Buch lesen: «Красный Жук»
Автор выражает благодарность Дунаевской Виктории Васильевне и Макеевой Надежде Витальевне за неоценимую помощь в работе над этой книгой
Серия «Военная боевая фантастика»
Выпуск 21
© Евгений Сурмин, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Пролог
Михаил Ильич Кошкин проснулся от скрипа открывшейся двери. В палату, что-то весело насвистывая, вошёл его лечащий врач Александр Николаевич в сопровождении нескольких человек – судя по медицинским халатам и стетоскопам, тоже докторов – и медсестры Олечки.
– Ну-с, Михаил Ильич, как вы себя чувствуете?
– Знаете, доктор, кажется, лучше. По-моему, и температура спала, и дышать легче. – В опровержение своих слов Михаил Ильич закашлял, сплёвывая мокроту в тазик, стоящий рядом с кроватью. – Простите.
– Что вы, милейший, кашляйте на здоровье. Кашель – это, знаете ли, привилегия живых.
Александр Николаевич присел на табурет и с напускной строгостью посмотрел на больного:
– Так вот, Михаил Ильич, мы с коллегами снимки посмотрели, и могу ответственно заявить: кризис миновал. Организм с воспалением в лёгких справился, теперь полный покой и хороший уход, и через месяц, если мы вас совсем не залечим, будете как новенький. Итак, коллеги, приступим к осмотру.
Через полчаса тщательно осмотренный и напоенный микстурами главный конструктор КБ-520 осознал, что кризис действительно миновал. Впервые за последние недели появилась ясность мысли, и стало чуть легче бороться за каждый глоток воздуха, преодолевая боль в мышцах спины и живота. Михаил Ильич снова откашлялся. Болезнь отступила из лёгких, но образно говоря, ещё крепко держала конструктора за горло.
«А ведь по краю прошёл. Надо бы найти того командира», – мысленно вернулся Михаил Ильич к событиям конца сентября 1939 года.
Он был в одной из московских командировок. В холле гостиницы «Москва» к нему подошёл военный и попросил уделить ему немного времени. Михаил, как всегда, торопился, в Кубинке в эти дни решалась судьба его опытных танков А-20 и А-32, но и отказать в такой малости человеку с орденом Ленина на кителе было бы неправильно.
В итоге, когда они устроились за угловым столиком подальше от любопытных глаз и ушей, военный передал Михаилу Ильичу два листа ватмана. На каждом листе было изображено по танку в трёх проекциях – явно любительские карандашные рисунки. Тем не менее они давали достаточное понимание конструктивных особенностей обеих машин.
Сказать, что Кошкин удивился, было бы все равно, что ничего не сказать: меньше всего он ожидал увидеть на рисунках почти «свои» танки. На первом листе был доработанный, но бесспорно узнаваемый его перспективный А-32. А на втором – танк с более массивной башней и, скорее всего, 85-миллиметровым орудием, но опять же с его, Кошкина, ходовой и корпусом. Таким мог стать танк следующего поколения, созданный на основе А-32.
– Откуда это у вас?
Командир, капитан-пехотинец, если судить по знакам различия, дотронулся указательным пальцем до своего виска.
– Михаил Ильич, я не буду спрашивать вас, верите ли вы в мистику, просто изложу факты, а потом поступайте, как сочтёте нужным. Я был тяжело ранен на Халхин-Голе, пережил клиническую смерть. А выходили меня монахи, то ли буддисты, то ли ещё кто. Уж не знаю, что они там накрутили в моей карме, но танк с маленькой башней я видел во сне. Не перебивайте, – командир предупреждающе поднял руку, – я расскажу и уйду, так будет быстрее, а вы потом сами решите, сумасшедший я или нет. Так вот, этот танк в следующем году под вашим руководством перегоняли из Харькова в Москву, чтобы набрать недостающий пробег и запустить машину в серию.
«Сумасшедший? Провокация? Чья-то злая шутка?» Кошкин смотрел в спокойные глаза капитана и не мог отделаться от желания скосить взгляд на ватман. Второй танк с большой башней был красив и опасен. Опытному танкостроителю уже по обводам было ясно, что это будет удачная боевая машина.
