Buch lesen: «Репетиция убийства»
Борис Соломонович Хайкин. 21 июня
С несколько даже опасливой улыбкой Борис Соломонович Хайкин поймал себя на том, что насвистывает ту, старую, утесовскую: «Сердце, тебе не хочется покоя». Может, конечно, сердцу и не хотелось покоя, но – ничего не поделаешь, оно в нем очень даже нуждалось. В последнее время Борису Соломоновичу нездоровилось. А все – пресловутое сердце, будь оно неладно. Регулярно, чаще по вечерам и ночью, за грудиной стучал гнусный острый молоточек, ноющая боль разливалась по телу, пульс частил… Ну нитроглицерин, понятное дело, у Бориса Соломоновича всегда был наготове, и дома, и на работе, во всех доступных местах. Вот только пользы от того нитроглицерина… И в жизнь Бориса Соломоновича вошел жуткий, как пишут в книжках, «липкий» страх. Все просто: Борис Соломонович Хайкин, преодолевший нелегкий и, чего уж греха таить, весьма тернистый путь от помощника начальника смены на буровой до начальника треста, ставший депутатом, а потом и вице-спикером Государственной думы, теперь, когда настоящая жизнь только-только начинается, естественно, не хотел умирать. А этот проклятый молоточек, как назло, принимался за свои разрушительные работы где-нибудь там под утро, когда страх особенно силен и бесконтролен…
Кардиограммы, датчики-проводочки, рецепты, сокрушенное покачивание головой давнего друга, доктора Кормильцева – доки в своем лекарском деле, и всяческие невыполнимые советы – все это обрушилось на седую голову Бориса Соломоновича. Нет, он себе, конечно, не враг, запускать сердце не собирается, жить хочет, но в санаторий уехать, пройти курс – не может, времени элементарно нет. Не может он себе позволить выпасть из обоймы, из процесса как раз сейчас, когда все так закрутилось.
Все, на что он готов согласиться, – это милые дедовские терапевтические меры, которые немножко успокоят его старое сердце. И вот Борис Соломонович уже пару недель честно пил теперь по утрам не черный кофе, а апельсиновый сок и травяной чай, снизил количество ежедневных сигарет до одной пачки «Мальборо-Лайтс» в день, а плюс к тому завел приятный ритуал, которого с неожиданным удовольствием придерживался вот уже который день. Между дневными и вечерними заседаниями Думы он теперь возвращался в милое сердцу Покровское-Глебово, пил свой овощной бульон, полчасика лежал на диване в кабинете, а потом около часа гулял со своей собакой, русской борзой Найдой, в обширном дворе роскошного жилкомплекса.
Ему нужно было просто неспешно ходить, дышать свежим воздухом и стараться получить как можно больше приятных эмоций. Отчего же нет? Самое приятное, что Борис Соломонович и вправду ощутил существенное улучшение самочувствия от рекомендованного курса. Забавно, что вынужденный спокойный режим обычно невероятно активного Хайкина породил просто-таки моду в думских кругах. Отныне всякий сколько-нибудь солидный депутат после утреннего заседания бросал что-нибудь многозначительное на тему пошатнувшегося здоровья, усаживался в персональное авто и отбывал в направлении загородного дома – с тем чтоб, значит, гулять там в тени деревьев и наслаждаться приятными эмоциями. Релаксация, сиеста – называйте, как угодно, Борису Соломоновичу было хорошо, вот и все.
Вот и сегодня он приехал домой в самом чудесном настроении, уже предвкушая, как пройдется аллеями уютного двора-сквера, как будет наблюдать за красавицей Найдой, как перемолвится словечком-другим с милейшими соседями…
Денек славный, чего уж тут. Солнце, потом вот эти все тени и блики на земле, Найду спустили с поводка, и она носится теперь с сумасшедшим лаем, то гоняясь за бабочками, то преследуя кошек, то притаскивая хозяину какие-то нелепые ветки, а то и просто так, туда-сюда, заходясь восторгом от полноты своего собачьего бытия. Борис Соломонович ощущал понятную растроганность – собак во дворе много, но борзая одна, да еще с такой родословной, есть чем гордиться, да и вообще было ему очень хорошо и уютно, и он с неким даже приязненным чувством вспомнил слова доктора Кормильцева: «Борис Соломонович, дорогой, никто еще не придумал ничего полезней прогулок. Я вам не предлагаю совсем отвлекаться от рабочих проблем, но вы ведь можете совмещать приятное с полезным. Прогуливайтесь себе не спеша – и думайте о чем угодно. Главное – гулять не меньше часа».
