Апостол Павел в свете Посланий

Глава 2

Павел продолжает своё повествование о деятельности на ниве проповеди христианства, но с характерной особенностью. Он говорит не о собственно проповеднической практике, но об отношениях с апостолами Иерусалима. Именно эта тема наиболее значима для его самолюбия. Общепринято мнение, что ученики Христа в соответствии с практикой самого Христа (и смыслом большинства его высказываний) не занимались активной миссионерской деятельностью среди язычников вне Иудеи. По крайней мере, никаких данных об этом, даже в виде намёков, не сохранилось. Поэтому они не могли иметь какого-либо влияния, в том числе и организационного, на возникающие помимо них христианские общины в окружающем мире, создаваемых усилиями неизвестных нам энтузиастов, сохраняя лишь моральный авторитет.

В этой связи визит Павла в Иерусалим (через 14 лет!) был обусловлен чисто внутренними побуждениями. Сам он утверждал, что ходил «по откровению» (2:2). Т. е. испытал новое «видение»? Хотя и не добавляет никаких разъясняющих по этому поводу сведений. Но принимая это как побуждающий повод, всё же основным мотивом было стремление утвердиться в глазах апостолов в качестве равноправного члена их группы. Именно Иерусалим для него, носителя еврейского культурного архетипа, внутренне оставался для него центром мира, в котором, к тому же произошло самое значимое для него событие – смерть Иисуса и воскресение Христа. И утвердиться в нём в качестве авторитета было для него важнейшим стимулом для дальнейшей деятельности.

Себя, впрочем, он считал вполне независимым, но для его самолюбия было весьма важным признание со стороны учеников Иисуса, которых, похоже, не слишком почитал, называя их обобщенно: «и предложил там, и особо знаменитейшим», не выделяя их по именам. Т. е. ценность апостолов для него была всё же различной. Были «особо знаменитейшие», с которыми он общался особым образом. Отметим и оборот: «предложил там» в предельно неопределённом смысле, никак не раскрывая. Формальной целью, по утверждению Павла, было одобрение «благовестия, проповедуемое мною язычникам».

Т. е. конфликт принял скрытую форму. Противостояние возникло и существовало. Возможно, оно первоначально имело подтекст «моё – твоё» на уровне психологической несовместимости. Комментарий Павла, что «знаменитейшие» не имели для него «ничего особенного» (2: 6), говорит о том, что для него психологическое взаимодействие было важным моментом встречи. Но это было дополнительным обстоятельством в решении основной задачи признания собственного авторитета. В скобках отметим, принятый им вполне авторитарный тон, когда упоминаются его спутники по визиту: «опять ходил в Иерусалим с Варнавою, взял с собой и Тита» (2:1). О том, что Варнава был его спутником и в первом визите можно только догадываться. Также и о том, что Варнава был далеко не рядовым спутником, но и сам видным «апостолом».

И вновь Павел начинает, как бы, оправдываться: «Но они (апостолы) и Тита, бывшего со мною, хотя и еллина, не принуждали обрезаться» (2:3). Что, впрочем, было вполне возможным, учитывая что в состав иерусалимской общины ещё недавно входили и еллинисты во главе с Стефаном, из которых, по видимому, хотя бы часть могла быть необрезанными.

Но вину на подобные поползновения Павел возлагает на «лжебратий», которым, как он с гордостью заявляет, ни в чем не уступил: «а вкравшимся лжебратиям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас, мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась у нас»^[1] (2:4–5). Свою свободу, т. е. независимость от других апостолов, он никогда не забывал подчеркнуть. Принадлежность этих «лжебратий» Павел, как обычно, не обозначает. Можно лишь догадываться, что они принадлежали к одной из иудохристианских сект. Имели ли они отношение к апостольскому центру во главе с Иаковым не сказано ни слова.

Для Павла важно было утвердить в собственных глазах и в мнении окружающих, что «в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда – либо, для меня не было ничего особенного», ибо «бог не взирает на лицо человека» (2:6), а смотрит на результаты его деятельности. А Павлу было что предъявить в отличие от своих оппонентов. И, по-видимому, без особой охоты, но те согласились разделить сферы действий: «мне вверено благовестие для необрезанных, как Петру для обрезанных… и узнав о благодати, данной мне, Иаков, Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам и идти к язычникам, а им к обрезанным» (2:7–9). Т. е., согласно Павлу, он получил полное одобрение и согласие на дальнейшую деятельность. Как и Варнава. Между прочим. Согласие было дополнено признанием необходимости помощи «нищим», внесённым, по-видимому, по предложению Павла. Иногда он был неплохим дипломатом. Тем более, что это соответствовало его внутренним убеждениям. Еще раз отметим, что апостолы называются еврейскими именами. Изменение в предыдущей фразе на «Петра», возможно, позднейшее.

