Buch lesen: «Америго. Человек, который дал свое имя Америке»

© Felipe Fernández-Armesto, 2019

© Издатель Ельков А., 2019

«Завораживающе-смелый текст, умело скомпонованный и основанный на энциклопедических познаниях автора. Чтение доставляет истинное удовольствие».

Guardian

«Фелипе Фернандес-Арместо – один из наиболее блестящих из ныне действующих историков. Его книги исполнены эрудиции и оригинальных идей, в них даже известные знания подаются в неожиданном ракурсе. Эта книга не исключение».

Independent

«Фелипе Фернандес-Арместо сочетает оригинальный ум с живым карандашом, в книге он обращается к сложной теме с точностью и сдержанностью».

The Times

«Для любого, желающего понять колониальные истоки современной Америки, начинать нужно с этого места».

History Today

«Фелипе Фернандес-Арместо умеет поставить с ног на голову устоявшееся мнение и показать читателю сочную изнанку истории… детали проводимого доказательства захватывают воображение».

Literary Review

 
А тот глупец, что, глупый беспробудно,
Работает за так весь день деньской,
Поднимет парус и направит судно.
Он, увлечённый мыслию одной,
В себе объять мечтает мир земной
И к дальним странам с компасом стремится,
Чтоб описать их климат и границы.
 
 
Познать он жаждет мир наш поднебесный,
Пройти мечтает каждый регион,
Узреть места, что людям неизвестны,
Что Господом сокрыты испокон.
Глупцу неймётся – всюду рыщет он
И карты чертит… Да уж, честь большая:
Бродить кругом, казну опустошая.
 

* * *

 
Матросы да вельможи вдруг нашли
Далёкий брег, неведомый доселе.
Простор и недра чуждой нам земли
Они в наш век приблизить к нам сумели.
А их сыны, достигнув новой цели,
Найдут, что ныне скрытая страна,
Людьми, как мы, давно заселена!
 

Александр Барклай, «Корабль дураков» (1509)¹

Предисловие автора

Америго Веспуччи, давший свое имя целому континенту – Америке, был сутенером в молодости и магом в зрелые годы. Эта удивительная трансформация стала итогом нескончаемого процесса его перерождения, запустившего цепочку невероятных карьерных ходов и то, что сегодня глянцевые журналы именуют «сменой имиджа».

Ближе к 30-ти годам он начал переделывать свою идентичность с такой регулярностью, что это наводит на мысль о неудовлетворенности собой и сжигающей нутро потребности постоянно находиться «в бегах». Вначале он оставил службу у властителя Флоренции, своего родного города, и перешел в подчинение к его сопернику. Через несколько лет в 1491 году он покинул Флоренцию и отправился в Севилью, но и там бросил свой бизнес, состоявший в посреднических услугах при купле-продаже, прежде всего ювелирных изделий, чтобы заняться подготовкой и снаряжением путешествия Колумба в Новый Свет.

В 1499 году в возрасте 45-ти лет или около того он нашел себе новое занятие, отправившись в океанское плавание самостоятельно, и через несколько лет уже считался знатоком навигации и космографии. В процессе этой последней трансформации Америго переходил с испанской службы на португальскую и наоборот. Несмотря на недостаток квалификации и профессиональных навыков, он был настолько убедителен в своей новой роли, что стал кем-то вроде официального космографа, получив монополию от кастильской короны на подготовку штурманов дальнего плавания и морских карт. Некоторые эксперты даже называли его новым Птолемеем, реинкарнацией величайшего, или, во всяком случае, наиболее влиятельного географа античных времен. В эпоху Ренессанса не было большей похвалы, чем быть поставленным на один уровень с учеными древности.

