Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА V. Как Пантагрюэль честит должников и заимодавцев

– Я понимаю, – ответил на речь Панурга Пантагрюэль, – и, по-моему, вы хороший аргументатор и увлечены вашим делом. Но проповедуйте, ораторствуйте вплоть до Троицына дня, – к вашему изумлению, вы увидите, что не убедили меня ни в чем, и что я ни за что не войду в долги, как бы прекрасно вы ни говорили. В «Послании» сказано: «Никому ни в чем не должайте, кроме взаимной любви и милости».

«Вы употребляете прекрасные обороты и образы, которые мне очень нравятся. Но говорю вам: если вы представите себе бесстыдного нахала и наглого заемщика, вторично входящего в город, где уже знакомы с его нравами, – вы увидите, что по его прибытии жители города придут в смятение и ужас не в меньшей степени, чем при появлении чумы в таком образе, как ее видел в Эфесе Тианский философ. Я того мнения, что персы не ошибались, считая ложь вторым из пороков, а долги – первым. Ибо долги и ложь идут обыкновенно рука об руку.

«Я не хочу, однако, настаивать, что никогда не следует делать долги или давать в долг. Нет такого богача, который никогда бы не был должен, нет и такого бедняка, у которого иной раз нельзя было бы занять. Но это будет тот случай, о котором Платон упоминает в своих «Законах», когда приказывает не позволять соседям черпать воду из вашего колодца, если они раньше не пороются хорошенько в своей собственной земле и не найдут слоя глины (из которой лепят горшки) и не наткнутся на источник или иной водяной слой. Глина по своему составу такова, что, будучи жирной, гладкой и плотной, удерживает влагу, и последняя не легко испаряется. Поэтому великий стыд – всегда и всюду занимать, вместо того чтобы работать и зарабатывать. Только тогда должно давать взаймы, – по моему мнению, – когда человек, работая, не может заработать своим трудом, или когда он внезапно лишается своего добра.

«Однако оставим наш разговор; вперед не цепляйтесь за кредиторов; от прошлого я вас избавляю».

– Самое меньшее из большего, что я могу сделать, – сказал Панург, – это поблагодарить вас, и если благодарность должна измеряться любовью к благодетелям, то моя будет бесконечна и вечна. Ибо любовь, которую, по вашей милости, вы питаете ко мне, – неоценима; она превосходит всякий вес, всякое число и всякую меру; она бесконечна и вечна, но если измерять благодарность размером благодеяний и удовлетворением тех, кому они оказываются, – то она будет довольно жалкой. Вы мне оказываете много милостей, гораздо больше, чем следует; больше, чем я заслужил; больше, чем допускают мои достоинства. В этом я вынужден сознаться. Вообще – да, но в этой статье – отнюдь нет. Не это у меня болит, не это грызет меня и мучит. Расквитавшись с долгами, – как я буду себя держать? Поверьте, что я буду в скверном положении первые месяцы: потому что не так я воспитан, не к этому я привык, и я этого очень боюсь. Во всем Сальмигондене отныне кто ни п… – попадет непременно мне в нос. И все п…уны при этом будут приговаривать: «Вот тебе за то, что у тебя нет долгов».

«Жизни моей, я предвижу, скоро наступит конец; эпитафию поручаю написать вам. Умру, можно сказать, весь зап…ый. Если какой-либо женщине не помогут принятые в медицине средства для выделения ветров при сильных желудочных коликах, – пусть врачи прописывают порошок из моей мумии. Это будет действительное средство. От самой малой дозы они зап…т больше, чем надо.

«Вот почему я очень просил бы вас оставить за мной сотни две-три долгов. Король Людовик XI, освободив от процесса Миля д’Илье, епископа Шартрского, получил от него в ответ просьбу оставить ему хоть несколько дел – для упражнения. Я предпочту отдать им доходы с жуков и улиток, – не трогая, однако, основного капитала, – чем оставаться никому ничего не должным…»

– Оставим, – сказал Пантагрюэль, – этот разговор. Я уже вам рассказал об этом.

ГЛАВА VI. О том, почему новобрачные освобождаются от повинности идти на войну

– Но в каком законе, – спросил Панург, – стоит, что те, кто сажает новый виноградник, кто строит новое жилище, и новобрачные – в первый год – освобождаются от призыва на войну?

– В законе Моисея, – отвечал Пантагрюэль.