Некоторые дополнения к вышесказанному: а) о сути дискуссии Павел, по обыкновению, ничего не говорит. Но, по-видимому, дискуссии были достаточно нелицеприятные, учитывая глубину разногласий. Особенно по бытовой ритуальной сфере (обрезание, кошерность, суббота и т. д.). Согласие было явно вынужденным. Было зафиксировано реальное положение дел: каждый получил то, чем «владел». Того единства христианства, к которому стремился Павел, не получилось. Наоборот, начали выкристаллизовываться два направления: иудохристианство и условно – «языческое» Павлово. С ярко выраженным этническим водоразделом. Впоследствии Павел стремился уменьшить эти расхождения, будучи теологом – практиком, а не схоластом – теоретиком. Но его усилия оказались тщетными; б) «Апостолы – столпы христианства». Павел продолжает мыслить в категориях Храма, единство которого он не желает подвергать сомнению. Он, несмотря на свою критику их, внутренне принимает их авторитет. Это у него в крови. Отсюда и побуждения для предложения «помощи нищим». Это та же храмовая десятина; в) отметим и расчетливую замену «мы», «нас» в (2:4), относяшиеся к Павлу и его сторонникам, в фразе «борьбы за нашу свободу» на «вас» в (2:5), дабы истина благовестия сохранилась у «вас»». Павел был достаточно расчетливым дипломатом: в споре с несогласным оппонентом нужно смягчить разногласия, польстив ему; г) И ещё один штрих: апостолы пожали руки ему и Варнаве, тем признав их равноправие в миссии. Павел внутренне с этим был явно несогласен, исходя из дальнейшего разрыва их отношений.

Но продолжим наше чтение.

Павел волнуется о наболевшем: он переходит к изложению конфликта с Петром в Антиохии (здесь Петр. Где речь идёт о воможных конфликтах, там чаще появляется Петр). Отметим, что Антиохия была независимым от Иерусалима центром христианства, но значимым и для Павла и Петра. Сам термин «христианство» появился именно в ней. Отсюда их внимание к Антиохии. Павел не уточняет ни своей цели пребывания в ней, ни Петра. Он сосредоточен на самом вспыхнувшем конфликте. Очевидно, что христиане, с которыми сел за стол Петр, были из необрезанных. Но по прибытии «некоторых от Иакова» стал «таиться и устраняться, опасаясь обрезанных» (2:12). Опасения Петра разделили и другие иудеи, включая Варнаву (прибывшим с Павлом?). Павел не смог сдержать своего негодования перед их «отступничеством» и обвинил их в лицемерии. Для него лишь те христиане, кто «не живёт делами закона, но только верою в Иисуса Христа, чтобы оправдаться верою в Христа, а не делами закона» (2:16). И добавляет в качестве решающего аргумента: «ибо делами закона не оправдывается никакая плоть! (2:16). Не поясняя связи между «делами закона» и «плотью». Павел в послании вообще не останавливается на каких-либо объяснениях, он утверждает тезисы, афоризмы. Тем самым использует приёмы публичных выступлений. Впрочем, это неудивительно. Он фактически и произносит текст, диктуя его и увлекаясь движением его в эмоциональном развитии. И последующая его аргументация носит внешний ораторский характер: «Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха? Никак!» (2:17). И далее переходит на привычный для себя набор утверждений: «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живёт во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня»(2:19–20). Повторяя, по сути, свой символ веры, но ссуженный до отношения «меня» и Христа. И заключительный, возможно, важнейший психологически для Павла тезис: «Не отвергаю благодати Божией; а если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (2:21). В этом тезисе вся суть существования Павла. Он не живёт своей жизнью, но иной: он уже «во Христе» и плотские установления Закона лежат вне его земного существования. Как и всякий, живущий в «ином», он отвергает и жизнь «мира сего» и его Бога. Он «в теле Бога» (Недаром Павла обвиняли в гностическом искривлении). Но в «Господе», ниспосланным Богом Отцом, которого чтили иудохристиане и иудеи. Павел, погруженный в «еврейство», внутренне не может преодолеть этого раздвоения. Внутренне он еврей, но живущий в «теле Христовом».