Даже если не брать во внимание чрезвычайный случай или ошибку, из-за которой его именем было названо Западное полушарие, биография нашего героя интригующа сама по себе – по причине изумительной легкости и безупречности переформатирования своей судьбы. Он одолевал все препятствия, которые встречались ему на жизненном пути, приспосабливаясь и переприспосабливаясь к чему угодно, словно сам состоял из ртути, и всё же ни один современный ученый с репутацией не рискнул написать его биографию. Ближе всех подошел к осуществлению этой задачи Лучано Формисано, чье аккуратное и на надежной источниковой базе биографическое эссе включено в сборник, изданный в 1991 году в честь 500-летней годовщины первого пересечения Колумбом Атлантики². Другие же попытки представить его обстоятельную биографию являются гимнами обожателей с вкраплением реальных фактов или не имеющие ценности вульгаризации, в основе которых романтика, прославление героя и пространные рассуждения, служащие для заполнения пустой формы³. Но такие подходы совсем не вынуждены. Факты биографии Веспуччи поразительны по своей сути и без всякого украшательства. И всё же явная скудность посвященных ему исследований привела к тому, что большинство фактов, включая и те, что представляют величайший интерес и способны ошеломить читателя, остались непроясненными. Я отобрал два из них для первого предложения этого предисловия, и не только потому, что они впечатляют сами по себе, но также из-за того, что они не упоминаются в существующих биографиях и практически не обсуждались, во всяком случае в печати, специалистами, занимающимися этой и смежными темами.

Ученые предубеждения понять нетрудно. Специфические серьезные проблемы, связанные с источниками, касающимися жизни Веспуччи, не позволяют судить с уверенностью ни о чем. Легко привести множество примеров. И в самом деле, мы знаем о Веспуччи больше, чем о любом другом мореплавателе его времени, за исключением Колумба. Но и сравнение с Колумбом показательно. Последний изливал свою душу на бумагу всякий раз, когда обмакивал перо в чернила. Из написанного Веспуччи мало что сохранилось; и хотя большая часть из дошедшего до нас носит в широком смысле автобиографический характер, он никогда не допускал саморазоблачающих излияний, столь характерных для трудов Колумба. Критики оспаривают или, наоборот, принимают как аутентичные все письма, приписываемые Веспуччи или опубликованные под его именем и при его жизни. Дебаты ведутся жаркие, но точных ответов не предвидится. По общему согласию письма от руки признаются подлинными⁴. Один из крупнейших знатоков Веспуччи, Альберто Маньяги, доказал это в 1920-х годах⁵, и последующие исследования подтвердили его выводы. Однако вопрос о том, входят или нет – одно или оба – два опубликованных письма (Mundus Novus и Письмо к Содерини) в этот признанный аутентичным корпус писем, остался нерешенным. Некоторые исследователи отказывают им обоим безоговорочно⁶, поддерживая мнение ученого 19-го века Висконде де Сантарема, что они «каждой своей строчкой вопиют о подделке»⁷. Другие, еще более безрассудно, решительно принимают их на веру⁸. Третьи, включая всех ведущих ученых, занятых сегодня разработкой этой темы, полагают, что среди писем, приписываемых Веспуччи, есть и подлинные и поддельные, но отличаются в оценке того, в какой пропорции они относятся друг к другу. Сомнения парализуют научную мысль, ибо важные решения сильно зависят от содержания этих писем: был ли Веспуччи правдив, а если признать его закоренелым лжецом – каковы пределы его лживости; обоснованы ли его притязания на важные открытия; заслуженно ли его именем названо целое полушарие?

Я уверен, что мы сумеем развеять сомнения. Неоспоримые документы обеспечивают нас достоверным набором его литературных «отпечатков пальцев»: любимые художественные образы, предпочитаемые темы, способ мышления и типичные «заскоки». Из спорного материала мы «выжмем» надежную часть и посмотрим, как много принадлежит перу Веспуччи и какова доля ответственности редакторов в тех публикациях, автором которых он числится. С помощью других источников – в частности, сохранившихся писем к Веспуччи, открывающих мир, в котором он вращался, и ценности, лежавшие в основе этого мира – возможно реконструировать фазы его жизни с разумной степенью достоверности и даже проникнуть в его сознание: увидеть мир его глазами, прояснить его амбиции и мотивацию, пролить свет на причины – хотя бы некоторые из них – его постоянной смены имиджа. Его жизнь можно разложить на карте с нерегулярной координатной сеткой, смазанными деталями и искажениями шкал, типичными для того времени. Есть и сводящие с ума лакуны. Я не старался их незаметно залатать подобно средневековому картографу, заполняющему пустые места изображениями гиппогрифов⁹.¹⁰

