Рогатая жаба

© Филипп Варков, 2024

ISBN 978-5-0060-4738-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Ваня был просто счастлив, вдыхая сельский воздух крупными переполняющими легкие глотками он бежал по улице, ведущей от бабушкиного дома к небольшой полянке между осин, которую местные, почему-то называли «Сорочья». Как объясняли ему мама и бабушка, еще пару десятков лет назад, каждую осень на деревья вокруг этой поляны собирались просто огромные стаи черно-белых хвостатых птиц. Правда Ваня за все это время не видел ни одной. Может потому что его возраст не дотягивал еще и до одного десятка, а может, потому что приезжал он к бабушке в основном летом, когда родители были в отпуске, или же зимой на каникулы. К названию «Сорочья», как и большинство местных, он относился равнодушно – ну есть и есть. Впрочем, местным Ваня был лишь наполовину. Его мама была родом из этой деревни, затем уехала в город, окончила институт, встретила папу и осталась там жить. А через некоторое время родился его старший брат Егор. А еще через несколько лет и сам Ваня – белокурый и курносый малец, которому три месяца назад исполнилось восемь лет.

Ваня любил эту деревню всем сердцем, с того самого возраста как он стал осознавать место в котором находится. Он полюбил здесь все и гуся, который кинулся на него и довел до слез, и первые ожоги крапивой, и поедание немытых яблок на пару с братом, после чего их чуть не положили в больницу. Но не щипание гуся ни ожоги крапивой, ни даже то что они с братом два дня «не слазили с горшков» – как выразился папа, не мешало его любви к этом волшебному месту.

Но больше всего Ваня любил деда Степана, местного «старожила», как говорили про него родители. Само это слово, по мнению Вани, означало, что-то старое и непонятное. Добрый веселый старик, который очень часто общался с местной ребятней, рассказывал истории об этих местах, о природе, иногда просто травил байки. Ребята из числа местных, которых, кстати, в деревне, еще пару лет назад, было от силы человек пять, а сейчас остался лишь один, за год имели достаточно времени пообщаться с дедом Степаном и послушать его истории. А вот приезжие, такие как Ваня и его брат Егор, могли лишь только во время недолгих каникул насладиться общением с этим стариком. Правда в это лето Егора записали в спортивный лагерь на две смены, он занимался дзюдо и самбо, и Ване предстояло испытывать все прелести деревенского отдыха в одиночку. Приехав сюда накануне поздно вечером, всю ночь он провел в ожидании встречи. И вот сейчас наскоро заглотив приготовленный мамой и бабушкой завтрак, он со всех ног несся к «Сорочьей» поляне, чтобы погрузится в мир удивительных историй деда Степана.

Несмотря на старческую сутулость и худобу, было видно, что в лучшие свои годы дед был высок и плечист. Кустистые брови нависали над серыми, немного водянистыми глазами, в которых по-прежнему возникал моложавый огонек задора. Особенно когда дед предавался воспоминаниям о былых увлечениях, охоте и рыбалке. Густая, седая борода, почти скрывала губы, но несмотря на эти заросли можно было разглядеть добрую улыбку, которой он одарял всех ребят, приходивших на поляну послушать его истории. К слову сказать, дед Степан был самым уважаемым и старым жителем маленькой деревни и от столетнего рубежа его отделяло всего пара лет. Бабушка говорила, что он родился в этой деревне. Будучи седьмым по счету ребенком. Однако своих братьев и сестер он не видел никогда, потому что все они умерли один за другим не прожив на этом свете и десяти лет. Возможно тиф, а может иная болезнь начала двадцатого века, скашивала тогда многих еще неокрепших ребятишек по всей стране, а в особенности в маленьких деревушках и селах, где за ближайшей медицинской помощью приходилось добираться по несколько часов. И вот похоронив шестерых детей родители Степана со страхом наблюдали как рос их мальчик, однако он оказался, как говорила бабушка – «помазанным». В возрасте пяти лет он провалился в неизвестно откуда взявшуюся яму на окраине села. Возможно лисью нору подмыло грунтовыми водами или еще какой-то природный фокус стал причиной ее появления – неизвестно, но факт остается фактом. Упав в яму и проведя там несколько часов, пока его не нашли родители, Степан на удивление не только не показал признаков простуды или симптомов иных заболеваний, но и с этого самого дня начал крепнуть на глазах и в возрасте девяти лет во всю трудился с отцом на колхозном поле и помогал матери по хозяйству.