И эту жизнь во мне Христа не может ни создать, ни укрепить никакой закон, никакие установления. К этому можно прийти только чувством, укреплять это чувство неизбывной верой, что «Христос не напрасно умер». Жертва принята не только Богом, но и людьми. Их верой!

N. B. В главе описан один из первых, обозначенных в литературе, конфликтов по поводу существа христианского самоопределения, роли догматов и отражающих их ритуалов.

Что значит быть христианином? Вера или ритуал? Является знаковым для христианина отказ от иудейских установлений? – Конфликт обнажил всё различие мнений и остроту разногласий. К ним можно добавить и другие вопросы: Что есть народ Божий? Подлинный Израиль Божий?

Для Павла он состоит из одной личности – Мессии, являющейся единственным подлинным Израилем = Сыном Человеческим. Все, в том числе и иудеи, теряют свою идентичность прежнюю при обретении новой, привнесенной воскресшим Мессией. При создании символики новой идентификации Павел пользуется привычным приоритетом Израиля Библейского – символа иудейской исключительности.

И последнее. Аргументация с обеих сторон конфликта носит очевидное иудейское происхождение. Другой они не владели. Ведь христианство пока лишь иудейская секта с неясным будущим.

Отступление: о проповеди

Проповедь любого толка, особенно претендующая на изменения мировоззренческого уровня, эффективна среди людей неустойчивого социального статуса (в том числе и интеллигенции) и в местах значительного скопления людей, пребывающих в условиях достаточно развитого коммуникационного воздействия. Такие условия и раньше и теперь создаются в условиях достаточно крупных городов, Особенно столичных и портовых, в среде социальных низов и близких к ним, Представляющие их люди выбиты из устойчивых социальных связей, озабочены каждодневным выживанием и, очевидно, восприимчивы к к стремлениям надежды и «любви» как средства заботы и сострадания и взаимопомощи. Они нуждаются не в «религиях наказания», характерных для языческих обществ, но в «религиях спасения», ориентированных на обещания «нового мира» существования здесь, на Земле.

И Царство Божие, которое они увидели частично через иудаизм, но преимущественно в христианстве, освятило их дальнейшее существование. Недаром многие ранние христианские общины носили в той иной степени коммунистический характер. Наиболее последовательные из них унаследовали от иудеев – ессеев полный отказ от собственности. Это был принципиальный момент в истории общественной мысли (европейской). Собственность делает невозможным «истинное», угодное Богу, совместное существование людей как общности (в отличие от киников, которые паразитировали на остальном обществе). Провозглашалась возможность производящего общества без частной собственности при сохранении общей (в Кумране; в Дамасской общине признавалась и частная). Впоследствии этот принцип унаследовали христианские монастыри.

Разница в практике проповеди среди язычников и иудеев была в отношении к Закону. Для язычников Закон был пустым местом, для иудеев – святой книгой, законом жизни, символом Завета с Богом. Исполнение его было актом благодарности Богу. Требовать от язычников соблюдение Закона – значит заведомо усложнять действенность благовестия. И если контингент неофитов включает некоторое приобщение и принятие иудаизма («покорные Богу»), то суть полемики становится частично понятной: и Павел и иудохристиане не проповедовали среди девственно невинных язычников (в том числе и знакомых с разновидностями обрезания), но среди городских низов, частично знакомых с представлениями иудеев. Например, в зоне влияния синагог. Именно для них возможны колебания применительно принятия Закона, в том числе в части обрезания. Для носителей еврейской культуры такие колебания, как правило, не возникали. Примером может служить тот же Иаков, формально возглавлявший Иерусалимскую общину, равно как и наследовавшие ему родственники Иисуса. В среде «чистых» язычников то же исполнение обрезания, если и воспринималось, то в рамках, существующих в их обществах обрядов. Отвергнуть Закон для евреев значило отказаться от привычной для них картины мира, изменить их культурную матрицу. Причем не совсем понятным образом, ибо отрицания не носило характер полного отказа: Бог оставался прежним, но отказывался даже не от собственно Закона, но от знаковых идентификаций принадлежности соблюдения Закона. А Павел, фактически, не требовал большего.