Поодаль, на необходимом, но почтительном расстоянии маячили верные телохранители Толик и Виталик, каковых Борис Соломонович в дурном расположении духа именовал «мое мясо», а в добром звал, по Свифту, «человеки-горы». Мысли текли легко и свободно, от закулисных думских проблем Хайкин перешел к проблемам финансовым, включавшим в себя не реализованные пока прожекты. Свернув на очередную очаровательную мощеную дорожку, шедшую вплотную к фигурной решетчатой стене вокруг усадьбы, Борис Соломонович обратил внимание на живописную группу беседующих поблизости от ворот. Три человека. Одного Борис Соломонович не знал – лысеющий солидный мужчина лет пятидесяти, одетый со щегольской небрежностью, жестикулирует скупо, улыбка неприятная, лицо весьма высокомерное. А вот с прочими двумя собеседниками Хайкин знаком был очень и очень неплохо. Виктор Тарасенков собственной персоной, ну как же, через две недели они с Борисом Соломоновичем даже сговорились сыграть в теннис на закрытых правительственных кортах. Конечно, Тарасенков Хайкина «сделает» еще в первом сете, но поразмяться не повредит. Субъект любопытный этот Витя Тарасенков. Бывший генерал ФСБ, одно это чего стоит. А ныне такой весь ушедший от закулисных политических игр, возглавляет теннисную федерацию страны… Ох, полюбили наши самые главные теннис. Нынче пора бы на карате переключиться или на что там – дзюдо? Короче, чтобы в кимоно ходить. А они все в теннис, впрочем, Витя Тарасенков – человек ушлый и дошлый, волну чувствует, скоро, поди, примется нашего брата по татами раскидывать…
Но вот что Тарасенков делает в обществе Кристины Арбатовой, а для близких (в том числе для Бориса Соломоновича) – просто Крыси? Неужели просто внаглую кадрит, старый козел, сладкоголосую нашу звезду? А Кристина – в своем репертуаре, глазками стреляет, ножку отставила, полотенечко через плечо, сумкой пляжной покачивает, невзначай светя коленкой в разрезе юбки, – не иначе как купаться наша девочка собралась…
Чуть поодаль, ясное дело, бросая друг на друга независимые и недружелюбные взгляды, роют землю ногами телохранители. Первой Бориса Соломоновича заметила Кристина, игриво крикнула ему: «Добрый день, дядя Боря, как самочувствие?» Тут и Тарасенков обернулся и поприветствовал: «Борис Соломонович, наше вам!» А тот, третий, только сухо кивнул и смотрел отчего-то не сильно ласково. Борис Соломонович к ним подходить не стал, только Тарасенкову улыбнулся, а Кристине ответил громко: «Девочка, родители будут звонить, поклон передавай, отцу скажи, наберу его в понедельник!»
Приличия были соблюдены, и Борис Соломонович размеренным шагом двинулся дальше, размышляя о своем, о депутатском. Иногда он покрикивал на Найду, если она лаяла уж очень громко и тем пугала чьего-нибудь ухоженного ребенка (а скорее, его истеричную няню – доктора наук).
Но тут случилось именно то, чего Борис Соломонович давно подспудно опасался: Найда узрела Кристину Арбатову, и всплеск бескорыстной страсти не заставил себя долго ждать. Кто его знает, чем так угодила привередливой псине амебообразная Кристина, вряд ли русские борзые способны оценить безграничный талант и несусветную красоту отечественных эстрадных певиц. Но, видно, Найда чуяла что-то родственное, ибо любила Арбатову всей душой, что и демонстрировала безудержным лаем, совершенно «вентиляторным» движением хвоста и абсолютно человеческой счастливой улыбкой. В данный момент собака имела возможность явить свой восторг без помех. Бабочки, травка и даже окрестные кошки были забыты: Найда гигантскими скачками понеслась к Кристине.