Когда началась Великая Отечественная Война, Степану исполнилось шестнадцать, по обыкновению ребят его возраста, он приписал себе пару лет и отправился в военкомат. Комиссар ведущий запись красноармейцев видя обман, не смог противиться рвению юного богатыря, так Степан попал на фронт. Пройдя всю войну, получив несколько наград и на момент взятия Берлина находясь со своей частью всего в нескольких десятков километров от столицы фашисткой Германии, он вернулся в родную деревню. Вернулся к обгоревшим остаткам дома и двум низеньким холмикам с наскоро сколоченными крестами. В следующие несколько месяцев, он обживал дом, который ему предоставил колхоз. Затем женился на Евдокии, дочери соседей и местной красавице, коса которой свисавшая ниже поясницы давно уже стала предметом зависти многих девушек всех окрестных деревень. Через три года в их доме стало на две кроватки больше. Светловолосые, сероглазые мальчуганы Кирюша и Макар – появились на свет один за другим с разницей в год. Степан работал в колхозе, а Дуня хлопотала по хозяйству и растила малышей. Пока в их дом не пришла беда. Когда старшему исполнилось девять, а младшему соответственно восемь, ребята отправились на речку, которая тогда, по рассказам деревенских, текла за околицей, а сейчас на ее месте осталась только череда оврагов. Детская ли невнимательность, а может осыпание почвы сыграло роковую шутку, но младший Макар упал с крутого бережка в воду и видимо попал в омут, Кирилл бросился за ним. Остальные ребята, рыбачившие с ними, также кинулись, на помощь, а кто-то побежал в деревню за взрослыми. Несмотря на все усилия, и помощь сельчан, найти мальчиков в воде не удалось, а их тела обнаружили только спустя два дня вниз по течению у запруды.

Убитая горем Евдокия, по слухам даже пыталась наложить на себя руки, но Степан, который ни на шаг не отходил от жены, обеспокоенный ее долгим нахождением в уборной и тем, что она не откликалась на его слова, сорвал дверь деревенского туалета и успел выдернуть жену из петли которую она сделала из своей отрезанной косы, и ведомая не иначе как дьявольским наущением сумела зацепить ее за гвоздь еле торчащий из боковой стенки.

Ослепленный утратой детей и состоянием своей супруги, Степан наотрез отказывался от предложения председателя и медика из райцентра – предать Дуню в руки врачей психиатрической лечебницы, где ей будет оказано лечение, постоянный уход и наблюдение. Он практически заперся в доме вместе с женой и выходил лишь, чтобы пополнить запасы продуктов, а на время его отсутствия просил соседей подежурить на крыльце не заходя в дом. В колхозном управлении отнеслись с пониманием к ситуации сложившейся в семье героя войны и продолжали отмечать трудодни.

К слову сказать, соседи, которые оказывались на месте «часовых» отмечали, что все время отсутствия Степана, Дуня как будто бы с кем-то разговаривала, то шепотом, то почти переходя на крик, а то и вовсе разражаясь в истерике диким плачем. Но стоило только мужу ступить на крыльцо, как дом сразу же замолкал.

Через полгода, ранним осенним утром, Степан постучался в ставни соседского окна и сказал, что ночью Евдокии не стало, что ушла она тихо и мирно. Врач прибывший на освидетельствование из райцентра постановил, что случился сердечный приступ.

На похоронах все как один отметили про себя, что лежавшая в гробу особа, совершенно не выглядела как молодая тридцатилетняя женщина. Почти седые волосы, впалые щеки и морщины вокруг глаз и рта, видимо признаки многочисленных приступов и истерик, превратили ее в старуху. А настоятель прихода отец Петр, во время панихиды оповестил всех присутствовавших, что душа человека, претерпевшего в земной жизни, столько боли и страдания, наверняка попадет в Царствие Божие.

Степан на похоронах был молчалив, а сразу же после заперся в доме. Соседи перешептывались, что видимо мужику нужно утопить свое горе в крепком спиртном. Однако через несколько дней, окрестные дома разбудил звук молотка – это вдовец заколачивал окна дома, некогда бывшего приютом для счастливой семью. А на лице и во внешнем его виде не было никаких признаков употребления алкоголя. На прощание Степан объявил сельчанам, что уедет работать, куда-то за Урал, где у него есть друзья фронтовики и возможно в будущем и вернется в деревню, но точно не ближайшие пару лет.