Хотя эта книга задумывалась как биография Веспуччи и исследование его разума, не обойтись без описания великих исторических реалий того времени. Я пытаюсь дать о них представление, хотя и отводя на задний план, ибо ничто из того, что делалось героем, нельзя понять до конца вне контекста эпохи. Поэтому книга следует за ним по самым разным местам, с которыми была так или иначе связана его жизнь: Флоренция Лоренцо де Медичи; Севилья Фердинанда и Изабеллы; океан Колумба; новый континент, прочесанный мародерами всех мастей, шедшими вслед за Колумбом; земной шар, в резонансе с которым фамилия Веспуччи слышалась то громко, то слабо. Кому-то из читателей такой подход может показаться скучным, им захочется интимных подробностей из жизни субъекта, которого легче себе представить, изучая с близкого расстояния. Но общая картина необходима, и мне кажется, она многое проясняет. Ибо хотя Веспуччи не сделал значительного вклада ни в один вид искусства, ни в одну отрасль науки – как мы увидим, его космография была любительской, навигационное мастерство переоценено, пером он владел плохо – он стал важной фигурой в мировой истории, потому что был одним из последних в цепочке искателей приключений из Средиземноморья, кто помог завоевать Атлантику и распространить через океан силовые линии той культуры, которую мы сегодня называем западной цивилизацией.

Я глубоко обязан моим предшественникам, на исторических «раскопках» которых базируется эта книга, прежде всего, Илиане Луччане Карачи¹¹, Луизе д’Ариенсо¹², Лучано Формисано¹³, Марко Поцци¹⁴ и Консуэло Варела¹⁵. Они просеяли все нужные архивы настолько тщательно, что мы можем быть более или менее уверены, что никаких новых важных находок не будет в них обнаружено. Так что за этот участок мы можем быть спокойны. Не все проблемы известных источников решены, но они теперь достаточно раскрыты, чтобы можно было проследить большинство нитей до самых их корней. Благодаря этим же ученым почти все документы, прямо касающиеся жизни Америго, теперь представлены в печатном виде и в хорошем качестве. Единственное исключение – архивы посольской миссии дяди Америго в Париже, к которой примкнул юный Веспуччи, и школьная тетрадь, находящаяся в библиотеке Риккардиана¹⁶. Касательно первых я полагался на микрофильмы из коллекции Библиотеки Йельского университета; относительно второй – мне удалось изучить документ благодаря любезности профессора Тони Мольо, пригласившего меня в Европейский центр по вопросам образования. Блестящие и гостеприимные участники семинара профессора сделали много полезных замечаний, задали немало наводящих вопросов и снабдили пищей для размышлений. Я благодарен за безупречную помощь сотрудникам Библиотеки Риккардиана.

Огромную признательность я выражаю моим коллегам в Queen Mary – в лондонском университете, где я начал работу над этой книгой, и в Университете Тафтса, где я ее заканчивал. Поскольку я писал настоящую работу в Лондоне, Бостоне, Флоренции и Мадриде, то должен был пользоваться теми книгами, которые были под рукой, поэтому примечания иногда включают отсылки к более чем одному изданию конкретного текста; я не стандартизировал эти отсылки, кроме тех случаев, когда какое-либо издание было особенно надежным. Когда мне были доступны качественные переводы на английском, я их без колебания цитировал, иногда с исправлениями. Если переводы не были сделаны, то я решал эту задачу сам.

1
Воспитание Мага
Флоренция, 1450–1491: в погоне за «славой и честью»

Героизм и злодейство незаметно и плавно перетекают друг в друга. Так же умение продавать и торговаться соотносится с магией и волшебством. Америго Веспуччи был и героем и злодеем – полагаю, что для читателей книги это не новость. Моя же цель – показать, что он также был одновременно и торговцем и волшебником. Это был коммерсант, обратившийся в мага.

Книга рассказывает об этом странном превращении; в ней делается попытка объяснить читателю, почему и как это случилось. Присвоение его имени Америке – побочный продукт всей истории: оно – мерило успеха Америго в умении продавать самого себя, результат чарующей природы его волшебства. Умение торговать и демонстрация фокусов требуют схожих качеств: острого языка, легких, как перышко, пальцев, заразительной веры в себя. Веспуччи обрел эти качества в городе, где он родился и получил образование. Во Флоренции в эпоху Ренессанса, где жизнь била ключом, была вульгарно-яркой, пропитанной духом конкуренции и жестокости – ловкости пальцев престидижитатора учатся быстро. И ловкость была необходима просто для того, чтобы выжить.