– А почему, – сказал Панург, – новобрачные? О виноградарях заботиться мне не приходится: слишком я стар для этого. Да строители из мертвого камня в мою книгу жизни не вписаны. Я строю только живые камни, то есть людей.

– По моему суждению, – ответил Пантагрюэль, – это установлено для того, чтобы они первый год насладились вволю своей любовью, заботились бы о потомстве и запаслись наследниками. Таким образом, если на второй год они будут убиты на войне, их имя и герб останутся у их детей. Вместе с тем следует наверное узнать, бесплодны или плодовиты их жены (опыта одного года казалось тогда достаточным – в виду зрелости возраста, в котором тогда вступали в брак), чтобы в случае смерти первого мужа можно было выдать вдову вторично замуж: плодовитую – за такого, кто хотел бы детей, бесплодную – за того, кто к этому не стремится, а ищет и берет жену за ее добродетель, ум, женственность – ради домашнего уюта и ведения хозяйства.

– А проповедники из Варенны, – сказал Панург, – хулят второй брак, считая его безумием и бесчестьем.

– Да, – отвечал Пантагрюэль, – это для них как перемежающаяся лихорадка.

– А ведь даже, – сказал Панург, – даже и брат Ангэннан^[181] в своих «словах», проповедуя в Парилье и порицая вторичные браки, клялся всеми дьяволами ада, что он предпочитает лучше лишить невинности сто девиц, чем спутаться с одной вдовой. Я лично нахожу ваш довод хорошим и весьма основательным. Но что бы вы сказали, если бы освобождение новобрачных давалось по той причине, что весь этот первый год они так предаются любовным утехам (что, впрочем, справедливо и законно), так истощают свои семенные сосуды, что изнуряются и истощаются и слабеют совсем, и в день битвы предпочтут скорее нырнуть, как утки, в обоз, чем сражаться рядом с воинами и храбрецами в том месте, где происходят битвы и раздаются удары? И под знаменем Марса не смогут наносить сильных ударов, потому что лучшие удары их были нанесены под занавесью Венеры, их друга. Что это так, можно видеть из того, что и теперь еще, среди других остатков и пережитков древности, во всех хороших домах существует обычай посылать молодоженов – не знаю, на который день после свадьбы – навестить какого-нибудь дядюшку, чтобы разлучить их на время с женами, успокоить их немножко и снова снабдить жизненными силами, для новых сражений по возвращении, хотя часто ни дяди ни тетки у них нет.

«Подобно тому как король Пэто после битвы при Корнабоне не то чтобы вытолкал нас – меня и Куркалье, – но отослал нас домой собраться с силами. Тот, кстати, еще до сих пор ищет свой дом.

«Крестная мать моего дедушки, когда я был маленьким, говаривала:

 
«Богородицы» и «Отче»
Хороши, но не для всех.
Путь на жнитво покороче,
Чем обратный путь – для всех.
 

«Что меня наводит на эту мысль, так это то обстоятельство, что виноградари почти не едят винограда и не пьют вина своей выделки в продолжение первого года, а застройщики первый год не живут в своих новосделанных жилищах: боятся задохнуться от недостатка воздуха, согласно компетентному мнению Галена (см. кн. 2-ю сочинения «О затруднительности дыхания»)…

«А спросил я это не без основания, не без уважительных причин. Так что не сердитесь».

ГЛАВА VII. Как Панург, начав носить блоху в ухе, перестал носить свой великолепный гульфик

На следующий день Панург велел себе проткнуть по-еврейски правое ухо и прикрепил к нему золотое с мозаикой колечко, в которое была вправлена блоха. Блоха была черная – это я говорю, чтобы вы не сомневались ни в чем: прекрасное дело – быть хорошо осведомленным во всем. Затраты на нее, по отчетам его канцелярии, не превосходили за четверть года того, что стоила свадьба одной гирканской тигрицы, то есть приблизительно 609 000 мараведисов^[182]. Такие чрезвычайные траты стали его раздражать с той поры, как он разделался с долгами, и вот он начал кормить ее, на манер тиранов и адвокатов, потом и кровью своих подданных. Взял четыре локтя шерстяной ткани, нарядился в нее, как в длинный плащ простого покроя, перестал носить штаны, прицепил очки к шляпе и в таком виде предстал перед Пантагрюэлем; тот нашел его наряд весьма странным, – особенно, не видя чудесного и прелестного гульфика, на котором тот утверждал, как на якоре спасения, последнее свое убежище от всяких крушений и козней судьбы. Добрый Пантагрюэль не понимал этой тайны и спросил Панурга, – что собственно хочет он сказать новой своей просопопеей^[183].

