовещенской церкви. За ним – Плющиха и Ростовские переулки. 1950-е годы. Фото из сети Интернет

Мы знали, что по задумке архитекторов, на месте церкви должны были построить большой фонтан, от которого вниз, к набережной вела бы широкая лестница с фонарями по бокам. Ходили слухи, что будут ломать церковь.

И вот однажды (я была тогда в шестом классе) мы проснулись от грохота – ломали церковь! Я быстро собралась в школу, но забежала посмотреть, как огромными «ядрами» дробили бедное строение. И вдруг вижу: в грязи, в обломках камней валяется… череп.

Первая мысль – это же ЧЕЛОВЕК! Сейчас его затопчут! Что делать? Спасать!!! А кто спасёт? Конечно же, ШКОЛА! Я хватаю череп (Боже, сейчас даже страшно подумать, что делал этот правильный советский ребёнок!), мчусь домой, мою его под краном на кухне, заворачиваю в газету и скорее на уроки!

За минуту до звонка влетаю в школу, Времени нет забежать в кабинет биологии, врываюсь в свой класс. Куда положить? Крышка парты наклонная, не получится. Кладу на учительский стол. Первый урок – математика. Учительница, вечно злая, нервная, по прозвищу Семядоля, входит в класс, подходит к столу, видит свёрток, открывает его и… Что пароходный гудок по сравнению с её криком!

– Кто?!!!

– Я.

– К директору!!! С черепом!!!

Как же быстро бегают пенсионеры! Впереди – Семядоля, за ней – я, с черепом в руках, с ужасом в глазах. Дальше плохо помню. Кабинет директора. «Немедленно родителей в школу!» Звоню маме (она работала в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова). Путано объясняю. Слышу мамин голос:

– Бедный Йорик!

– Ты его знала?!!

Так я впервые познакомилась с творчеством Шекспира.

Я снова в классе. Весь день на меня приходят посмотреть: сорвала урок у самой Семядоли!

Семядоля ушла на пенсию, не доработав до конца четверти, а я… стала учительницей английского языка и проработала в английской спецшколе почти сорок лет.

Интересно, что бы сделала сегодняшняя двенадцатилетняя девочка? Думаю, отфутболила бы бедного «Йорика». А ведь это, наверное, был священник. Их хоронили при церквях. Что стало с черепом? Куда его дела школа? Спасли ли?

Черепашка

Конец октября. Последние дни перед осенними каникулами. Оценки уже проставлены карандашом в журнале, иду в школу с лёгкой душой, даже с удовольствием. Погода прекрасная, ядрёный воздух, ещё чуть-чуть и ударят утренние морозцы.

Смотрю, что-то шевелится в траве двора. Да это же черепашка! Настоящая черепашка, упорно шагающая куда-то по шуршащим листьям. Откуда здесь черепашка? Чья? А что, если она замёрзнет? Или выйдет на мостовую? Я осторожно беру черепашку, бегу домой, укладываю её в коробку из-под обуви, кладу туда листья капусты, морковку и блюдечко с водой, и бегу в школу.

Как же мучительно долго тянутся уроки! Мысленно я пишу объявления о найденной черепашке (а вдруг никто не отзовётся, и она будет моей?). Вдруг мысль пронзила меня. Альма! А если она выйдет на кухню и увидит мою черепашку? Господи, хоть бы её не выпустили на кухню, молилась я.

Мы живём в коммунальной квартире: папа, мама, младший брат и я. У нас в квартире ещё две семьи: очень интеллигентная, даже не могу назвать её старушкой, пожилая дама из дворян, и муж с женой и четырьмя детьми. Раньше в квартире жил профессор химии с семьёй. Им дали новую квартиру, а в этой осталась его тёща – та самая дама, к которой и подселили две наших семьи. И так получилось, что хотя мы въехали одновременно, та другая семья почувствовала себя в квартире главной.

Глава семьи, Александр, разгуливал по квартире в полосатой пижаме. Его жена, Валентина, сшила пижаму сама. На верхней части пижамы полоски шли вертикально, а на брюках – поперёк: не хватало материала, и его жена скроила, как смогла. Я не могла без смеха смотреть на это полосатое существо с длинным торсом и короткими ножками.