Те же трудности возникали и перед самими проповедниками, апостолами, еврейского происхождения. Они, вне своего желания, пропагандировали за изменение картины мира, внутренне оставаясь иудеями. Отсюда и путанность сентенций Павла, натянутость его логических построений. Он не смог сам сменить свою культурную матрицу, оперируя доказательствами, построенными на материале Ветхого Завета.

Проповедь среди иудеев очевидным образом провалилась. Остались лишь городские низы, «покорные» Богу, их семьи и сопутствующие. В отличие от Христа, апостолы даже не пытались проповедовать в сельской местности. Выделить в качестве благодатной среды естественно можно женщин. Причём безотносительно социального статуса. Но здесь очевидная психологическая гендерная предрасположенность. Для них, как показала жизнь, действенны примеры из Ветхого Завета, воспринимаемые в качестве эмоциональных аналогий, и рассуждения, уместные в чисто иудейской среде. Для язычников, не знавших вообще о существовании Ветхого Завета, эти примеры могли впечатлить лишь в преломлении известных им верований. Но Павел, с присущим ему высокомерием иудея, не интересовался «ложными богами». Он был вестником «Бога указующего». Он увлекал своих неустойчивых слушателей лишь на непродолжительное время, периодически гневаясь на них за «отступничество».

О существовании «Павловых общин», ведущих своё происхождение от проповеди Павла, не сохранилось никаких сведений, даже в преданиях.

Глава 3

N. B. Замечания о деятельности Павла.

Павел – фанатик, человек не от мира сего, погруженный в «видение» и оставшейся в нем навсегда. Он погружен в него и воспринимает остальной мир как нуждающийся в немедленном спасении. В этом он видит свою миссию, он предназначен для неё. Он может говорить и думать только об этом и оценивать происходящее только с заданной точки зрения. Суть её посланий одна: крест и Христос. Именно Христос, а не Иисус, который его, в сущности, не интересует. Поэтому его послания малосодержательны с интеллектуальной точки зрения, хотя и наполнены эмоциональными экзерсисами. Они сводятся к гневливым комментариями «по поводу», но чувства и энергия в них высказанные подкупают. Но это не сознательная целесоустремленность разума, но эмоциональная зомбированность верующего. Как мыслитель он, очевидно, слаб. Но полностью состоялся как проповедник, Харизмой не обладая, он был, по-видимому, убедителен в спокойном собеседовании. Он закладывал зёрна в личных беседах, но в выращивании далеко не всегда добивался успеха. Недаром многие основанные им «церкви» быстро сходят со стези «истинной веры», подпадая под влияние, например, движений близких к иудохристианам. Лишь события 70 г. и гибель иерусалимской церкви с её мертвящим догматизмом позволили освободить дорогу для «языческого» христианства. Тогда и были использованы ростки, заложенные Павлом. Но, скорее, из прагматических соображений ритуалы иудаизма, наиболее непонятные и раздражающие паству, были преданы забвению без всяких ссылок на Павла. Восторжествовала теория «дел» совокупно с «верой». Была признана необходимость многих положений Закона в каждодневной практике, да и весь Закон в целом был включен в канон. На основе примера иудаизма начала формироваться организация церквей и их единого центра. В появившихся Евангелиях реминисценции по его поводу, а параллельные места цитируются без ссылок. Лишь во втором веке его имя вновь возникает из забвения, Скорее всего, это связано с деятельностью Маркиона. О нём пишет Лука в «деяниях Апостолов». Некоторые ссылки усматриваются у малоазиатских епископов.

Сам Павел не оставил после себя сколь-нибудь заметных учеников и последователей. Его характер не позволял сделать это. А Лука и дальнейшие авторы явились лишь творцами мифа о Павле.

Но вернемся к тексту Послания.

Для Павла конфликт носил глубоко личностный характер, переживаемый ежесекундно, ежедневно. И оттенки личностного переживания возможности отступничества выплёскиваются в эмоциональных обвинениях в адрес галатов: «О, несмышленые Галаты! Кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых перед глазами предначертан был Иисус Христос, как бы у вас распятый?» (3:1) И вновь первый вопрос: Кто? звучит в негодующем возгласе Павла. Но не менее важным для него было прозвучавшее недоумение: Как вы могли отринуть истину? Вы. перед глазами которых «был распят как бы Иисус Христос?» Очевидно, что здесь в сознании Павла происходит перенос собственных переживаний образа Христа на собеседников. Отсюда и непонимание им мотивов галатов. В собеседниках он был склонен воспринимать отражение собственных видений. Для Павла этот «как бы распятый Христос» был всегда перед глазами. Это было видение, не оставлявшее его не на миг.