– Даст Бог свидимся, – произнес он с какой-то вымученной улыбкой, пожимая руки мужикам, вышедшим его провожать к сельсовету, – если кому из добрых людей появится нужда в жилье, пусть живут, а там разберемся, – сказал он забираясь в кузов старой «полуторки». И в следующие десять лет, никто в деревне ничего о нем не слышал.

А дом так и остался пустовать. Было несколько семей из числа направленных в эти места, которые в разное время пытались претендовать на заселение, но услышав страшную, полную боли и скорби историю Степана и Евдокии, сразу же теряли интерес к этому жилищу.

И вот через десять с небольшим лет на околице появился крепкий, широкоплечий, высокий мужчина со светлыми волосами и серыми глазами. Не все сельчане сразу смогли признать в нем Степана.

Бабушка, Вани, которая сама родилась только в пятьдесят третьем году и всю историю злоключений несчастной семьи знала только из рассказов и сплетен, сейчас будучи уже подростком впервые осознанно увидела этого мужчину. По ее словам из-за своей комплекции вид он производил поначалу устрашающий, но радушная улыбка и озорной взгляд, говорили о его внутренней доброте.

Весь вечер, почти все село провело возле двора Степана, где он рассказывал о своей жизни и приключениях и угощал женщин и детей сладостями, а мужиков дорогими коньяком и водкой. Рассказывал он много и беззаботно, и каждая следующая история была интереснее предыдущей. Детям казалось, что это не реальный человек, а сказочный персонаж, рассказы о том, как он объехал всю страну от Калининграда до Владивостока, ходил на сухогрузе, строил железные дороги, работал на добыче золота – были для ребятишек чем-то удивительным.

Когда долгий вечер встреч закончился, соседи на перебой стали предлагать Степану переночевать у них. На, что он отказывался и говорил, что раз его хата пустует, то нужды ходить по чужим домам у него нет. А на молчаливый вопрос сельчан о тяжести пребывания в стенах дома, где он похоронил любимую жену и двух сыновей, он глядя куда-то в даль произнес, – Что было то быльем поросло. Больше вопросов, ни про себя, ни вслух никто не задавал.

Приведя в течении последующей недели в порядок дом и участок, Степан пришел в сельсовет проситься на работу, тем самым показав, что вернулся в деревню навсегда. Получив должность водителя – механика, он стал заново обживаться в некогда родных ему местах. Конечно же видный мужчина чуть за сорок привлекал внимание одиноких женщин и девушек, но никому взаимностью так и не ответил. Проведя свой век в одиночестве. Навряд ли в радиусе полсотни километров нашелся бы хоть один человек, который мог сказать, хоть что-то плохое о Степане. Всегда отзывчивый, добрый, не имеющий сильного пристрастия к алкоголю, он всегда приходил на помощь всем, кто к нему обращался.

Шли годы, менялась страна, власть, да и в общем жизнь вокруг. И вот сейчас некогда крепкий, хозяйственный мужчина с доброй улыбкой и глазами превратился в одинокого старика, единственной отдушиной для которого стало общение с ребятами и рассказы о своей жизни. Сама деревня поредела почти в пять раз и насчитывала чуть более полсотни домов, а дед Степан стал ее негласным символом, человек родившийся в этих местах, прошедший войну, вернувшийся, переживший ужасные жизненные потрясения и сумевший начать жизнь заново, имеющий за плечами огромный жизненный опыт и нескончаемый багаж историй был для ребят равно как живших здесь, так и для приезжих – наставником, помощником, советчиком и другом.