И хотя Александр не пил, не курил, не дрался с женой, прекрасно играл на гитаре, Валентина часто плакала из-за него. Как-то перед Пасхой она покрасила яйца и уложила их на большое блюдо, а утром увидела на каждом яйце надпись, сделанную её мужем: «Да здравствует 1 Мая!» (в тот год Пасха была 30 апреля, прямо перед майским праздником, а Александр был секретарём партийной организации на своей автобазе). Валентина горько плакала.

Однажды Александр привёл в дом огромную собаку по кличке Альма. Не знаю, где он её взял, но он гордо называл её немецкой овчаркой, хотя моя мама думала, что это троюродная сестра немецкой овчарки. Собака стала жить в нашей квартире. Утром и вечером он сам выгуливал свою собаку. Вот мысль про Альму и испугала меня: что, если она прорвётся на кухню и тронет мою черепашку?

Из школы я домой бежала. Открываю дверь в квартиру: сосед дома, разгуливает по кухне. Бросаюсь к коробке – нет черепашки! Капуста, морковка, блюдечко с водой на месте, а черепашки нет.

– А где черепашка? – спрашиваю.

– А я её сварил, – отвечает сосед. – И как только графья едят суп из черепахи? У меня даже Альма его есть не стала – вылил. Наверное, надо было почистить её, а я просто кинул в кипяток, – добавил он.

Не могу даже описать, что со мной было. Я не могла плакать. Я просто завыла – аааАААА! Побежала в комнату, кинулась на кровать и… заснула.

Есть Бог на небе! Если вы посмотрите со стороны Киевского вокзала на Дом архитекторов, то увидите, что он стоит на возвышенности, спускающейся к набережной Москвы-реки. Справа от него – моя школа (теперь в этом здании Хамовнический суд). И вот представьте себе Александра, выгуливающего Альму. Поводок крепко намотан на его руку. Вдруг Альма видит другую собаку и быстро кидается к ней. От резкого движения сосед падает, и сильная собака тащит его с горы по глубокому снегу. Кубарем катится сосед, не выпуская поводок, собака выносит его прямо на набережную, где мы прогуливаемся с друзьями.

«За черепашку!», – шепчу я.

Добрая душа

Повезло нам с учительницей начальной школы. Правда, тогда мы не знали, как нам повезло. Мы просто любили нашу Зинаиду Романовну, с которой было так уютно, интересно, как с мамой. И учились мы с удовольствием, с аппетитом поглощая знания, и развивались, участвуя во всех внеклассных мероприятиях. А уж сколько пьес мы поставили, и не сосчитать!

Помню, когда мы были в третьем классе, мы ставили пьески по басням Ивана Андреевича Крылова. В басне «Стрекоза и Муравей» я играла Стрекозу.

Зинаида Романовна вовлекала всех учеников в работу, находила каждому роль даже в маленькой пьеске. У нас было два рассказчика, три муравья, шесть стрекоз и две бабочки. Когда Муравей отчитывал Стрекозу за то, что она проплясала всё лето, то на сцене, за тюлевой занавеской, танцевали стрекозы и бабочки, а мимо них проходили муравьи, таща за собой веточки и соломинки. Муравьи «лапками» вытирали пот, показывая зрителям, как тяжела их работа.

И вот начинается наша пьеса. У входа в нарисованный муравейник сидят три муравья, самые крепкие наши мальчишки. У каждого в «лапках» по яблоку, которые они грызут по ходу пьесы. Рассказчики по очереди повествуют, как я лето красное пропела и пришла к Муравьям за помощью.

Я, Стрекоза, медленно бреду по сцене и приближаюсь к Муравьям.

– Не оставь меня, кум милой! – обращаюсь я к главному Муравью, но встречаю отказ. Такой неожиданно резкий отказ, что я, ученица третьего «А» класса, цепенею от страха и стыда от того, что мне приходится унижаться перед этими сытыми, жующими мальчишками и умолять их приютить и обогреть меня.