И далее от недоумения он переходит к «устыжению» их переменчивости: «Сие только хочу знать от вас: через дела закона вы получили Духа или через наставление в вере?» (3:2) Т. е. Павел подчеркивает ниспосланность благодати Духа через готовность верою.

И вновь отметим, что обращение такого рода и противопоставление Закона и Духа, скорее, уместно при обращении к тем, для кого Закон имел непреходящее значение, т. е. к иудеям, чем к недавно обращённым язычникам. Но Павел, как это уже говорилось, всех видел лишь в зеркале собственной картины мира.

И завершающий аккорд, уничтожающий галатов в глазах Павла: «Так ли не смышлены, что начав духом, теперь оканчиваете плотью?» (3:3). Отождествление «закон» – «плоть» – «грех» (проявляющийся преимущественно в нарушении этических норм, осуждаемых, кстати, Законом) было весьма значимым уничижаемым аргументом в полемике с противниками. Очевидно, преимущественно, с иудохристианами и иудеями, для которых Закон сохранял священный статус Завета, верность которому обозначалась обязательностью исполнения ритуалов.

Но Павел продолжает полемику с новообращёнными ревнителями Закона: «Подающий вам Духа и свершающий между вами чудеса через дела ли закона сие производит, или через наставление в вере?» (3:5). Фраза двусмысленная, её можно отнести и к Павлу, «наставляющему в вере Христовой и непосредственно к самому Христу, «производящему чудеса». «Чудеса» здесь носят чисто риторическое значение.

И в последующей аргументации Павел верен себе. Впечатление, что находится в Иудее, а не в Малой Азии: «Так Авраам поверил Богу, и это вменилось ему в праведность. Познайте же, что верующие суть сыны Авраама» (3:7) – аргумент, весомый для правоверного иудея, но ничего незначащий для малоазиатского галата.

Так к кому же обращался Павел? Исходя из вышеприведённого, ответ очевиден. Вряд ли язычник почувствовал себя польщенным, когда его объявили и приписали к потомкам неведомого ему рода Авраама. Скорее, он оскорбился, ибо и для язычника родовые связи, вряд ли, могли быть так скоропалительно отринуты. Неофит знал только Христа, Нового Бога, Мессию, спасшего его, конкретно, независимо от рода. (Психологически приемлемость такого признания определялась готовностью язычников признавать значимость всех Богов по принципу: «лишний Бог не помешает»; отсюда и храм «Всех Богов» в Риме. Этим пытался воспользоваться и Павел в своей речи в Афинах в «Деяниях Апостолов»).

Здесь его определили в родство с непонятным Авраамом. Но иудей воспринял родство такого вида с восторгом: оно подтверждало его избранность и верность Завету.

Впечатление, что здесь Павел убеждал самого себя. – Ситуация, частая в споре.

И эта аналогия, возможно, пришедшая к нему экспромтом, спонтанно, была эмоционально мотивирована ситуацией с Авраамом, пришедшим к вере через страдание. Достаточно вспомнить эпизод с жертвоприношением Исаака. Хотя сама аналогия достаточно условна и натянута. К тому же, она носит конфронтационный характер по отношению к иудаизму. Но она вытекает вполне закономерно из сути его мировоззрения. Бог создал мир и особый народ – евреев. И приобщение к нему, подражание ему – высшая награда для прочих народов. Христос для него остался, внутренне, еврейским Мессией, А потому, уже отдавая дань христианству: «И Писание, провидя, что Бог верою оправдает язычников, предвозвестило Аврааму: в тебе благословятся все народы» (3:8). Вряд ли Авраам подозревал о своей благовествовательной перспективе. Скорее, он воспринимал дар Божий в том качестве, что ему будут покорны все народы, что следует из других текстов Ветхого Завета.