Колдовской город

Этот город с населением в 40 тыс. человек был не богаче других городов Европы. Флоренция процветала вопреки выпавшим на ее долю испытаниям, – классический ответ на неблагоприятные внешние обстоятельства. Город стал крупной, раскинувшейся по берегам реки мануфактурой, занятой производством тонкой шерсти и шелка, чему не мешала ненадежность реки, которая летом обычно пересыхала. Флоренция превратилась в своего рода государство, занятое международной торговлей, с собственным флотом, хотя он и располагался в 50-ти милях от моря, и неприятель мог легко взять под контроль все выходы и подходы к нему. Флорентийцы 15-го века гордились своей обособленностью; они сохраняли республиканскую конституцию в эпоху наступающих монархий. Элита не сторонилась олигархата, больше ценившего деньги, чем знатность рода. Во Флоренции принц мог заниматься торговлей без «репутационных потерь».

В веке, боготворившем античность, Флоренция не могла похвастать исторической родословной, но большинство горожан крепили свою идентичность мифами: их Флоренция была сестрой Рима, основанного троянцами. Ближе к истине оригинальная версия, предложенная флорентийскими историками: Флоренция была «дочерью» Рима, основанного римлянами, – «той же закваски», но более верная республиканским традициям¹⁷. Флорентийцы утверждали свое превосходство над более древними и более знатными (по их же убеждениям) соседями посредством инвестирования в городскую культуру: более объемный, чем у соперников, купол главного собора, больше общественных скульптур, выше башни, дороже живопись, щедрее благотворительность, роскошнее церкви, пышнее дворцы и самые велеречивые поэты. Они считали Петрарку своим на том основании, что его родители были флорентийцами, хотя сам он вряд ли хотя бы раз посетил город.

Как следствие, Флоренция ценила гениев и была готова за них платить. Подобно классическим Афинам, или Вене конца 19-го века, или Эдинбургу эпохи Просвещения, или Парижу философов, город как будто заботливо вынашивал таланты, пестовал гениев и заслуживал за это награду. Пик расцвета уже остался в прошлом, в середине 15-го века; примерно в это время и родился Америго Веспуччи.

Представители поколения Брунеллески (умер 1446), Гиберти (умер 1455), Фра Анджелико (умер 1455), Донателло (умер 1466), Альберти (1472) и Микелоццо (1472) постепенно старели, готовились к смерти или уже ушли в мир иной. Республиканские институты подпали под контроль династии Медичи. Но традиции превосходства в изящных искусствах и учености сохранялись. Скульптор Андреа Верроккьо арендовал дом у одного из кузенов Веспуччи. Сандро Боттичелли жил по соседству с домом, в котором родился Америго. В приходской церкви Америго по заказу его семьи работали Боттичелли и Гирландайо. Макиавелли в свои двадцать с небольшим лет еще никому не был известен. Соперник Макиавелли в качестве историка и дипломата Франческо Гвиччардини еще бегал в коротких штанишках. Флорентийский конвейер по производству гениев, казалось, никогда не остановится. В 1491 году, когда Америго покидал город, Леонардо да Винчи уже направился в Милан, и революция, которая в 1494 году сокрушит владычество Медичи, привела к временному кризису в системе патронажа. Но карьера следующей генерации гениев – включая и Микеланджело, ученика Гирландайо – уже набирала обороты.