– Найда! Найда, стоять! – грозно крикнул Борис Соломонович, пытаясь как-то совместить в выражении лица благодушную улыбку и сурово нахмуренные брови, однако неутомимая борзая на всех парах неслась к любимой певице и, видимо, вконец опозорила бы своего хозяина перед элитной общественностью, не произойди в этот момент нечто совершенно неожиданное.
Борис Соломонович лишь краем глаза заметил какое-то движение, после чего как-то вдруг осознал, что лежит на газоне, сметенный непонятным вихрем. Спустя пару секунд он понял, что на него обрушились две тонны сплошных мускулов верных Толика и Виталика, закрывших хозяина телом, как того и требует устав профессионального телохранителя. Еще через пару секунд, с некоторым опозданием, Борис Соломонович услышал автоматные очереди, затем – крики, после чего над его ухом явственно выматерился Толик. А дальше наступила непонятная и жуткая тишина, охранники наконец встали и помогли подняться с земли хозяину. И только тут, деловито оглядевшись, Борис Соломонович смог оценить масштаб случившегося.
Те двое, что говорили с Кристиной, были однозначно мертвы. И выглядели, скажем прямо, жутковато. При взгляде на тело элегантного Тарасенкова у Бориса Соломоновича некстати мелькнула дурацкая, кощунственно-прибауточная мыслишка: «Ну вот, сыграли в теннис, говорил я, плавание полезней для здоровья». Телохранители погибших также пострадали, в данный момент они с не слишком приличествующими их статусу стенаниями ползали по траве, пачкая ее кровью. Чуть поодаль лежала Кристина Арбатова, судя по всему, раненная только в ногу.
– Бог ты мой, Кристиночка, как же это?! – возопил Борис Соломонович, с неожиданной легкостью вывернувшись из цепких объятий своих бодигардов и ринувшись к побелевшей от боли Арбатовой.
То ли выдержка у Кристины была – дай Бог каждому, то ли просто фактор шока сработал, но только она вовсе не плакала и не кричала, только губы закусила. Она лежала на мощеной дорожке, неловко опершись на локоть, кровь из простреленной ноги уже растеклась основательной лужей. Запыхавшийся Борис Соломонович опустился на колени рядом, чувствуя одновременно дурноту, ужас и облегчение: жива Кристина, ему не придется описывать произошедшее ее родителям, давним друзьям еще с юности.
О том, как следует оказывать первую помощь при огнестрельном ранении, Борис Соломонович имел самое смутное представление, он точно знал одно – раны следует перевязывать. В каком-то истерическом дурмане Хайкин взялся срывать с себя рубашку с твердым намерением, как в военном кино, разорвать ее на куски для «перевязочного материала». Только подбежавшие наконец Толик с Виталиком положили конец этой трагикомической мизансцене, избавив рубашку от незаслуженно ранней и бессмысленной гибели, а Бориса Соломоновича – от позорного осознания своей неумелости. Тем временем целая толпа окружила Кристину, которая теперь уже немного подвывала сквозь зубы – то ли боль стала невыносимой, то ли следовало оправдать ожидания публики. Между тем Борис Соломонович вновь выскользнул из рук телохранителей и помчался к неподвижно лежащей Найде, о которой в эти несколько сумасшедших минут даже не подумал. Юный и не обученный деликатности Толик бросился было следом, но более солидный и «понимающий» Виталик его удержал. Любимая собака, красавица, верный друг, член семьи, Найда была убита сразу и, судя по всему, мучилась недолго. Самым ужасным было то, что глаза несчастной собаки были открыты и сохраняли привычную, «живую» влажность.