Но мы имеем дело в аргументацией Павла в фактически устной полемике. А в устной, эмоциональной речи восприятие и убедительность аргументации воспринимается иначе: для того, чтобы увлечь слушателей (и себя) строгая логика противопоказана. Здесь требуются иные приёмы, малозначимые, но эмоционально броские сравнения, мнозначительность используемых образов и примеров и т. д. Всё остальное доскажет возбуждённое воображение толпы.

Павел, будучи интровертом, мог дать волю своим внутренним эмоциям только вне массовой аудитории. Диктовка посланий, по-видимому, и определялась необходимостью «выплеснуть» бушующий внутри накал страстей, помимо плохого зрения и психических его особенностей.

Но Павел все же был знаком с логикой и, будучи опытным проповедником – практиком, понимал необходимость все же соблюдать хотя бы видимость логического доказательства. И он, по мере возможности, ищет его: принимая в качестве исходного более или менее подходящий пример, обычно текст из Ветхого Завета, он через довольно натянутую аналогию переходит к желаемому «доказанному» результату, который он уже искренне считает абсолютно достоверным. Иногда, заметим, он не забывает «исправить» и исходную цитату. Для убедительности. Но аналогия – это не доказательство.

Итак, «верующие благословляются с верным Авраамом, а все утверждающееся на делах закона, находятся под клятвой» (3:9), безоговорочно осуждаются, хотя в писании об этом нет ни слова. Хотя бы в силу того обстоятельства, что самого Закона во времена Авраама не существовало. Но вера требует осуждающего вердикта и Павел «получает» его.

Он не может остановиться и продолжает с железной неумолимостью свою логическую цепь рассуждений: «Ибо написано: проклят всяк, кто не исполнит всего, что написано в книге закона». Что означает, что прокляты будут все, ибо исполнить все написанное действительно невозможно. В этом Павел прав. Но он не хочет принимать во внимание, что любой закон лишь «идеальная норма», обозначаемый предел, к которому нужно стремиться по мере совершенствования, Это свет маяка в суете мира. Но для этого нужно признать постепенность исполнения предъявляемых требований к людям, в том числе к самому себе. Для Павла это пока недоступно. Но и он придёт к этому, но позже.

А пока: «А что законом никто не оправдывается перед Богом, это ясно, потому что праведной верой жив будет» (3:12). Т. е. вернулся в исходному тезису.

Но в устной речи «аргументация» такого рода весьма часто проходит, воспринимаясь без возражений. И далее следует повтор, почти в тех же выражениях: «А закон не по вере; но кто исполнит его, тот жив будет им» и совершает «объясняющий» переход к теме Христа: «Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою (ибо написано: проклят всяк, весящий на древе»)», – игра на использовании однокоренных слов («проклят» – «клятва»), отождествляющая различность их значений, – «дабы благословение Авраамово через Иисуса Христа распространилось на язычников, чтобы нам получить обещанного Духа верою» (3:13–14). Т. е., получается, что Христос умер не во имя спасения от «первородного греха», но ради освобождения от «клятвы закона». Для доказательства можно использовать и цитату из Ветхого Завета, написанную по другому поводу. Последовательность столь же прямолинейная, сколь и произвольная: требуется обосновать получение Духа язычниками при принятии им веры. Для этого образуется цепочка не связанных между собой ситуаций: Обретение Авраамом веры (через провокацию жертвой Исаака) – «благословение в Аврааме всех народов» – связь «всех народов» с верою Авраама – отвержение Закона (невозможность его исполнения) – утверждение «праведный верой жив будет» – отмена Христом клятвы Закона – вера, даруемая язычникам («нам») – получение Духа язычниками. Всё последовательно, но при чём здесь логика причинно-следственных связей. Очевидно. что рядовой язычник мало что мог понять в этом, но при хорошем исполнении и доверии к исполнителю он мог просто довериться ему. Особенно, если он увлекся звучностью «кимвалом звучащих» имен в устах оратора, каким-то неясным образом связанных с тем именем, в значимости которого можно вполне быть уверенным – Иисусом Христом.

N. B. Еще раз хотелось подчеркнуть, что создаётся впечатление, что в этом и других фрагментах Павел обращается не столько к братии, но к самому себе, убеждая и убеждая себя в правильности своего предназначения, ища всё новые аргументы в защиту своего права на апостольство. Как известно, многократность повторения – необходимый элемент усвоения, «принятия», тех или иных идей, создания ощущения их привычности, чувства «своего» и перехода на подсознательный уровень ментальности. И когда это происходит, то уже не нужна многократность повторений, но появляется убеждённость владения «истиной». Для Павла, судя по его текстам, этот этап не завершился: он ещё нуждается в самоповторе.

