Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

ПРЕДИСЛОВИЕ

Здравствуй, дорогой читатель! Кажется, тебе и правда нечем себя занять этим вечером, раз уж ты открыл эту книгу. Если тебя хватит на то, чтобы добраться хотя бы до третьего рассказа – считай, ты потерянный для общества человек. Погрузившись в эти милые, но страшно легкомысленные рассказы, ты распишешься в своем нежелании бежать в ногу со временем, эффектно жить и эффективно работать. Страшно представить, но ты признаешь свою неспособность активировать свои внутренние энергии и наконец встать с дивана, чтобы уже через месяц стать счастливым и богатым.

Сиди, пожалуйста, не вставай! Я хочу сказать, что очень рад этому. Но об этом после. Теперь для тех, кто еще колеблется, не бросить ли эту книжку подальше и поскорее заняться саморазвитием (или на крайний случай медитацией). Официально, хотя и с некоторым сожалением, заявляю: эта рукопись не содержит инструкцию по исследованию твоего мозга, не наполнена «лайфхаками» по управлению чудо-бизнесом, и едва ли развлечет лихо закрученным сюжетом про роковую любовь, головокружительную измену, немыслимые интриги, заговор и, наконец, мировую бойню между людьми моря и людьми суши, поджидающую наш прекрасный мир уже в 202..-м году.

Пока я окончательно не потерял тебя, дорогой сомневающийся читатель, замечу в свое оправдание, что, прежде чем решиться пополнить своими искренними излияниями и так уже трещащее по швам информационное пространство нашей бедной планеты, я старательно исследовал, что называется, тренд. В какой-то момент я понял, что все-таки не попадаю не только в него, но даже и в «антитренд», что, в сущности, ничем не хуже и даже сыграло многим на руку. Моя же рукопись представилась мне где-то на обочине. Пройдет кто-нибудь скучающий, поднимет, перелистнет страницы, ухмыльнется и, отбросив, пойдет скучать дальше.

И вот, чтобы сразу же по выходе не попасть прямиком в макулатуру – я, сделав над собой некоторое усилие, все-таки посвятил понятию «эффективность» целых несколько глав подряд (в основном, по части экономии). Эта та тростинка, которая должна удержать меня на поверхности хотя бы до прихода нового тренда, решил я тогда. Что же ты думаешь, в тот же день я получил предложения сразу от нескольких довольно известных издательств, где, даже не читая моей рукописи, мне предложили напечататься самому. Я настаивал, чтобы все же прочитали, перед тем как публиковать, но в ответ получал лишь ссылки на оплату.

Как бы то ни было, в тот вечер я заснул почти знаменитым. А на утро понял, что разговаривал с чат-ботами. Страшно раздраженный, в ультимативной форме написал им всем, что заплачу только тому, кто прочтет мою книгу. Внизу специально приписал: «От автора. Лично в руки главреду». Но роботы только промолчали. Видно, не наделили их такими полномочиями. Молчал и я. А потом подумал – на то я и человек, чтобы находить компромиссы. И решил опубликовать себя там, где бесплатно. Пожалуйста, не читайте, господа редакторы, но и от меня не получите ни цента! Как-то так.

Но мы отвлеклись. Этот, по меткому выражению классика (тоже хлебнувшего в свое время от издателей), «сумрачный лес» пройден и теперь мы можем спокойно поговорить о нас с тобой, дорогой читатель. Надеюсь, со мной остались еще любители Италии – те, кто еще держит в руках эту книжицу исключительно в силу своей любви к

«настоящей» пицце, капучино и вечно молодому Челентано (дай Бог ему здоровья). Так вот, должен сразу предупредить, что они не найдут здесь модных советов о том, где провести незабываемый weekend, чем насладиться по его ходу и как на всем этом сэкономить. Помимо любителей есть еще, конечно, и ценители: их может удерживать здесь привязанность к просекко, прошутто крудо и, предположу, неотразимому Мастроянни. Ценителям мои советы едва ли будут полезны. Остаются только настоящие знатоки со своей верностью набору из Aperol Spritz на аперетив, лимончелло на диджестив и великим Антониони посередине. Знатоки могут смело усмехнуться мне в лицо, поскольку сами с большим успехом издают, пишут и советуют в прямом эфире, как же все-таки провести свой итальянский отпуск, так, чтобы и не забыть, и не остаться без штанов.