– Вы меня не слушаете, Михаил Ильич.
– Что? Простите, задумался.
– Второй танк в моём сне называли Т-34-85, его сделают, кажется, в конце сорок второго. Но вы, к сожалению, в его разработке принимать участие не будете.
– Почему?
– К тому времени вас не будет. Простудитесь при перегоне своих танков в Москву, подхватите воспаление лёгких и в следующем году умрёте. – Военный встал. – Поэтому, Михаил Ильич, поверите вы мне или нет, прошу, берегите себя. Механиков-танкистов всё-таки больше, чем главных конструкторов, а стране скоро понадобятся хорошие танки. Рисунки я вам оставляю. До свидания.
«А я даже его имени не спросил. А когда на обратном пути в Харьков танк, проломив лёд, ушёл в воду, ведь испугался, хотел со всеми броситься в реку, но перед глазами встал этот спокойный капитан. Испугался не столько умереть, сколько не принять участие в создании большебашенной „тридцатьчетвёрки”. И всё равно еле выкарабкался».
Конструктор закашлял и, повернувшись на бок, сплюнул. Его взгляд скользнул по вчерашней, от 25 сентября 1940 года, газете, оставленной на низенькой тумбочке; не задержавшись на мелких буквах, переместился на начинающую желтеть зелень за окном. Конструктор откинулся на подушки, закрыл глаза и задремал.
Начало
Если вспоминать по порядку, всё началось с того, что комроты Валерий Потешкин сразу после праздника, 2 января 1941 года, в четверг, осчастливил Ивана Жукова направлением на курсы младших командиров. Сборы были недолгими, и через несколько дней Иван, младший сержант, ещё месяц назад бывший отделённым командиром 30-го стрелкового полка 64-й стрелковой дивизии 44-го стрелкового корпуса, обладатель значка «Ворошиловский стрелок», уже трясся в кузове грузовика, катившего по разбитой просёлочной дороге. Ехали колонной из восьми полуторок и здоровенного автобуса.
Автобус был примечательным от кончиков колёс до большой антенны на крыше. Первое, что бросалось в глаза, – это размеры: чудище, казалось, съело своего собрата и увеличилось вдвое (как потом оказалось, отчасти так и было). Второе – необычная раскраска посередине кузова с очень детальным рисунком: здоровенный медведь, закованный в стальные доспехи и обвешанный каким-то непонятным, но однозначно устрашающим оружием.
Медведь стоял на задних лапах и упоённо палил из чего-то здоровенного. После долгих споров парни решили, что это может быть или пулемёт, или ручная пушка, созданная не иначе как сумрачным гением где-то в секретной лаборатории. Косолапый был стопроцентно наш, рабоче-крестьянский, о чём недвусмысленно заявляли будёновка с красной звездой и балалайка. А его огневая мощь, пожалуй, превосходила новейший танк КВ. После недолгого спора коллектив единогласно решил, что амба тем буржуям, которые по своей несусветной глупости попадут в Мишкин лес.
Часа в два, если судить по солнцу, колонна сделала остановку, чтобы размять ноги, и неожиданно получила сухпай. Сопровождающий капитан приказал обедать сидя в кузове, воду можно было взять в стоящей метрах в десяти от дороги бочке. Опытные и уже успевшие послужить бойцы приуныли: похоже, ехать придётся ещё долго. Конечно, ехать – это не идти, но однообразный лесной пейзаж и жёсткие лавки достали уже всех.
Сухпайки были, мягко говоря, необычные: по величине и качеству содержимого это были поистине королевские сухпайки. Да что там королевские – пайки, надо прямо сказать, были генеральские, не иначе! И всё это гастрономическое великолепие было приказано уничтожить на месте, в кузове грузовика, походя, под дружное чавканье десятка голодных ртов. А рот солдата по определению не может быть другим, когда сосед уплетает то же самое и некому удивлённо присвистнуть: «Ну ты, Вань, сила, ну ты добытчик!»