Борис Соломонович чувствовал себя ужасно, словно у него на глазах погиб собственный ребенок. Впрочем, Найда и была таким ребенком. Ему хотелось плакать, горло перехватила судорога, в голове вертелись отрывочные воспоминания о ходе событий, смутные предположения и одна и та же фраза: «Собаку-то за что?» Он сидел над трупом Найды и машинально гладил ее теплый бок, пока Виталик и Толик не подняли его мягко, но настойчиво, и не повели в дом, успокаивающе-сочувственно бормоча: «Борис Соломонович, там врач пришел, вам бы прилечь надо…» Он совершенно растерялся, ослабел, как-то вдруг на плечи обрушилась огромная усталость, поэтому сопротивляться, настаивать, возвращаться уже не было сил.
Медленно двигаясь к дому, облокотившись на каменные руки охранников, Борис Соломонович осознал наконец все те отрывочные сведения, которые своим гулким монотонным баском излагал Виталик:
– Они, Борис Соломоныч, из «форда» стреляли. Там «форд» белый стоял возле бизнес-центра, стекла тонированные, номеров никто не засек. А потом – оглянуться не успели – очередь. Мы почему с Толькой прикрыть вас успели? Ствол блеснул, вон солнце какое. Я по привычке военной даже думать не стал, в кого целят, только Толяну крикнул – и вас прикрывать… А те ребята чего-то не сориентировались, не прикрыли своих… Борис Соломоныч, осторожней, ступеньки пошли… Порог… Он ведь незнакомый-то «форд» был, мы с Толькой ни разу его тут не видели, чей бы? Да еще белый, специально, что ли, светились? Маячил-маячил, припаркованный, откуда, кто на территорию пропустил?… Борис Соломоныч! Толька, берись, понесли, у него приступ вроде…
У Бориса Соломоновича действительно случился сердечный приступ, благо охранники уже довели его до дома. Он еще смог сделать несколько шагов по блестящему паркету, но тут боль за грудиной стала совсем невыносимой. Какой уж тут овощной бульон, какие прогулки, какое спокойствие. Хотелось не хотелось сердцу Бориса Соломоновича Хайкина покоя – не важно. Покоя ему испытать, видно, было не суждено, а уж на такие-то потрясения оно и вовсе не было рассчитано.
И теплая собака Найда больше не придет в кабинет, не ткнется длинной умной мордой в ладонь, не уляжется на специальном своем месте вблизи дубового письменного стола. Не будет она больше провожать хозяина на работу и не будет встречать с оной радостным лаем. Нет Найды, и именно это подкосило Бориса Соломоновича, а не гибель на его глазах двоих людей и не ранение девочки-певички. И даже не догадки о том, в кого целился автоматчик из белого «форда». Хотя как раз об этом Борису Соломоновичу подумать следовало…
Оперуполномоченный Владимиров. 21 июня
В Покровском-Глебове было по-весеннему свежо, и свежесть эта нахально проникала в салон «Газели» сквозь закрытые стекла, создавая ощущение легкой нереальности происходящего. Вроде рядовой выезд на убийство, а вроде и нет. За окном не трудовой полдень столицы, а какой-то голливудский сироп.
Оперуполномоченному МУРа капитану Владимирову надоело глазеть на идеально зеленую лужайку, и он уставился в затылок водителю. Вот сейчас водила тормознет, машину тряхнет как следует, и все – приехали, конец наваждению. Жаль… Капитан инстинктивно подался назад, но водитель не ударил по тормозам как обычно. Их «Газель» осторожно подкралась к такой же точно с надписью AMBULANCE и синей снежинкой на боку.
Владимиров поскорей спрыгнул на землю, бесцеремонно отстранив с прохода сопровождавшего их местного секьюрити, покрутил головой, но мираж не рассеялся. Окружающий пейзаж напоминал Шереметевский парк, вздумай граф заложить его в наши дни, и был этот парк практически безлюден, если можно себе такое представить.