За занавеской, как будто перед моим внутренним взором, танцуют под весёлую музыку мои подружки стрекозы и бабочки, а я стою с протянутой рукой и плачу настоящими слезами.

– Ты всё пела? – грозно спрашивает Васька Клишин, глядя на меня злыми глазами. В руке у него аккуратно обгрызенное по кругу яблоко. – Это дело: так поди же попляши! – кричит он, замахиваясь на меня своим огрызком.

От страха, что получу в лоб, я быстро отскакиваю назад. От резкого движения проволочка, на которой были натянуты крылышки, внезапно распрямляется, тонкая ткань трещит, и половина крылышка взлетает вместе с проволокой в воздух, а другая половина, пришитая к спинке костюма, обвисает.

С залитым слезами лицом и одним целым крылом я под бурю аплодисментов медленно спускаюсь по ступенькам со сцены. Жалкое зрелище! А мне ещё надо пройти вдоль сцены перед передними рядами до уголка у окна, где мы переодевались.

Как только я спустилась по ступенькам и направилась к окну, ко мне подбежал мальчик с переднего ряда, первоклашка, и протянул мне пряник, надкусанный пряник. Пожалел меня!

Я пролетела оставшийся путь «на честном слове и на одном крыле», как поётся в песне.

Потом я долго мучилась, что испортила басню. Ведь, кто не работает, тот не ест. А у меня получилось: бездельничала Стрекоза всё лето, а получила награду – пряник. Но я успокаивала себя тем, что басня, по моему мнению, написана неправильно: надо было бы сначала накормить голодную Стрекозу, а потом читать ей нотации и отправлять трудиться. И мальчик был прав, что пожалел Стрекозу, отдав ей последнее, что у него было.

Кстати, эта сценка с пряником произвела на меня такое глубокое впечатление, что я всю жизнь поступаю так, как тот первоклашка. Знаю, что многие, просящие милостыню, обманывают людей, но всё равно подаю. Пусть этот обман будет на их совести.

Так что благодаря своей первой учительнице Зинаиде Романовне я полюбила нестареющие басни Ивана Андреевича Крылова. Мудрые, справедливые, с юмором высмеивающие человеческие пороки: лесть, жадность, лень, дающие работу для фантазии.

А с Васькой Клишиным, так ярко сыгравшим Муравья, я долго не разговаривала: не могла забыть его злой взгляд. Интересно, поверил бы ему Станиславский? Я поверила.

Приключение

В том, что Москва – огромный и дружелюбный город, я убедилась в четвёртом классе, когда мне ещё и десяти лет не было. Катя, соседка по парте, похвасталась, что она записалась в хор при Доме пионеров, и уже было одно занятие.

– Хочешь, и тебя запишу, – предложила она. – Будем ездить вместе.

Мне мама не разрешала одной выходить на улицу, только в школу и домой, а в школу можно добраться дворами, даже не выходя на улицу. А тут я не буду одна, нас будет двое. Я и согласилась поехать с Катей, записаться в хор, где она уже занималась.

Сели мы в троллейбус и поехали в Дом пионеров. По дороге мы не болтали, считали остановки.

– Нам выходить на седьмой остановке, – сообщила Катя, вглядываясь в окна и боясь проехать нашу остановку. Вышли из троллейбуса, прошли немного и подошли к зданию Дома пионеров.

– Видишь, – сказала Катя, – совсем не страшно, быстро добрались. Сейчас запишешься и назад.

Мы нашли нужную нам комнату, постучались, и Катя втолкнула меня внутрь. Я испугалась, я думала, мы будем вместе. Женщина за пианино попросила меня подойти к ней поближе, и… начался экзамен:

– Пропой «ЛЯ», – сказала она, нажимая на клавишу. Я осипшим от волнения голосом повторила ноту.

– Теперь отвернись и скажи, сколько клавиш я нажала, – продолжала она.