В какой-то момент, судя по зыркающим глазам, всем одновременно пришла одна и та же мысль: «Заначить хотя бы шоколад!» Кто-то мечтал отослать младшим братьям и сёстрам, кто-то планировал обмен. И эта общая мысль, вероятно, достигла такой концентрации, что незамедлительно была перехвачена капитаном. Иначе как объяснить его голову, показавшуюся над бортом грузовика только для того, чтобы припечатать: «Съесть всё!»
Капитан не угрожал и не повышал тона, но какое-то время вдоль колонны были слышны только шелест разворачиваемых обёрток и непередаваемые стоны блаженства и сожаления о столь неэффективном использовании ценного ресурса.
Курсанты ошиблись: уже через полчаса стройная «коробка» ста слушателей кратких курсов усовершенствования сержантского состава стояла ровной шеренгой на плацу.
Плац. Если мозгом части можно назвать штаб, то плац, несомненно, её сердце. Тут встречают и провожают, наказывают и награждают. С плаца уходят навсегда и возвращаются после недолгой разлуки.
Плац тоже был странный – не натоптанный, что ли. Каждый из курсантов не раз и сам стоял или маршировал в местах, подобных этому. И «сердце» этой части было немного другим, жило, подчиняясь другим законам, работало в другом ритме, неуловимо цепляющем своей чуждостью. Хотя спроси любого – и никто не смог бы ответить, чем этот плац отличается от десятков других, которые приходилось утюжить сапогами раньше. Аура? Может быть. Но слов, подобных этому, ещё нет в лексиконе жителей сороковых годов XX века. И уж точно нет в данной локации.
А потом про них просто забыли. Нет, началось-то всё как обычно. Капитан снял шинель, остался в гимнастёрке без знаков отличия, но с двумя красными поперечными полосами на рукавах и, улыбаясь чему-то своему, выдал речь:
– Товарищи бойцы! На данный момент вы все являетесь кандидатами в слушатели краткого курса усовершенствования сержантского состава. Преподавать дисциплины вам будут инструкторы – один красный шеврон на рукаве. И товарищи старшие инструкторы – два красных шеврона на рукаве. Слушай приказ! Равняйсь! Смирно! Вольно! Сейчас начальник курсов освободится и подойдёт к вам.
На этом капитан или, точнее, инструктор счёл свою миссию выполненной и удалился. В зоне видимости будущих курсантов остались лишь два парня из хозобслуги, которые с видимой ленцой и долгими перерывами кололи дрова.
Через час-полтора стояния и перешёптываний почти одновременно произошло два события. Первое осталось незамеченным курсантами и заключалось в том, что Иван, чувствуя, как ноги стали подмерзать, начал притоптывать с пожеланием «да чтоб вам провалиться всем». А вот второе заметили все: на крыльцо вышла повариха. Ну а кем ещё могла быть румяная, пышная женщина лет сорока в застиранной гимнастёрке, фартуке и белом поварском колпаке?
Она что-то энергично выговорила двум оболтусам: слов слышно не было, но и без того было ясно, что расчихвостила их за нерадивость. Курсанты злорадно заулыбались, наблюдая за заметно ускорившимися топорами.
А затем повариха неожиданно направилась к будущим курсантам:
– Ой, родненькие, да шо же вы стоите туточки, айдате за мной, каша-то с маслом напрела уже.
– Нельзя, мать, приказ у нас, – ответил чернявый парень, запомнившийся Ивану спором у автобуса: чернявый убеждал всех, что такие пушки уже есть на секретных складах и он сам их видел и чуть ли не стрелял. Никто ему, конечно, не поверил, но парня Иван запомнил.
– Да сколько можно стоять, товарищи! Они там про нас забыли совсем! Идём сами к начальнику! Не царские порядки, чтоб солдат на морозе держать!
Кто это выкрикнул, Иван понял сразу. Курсант обращал на себя внимание и статью, и горевшим на груди орденом Красной Звезды. Высокий, но не длинный. Породистое лицо, прямой нос с чуть заметной горбинкой, волевой подбородок, чётко очерченные губы. Видно было, что в нём есть частичка восточной, возможно, грузинской крови, и оба родителя дали ему лучшее.