В нескольких шагах от Владимирова на траве сидела интеллигентная немолодая дама, санитар бережно поддерживал ее за плечи, врач делала внутривенное, а девочка лет пяти сосредоточенно обмахивала лицо женщины увесистой книгой с английским названием. Прочесть название Владимиров не смог. За их спинами параллельно дороге тянулась вычурная чугунная решетка высотой в два человеческих роста, перелезть через которую было бы не так просто, тем не менее роль она играла исключительно декоративную: парк располагался в самом центре комплекса, а периметр, насколько Владимиров успел разглядеть, и снаружи, и изнутри выглядел более чем внушительно. С противоположной стороны дороги, примерно в двадцати метрах от ее края, в тончайшей водяной пыли, источаемой спрятанным где-то в траве разбрызгивателем, дрожала удивительной чистоты и сочности радуга. Прямо под ней посреди всей этой неземной красоты на тропинке, посыпанной мелким гравием, раскинулись четыре трупа. Точнее, пять – там была еще и собака. Очень благородно раскинулись, грациозно, иначе не скажешь. И очень убедительно. Издалека видно: «скорая» им уже без надобности. Можно приводить в чувство впечатлительную свидетельницу, чтобы не получилось, будто совсем зря приехали. Довершал идиллию мирно догорающий местами еще белый «форд» метрах в семидесяти – восьмидесяти впереди на обочине – на самом краю парка с тыльной стороны бизнес-центра. Больше машин в пределах видимости не было, что как раз неудивительно: движение здесь запрещено, к бизнес-центру, в яхт-клуб, в жилую часть, к полю для гольфа, как объяснил секьюрити, пока они добирались от ворот к месту происшествия, нужно ехать в обход, вокруг парка. Странно другое: по словам того же секьюрити, среди аборигенов и постоянных гостей считается хорошим тоном не разъезжать по территории на авто, а ходить пешком через парк; тропинка, на которой все произошло, – одна из местных магистралей. Если это так, почему, спрашивается, народу, не считая полуживой дамы с девочкой, – ни души?
Врач, наспех покончив с уколом, засеменила к оперативной машине. Она была очень маленькая на огромных шпильках, изящные туфельки вязли во влажной траве, она брезгливо встряхивала ножкой при каждом шаге, как изнеженная домашняя кошка, выбравшаяся погулять по свежему снегу.
– Было еще двое раненых, – сказала она, обращаясь к Владимирову, и кивнула в направлении погибших, – средней тяжести, только что увезли в Склифосовского. Арбатова – певица – и телохранитель.
Старший группы, следователь Останкинской, кажется, прокуратуры, – Владимиров работал с ним сегодня впервые и познакомиться толком еще не успел – выскочил из-за его спины, недовольный тем, что в нем не распознали начальника, и коршуном налетел на врача:
– Чей телохранитель? Арбатовой?! Пострадавшие в сознании? Видели нападавших? Что-нибудь говорили? Когда их увезли?!!
– Что значит «когда увезли»?! – Маленькая докторша перешла в наступление, потеснив его на пару шагов. – Сразу увезли! Немедленно! Не вас же было дожидаться! Понятия не имею, чей это был телохранитель! Вот вам свидетельница, – ткнула она пальцем в сторону дамы, пытавшейся подняться с помощью санитара и девочки, – ей и морочьте голову! – Она гордо вскинула подбородок и, хлопнув дверцей, скрылась в кабине «скорой».