– У меня блоха в ухе, – сказал Панург. – Я хочу жениться.

– Что же? В добрый час, – сказал Пантагрюэль. – Рад за вас. Но так влюбленные себя не ведут: не ходят со спущенными штанами или вовсе без них, закрывая рубашкой голые колени, в драном плаще необычного для порядочных людей цвета. Если какие-нибудь еретики или сектанты иной раз так одевались, то многие приписывали это их ханжеству и обману и желанию потиранствовать над простым народом, – все-таки я не стану бранить их за это и произносить над ними суровый приговор. Каждый поступает по своему разуму, – а особенно в делах внешних, поверхностных или безразличных, которые сами по себе ни хороши, ни дурны, потому что они не идут ни от сердца, ни от мысли, – не из этих лабораторий всякого добра и зла: хорошо, если они хороши и если чувство управляется чистым духом; худо, если чувство извращено духом злым. Но только мне не нравится стремление к новшествам и презрение к общепринятым обычаям.

– Я с этого времени хочу держаться этого порядка и вникать в свои дела попристальней. Раз уж я чист от долгов, то впредь вы никогда мрачнее меня человека не увидите, если бог мне не поможет.

«Посмотрите на мои очки; увидев меня издали, вы скажете, что это брат Жан-Буржуа^[184]. Я уверен, что в ближайшем году я еще раз буду проповедовать крестовый поход. Бог да сохранит от зла наше воинство.

«Видите вы эту грубую шерсть? Поверьте, в ней особая скрытая сила, мало известная людям. Надел я этот плащ только сегодня утром, но уже бешусь, корчусь: как бы жениться и дьявольски работать над женой, не опасаясь палочных ударов. О, каким я буду великим хозяином!

После моей смерти меня сожгут на великом костре, чтобы сохранить мой пепел как память и образец совершенного хозяина. Черт возьми! Посмотрите на меня и спереди и сзади: это покрой древней тоги, одеяния римлян в мирное время. Я его заимствовал с колонны Траяна в Риме, а также с Триумфальной арки Септимия Севера. Я устал воевать, устал и от коротких воинских одежд. Плечи истомились от лат и панциря. Долой оружие, да здравствуют тоги! По крайней мере, весь этот ближайший год, если я женюсь, как вы говорили вчера, согласно Моисееву закону.

«А что касается штанов, то моя двоюродная бабушка Лоренса когда-то говорила мне, что они существуют только ради гульфика. И я так думаю, заключая это подобно милому забавнику Галену, который говорит в книге 9-й, «Об употреблении органов тела», что голова существует ради глаз, потому что природа могла бы поместить нам голову на коленах или на локтях; но, создав глаза, чтобы те смотрели вдаль, она воткнула их в голову, как на палку, на самом верху нашего тела; как мы видим, маяки и высокие башни в гаванях воздвигаются на возвышенном Месте, чтобы свет был виден издали. А так как я желал бы на некоторое время – по крайней мере, на год – отдохнуть от военного ремесла, то есть жениться, я не ношу больше ни гульфика, ни, следовательно, штанов. Гульфик – наиважнейшая часть доспехов у воинов, и я утверждаю вплоть до костра (понятно, исключительно), что турки не вооружены соответственно, – в виду того, что носить гульфик запрещено их законом».

ГЛАВА VIII. Почему гульфик – наиважнейшая часть доспехов воина

– Кажется, вы хотите утверждать, – сказал Пантагрюэль, – что гульфик в военных доспехах – важнейшая часть? Парадоксальная и новая теория, потому что мы говорим, что вооружаться начинают со шпор.

– А я утверждаю это, и утверждаю не без основания. Взгляните на природу, которая, желая растения, деревья, кусты и травы и зоофиты, созданные ею однажды, сохранить на все времена, так чтобы виды оставались, хотя бы отдельные особи и погибали, – любопытно вооружила их зародыши и семена, в которых и заключается это постоянство видов, и снабдила и покрыла с удивительным искусством шелухой, костяной оболочкой, скорлупой, шипами, корой, колючими иглами, которые для растения то же, что прекрасные крепкие естественные гульфики. Пример этого очевиден на горохе, бобах, фасоли, орехах, персиках, лимонах, каштанах, на зерновом хлебе – на всех растениях вообще. Мы на них ясно видим, что зародыши и семена более тщательно закрыты, защищены и вооружены, чем любая другая часть растения.