Старший сержант сразу располагал к себе, о таких говорят «рубаха-парень, свой в доску». В автобусе ехало несколько орденоносцев, но за короткую поездку он уже стал душой компании и их несомненным лидером. Даже голосом природа наделила его со всей щедростью: густой баритон необыкновенного оттенка запоминался с первого раза.
Иван не удивился: шёпоток недовольства уже некоторое время ходил по правому флангу, креп, переходя от бойца к бойцу.
– Айда, братцы! Найдём начальство, они там кашу трескают, а мы мёрзнем!
Слова поварихи, как катализатор, усилили недовольство, переведя скрытое бурчание в действие. На правом фланге красавец старший сержант решительно сломал строй, и, не оглядываясь, двинул к входу в аккуратное каменное двухэтажное здание, напротив которого и были выстроены прибывшие. За ним устремились с десяток человек из числа стоявших там же.
Кашу, как же. Шоколад! Вот что они там трескают! Тело обладателя значка «Ворошиловский стрелок» дёрнулось и замерло. В мозгу щёлкнуло: «Шоколад». И побежали образы, сменяющие друг друга: вот они находят плитки у себя в пайках, а ведь шоколад выдают подводникам в море! Радостные, не верящие своему счастью… Капитан, накормивший их за десять минут до приезда, снова капитан, который уже инструктор, «Слушай приказ! Смирно!» Непонятно как оказавшаяся в этом ряду рожа бывшего соседа по коммуналке Яшки Рябого. «Вписка! Вписка!» – непонятно к чему верещала Яшкина рожа.
Появился Яшка из ниоткуда, показал бумагу на вселение и занял бывшую комнату деда Игната. Называл он себя Яшка Фартовый и был кумиром местной шпаны, пока однажды ему не наваляли его же дружки. Иван тогда мало что понял из их объяснений про воровскую честь и понятия, но выходило так, что врать тому, с кем живёшь, нехорошо, и никакой он не фартовый вор, а так, мальчик принеси-подай. А почему Рябой, так это скажет каждый, взглянув на Яшкино побитое оспинами лицо. Вскоре он пропал, но, будучи ещё в статусе кумира, успел рассказать малолетней пацанве про вписку. В переводе на человеческий язык это испытание, которое устраивается новоприбывшим.
«То есть вовсе про нас не забыли, а очень даже заранее покормили, чтобы мы постояли несколько часов на несильном морозце», – наконец оформились в Ивановой голове беспорядочные образы.
Ощутив себя если не гигантом мысли и отцом русской демократии, то бдительным разведчиком, разгадавшим коварные планы супостата, младший сержант даже расправил плечи и только сейчас заметил, что последние фигурки решивших идти разбираться скрылись в доме. Иван почувствовал укол совести: как-то не по-комсомольски это – не предупредить ребят. Но предупреждать уже было некого: оппозиция скрылась, а стоящие рядом товарищи не выражали намерения куда-то идти.
Стоять стало значительно легче, и сержант занялся подсчётом, сколько же им осталось тут торчать. Повариха незаметно ушла, забрав с собой кольщиков дров. Парни дружно топали, и эти глухие звуки даже создавали некий уют. По всему выходило, что время к четырём часам; в январе темнеет быстро, значит, накинем час, ну максимум два. Нужно же ещё всех оформить, развести по казармам, выдать вещевое, накормить, в идеале и баньку бы. А чего б и не помечтать после шоколада? Губы Ивана непроизвольно растягивались в довольную улыбку.
Наивный рязанский парень Иван Жуков ещё не знал, что к концу первой недели курсанты с чьей-то лёгкой руки назовут это место коптильней.
Пока младший сержант Жуков предавался мечтам и ждал милостей от природы, старший сержант Пётр Даданин двинулся ковать своё счастье в кабинете начальника курсов. Нужно сказать, старший сержант был прекрасным младшим командиром – смелым, инициативным, заботящимся о своих подчинённых и, более того, неплохим учителем. Отделение под его командованием было прекрасно подготовленным, спаянным коллективом.