Даму поставили на ноги. Она еще не вполне пришла в себя после обморока и укола, выглядела невероятно бледной. Одной рукой она крепко сжимала санитара за рукав, а другой неуверенно подавала какие-то знаки: то ли приветствуя криминалистов, то ли пытаясь привлечь к себе внимание. Следователь, не удостоив ее взглядом, распорядился:
– Владимиров! Опрашиваешь свидетельницу, разбираешься с «фордом», и поживей давай! Со старой кошелкой долго не возись, потом подробно допросим, проясни только общую картину – они что, пол-литра на троих не поделили и друг друга перестреляли или кто-то их всех скопом уложил? Так, и пробегись давай рысцой по округе, отыщи еще свидетелей! Что за бред, вообще, такой: времени два часа, солнце, погода, а в парке никого! Совсем, гады, зажрались! Все понял?! Остальные – за мной! Пошевеливаемся! Через пять минут начнется. Понаедут…
"Понаедут, конечно, тебе-то что за кручина? – Владимиров демонстративно медленно, вразвалочку отправился исполнять руководящие указания. До сих пор он был о следователе лучшего мнения, правда, до сих пор тот в основном отмалчивался, с начала дежурства они перекинулись парой-другой пустопорожних фраз. – Слетятся большие звезды – тебе же лучше: нас отправят дежурить дальше, будешь опять над своим кроссвордом морщиться: «…дочь критского царя Миноса, жена Тесея…»
– Ангелина Германовна. – Дама натужно улыбнулась. – Все, можно меня не держать. – Она выпустила рукав санитара и махнула рукой, чтобы он уходил. – Я беби-ситтер. Это – Юлечка. Юленька, say good day to policeman. – Она попыталась погладить девочку по головке, но вместо этого покачнулась и судорожно схватилась за Владимирова. – Нет! Я буду на вас опираться, если вы позволите.
– Конечно! – Он аккуратно обвел ее холодную кисть вокруг своего локтя и покрепче прижал к себе. – Вы видели, как это произошло?
– Of course! Как в плохом американском кино! – Она вдруг еще сильней побледнела и несколько раз глотнула ртом воздух. Он уже пожалел, что санитару так поспешно дали отставку.
– Ангелина Германовна!
– Да. Все нормально, – ответила она шепотом, натужная улыбка стойко держалась на ее лице, – профзаболевание: когда нервничаю, теряю голос. Я же не всегда работала с детьми, между прочим, до недавнего времени я заведовала кафедрой английского в БГУ. А было все как в плохом американском кино, я вам уже говорила. Только не подумайте, раз я старая швабра, значит, любое американское кино новее «Унесенных ветром» считаю плохим. Просто в хорошем кино мафиози не устраивают перестрелок там, где гуляют дети. Всему свое место, вы меня понимаете?
– То есть была перестрелка? Кто в кого стрелял?
– Я, наверное, неправильно выразилась, представьте себе, внутри все как-то оборвалось, до сих пор не могу прийти в себя. Это просто чудо, что мы с Юленькой остались целы! Стреляли из той машины, – указала она на горящий «форд», – и как стреляли! Знаете, как говорят: косить из пулемета. Тра-та-та-та-та-та, тра-та-та-та-та-та, и всех наповал! Один этот депутат Госдумы не пострадал. Профессиональный трус и чутье похлеще, чем у его же собаки, – еще до первого выстрела плюхнулся на брюхо, голову руками закрыл и дрожал так, что земля тряслась.
– Какой депутат?! – Владимиров только теперь представил себе размах дела и чертыхнулся про себя: следователь прав, с минуты на минуту слетится все начальство, как пить дать, и такое начнется – мало не покажется.
– Как «какой депутат»?! Тот, что с собакой гулял, это же его телохранители вас сразу и вызвали по мобильному телефону, не успел он отряхнуться. Фамилия у него какая-то… Хамкин, кажется. Когда машина взорвалась, мне стало плохо, я попросила его мордоворотов присмотреть за ребенком – куда там! Я тогда уже к нему лично обратилась: «Умоляю, присмотрите за ребенком, я в любую секунду могу потерять сознание!» – а он отвечает: «Мне нужно привести себя в порядок!» Они его тут же под белы рученьки и увели.
– Погодите, Ангелина Германовна. Значит, стреляли из того белого «форда», а потом он взорвался. Вы видели, кто стрелял? И как он потом скрылся? Была еще одна машина?
– Нет. Других машин не было. Стрелявшего я, конечно, не видела… Послушайте, я совсем не подумала!… Теперь понятно, почему телохранители так торопились депутата отсюда увести – стрелок-то ведь никуда не делся!