«Но о сохранении человеческого рода подобным образом природа не позаботилась. Наоборот: она создала человека голым, нежным и хрупким, не снабдила его ни наступательным, ни оборонительным оружием, в состоянии невинности, в золотом веке; создала его как существо одушевленное, а не растение, как существо, рожденное для мира, не для войны, рожденное для радости и наслаждения всеми плодами и растениями, для мирного владычества над всеми животными. Но когда среди людей, при наступлении железного века и царствования Юпитера, умножилось зло, – земля начала производить крапиву, репейник, чертополох и всяких других бунтовщиков среди растительного мира против человека. С другой стороны, почти все животные, по роковому предопределению, отдалились от человека и молчаливо составили заговор не служить ему больше, не повиноваться, но, поскольку они в силах, противиться ему и вредить. Человек, желая удержать возможность первоначального наслаждения и власти в своих руках и в то же время не будучи в состоянии обходиться без услуг многих животных, должен был заново вооружиться».

– Клянусь святым гусем святого Женэ^[185], – воскликнул Пантагрюэль. – После последних дождей ты сделался настоящим лифрелофром и даже, можно сказать, философом.

– Посмотрите, – сказал Панург, – как природа внушила ему вооружиться, и какую часть тела он вооружил сначала.

«Начал он вооружаться с господина Приапа. Так свидетельствует еврейский вождь и философ Моисей, утверждающий, что человек вооружился славным и изящным гульфиком, весьма искусно сделанным из фиговых листьев. Эти листья просты и вполне удобны, по своей твердости, гладкости, величине, цвету, запаху и прочим достоинствам, для закрытия соответствующих мест…»^[186].

ГЛАВА IX. Как Панург советовался с Пантагрюэлем о своей женитьбе

Так как Пантагрюэль ничего не отвечал, Панург продолжал свою речь. Глубоко вздохнув, он сказал:

– Вы, государь, слышали о моем решении, то есть о моей женитьбе, если только благодаря неблагоприятным обстоятельствам все ходы к тому для меня не будут закрыты и наглухо заколочены. Заклинаю вас давнишней вашей любовью ко мне, скажите мне об этом ваше мнение!

– Раз вы, – отвечал Пантагрюэль, – бросили жребий и приняли твердое решение, – больше говорить нечего, а остается только привести свое намерение в исполнение.

– Пусть так, – сказал Панург, – но я не хотел бы исполнять его без вашего совета и согласия.

– Я, – ответил Пантагрюэль, – согласен с вами и советую вам это.

– Но, – сказал Панург, – если вы думаете, что лучше мне было бы остаться в теперешнем моем положении, как я есть, и не искать новизны, – так я бы предпочел не жениться.

– Ну, так и не женитесь, – отвечал Пантагрюэль.

– Так вы хотите, – сказал Панург, – чтобы я так оставался всю жизнь одиноким, без супружеского сообщества? Вы ведь знаете, что написано: «Горе одинокому!» Одинокий человек никогда не имеет таких утех, как женатый.

– Ну, так женитесь, ради бога, – ответил Пантагрюэль.

– Но если, – сказал Панург, – если жена мне наставит рога, в этом году, вы знаете, особенно много рогоносцев, – ведь этого будет довольно, чтобы окончательно вывести меня из терпения. Правда, я очень люблю рогоносцев, они люди славные, и я охотно вожу с ними компанию. Но лучше умереть, чем самому им стать. Это обстоятельство меня весьма беспокоит.

– Ну, так и не женитесь, – ответил Пантагрюэль. – Ведь мнение Сенеки правильно всегда, без исключения: «Как ты поступишь с другим, так, будь уверен, другой поступит с тобой».

– Вы говорите, – спросил Панург, – это – правило без исключения?

– Сенека говорит: без исключения, – ответил Пантагрюэль.

– О-го-го! – сказал Панург. – Черта с два! А какой свет он разумеет, – этот или тот? Пусть даже так, – но если я не могу обойтись без жены, как слепой без клюки (мне ведь надо наслаждаться, иначе я не могу жить), так не лучше ли мне соединиться с какой-нибудь честной и целомудренной женщиной, чем менять каждый день женщин, подвергаться постоянной опасности быть избитым, или, что хуже всего, заболеть?… А честных женщин у меня не было: пусть не прогневаются их мужья.