Поэтому автор злонамеренно избегает раздавать подобные авторитетные советы, тем более что за два года жизни в этой стране он столько раз оставался, мягко скажем, в дураках (особенно по части экономии), что некоторые байки и теперь, спустя уже 6 лет, продолжают бродить по университетским аудиториям и уютным тратториям – от Альпийских предгорий и Паданской равнины до теплых вод Мессинского пролива. Начинаются они обычно со слов: «Был тут один…»

Цель же скромного автора – провести тебя, дорогой читатель, за собой, по той удивительной обыденности итальянской жизни, которая недоступна туристам и малоинтересна местным. Он не относил себя ни к первым, ни ко вторым и поэтому имел счастливую возможность творить свою собственную, уникальную «обыденность».

Она вдруг возникла из гремучей смеси нестройных мыслей, несусветных фантазий и романтических суеверий, гуляющих по его, тогда еще пустоватой голове, а также из свободного времени, дарованного учебой и беззаботностью, подаренной родителями. Исчезла же она так же неожиданно, как и появилась, с его последним вылетом на родину.

Poscritto: Автор, искренне старался не упустить счастливую возможность созерцать эту прекрасную нацию изнутри, но вот кого он созерцает больше: итальянскую нацию или себя с итальянской нацией на фоне: судить тебе, дорогой, оставшийся со мной читатель.

Очерки из жизни одинокого студента

В студенческие годы моей жизни в Милане мне не раз приходилось возвращаться домой поздним вечером. Учеба, избранная умом, но не сердцем, каждый раз оставляла в душе неясное чувство неудовлетворенности от прожитого дня. Маленькая комнатушка, которую я снимал у сердобольной женщины, располагалась в модном здании, выходящим на довольно узкую, но необычайно шумную кольцевую автодорогу города. Плетясь вдоль нее в свою обитель, я часто думал, что город никогда не замечает приближения ночи. Он продолжает бодрствовать и буйствует с необычайной энергией и как будто досадой на упущенные в полдень часы дремоты. Сияя слепящими огнями, он гудит, рычит и оглушает, будто желая наверстать потерянное время.

Наощупь сворачивая в свой двор, я отмечал, что скверы и дворы не разделяют настроения города. Здесь безраздельно царят положенные временем покой и тишина. С ночью здесь никто не тягается, и сумрак полноправно заполняет собой все пространство. Кажущийся далеким гул борьбы непокорного города вызывает здесь искреннее удивление. Каждый раз не уставая этому удивляться, я незаметно

для себя доходил до дома и поднимался в комнату, где меня встречали те же сумрак и тишина.

Комнатушка моя была устроена таким замысловатым образом, что единственным местом, где можно было протянуть ноги, не сгибаясь в других конечностях, была кровать. Благодаря этому своему свойству она пользовалась несомненным преимуществом перед другими местами моей обители. Ложившись так, не разоблачившись, я устремлял невидящий в темноте взгляд на часы, что висели напротив. От времени укрыться невозможно, и если ты не видишь часы – ты их обязательно слышишь. Вот и я будто слышал их тикающий голос: «Ma che vergogna, meschino studente, straniero noioso! Mente altri si divertono, tu stai a letto, un miserabile immigrato, e stai perdendo il mio tempo prezioso!»¹.

И вот однажды, в очередной раз выслушав эту, местами непонятную, но все равно довольно обидную реплику, я положил, что так продолжаться не может. Восстав, я переместился в ванную.

Я забыл упомянуть, что вместе с комнатой внаём мне в качестве бонуса досталась личная ванная – у хозяйки была своя. Оба мы таким образом имели счастливую возможность пользоваться абсолютной приватностью и «душевным» спокойствием – тебя никто не потревожит в минуту задумчивости, нередко посещающую мыслящего человека в такого рода помещениях. Так вот, в этой самой ванной комнате, довольно просторной, помимо известных мне предметов находилось биде, о предназначении которого, я имел тогда довольно смутные представления.