В последующих строках он вновь и вновь возвращается к этой теме, рассматривая ее с различных сторон, добавляя новые аргументы, основанные на новых аналогиях. Но всё же основным адресатом являются галаты и насколько убедительны для них эти аргументы остаётся под вопросом.

Но внезапно, без всякой подготовки, Павел переходит к следующей аналогии: «даже человеком утвержденного завещания никто не отменяет и не прибавляет к нему», используя тем самым язык юриспруденции. Какое отношение к сохранению веры имеют юридические коллизии, ведомо только Павлу. Но аналогия показалась ему удачной и он энергично пытается развивать её: «Но Аврааму даны были обетования и семени его. Не сказано, и потомкам, как бы о многих, но как об одном: И семени твоему, которое есть Христос» (3:16). Не важно, что в конкретной ситуации Авраама речь шла с очевидностью об Исааке. Павлу нужно было имя Христа и он без колебаний ему присуждает наследование. И, считая, что Завет о Христе очевидным, легитимированным таким образом, безапелляционно утверждает, что Закон, появившийся спустя четыреста тридцать лет, не может отменять более раннее обетование. И заключительное утверждение, обретшее окончательную форму: «Ибо если по закону наследство, то уже не по обетованию; Но Аврааму Бог даровал оное по обетовании» (3:18). Комментировать здесь в рамках логики и юриспруденции нечего, но как ораторский приём, особенно для мало образованной аудитории, в качестве резюмирующего вывода он выглядит внешне правдоподобным. А произвольность связей и умозрительность заключений всего лишь малозначимые технические отступления. Главное – нужный результат достигнут.

Пройден ещё один круг повторения и мысль у Павла постепенно и, возможно, у слушателей Послания обретает статус привычности в их сознании. Этому способствует и привычность евреев и античного плебса к использованию юридической практики на уровне быта. Дух «еврейства» (в понимании К. Маркса) буквально витает в сознании Павла.

Но логический практицизм всё же беспокоит Павла. К тому же, будучи иудеем, он не может так просто отвергать Закон, признать его никчёмность. И он выдвигает примиряющее объяснение: «Он (Закон) дан после по причине преступлений, до времени пришествия семени, которому относится обетование, и предан через Ангелов, рукою посредников» (3:19). Добавление (3:20), на мой взгляд, неопределённо и допускает различность добавлений. Но суть, по-видимому, в том, что обетование дано Аврааму без посредников, а Закон передан Моисею руками Ангелов, что снижает уровень легитимации его. Но тем не менее закон был бы легитимен, если бы его можно выполнить. И Павел развивает своеобразную теодицею, выплескивая всю мощь своего темперамента: «Итак закон противен обетованиям Божиим? Никак! Ибо если бы дан был закон, могущий животворить, то подлинная праведность была бы от закона» (3:21). И далее следует неожиданное утверждение: «но Писание всех заключило под грехом» (!?) И невозмутимо продолжает разъяснять: «дабы обетование верующим было дано по вере в Христа» (3:22). Воистину, когда знаешь, куда хочешь прийти, можно выбрать любые пути!

Само Писание «вынудило» явиться Христа в его вере. Иначе бы «грех, заключивший всех,» был бы непреодолим. И не было бы спасения от него. Тем самым, само писание предрекало отказ от него самого ради исполнения обетования. Но исполнение требует времени. И Бог дал его людям: А до пришествия веры мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере» (3:23). Отсюда: «Закон» – тюрьма, «несвобода». Но он сыграл свою позитивную роль: «Итак, закон был для нас детоводителем ко Христу, дабы оправдаться верою; по пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя» (3:25). Тем самым, Закон не случайнен, но необходим, согласно мудрости провидения Божиего. Очевидно, всё вышесказанное может иметь значение только для правоверных иудеев, живущих «под Законом». Но Павел, не смущаясь, переходит к заключительному апофеозу: «Ибо все вы (вновь «вы», а не «мы») сыны Божие по вере в Христа Иисуса: все вы, в Христа крестившиеся, во Христа облекшись» (3:26–27). Обращаясь к язычникам между прочим, но всё же отделяя их: не «мы», но «вы». На уровне подсознания?