– Ну, так женитесь, ради бога, – ответил Пантагрюэль.

– Но если, – сказал Панург, – богу будет угодно, и случится так, что я женюсь на порядочной женщине, а она будет меня бить, – ведь я буду несчастнее Иова, если не взбешусь сейчас же. Мне говорили, что порядочные женщины обыкновенно сварливы, а потому несносны в семейной жизни. Я с ней буду поступать еще хуже, – изобью ее всю, ноги, руки, голову, легкие, печень и селезенку, раздеру ей на клочки платье, так что сам великий дьявол не заждется ее души! Без таких дрязг я хотел бы обойтись, – хоть на этот год, а хорошо бы и навсегда.

– Ну, так не женитесь, – отвечал Пантагрюэль.

– Хорошо, – сказал Панург, – но когда я чист от долгов, как теперь» и не жениться?! Заметьте, я говорю, чист от долгов, к несчастью. Будь у меня много долгов, – мои кредиторы слишком позаботились бы, чтобы я стал отцом. Но без долгов – и не женат, у меня нет никого, кто бы так заботился обо мне, питал бы ко мне такую любовь, которую называют супружескою любовью. А если случайно я заболею, меня будут лечить только наоборот. Мудрец говорит: «Там, где нет жены, – я разумею, матери семейства, законной супруги, – больному тяжко приходится». Я имел достаточно опыта в этом отношении, наблюдая пап, легатов, кардиналов, епископов, разных аббатов, приоров, священников и монахов. Ну, в таком положении вы никогда меня не увидите.

– Ну, так женитесь, ради бога, – ответил Пантагрюэль.

– Но что если, – сказал Панург, – я буду болен и не буду в состоянии исполнять супружеские обязанности, а жена моя, не вытерпев моей слабости, отдастся другому, и не только не будет помогать мне в беде, а еще и насмеется над моим несчастьем и (что еще хуже) обберет меня, – что, как я видел, часто случается? Тогда для меня конец, только и останется бежать, куда глаза глядят.

– Ну, так не женитесь, – сказал Пантагрюэль.

– Хорошо, – сказал Панург, – но ведь в таком случае у меня никогда не будет законных сыновей и дочерей, которым бы я мог надеяться передать имя свое и герб, и которым я бы мог оставить состояние, наследственное и благоприобретенное (а ведь я приобрету его в одно прекрасное утро, можете не сомневаться: я буду иметь большие доходы). С детьми я мог бы порадоваться, когда меня постигли бы неприятности со стороны посторонних, как я ежедневно вижу в отношении вашего славного и доброго отца и всех порядочных людей в их домашнем кругу. Без долгов и холостой, – если меня постигнет какая-нибудь неудача, то, вместо того чтобы меня утешить, вы же надо мной посмеетесь.

– Ну, так и женитесь с богом, – ответил Пантагрюэль.

ГЛАВА X. Как Пантагрюэль доказывает Панургу, что давать советы в брачных делах – очень трудная вещь, – и о гаданиях по Гомеру и Виргилию

В ряде следующих глав идет продолжение этого разговора, остроумного в начале, но в конце концов скучного. Раблэ заимствовал содержание этих глав отчасти из ходячих в его пору произведений, в роде трактата Тирако «О брачных узаконениях» (1513 г.), на латинском языке, или проповеди Раулина «О вдовстве», тоже на латинском. В главе десятой Пантагрюэль между прочим говорит, что в брак следует вступать с завязанными глазами, и что недурно гадать по Виргилию о будущей брачной судьбе. Дальше идут примеры из древности, вроде того, что Брут перед битвою при Фарсале (в которой он был убит) раскрыл Гомера и напал на 849-й стих XVI песни «Илиады». (Между прочим, Раблэ в этом не точен, так как Брут был убит в сражении при Филиппах.) Далее идут примеры гаданий по «Энеиде» Вергилия. Все эти примеры взяты Раблэ из сочинений Лампридия, Спартиана, Поллиона и Капитолина, за исключением последнего примера, из жизни некоего друга Раблэ, монаха Пьера Лами, которому попался стих: «Heu! fuge crudeles terras, fuge litus avarum», когда он гадал о том, спасется ли от сетей демона. Стих советовал ему «бежать этих жестоких краев и скупых берегов», – и Лами после этого «ускользнул из дьявольских рук цел и невредим». Глава десятая кончается признанием Пантагрюэля, что предсказанная таким гаданием судьба «не неотвратима».