Несмотря на приватность, оставаться подолгу в ванной без особой причины все же было странно – не только по общепринятым нормам (умный человек на них плюет²), но и по моему личному, внутреннему убеждению. В комнату с говорящими часами мне возвращаться не хотелось. Поэтому, чтобы оправдать своё неприлично продолжительное отсутствие, необходимо было придумать какую-нибудь хоть немного приличную деятельность. Дабы не залезать каждый раз в душ и не начищать без конца зубы, я придумал нечто, что можно было бы охарактеризовать как «парение ног в биде». И что вы думаете – попробовав однажды, я возблагодарил небо, пославшее мне столь удачную мысль!

Следует, однако, пояснить принцип этого занятия. Одолжив старинное кресло из гостиной своей хозяйки, я располагался в нем поудобнее и опускал ноги в биде, предварительное наполненное до краев самой горячей водой, которой располагало миланское ЖКХ. С этого момента начиналось нечто таинственное и трудно постигаемое.

Окутанный горячими испарениями, я терял всякую связь с внешним миром, и время, этот вечный бич мечтательных натур, наконец теряло надо мной свою власть. Город снаружи почтительно замирал и обращался в темные, погруженные в безмолвие очертания; квартира за дверью ванной вместе с ее немногочисленными обитателями превращалась в непроглядный, почти осязаемый мрак. И лишь тусклый свет старинной лампы в моей ванной оставался единственным источником жизни в этом огромном, безжизненном мире. Иногда мне казалось, что если моя хозяйка случайно зайдет в этот момент внутрь ванной комнаты, озадаченная необычайно повышенной влажностью своей квартиры по ночам, она, как фаустовский дух, спросит с коварной улыбкой: «Wer ruft mir?!»³.

Погруженный в размышления о призрачности сущего, я наблюдал, как пальцы на ногах, оставленных мною в бурлящей воде, в какой-то момент отказывались шевелиться. Меня это почему-то забавляло и я, ничего не предпринимая, ждал, пока откажется шевелиться вся нога. Несмотря на мое упорство, достойное маркиза Де Сада, этого почему-то не случалось, зато ноги становились такого цвета, что начинали напоминать раков из моего детства, которых мы с деревенскими пацанами ловили в кристальной воде нашей речки, а затем варили.

Однако этот эксперимент, страшно увлекавший меня, никогда не удавалось довести до конца: видимо, в какой-то момент в доме заканчивалась горячая вода и из крана начинала литься холодная. Опухшие ноги этого не чувствовали – я понимал это по постепенному рeдению пара вокруг себя. Побеждённый, но не сломленный, я вынимал их из биде. Напрочь глухие к благородству моего жеста и как будто мне в отместку, ноги неожиданно отказывались меня держать. Делая вид, что мне это, по сути, безразлично, без их помощи я кое-как выползал из ванной в направлении своей комнаты. К счастью, единственными зрителями окончания моих бальнеопроцедур были бодрствующие в этот час коты хозяйки. Оба взирали на меня молча и бесстрастно.

После, лежа в полуобморочном состоянии в гробовой тьме своей комнаты, я чувствовал, как жизнь медленно, но верно возвращается в мои многострадальные ноги, вновь наполняя их способностью шевелиться и, самое главное, повиноваться мне. Завтра на рассвете они как ни в чем не бывало вновь понесут меня к первой паре и посадят за парту. Я лежал и думал, что по возвращении со скучной учебы я непременно снова погружу свои две бедовые в дымящееся биде и опять, как прежде, буду глядеть на них и вспоминать родную речку, раков и пацанов.

Возвращайся, русский!

Одним из красивейших мест итальянского севера по праву считается озеро Комо. Расположено оно на стыке Паданской равнины и Альпийских предгорий. Всего какой-нибудь час езды из шумного и пыльного Милана, и ты оказываешься в другом мире. Вода цвета неба окаймляется тонущими в зелени берегами и разбросанными по ним живописными виллами. Наверно, самая живописная из них – вилла Бальбьянелло. Находится она в глубине озера, никакой поезд до нее не доедет. Приходится пересаживаться на автобус, который с ветерком и визгом давно отработавших свое шин донесет тебя до места по дороге, проложенной между горными утесами и водами озера. Назвать эту дорогу дорóгой, конечно, опрометчиво. Несмотря на предполагаемое двустороннее движение, сказать, что в некоторых местах автомобили проходят «впритирку» – не сказать ничего. Когда же несется автобус, встречным машинам лучше вплотную прижаться к обочине и притвориться припаркованными. Самим же счастливым обладателям личных авто можно посоветовать только зажмурить глаза и смиренно ждать своей участи. Автобус их обычно милует, однако каждый раз напоминает, что счастье – штука относительная.