Орден он получил за личную храбрость в Польше. В районе городка Шацка на КП одного из батальонов 52-й СД неожиданно выскочила группа польских военных, ещё продолжающих бои с частями Красной армии. Встреча оказалась неожиданной для обеих сторон, численное преимущество было за поляками, дело могло обернуться скверно, но красноармеец Даданин, первым оценив обстановку, прижал поляков пулемётным огнём. Штабисты успели вооружиться и залечь. Понимая, что время на стороне Советов, польская группа предпочла отступить. Кроме Звезды пулемётчик получил ефрейторскую полоску на петлицы и репутацию смелого, грамотного бойца.
И сейчас им двигало чувство справедливости и забота о других бойцах, которых он в силу характера уже включил в группу своих подчинённых. Получив шикарный паёк и простояв на плацу больше часа, Пётр сделал выводы, разительно отличавшиеся от Ивановых. Обласканный любовью не только подчинённых, но и девушек (из-за которых он, собственно, сюда и попал), пользующийся заслуженным уважением командиров части старший сержант, орденоносец и харизматичный лидер (а Пётр Даданин был именно таким), он не мог и подумать, что для зачисления недостаточно одного его, Петра, желания.
Вывод очевиден: командиры зажрались! Непонятно каким образом они пробили такой паёк бойцам, но, выходит, сами жируют, краёв не видя. Да взять хотя бы новую, с иголочки, зимнюю форму, которую им выдали в месте сбора. Начальник курсов наверняка попал сюда по блату, он и договорился, чтоб к нему прислали уже опытных, понюхавших службу сержантов, которых и учить-то ничему не надо. А сам сейчас жрёт и запивает, какое ему дело до ста командиров РККА, пусть и младших, стоящих болванчиками на морозе?
– Где начальство?
Увиденное только подтвердило правоту сержанта: развалившийся на стуле боец был просто ходячим воплощением нерадивости. В другое время Даданин не оставил бы такое без внимания. Но сейчас он уже поднимался вверх по лестнице, следуя жесту бойца. Прыгая через две ступеньки, за вожаком устремилась дюжина бойцов.
«Я им покажу, я им устрою тут богадельню! – Мысли в голове Петра проносились так же быстро, как сам он нёсся по лестнице. – Я кандидат в члены партии, разве я имею права закрывать глаза?! А они тут хорошо устроились, от начальства далеко, катаются как сыр в масле! Точно, засел старый хрыч из тех, что ещё по гражданской товарища Будённого знают. Нет, их так просто не сковырнёшь, связываться себе дороже выйдет, – промелькнула подленькая малодушная мысль. – А когда коммунисты боялись трудностей?! Царя свергли, а этих не сможешь? Врёшь! Если потребуется, я до самого товарища Жданова дойду. Андрей Александрович их в бараний рог согнёт!»
С такими мыслями орденоносец Даданин распахнул приоткрытую дверь, ввалился в кабинет, набрал побольше воздуха и… замер.
Испугаетесь ли вы тигра, увидев его в нескольких метрах от себя? А если он вальяжно расположился в кресле и не собирается на вас нападать? Всё равно испугаетесь?
Человек в кресле поднял глаза, и старший сержант встретился с ним взглядом. Обычные глаза уставшего человека с красными от недосыпания прожилками не пугали, не хмурились, не выказывали недовольство. Тем не менее доброжелательное «Что-то хотели, товарищи сержанты?» прозвучало для сержанта набатом тревожного колокола.
Как известно, выживаемость индивида зависит от того, насколько успешно реализуется принцип «бей или беги». Перепутал разок – и накопленные тобой ресурсы меняют собственника, а в крайнем случае твой уникальный генетический набор напрямую усваивает более успешная особь.