Мог ли отблеск величия, окружавшего Америго, бросить на него свою благотворную тень? Все шансы на это у него имелись. Его тьютором был родной дядя Джорджио Антонио Веспуччи, ученый муж с широкими связями в городе¹⁸. По меньшей мере с 1470-х годов Джорджио Антонио принадлежал к группе ученых и покровителей наук, называвших себя «семьей Платона». Они создали определенный культ памяти философа, заново разыгрывая его философские беседы и поддерживая негасимое пламя перед его бюстом. В эту группу входил фактический правитель Флоренции, сам Лоренцо Великолепный. Лидером группы – «главой семьи» – был Марсилио Фичино, одновременно священник и личный врач Медичи. Он называл Джорджио Антонио «дражайшим из друзей» и в письмах к нему использовал язык «божественной любви», к которому были приобщены члены кружка¹⁹. Среди его членов были также Луиджи Пульчи, самый знаменитый поэт Флоренции того времени; Анджело Полициано, передовой ученый и версификатор²⁰ не из последних; Пико делла Мирандола, знаток всего эзотерического и даже оккультного; и Паоло дель Поццо Тосканелли, географ, один из вдохновителей Колумба.

Эта атмосфера, очевидно, влияла, хотя и незначительно, на Америго. Темой одного из черновых набросков в его школьной тетради является письмо, в котором сообщается о покупке учеником текста Платона за 10 флоринов в качестве подарка для тьютора; автор извиняется за эти расходы, так как книга стоила всего три флорина²¹. Идеи Платона вряд ли захватили юный ум Америго, который, как мы позже увидим, не очень-то был пригоден для научной работы. И запись в тетради вставлена в общий текст, который скорее является упражнением, нежели отчетом о реальном случае. Слишком смело было бы заключить, что Веспуччи прочел хотя бы строчку из Платона для собственного удовольствия, но эта запись располагает его образование в контекст интеллектуальных интересов, общих кругу знакомых его дяди.

Из-за грандиозного созвездия талантов, оказавших сильнейшее влияние на мысли человечества об окружающем мире, Флоренция эпохи Ренессанса вызывает большую симпатию – и, как следствие, широкий спектр ложных представлений у тех, кто сегодня думает о том времени. Город считался оплотом просвещенности, где соседствовали античность и новизна, где властвовали классический вкус и мирские приоритеты, разум был настроен гуманистически, а науки занимали высокое место в системе ценностей. Но каждое поколение любит противопоставлять собственную «современность» отсталости прошлого. Мы ищем в прошлом признаки пробуждения Европы и ее ухода от «мрачных веков» к прогрессу, процветанию и тем ценностям, которые сегодня мы можем признать своими. И мы отвечаем на то волнение, с которым западные авторы на рубеже 15–16 веков предчувствовали зарю нового «золотого века». Как результат, если вы являетесь продуктом мейнстрима западного образования, почти все ваши представления об эпохе Ренессанса окажутся ложными.

«Наступили новые времена». Нет: у каждого поколения собственный «модерн», каждое вырастает из всего прошлого в целом. «Переход был революционным». Нет: ученые обнаружили полдюжины предшествующих эпох ренессанса. «Это был переход к светскости» или «к язычеству». Совершенно не так: Церковь оставалась покровителем большинства искусств и ученых школ. «Переход к искусству ради искусства». Нет: им манипулировали плутократы и политики. «Искусство стало беспрецедентно реалистичным». И это не так: перспектива стала новой техникой, но можно найти эмоциональный и анатомический реализм во многих образцах пред-ренессансного искусства. «Ренессанс возвысил художника». Нет: и средневековые художники достигали статуса святости; на этом фоне богатство и титулы выглядят достаточно убого. «Эпоха сбросила с пьедестала схоластику и возвеличила гуманизм». Нет: последний вырос из средневекового «схоластического гуманизма». «Расцвела эпоха платонизма и эллинизма». Нет: элементы платонизма присутствовали, как это случалось и прежде, но лишь несколько ученых умели больше, чем что-то промямлить по-гречески. «Она вновь открыла утраченную античность». Не соответствует действительности: античность никогда не утрачивалась, и классическое вдохновение никуда не исчезало (а в 15-м веке был даже всплеск интереса к ней). «Она открыла природу». Едва ли: в Европе чистой школы пейзажа в рисовании прежде не было, но природа достигла культового статуса в 13-м веке, когда святой Франциск Ассизский открыл Бога в природе. «Она была научной». Нет: ибо каждый ученый был и кудесником.