Вот на встречу с этим другом и спешил Ваня, поднимая своими сандаликами пыль на проселочной дороге и сбивая хохолки одуванчиков. Он был счастлив, что скоро погрузится в мир интереснейших рассказов. Он был настолько окрылен этим чувством, что даже не обратил внимания, на то как бабушка, замешкалась, когда он прокричал, что побежал на «Сорочью» к дедушке Степану. А мама как бы неуверенно попыталась его остановить, а потом осеклась. Причиной такого странного поведения женщин, стало то, что деда Степан уже почти полгода не было в живых. Еще стояли февральские морозы, когда соседи заметили, что старик уже два дня не выходит из дому, постучавшись во все окна и не получив ответа, они выломали дверь и обнаружили его на кровати, одетого так, будто бы он собирался выйти на улицу, но вдруг решил прилечь отдохнуть. Дыхания не было. Фельдшер скорой помощи постановил остановку сердца и на этом все закончилось, смерть девяностовосьмилетнего старика в одинокой хате, на краю полупустой деревни естественно никаких вопросов ни у кого не вызывала. Деда похоронили на сельском кладбище, и старожилы отметили, что он наконец то воссоединится со своими мальчишками и Дуней.

Только мальчик, несущийся со всех ног на «Сорочью» поляну, еще об этом не знал.

Часть II

Несмотря на то, что за последние двадцать лет большая часть жителей покинула эти места и число пустующих домов превышало число жилых, оставшиеся сельчане прилагали немало усилий, чтобы деревня не выглядела заброшенной.

В общем то деревня состояла всего из трех улиц, одна из которых, по славной традиции Советского времени, носила имя Владимира Ильича Ленина, она же и была центральной. Две другие улицы с простыми, но при этом более соответствующими своему расположению названиями – Речная и Лесная, протянулись по обе стороны параллельно ей. Как нетрудно догадаться Лесная улица располагалась там, где небольшая роща, которая в свое время была наверняка гуще и возможно и могла считаться когда-то леском, практически примыкала к селу. Речная же тянулась вдоль гряды оврагов, уходящих в даль, именно там по рассказам местных жителей, когда-то и пролегало русло реки. Соединялись улицы между собой небольшими проулками, в основном сформированными узкими проходами между приусадебными участками, огороженными высокими заборами.

Улица Ленина, по которой сейчас и бежал в припрыжку Ваня, представляла собой достаточно интересное зрелище. Три десятка домов, треть из которых были с закрытыми ставнями, это было явным свидетельством того, что они покинуты своими хозяевами. Однако территория возле калиток и ворот была ухожена, трава подстрижена, а сами ворота, заборы и фасады были, хоть и наскоро, но покрашены трудолюбивыми соседями. Ввиду того, что население деревни не могло похвастаться излишком денег, красили их как правило остатками материалов от ремонта собственных домовладений. По этой причине обыденной была картина, когда вполне себе жилой дом, стоял окруженный с двух сторон заброшенными хатами, все они были выкрашенные в единой палитре и со стороны могло показаться что это усадьба какого зажиточного крестьянина. В общем говоря из-за стеснения в средствах и в выборе материалов для работ, практически вся улица представляла собой набор строений в одной цветовой гамме – зеленой, от почти бурого, до салатового, с непременно синими ставнями, с выкрашенным в белый орнаментом.

Лесная и Речная выглядели более заброшенными, потому, что на них жилые дома располагались в основном в начале и в конце улиц. Да и жили там в большинстве своем старики. На Лесной – дома стояли реже, так как половину хат уничтожил почти тридцать лет назад огонь, он же проредил некогда густой лесок. Восстанавливать дома из – за опасности нового возгорания не стали, и поэтому Речная улица заметно выросла. По большому счету Лесная была гораздо длиннее центральной, но из-за большого количества пустырей и курганов, она представляла из себя набор несуразно разбросанных на приличном удалении друг от друга покосившихся старых, приземистых домиков. Самым крайним из которых, был дом деда Степана. Он стоял как бы на отшибе, низенький, с красной выцветшей крышей, покрытой проплешинами рыжего мха. Покосившаяся калитка висела на одной петле и при открытии издавала распевный скрип. А за ней виднелись верхушки раскидистых яблонь, ветви которых перевешивались через забор. Плодами этих деревьев, дедушка часто угощал ребят, собиравшихся на поляне послушать его истории.