Сержант, непроизвольно принявший стойку смирно, почувствовал, как зашевелились волосы и загорелось лицо, а слова застряли в пересохшем рту. Вся генетическая память, успешно проведшая его предков по лабиринту войн и природных катаклизмов, кричала о том, что перед ним хищник более свирепый и сильный, чем он сам. Человек, сидящий в кабинете, мог убить с такой же лёгкостью, как старший сержант мог влепить внеочередной наряд рядовому Абдулбекову.
Хозяин кабинета перевёл взгляд на бумаги, лежащие на столе. Наваждение пропало, впрочем, как и желание скандалить. Даданин, не успевший разобраться в своих ощущениях, был подвинут плечом. Безликая толпа сержантов колыхнулась и выдвинула на передний край бойкого одессита, сержанта Карамушина.
– Мы тут это, тащ камандир, стоим, мёрзнем, – бойкой скороговоркой отчеканил Карамушин, пришедший на помощь своему отчего-то замявшемуся товарищу.
– Заработался, товарищи сержанты, – как бы даже с нотками извинения проговорил хозяин кабинета, постучав кончиками пальцев по тонкой бумажной папке, лежащей на столе. – Сейчас исправим. Эй, кто есть тут?
– Иду! – ответили почти сразу откуда-то из глубины дома.
Через несколько секунд, поразительно ловко протолкавшись сквозь сбившихся на пороге сержантов, появился боец.
«Номер два», – отметил старший сержант Даданин, чувствуя явный дискомфорт. Расхлябанность и замызганность гимнастёрки бойца не укладывалась в ряд с только что пережитым стрессом. Подсознание кричало о несоответствии, мысли метались по кругу, пытаясь локализовать раздражитель и принять какое-то решение.
– Андрей, отведи товарищей сержантов на кухню, ну, ты и сам знаешь, как обычно.
– Сделаем, Командир. Прошу за мной, товарищи.
Запущенный механизм «беги» накачал кровь Петра катехоламинами – адреналином и норадреналином. Гормоны перевели организм сержанта в боевое состояние и требовали немедленных действий, между тем как рассудочная деятельность мозга тормозила эти процессы. Сержант не мог вернуться в кабинет, не мог он и убежать, бросив группу. На какое-то время наступило шаткое равновесие. При других обстоятельствах привычка к самоконтролю и дисциплине взяла бы вверх, организм без последствий вывел бы излишек гормонов.
Сейчас Пётр усиленно убеждал себя, что у него просто запершило в горле, а наглый одессит, воспользовавшись моментом, сделал заявку на лидерство. Заложенный самой природой инстинкт альфа-самца, чей статус оспаривается, мгновенно выдал жертву для демонстративного наказания: грязная гимнастёрка сопровождавшего их бойца по имени Андрей маячила практически под носом.
– Красноармеец, стой! Смирно!
Гимнастёрка прошагала ещё метра три, прежде чем остановиться. «Точно деревенский неотёсанный чурбан», – усмехнулся про себя старший сержант.
Распекать бойца было одно удовольствие: тот мялся, краснел, отводил глаза. Лепетал что-то насчёт автобуса, у которого вечно всё ломается. А голос сержанта гремел как дивизион гаубичной артиллерии, и с каждым новым выстрелом из сержанта уходил страх, возвращалось чувство собственной значимости, уверенность.
По мере уменьшения катехоламинов в крови сержанта увеличивалось содержание другого гормона – грелина1. В какой-то момент Пётр понял, что распекать неопрятного бойца ему неинтересно, а хочется есть, а точнее, жрать! Какой бы ни был сытный паёк, но после стояния на морозе и последующего за этим стресса молодому сильному организму требовалось пополнить энергию.
– Чего стоишь как пень?! Тебе сказано отвести нас в столовую – так веди! И немедленно приведи форму в порядок. Поем – проверю, – закончил выволочку подобревший сержант.
На улицу вывалились гурьбой, с шутками и смехом.
– Ребята, мы в столовую! Не зевай, айда с нами! – закричал непоседливый одессит.
И его воззвание к русским сержантам не осталось без последствий: сразу три фигурки покинули строй и устремились к домику кухни. Строй скрипнул зубами и промолчал, торопящаяся в столовую толпа заулюлюкала и закричала. Смельчаков встретили как героев, подбрасывая головные уборы.