Ну, вот вы и добрались. Местечко называется Ленно. От красоты пейзажей, расстилающихся во все стороны света, перехватывает дыхание. И если вам скажут, что именно в этих благословенных местах был расстрелян главный фашист Италии – суровый Муссолини, вы поверите, только открыв дома Википедию.

Вот тут начинается довольно затянутая, прозаичная, но зато безупречно правдивая история, не обещающая читателю ничего, кроме разочарования в человеческой природе. Разочаровываться будем с вами вместе, поскольку речь пойдет не обо мне, а об одном моем приятеле, которого я знал довольно близко. Случись такое со мной – я бы никому об этом, конечно же, не рассказал. А приятель не обидится.

Так вот мой приятель, тоже не поверил в байку про Муссолини. Поэтому, даже не думая о том, чтобы найти эту пропитанную кровью Дуче стенку, он сразу отправился на куда менее мрачно известную виллу Бальбьянеллу. Побывав на экскурсии, единственное, что он запомнил из ее многовековой истории это то, что построил ее кардинал, а досталась она в конце концов сыну крупнейшего итальянского промышленника, большому романтику и эстету. Благо, сын промышленника мог себе позволить эти два качества. Чувство красоты его с избытком проявилось в генеральной реконструкции виллы, доставшейся ему в весьма ветхом состоянии. От ветхости не осталось и следа, когда в дом внесли люстры и канделябры, выкупленные из Лувра. Отремонтировав виллу, итальянец принялся за удовлетворение своих романтических чувств. Однако, вопреки тому, что дорогой читатель мог подумать, удовлетворял он их в бесконечных путешествиях во все края света и в покорении самых высоких вершин нашей планеты, благо, он не был женат и мог себе это позволить⁴. Самую высокую вершину он, лично, однако не покорил. Перед последним переходом, когда до пика, высотой без малого 8850 метров, оставалось рукой подать, итальянец, видно, не удержался и решил откупорить за успех экспедиции коллекционную бутылочку Barolo⁵, припасенную им специально для этого случая. Его попутчики деликатно отказались, поскольку памятовали, что на такой высоте алкоголь противопоказан. Он же, будучи верным сыном своего отечества, напомнил им, что вино на их родине не считается за алкоголь, и у всех на глазах опрокинул бокал (также припасенный для этого случая) благородного напитка. Давление его подскочило и врачи, не успевшие вовремя отнять бутылку, аккуратно уложили его в палатке – ожидать, пока скучные трезвенники вернутся с вершины⁶.

Нужно сказать, что в то время мой приятель чувствовал себя не меньшим романтиком и эстетом, чем последний владелец виллы. Однако, несмотря на довольно нелепую необходимость посещать учебное заведение, он активно, насколько позволял курс евро и расписание этого учебного заведения (согласно лучшим итальянским традициям не слишком определенное), развивал в себе эти завидные качества. И вот, наш молодой иждивенец, вдохновленный примером отважного итальянца, но пропустив свой бокальчик еще внизу, за обедом, почувствовал непреодолимую тягу покорить свой Эверест. Так он окрестил, судя по всему, безымянную возвышенность, расположенную в непосредственной близости от Lenno. Присмотрел он ее давно: вершина буквально нависала над городком. Зеленые луга на самом верху казались снизу чем-то неземным. Там, конечно, не было восьми тысяч, но весьма вероятно, что великий итальянец не раз взбирался на нее, тренируясь перед отправкой в Гималаи.