Я не хочу ни в какой хор, я не ожидала, что придётся сдавать экзамен, я думала, только запишусь – и сразу в хор. Зачем я пришла сюда, хочу домой! Я развернулась и к двери. Открываю дверь, чуть не стукнув подслушивающую Катю. Щёки горят, в глазах слёзы.

– Поехали домой, – говорю. – Не хочу ни в какой хор!

Домой так домой. Вышли из Дома пионеров, перешли на другую сторону. Катя ведёт, она же знает дорогу. Уже стемнело, пошёл снег. Сели в троллейбус, стоим на задней площадке молча, считаем остановки. Седьмая, выходим – не узнаём улицу, дома не те, магазины незнакомые. Что делать? Где мы? Заплакали обе, Катя, хоть и старше меня на год, тоже плачет, испугалась.

К нам подходит женщина, спрашивает, почему плачем, почему одни на улице, где живём, как попали сюда. Нас обступают люди, объясняют, что мы поехали не в ту сторону, что теперь нужно проехать четырнадцать остановок до нашего дома. Мы ещё громче заплакали, у нас было денег только туда и обратно, как мы доберёмся без денег? Какой-то мужчина сунул нам рубль. Женщина тоже дала нам денег и посадила нас в троллейбус, попросив водителя сказать нам, где выходить.

Мы стоим у кабины водителя, ждём нашу остановку. За окном метель, еле огни витрин видны. Страшно подумать, что нас ждёт впереди.

– Банный переулок! – объявляет водитель. – Девочки, вам выходить! Осторожно на улице!

Мы выходим из троллейбуса. Всё родное, узнаём дома, магазины, а вот и наш переулок. У Кати и у меня в ладошках зажаты рубли и монеты. Поделили поровну и по домам!

Я пришла домой раньше мамы, мама даже не узнала о нашем приключении. Деньги я положила в свою копилку (собирала на подарок маме к 8 Марта). Перед праздником пошла в магазин рядом с домом, увидела там красивую брошку на крючочке. Пробила чек, а мне дают две брошки.

– Мне одну, – говорю я продавщице.

– По одной не продаются, – отвечает она. – Это же серёжки, смотри, – продавщица приложила серёжки к своим ушам. – Красиво? – улыбнулась.

– Красиво! – печально улыбнулась я.

Мама не носила серёжек, у неё даже уши не были проколоты, но подарку обрадовалась. Только теперь я рассказала маме о нашем путешествии, об участии людей в наших мытарствах, о деньгах, которые нам надавали. Кстати, пончик с повидлом тогда стоил 5 копеек. Вот и считайте, какими богатыми мы стали в тот вечер благодаря участливым москвичам.

Интересно, а как бы поступили в такой ситуации современные «жители столицы» (ведь настоящих москвичей уже почти не осталось)?

Детство

«Жизнь прожить – не поле перейти», гласит пословица. Я согласна с ней, но ко мне в детстве больше подходила: «Хоть кол на голове теши».

В детстве я росла вместе со своей двоюродной сестрой Зиной. Зина старше меня на два года. Два года в детстве – большой срок, но взрослые почему-то не замечали этого. Я проигрывала по сравнению с Зиной. Взять, например, случай с шубой.

Когда мне было шесть лет, а Зине – восемь, купили нам одинаковые кроличьи шубки с муфтами. Как я ждала зимы, чтобы надеть шубу! Знаете, почему? В соседнем дворе был забор, в котором не было нескольких досок. Получался хороший турник. Мы ложились животом на перекладину и крутились на ней, но было больно крутиться на голой планке. Примерив новую шубу, я подумала, что в ней будет мягко крутиться. Вот поэтому я и ждала наступления зимы.

В первый морозный день я надела красивую лёгкую шубку, нацепила муфту и вышла во двор. Прошлась по нашему двору – и в соседний двор, к забору. Повесила муфту на забор и начала крутиться. Как мягко было крутиться, как по маслу скользила шубка. Нельзя, чтобы блаженство длилось долго. Если бы мне было больно или неудобно, я бы через пару раз бросила это занятие, и шубка была бы цела. Но я раз десять прокрутилась, и она облысела! Когда я увидела плешь на моей новенькой шубке, у меня волосы зашевелились под шапкой. Я побежала домой переодеться и спрятать шубу. Не удалось: бабушка, увидев меня, ахнула.