А потом был то ли поздний обед, то ли ранний ужин; впрочем, молодым здоровым мужчинам было без разницы. Гречневая каша на мясе, соленья, белый хлеб и всё это – бери сколько влезет и приходи за добавкой, если осилишь. «Жратва тут, точно, мировая», – витала под потолком не высказанная вслух коллективная мысль.
Пётр сидел, немного откинувшись на спинку стула. Было хорошо и лениво, голоса товарищей слились в монотонный гул и звучали где-то на периферии, не затрагивая сознание. Добротные бревенчатые стены, массивная мебель – видно, что всё было сделано надёжно и даже красиво. «Как у купчины какой», – подумал Пётр, и тут же взгляд, опровергая его рассуждения, зацепился за яркие слова, шедшие по стене почти под самым потолком.
Сержант стряхнул с себя дрёму и наконец осознал, на что таращится последние несколько минут. «Тесное взаимодействие всех родов войск – залог успеха современного боя!» «Мысль настолько же верная, насколько и очевидная», – сказал себе Пётр. Уж кто-кто, а он точно знает: этим тезисом начинается вторая глава полевого устава РККА тридцать девятого года.
Но поразил его, конечно, не лозунг, а изображение под ним. Вернее, вся стена была картиной, настолько необычной, настолько не соответствующей этому купеческому интерьеру, что парни за столом просто не обращали на неё внимания, занятые поглощением пищи.
Сидящие рядом бойцы удивились бы, но Пётр достаточно хорошо разбирался в живописи. Врождённое чувство гармонии, а потом и целенаправленный интерес сделали его знатоком в мире искусства. Приехав в Ленинград из маленького грузинского городка, он был поражён и очарован архитектурой и музеями этого города. Посещение художественных галерей и полуподвальных выставок молодых питерских авторов дало необычный бонус: застенчивый юноша преображался, начиная рассказывать о стилях и направлениях, и очень легко заводил знакомства.
Неудивительно, что очень скоро застенчивый юноша исчез, а появился уверенный в себе молодой мужчина, осознающий свою красоту и с лёгкостью разбивающий женские сердца. Будучи воспитанным бабушкой в строгости, Пётр не позволял себе обнадёживать девушек и что-то им обещать. Благодаря его принципиальной позиции по матримониальному вопросу разбитых сердец было умеренно. Но внешность, весёлый характер и готовность девушек довольствоваться малым заставили его очень скоро съехать из общежития в съёмную комнату.
В общем-то, здесь Пётр и оказался из-за двух девушек, узнавших о существовании друг друга. А если быть математически точным, из-за папы одной из девушек, служившего в штабе Ленинградского военного округа. Папа хотел крови, мама и дочка хотели свадьбу. Чего хотел «жених», мало волновало заинтересованные стороны. Но, проявив солдатскую смекалку и должное упорство, старший сержант сумел взять тайм-аут.
«Вот ведь, весной отказался поступать в Киевское училище, не хотел уезжать из города, а сейчас я в каком-то лесу, в деревянной избе, и что я вижу? Новое направление живописи? И как это назвать? Анимационный надреализм? А ведь на автобусе рисунок в той же манере, совсем не похожей ни на мировые тенденции, ни на советский путь. Выпуклость образа, проработка деталей, перспектива и даже освещение, органично вписанное в картину… Решительно, сейчас так не пишут. А сюжет!»
Не успел сержант додумать свою мысль, как дверь в столовую распахнулась, и на пороге появился щуплый сержант с каким-то заострённым лицом. «Детдомовец, голодал», – непроизвольно отметил Даданин.
Новый боец точно не страдал застенчивостью.
– Не ждали?! А я пришёл! – с порога выдал он и метнулся к раздаче. На подносе в мгновение ока оказались две тарелки с кашей, гора хлеба, три стакана компота. – Здорово, кентуха! Двинь мослами, дай место будущему маршалу, – не стал утруждать себя поиском свободного места щуплый сержант.