Даже во Флоренции Ренессанс определял вкус меньшинства. Выполненные Брунеллески проекты дверей в Баптистерий – проект, многими считающийся инаугурацией в 1400 году эпохи Ренессанса – были отвергнуты как слишком «продвинутые». Мазаччо – революционный художник, который ввел перспективу и скульптурный реализм в свою работу для часовни в церкви Санта Мария дель Кармине в 1430-х годах, был только помощником в общем проекте, которым руководил традиционный мастер. Самыми популярными художниками того времени были наиболее консервативные: Пинтуриккио, Бальдовинетти и Гоццоли, чьи работы напоминали великолепие средневековых миниатюристов – блеск сусального золота и яркие, «богатые» краски. Набросок Микеланджело для главной площади города, который забирал пространство в классическую колоннаду, так и не был реализован. Значительная часть предположительно классического искусства, вдохновлявшего флорентийцев 15-го века, была поддельной; Баптистерий был, по сути, строением 6 или 7-го века. Церковь в Сан Миниато, которую «знатоки» принимали за римский храм, была построена не ранее 11-го века.

Итак, Флоренция не была по-настоящему городом классицизма. Кое-кто из читателей может посчитать такой подход упрощенным. С помощью схожей логики, в конце концов, можно заключить, что классические Афины не были классическими, поскольку у большинства людей были иные ценности: они обожествляли орфические мистерии, крепко держались иррациональных мифов, подвергали остракизму и даже проклинали некоторых из своих самых прогрессивных мыслителей и писателей. Социальные институты и политические направления, которые они поддерживали, напоминали те, что в чести и у современного «молчаливого большинства»: в их основе лежат пуританские, чопорные «семейные ценности». Пьесы Аристофана с их злой сатирой на дурные аристократические обычаи и привычки являются лучшим путеводителем по греческой морали, чем «Этика» Аристотеля²². И во Флоренции имелось свое молчаливое большинство; примерно в то время, когда Веспуччи покидал город, голос этих людей был слышен и в кроваво-мелодраматических проповедях нищенствующего монаха и реформатора Савонаролы, и в диком, заставлявшем стыть в жилах кровь оре уличных революционеров, который его слова возбудили несколькими годами позже. Эти проповеди бросили в костер божков мирского тщеславия, которым поклонялся Медичи, и поставили вне закона языческую чувственность классического вкуса. После революции даже Боттичелли перестал рисовать заказную эротику и вернулся к старомодной набожности.

Флоренция Савонаролы была не классической, но средневековой. Флоренция Америго – не классической, но магической. Я употребляю это слово обдуманно, имея в виду, что в городе практиковалась магия. Она была двух типов. Во-первых, Флоренция, как и весь остальной мир в те времена, была, насколько нам известно, пропитана расхожими суевериями и предрассудками. За три дня до смерти Лоренцо Великолепного в собор ударила молния, сбившая с купола несколько камней, упавших на мостовую. Прошел слушок, что в кольце у Лоренцо был замкнут демон, и он выпустил на свободу, ощутив приближение смерти. В 1478 году, когда Якопо Пацци был повешен за участие в заговоре против Медичи, сильнейшие ливни грозили уничтожить урожай зерна. Народная молва приписала это проискам Якопо: его захоронение в святой земле оскорбило Бога и повлияло на природу. Труп заговорщика выкопали из могилы и протащили зловонные останки по улицам, где толпа изрубила их на мелкие куски, прежде чем выбросить в воды реки Арно²³.

Но суеверия не являлись просто вульгарным заблуждением. Процветала и ученая магия. Мнение, что человек способен контролировать природу, было безупречно рациональным. Перспективные подходы заключались в методах, которые мы сегодня классифицируем как строго научные: наблюдение, эксперимент и логические построения. Астрология, алхимия, заклинания и магия еще не выказали себя ложными направлениями. Как полагали флорентийские оккультисты эпохи Ренессанса, расстояние между магией и наукой у́же, чем полагает ныне большинство людей. Обе пытаются объяснить и, следовательно, взять под контроль природу. Западная наука 16 и 17-го веков выросла в том числе и из магии. Сферы интересов ученых и практиковавших магию частично пересекались – вторые придумывали магические методы и способы контроля над природой. В тех кругах, где вращался молодой Америго, магия была общим увлечением.