Времени до последнего автобуса из этого горного края было еще предостаточно, и мой приятель, счастливый от предоставленной возможности, взял низкий старт. Единственное, чего он не учел, это какого-то невразумительного состояния погоды. Небо то прояснялось, то заволакивалось серыми массами туч. Ветер, видимо, не знавший, что ему делать при таком раскладе, дул то в одну, то в другую сторону. Эта неопределенность сильно злила его, и он, выхватывая из общей серой массы зазевавшиеся тучки, с каким-то упоением разрывал их в клочья и сбрасывал с воздушной высоты к самой земле. Жалкие остатки этих когда-то грозных туч, неспособные больше парить, оседали на горные утесы, изливая на них обильные слезы по утерянной навсегда высоте.

Во всем, что разыгрывалось на небе, была какая–то драма. А драма в небе всегда побуждает чувствительные натуры к поискам драматичности на земле. Стоит ли говорить, что мой приятель был именно такой натурой.

И вот, никем не замеченный и, соответственно, никем не предупрежденный, он уже выходил на горную тропу, терявшуюся где-то в туманной высоте. Трудно передать то чувство упоения, которое испытываешь, поднимаясь в горы без какого-либо снаряжения, еды, воды, и с почти разряженным телефоном. У него не было с собой даже элементарно трости – я уж не говорю про альпеншток, который бы весьма соответствовал его романтически-байроновскому настроению. Что у него было, так это два зонта. Почему два? Да потому что один он предусмотрительно взял с собой из города (наверно единственное проявление предусмотрительности с его стороны за этот день), а второй купил непосредственно на вилле, как память о подвигах ее последнего владельца. Так вот, у нашего героя было два зонта. Он только не мог решить, который из них лучше раскрыть в случае дождя, и поэтому шагал пока с открытым верхом.

Позади, в далеком городке, уже терявшемся в тумане, слышался немного заунывный, немного тревожный колокол местной церквушки. Наш искатель приключений бодро шагал все вверх и вверх, навстречу, как ему казалось, неизвестности. Чувство тревоги, мгновенно сообщившееся его чуткой натуре, отнюдь не навело его на разумную мысль повернуть назад… перед ним, выросшем в сером московском дворе, открывался новый, неизведанный доселе мир, с утопающими в зелени склонами, мрачным небом над головой, заунывном ветре в вышине. Этот мир звал и манил, готовый принять в свои объятия юного бедолагу.

Начал накрапывать дождь. Мой приятель заметно промок, пока переживал муки выбора между двумя зонтами. Когда наконец выбор был сделан, дождь успел заметно усилиться. Каждый поворот раскрывал влекущую вперед тропинку, теряющуюся в низко склоненных над ней и насквозь промокших кустарников и деревьев. В какой-то момент со всех сторон на нее полились потоки воды и несмотря на немалую прыгучесть нашего героя, любимые кеды очень скоро приняли соответствующий погоде вид.

Разумные доводы, которые мог бы привести ему сейчас любой из представителей остального человечества, встреться он сейчас на пути, наверняка заставили бы нашего героя на мгновение задуматься и даже несколько замедлить шаг. Но, вопреки сказкам, судьба, как известно, жестока со своими любимцами и спасительной встречи не случилось, а мысль развернуться и бежать вниз, показалась не то, что глупой – прямо кощунственной. «Слабаки!», – выкрикнул он остальному человечеству и демонстративно, уже не помня в который раз, сменил зонт.

Но самое главное, что толкало нашего героя все вперед и вперед – было ощущение именно этого первобытного одиночества. Так как все слабаки остались внизу, он понимал, что в радиусе как минимум пяти километров нет ни одной живой души, и уже не был уверен, есть ли вообще кто-нибудь в этом диком мире, обступившем его со всех сторон. Вся живая и разумная тварь укрывшись от разбушевавшейся стихии, сидела в своих сухих и уютных жилищах, с боязнью наблюдая за разворачивающимся снаружи водным безумием – он презирал их всех. Оставшись наедине, лицом к лицу с могучими силами матери–природы, он почувствовал себя первым человеком на земле. Этот ливень, этот громыхавший над самой головой гром, молния, от которой становилось темно в глазах – все принадлежало только ему. Упоенный новым, доселе неизведанным чувством, он так бы и скакал наверх, маниакально меняя зонты, но тут произошло нечто.