– Гы, гы. Если маршалу… Давай посунемся, хлопцы, тут маршал оголодав трохи, – пробасил добродушный младший сержант квадратного телосложения.
Этот улыбчивый белорус вызвал бы жгучую зависть у культуристов века следующего: при любом движении его мускулы перекатывались волнами, грозя порвать гимнастёрку, а голубые глаза и пшеничные волосы, обрамляющие классическое славянское лицо, позволили бы ему играть древнерусских богатырей без всяких кинопроб.
– Я Колян Задира! – плюхнулся на освобождённое место сержант, бережно ставя поднос на стол.
– Василь, из Пинска.
– А где этот твой Пинск? – Каша с первой тарелки исчезала с удручающей скоростью. Казалось, она испаряется с ложки, не успев коснуться рта.
– В Белоруссии. Значит, как от Минска…
– Василь, это ж мировая жратва! – перебил его Николай. – Надо узнать, можно ли тут остаться!
– Слухай, Коль, а тебя что-нибудь окромя еды интересует? У тебя ж столько не улезет, – опять мешая русские слова с белорусскими, поразился Василий.
– В детстве я плохо кушал, навёрстываю, – рассмеялся Николай. – Доктора разобраться не могут: то ли аппетиту не было, то ли жратвы.
– Подраться любишь, значит? – спросил щуплого сержанта сосед слева.
Несколько голов заинтересованно повернулось в их сторону. Николай приосанился и набрал побольше воздуха для обстоятельного ответа. Ему нравилось быть центром внимания, ловить на себе взгляды, ловко отбивать словесные выпады, самому находить едкие слова, вгоняющие оппонента в смущение, а порой и в бешенство.
Увы для Николая, он был задвинут на задворки внимания одной лишь фразой, донёсшейся со стороны кухни:
– Ребятки, а кому блинчиков со сметаной? С пылу с жару! Кому? – произнесла повариха, держащая на вытянутых руках большое блюдо с горой ещё исходящих паром блинов.
Общий вздох-стон прокатился над столами. Даже издали блинчики наполняли помещение непередаваемым ароматом домашнего уюта. Два парня, коловшие недавно дрова во дворе, принесли бидон и целую россыпь стеклянных банок с вареньем. Под прожигающие взгляды пятнадцати пар глаз не спеша поставили банки на стол, помогли поварихе установить башню из блинов и с чувством выполненного долга сцапали по два верхних блина. Так же неторопливо, культурно – ложечками – парни намазали блины вареньем.
– Клубника! – выдохнул-выкрикнул высокий светлый младший сержант, сидящий ближе других к столу с банками.
– Мне! Мне наложь! – опережая других, пружиной выскочил Николай.
– Да как в тебя лезет-то? – Бойкий одессит решал для себя важнейшую стратегическую задачу: сможет ли он впихнуть в себя хотя бы один блин. Судя по скрестившимся на Николае взглядам остальных сержантов, заданный одесситом вопрос интересовал всех.
– Ты што, блинов никогда не ев? – подколол его квадратный сосед.
– Ел, конечно! К нам в детдом шефы в тридцать втором приезжали, праздник на масленицу устроили. Всем, даж самой мелюзге по блину досталось. Только без клубники: с клубникой в Котласе тяжело.
Василь густо покраснел и уткнулся в тарелку. Представить человека, евшего блины раз в жизни, он не мог. Но смеяться над прожорливостью мелкого товарища расхотелось.
Глядя на шебутного сержанта, остальные командиры смогли найти в себе силы дать последний бой армии блинов и быстро организовали атаку с флангов.
«И чего расшумелись? Блинов, что ли, не ели?» – подумал Пётр, отодвигая массивный стул. Кроме него только их сопровождающий Андрей не проявил интереса к еде и сейчас о чём-то шушукался со своими дружками.
Впрочем, и Андрей, и блины вылетели у Петра из головы, стоило ему подойти к расписанной стене. Да, он видел панораму «Бородинская битва» в Москве, которая превосходила масштабами эту кухонную роспись раз в сто, но то Москва, а тут, в богом забытом месте, в какой-то солдатской столовой…