– Что это с шубой? – спрашивает, ощупывая её и стряхивая шерстинки.

– Не знаю, ветром, наверное, сдуло, – отвечаю, пытаясь быстрее отделаться от шубы.

– А муфта где? – начиная догадываться, спросила бабушка.

– А я её на забор повесила, – проговорилась я, – сейчас принесу!

И к двери.

Муфты на заборе не было! Вообще во дворе никого не было. Я заплакала. За мной пришла Зина в новенькой шубке с муфтой на шее. Как укор мне.

Мама спасла меня от позора. Мне купили широкий шарф, который завязывали под подбородком, и ремешок, чтобы подпоясывать шубу, скрывая под шарфом огромную лысину на ней. На следующий год я носила Зинину всё ещё новенькую шубку, а из моей сделали жилетку, две пары стелек в резиновые сапожки. А из оставшихся обрезков я сделала коврики для кукол.

Зина росла правильным ребёнком, а меня всё время подбивали на какие-нибудь авантюры, и что самое главное, я тут же попадалась. Всё тайное становилось явным.

Как-то летом тётя Клава, мама Зины, дала мне ключ от дома и сказала не уходить далеко. Тётя работала в библиотеке, я часто приходила к ней, перебирала на полках книги, читала, так бы и жила в библиотеке, но меня выгоняли на свежий воздух. Вот и сейчас я гуляю с ключом у дома. Подошли знакомые девчонки.

– Пошли с нами за грушами к Поварихе, – говорят. – Она только что на рынок ушла.

– Не могу, – отвечаю. – Ключ от дома у меня. Сейчас тётя вернётся.

– А мы туда и обратно, знаешь, какие у неё груши!

Пошли. Через забор перелезли, набрали груш, идём, едим сочные груши, радуемся, что не попались. Подошла к дому, а тётя уже ждёт меня. Я в карман – ключа нет. Потеряла, выпал, когда через забор лазила, наверное.

– Где ключ? – спрашивает тётя.

Я начинаю искать, хожу кругами вокруг дома, зная, что не здесь ищу, а признаться боюсь.

– Куда ходила? – выспрашивает тётя. – С кем была? – уточняет.

Узнав, с кем я была, догадалась, где искать. Пошли к саду Поварихи, обошли забор – вот он, мой ключик. Лежит под забором. Попало мне за мою проделку.

И ещё раз попалась. На этот раз дома. Бабушка сварила постный сахар. Целый таз! Поставила таз на пол в тёмной комнате, где у нас продукты хранились. Строго-настрого не велела она подходить к тазу, чтобы не обвариться. Мы с Зиной ждём, когда остынет, а так хочется попробовать!

Часа через три Зина говорит мне:

– Сходи, отщипни кусочек, а я покараулю.

Я вошла в комнату, пощупала, не горячий ли таз, и зачерпнула горсточку из таза. Как же мы блаженствовали, облизывая ещё тёплую тянучку.

Опять всё тайное становится явным! На следующее утро бабушка спрашивает:

– Кто лазил в таз за постным сахаром? А, впрочем, что я спрашиваю, кто? Сами смотрите.

Зажгла бабушка свет в комнате. На полу стоит таз с постным сахаром, а в тазу – застывшая дорожка, как граблями проведённая – мои пальчики, даже отпечатки брать не надо!

Бабушка не ругалась, но мне было очень стыдно. Бабушка только сказала, что можно было ошпарить руку. А я, как в рассказе Льва Толстого про мальчика, который без разрешения съел сливу, и на вопрос: «Куда ты подевал косточку?», проговорился: «Я косточку выбросил в окошко», так и сказала:

– Я пощупала таз.

И, как в конце рассказа Толстого говорится: «Все засмеялись, а мальчик заплакал», так произошло и в моём случае.

Бабушка нарезала постный сахар на кусочки, нам надолго хватило его, но когда я пила с ним чай, то в каждом кусочке чувствовала горечь.