Ренессанс вернул к жизни одно из давно оставленных или дремавших под спудом мнений, что древние люди обладали действенными магическими формулами. В фараонском Египте священнослужители будто бы могли оживлять статуи посредством тайных заклинаний. На заре возникновения Греции Орфей записал магические формулы, способные исцелять больных. Древние евреи с помощью Каббалы – системы тайных знаков – могли вызывать силы, обычно доступные только Богу. Исследования древних документов в эпоху Ренессанса оживили эти чаяния после извлечения из глубин античности магических текстов, которые набожные Средние века объявили абсурдными и демоническими. Марсилио Фичино доказывал, что в магии не было ничего дурного, если она использовалась для излечения больных или получения знаний о природе. Некоторые древние магические тексты, утверждал он, можно рекомендовать для чтения христианам.

Сильнее других текстов подействовала на умы работа, написанная предположительно древним египтянином, известным под именем Гермеса Трисмегистоса («Триждывеличайший»), но на самом деле – фальшивка, изготовленная неизвестным византийцем. Книга попала во Флоренцию около 1460 года вместе с партией книг, купленных в Македонии для библиотеки Медичи. И стала сенсацией. Переводчик, ярый поклонник Платона, даже отдал приоритет именно книге Гермеса²⁴, отложив на время перевод работ Платона. Маги Ренессанса ощутили позыв следовать по стопам «египетской» мудрости в поисках альтернативы строгому рационализму классического учения – источника более древнего и, вероятно, более чистого знания, чем то, что можно было получить от греков или римлян. Различие между магией и наукой, посредством которых можно взять под контроль природу, почти исчезало в гермесовской тени.

Не менее, чем в астрологию, флорентийские маги верили в астральную магию и практиковали ее, пытаясь взять под контроль звезды и тем самым манипулировать астрологическими влияниями. Они также занимались алхимией и нумерологией. Пико делла Мирандола привлек технику, основанную на Каббале, призывая на помощь божественные силы с помощью нумерологических заклинаний. Астрология и астрономия воспринимались нераздельными дисциплинами настолько, что их часто путали; когда в 1495 году Пико выступил против астрологии, то должен был сначала указать на различия между «чтением грядущих событий по звездам» и «математическим исчислением размеров звезд и их траекторий»²⁵. Письма к Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, школьному другу Америго и его будущему патрону, полны звездных образов. Фичино послал ему характерно сентиментальные, слегка гомоэротичные уверения в любви, усеянные аллюзиями на гороскоп молодого человека. «Для того, кто созерцает небеса, ничто не кажется огромным, кроме самих небес»²⁶.

Фичино написал «письмо вдогонку» на ту же тему Джорджио Антонио Веспуччи с желанием доказать, что воздействие звезд следует по направляющим свободной воли – «звезды внутри нас»²⁷. Астролябия – инструмент, который использовал впоследствии Америго Веспуччи, или которым он по меньшей мере бравировал, будучи навигатором – виден на заднем плане картины Святого Августина, которую Джорджио Антонио заказал Боттичелли²⁸. Паоло дель Поццо Тосканелли, сильно повлиявший на географические идеи Веспуччи, верил в астрологию²⁹. Изучение секретов мира, математический порядок во Вселенной, взаимоотношение между Землей и звездами: вот что было общим знаменателем у космографии и магии. Магическое мышление и магические практики окружали юного Америго Веспуччи. Его образование оформили в некотором смысле именно маги.

Среди почитателей Гермеса Трисмегистоса был сам Лоренцо Великолепный – фактический правитель Флоренции с 1469 года до самой своей смерти, последовавшей в 1492 году. Лоренцо перевел два из пантеистических гимнов Гермеса на итальянский³⁰. Медичи были особенно чувствительны к эзотерическим утверждениям ученых, которых они патронировали, поскольку семья отождествляла себя с волхвами из Евангелия. Медичи принадлежали во Флоренции к братству, ответственному за поддержание культа королей-астрологов, последовавших за звездой Христа в Вифлеем. Беноццо Гоццоли и Фра Анджелико изобразили главных членов семьи в этой роли: первая фреска покрывала стены небольшой частной часовни во дворце Медичи; вторая находилась в спальне Лоренцо. Когда он умер, Братство волхвов с большой помпой организовало его похороны.