Ваня увидел дом деда и поначалу чуть не направился к нему, но заметив закрытые ставни, решил, что дедушка уже давно на «Сорочьей», а закрытые окна спасают его жилище от проникновения летнего зноя, который так не любят старики. Убедив себя в этой мысли он ускорив шаг направился в стороны поляны, верхушки тополей и осин окружавших ее уже виднелись впереди. Сердце Вани заколотилось еще быстрее он был весь в предвкушении встречи с человеком, которого он полюбил всем своим детским сердцем с момента их первого общения. Полюбил за его доброту, за терпение с которым он выслушивал сбивчивые рассказы детей об их «больших» проблемах и конечно же за его истории. Он шагал быстрее и быстрее, порою переходя на бег, сбивая дыхание. И вот он уже услышал голоса – звонкие голоса ребят. Вот впереди, показалась сама поляна – аккуратный пятачок земли, около пяти метров в диаметре, окруженный высокими деревьями, которые дарили тень и кров всем, кто собрался на этом островке прохлады среди палящего июньского солнца. От крайнего дома до поляны было метров пятьдесят и весь этот путь по тропинке, протекал под открытым небом, ни одного кустика, не то что дерева. Поэтому «Сорочья» выглядела как оазис в пустыне. Мальчик приблизился еще и несмотря на ослепляющие лучи солнца, уже смог разглядеть силуэты некоторых ребят. Он не видел их год, но даже сейчас смог узнать Настену – единственную постоянную гостью этой деревни, которая была младше него на целый год. Никиту – местного парня тринадцати лет, рукастого и серьезного не по годам, он рос без отца. Крепко поддающий мужчина замерз несколько лет назад в лесополосе, пробираясь от трассы к дому, перебрал на шабашке, а не добросовестные коллеги не удосужились подвезти его хотя бы до околицы, высадив из машины в пяти километрах от деревни. Витю и Борю – двух братьев, которых родители отправляли сюда к родственникам на целое лето, чтобы отдохнуть от их хулиганских проделок за весь год. Стасика – умного и начитанного отличника, в словах которого порою было столько напыщенного занудства, что остальные ребята не раз прятались от него, чтобы по дольше побыть без его комментариев по любому вопросу. Алена – самая старшая из ребят, которой уже давно были не интересны поездки в деревню и общение, как она сама говорила – «с мелкими», исключением был Никита. Он хоть и был младше, но деревенский быт сделал его серьезным и рассудительным, Алене он нравился, и вся честная компания не упускала возможности вставить в любой разговор, какую-нибудь прибаутку в духе: «Тили, тили тесто жених и невеста…». Алена всегда краснела, Никита серьезно хмурил брови и грозил кулаком малолетним сватам. А однажды проходя мимо дома бабушки Алены, Ваня увидел, как она целовала Никиту в губы, стоя напротив него в зарослях сирени и держа за руку. Тогда он пулей бросился на поляну, чтобы рассказать всем ребятам о новом поводе для дразнилок. Но по дороге передумал, сам не понимая почему, он просто решил, что этого не стоит делать вот и все. И теперь всегда глядя на Алену или Никиту, его переполняла гордость за себя, как будто бы они доверили ему какой-то страшный секрет, а он смог его сохранить, как бы его не пытали враги. Хотя никто и не знал о том, что он обладает этим секретом.

И конечно же он разглядел сутулый силуэт, сидящий на пеньке и опирающийся одной рукой на костыль, а второй указывающий куда-то вдаль, вплетая этот жест в нить своего повествования, которому внимали все ребята, сгрудившиеся вокруг него на бревнах, словно галки на ветке.

Ваня побежал.

– Дедушка Степан! – закричал он. Силуэт повернулся. Мальчик остановился, как вкопанный раскинутые для объятия руки опустились.

Повернувшийся, был нисколько не похож на деда Степана, хотя и был под стать ему по возрасту. Вместо густой седой бороды – гладко выбритые щеки с крупными порами, вместо кустистых бровей аккуратные, темные с небольшими завитками, а главное глаза, не серые, слегка водянистые источающие доброту и усталость, а темно карие, почти черные смотрящие четко, точно, как глаза ворона.

– Здравствуй, – проговорил незнакомец, – в нашем полку прибыло?

Вторая часть фразы была обращена к ребятам. Ваня молчал.

– Ну ты чего? Воды в рот набрал? Или родители не учили здороваться со старшими? – снова проговорил старик. Его голос звучал как-то очень звонко для пожилого человека. Не гулко, а именно звонко. А еще почему-то в его голосе Ваня услышал, скрип калитки, шелест листвы, карканье ворона, змеиное шипение. Впрочем, все это ему конечно же показалось от неожиданности. Наконец он взял себя в руки.