Владимиров окончательно перестал что-либо понимать. Он хотел уже оставить в покое Ангелину Германовну, как того требовал следователь, и работать дальше, телохранители депутата наверняка смогут описать произошедшее во всех подробностях, но она вцепилась в его руку изо всех сил и быстро произнесла, опасаясь, видимо, что он сейчас высвободится и уйдет, не дослушав:
– Взрыв раздался сразу после последней очереди, в ту же секунду. Киллер не успел бы убежать. Он там, в машине. Сгорел!
Владимиров инстинктивно взглянул на «форд». Что-то в нем не понравилось ему сразу, но пять минут назад он не придал этому значения: ему все вокруг с первого взгляда не понравилось, не один этот злосчастный «форд». Теперь-то он видел, в чем дело: автомобиль горел совсем не так, как положено ему природой: огонь хозяйничал только в салоне, а крышка бензобака была девственно белой.
Он поискал глазами следователя. Тот с озабоченным видом сидел на корточках возле трупов и что-то выговаривал судмедэксперту и проводнику служебно-розыскной собаки, все, вместо того чтобы заниматься своим делом, стояли и молча его слушали. Владимиров сплюнул, не обращая внимания на протесты водителя, сорвал с крепления огнетушитель и бегом направился к горящему «форду».
Стекла в машине были опущены. Огонь уже почти погас, дотлевала только обшивка водительского сиденья. Посреди салона громоздилась странная, искореженная взрывом конструкция: станина с электроприводом, судя по всему от какого-то геодезического прибора – диск с круговой шкалой, способный вращаться в вертикальной и горизонтальной плоскостях, на нем закреплен автомат Калашникова калибра 5,45 мм, без приклада, зато с оптическим прицелом, к которому сзади примыкала телекамера, в свою очередь соединенная с обломками ноутбука. Из остатков ноутбука, собственно, от взрыва он по преимуществу и пострадал, во все стороны тянулись обгоревшие провода.
Владимиров оторопело смотрел на это чудо техники, прошло, наверное, несколько минут, пока кто-то не похлопал его сзади по плечу. В человеке, выведшем его из оцепенения, он узнал начальника МУРа Вячеслава Ивановича Грязнова. Грязнов был один, без положенной высокому начальству свиты, то есть она, разумеется, была, но до Владимирова пока не добралась – рассеялась по парку.
– Идиотизм какой-то, мать их! – добродушно сказал Грязнов. – Лабиринтов понастроили! Еле вас нашли. Скоро тут минотавры заведутся. Будут VIP-персон трескать, не облизываясь. Ну, докладывай!
Владимиров отстранился, давая начальству обзор, и произнес, от волнения размахивая огнетушителем:
– Компьютер стрелял, Вячеслав Иванович. Как вы точно заметили, мать их растритак! Робот, представляете!
– Да, робот-киллер, – пробурчал себе под нос Грязнов, сунул голову в салон и даже цапнул пальцем раскаленный ствол. Хотел что-то добавить, но не успел – на всех парах к ним подлетел следователь и, не поздоровавшись, принялся докладывать:
– Убиты, судя по обнаруженным на месте документам, Тарасенков Виктор Тимофеевич, председатель теннисной федерации, некто Марков Евгений Степанович и двое телохранителей, есть раненые. В данный момент проводится первичный опрос свидетелей с целью выяснения обстоятельств произошедшего и установления примет возможных убийц или убийцы. Также мною лично…
– Ну и как, есть приметы? – перебил его Грязнов. – Могу подсказать: туловище круглое металлическое с характерными штриховыми делениями через каждые пять градусов, голова прямоугольная металлопластиковая, имеет существенные повреждения в результате взрыва. Вот он, красавец, полюбуйтесь! – и, отвернувшись от следователя, увлек Владимирова в сторону. – Капитан, будешь работать по этому делу до победного. Разберись в первую очередь с Хайкиным, он у нас не просто так депутат, а целый вице-спикер, насколько я понял – изрядный кусок дерьма, индюк напыщенный. Дело, конечно, твое, можешь поступать, как сочтешь нужным, но если хочешь чего-нибудь от него добиться, мой тебе совет – валяй ваньку.
