Buch lesen: «Психология фото- видеосъемки: практика, конфликтология, социология»

Об авторе

Евгений Титов – российский журналист и оператор. Опыт работы в региональных, федеральных и зарубежных СМИ – более 20-ти лет. Кандидат искусствоведения в сфере психофизиологии и музыкальной акустики.

Введение

О чем эта книжка

"Здесь съемка запрещена", "с какой целью снимаете?", "выключите камеру", "разрешение на съемку есть?", "я себя снимать запрещаю". Эти фразы знакомы каждому российскому журналисту или блогеру. Все бы ничего, но сторонники запретов нередко переходят от слов к делу, и тогда общение заканчивается разбитыми объективами, порванными куртками, а иногда и расквашенными носами. Жалко не только аппаратуру с одеждой, но и нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются. Бывает и так, что людей за съемку задерживают и даже сажают под арест.

Почему так происходит? Ответов много, и в этой брошюре мы поговорим как раз о них. Процесс фото- или видеосъемки в каждой стране и даже в каждом регионе проходит по-своему. На Кавказе, в городе Минеральные Воды, я однажды сфотографировал табличку с маршрутом, висевшую на маршрутном такси. Я сфоткал мобильником, чтобы не записывать маршрут в блокнот, а водитель буквально вылетел из салона, по пути засучив рукава. Мне пришлось извиняться. А в Петербурге мы с героем репортажа зашли в театр "Зазеркалье", не согласовав съемку ни с кем. Мы долго бродили по зданию, все это время не выключая камеры. И никто нам слова не сказал.

С другой стороны, есть факты и явления, которые существуют абсолютно в любой стране – просто потому, что все люди на Земле похожи. Однажды на улицах Женевы я принялся фотографировать полицейский наряд. Мне ничего не сказали, но полицейские стали отворачиваться, не желая показывать лиц. Вы наверняка и сами замечали, что съемка так или иначе тревожит многих. Если направить камеру на человека во время заседания или праздника, он может не подать виду, что заметил. Но всё же примется поправлять волосы, отряхивать одежду, чесать бровь, делать задумчивое выражение лица. Съёмка так или иначе задевает нас, но наша реакция – уже вопрос культуры, традиций, воспитания, социального положения.

Подчеркну, что эта книга прежде всего о России. Условия, в которых мы работаем, порой понятны только нам, россиянам. Я, если позволите, и дальше буду говорить "мы", ведь цели у нас с вами, надеюсь, общие: делать нашу страну законопослушной и безопасной. Кроме того, у каждого из вас, моих читателей, наверняка есть собственный опыт съемки. А я отношусь к этому с интересом и уважением. Потому считайте, что над темой съемки мы будем работать вместе.

Две стороны конфликта я обозначу как "снимающий" и "запрещающий". Наверное, в науке правильнее говорить "субъект съемки" и "объект съемки". Но у меня не диссертация, так что будем проще. Мы изучим базовые психологические принципы, задействованные при съемке, но я буду стараться, чтобы было нескучно. Напишу о своем опыте и об опыте коллег, скажу о наших с вами типичных ошибках. Я не придерживаюсь единой психологической школы, опираясь на представителей разных школ: в этой брошюре практическая польза мне кажется важнее теоретической строгости.

Кроме того, я буду постоянно ссылаться на исследование, которое группа социологов провела для моей брошюры в 2018 году. Вы узнаете, как на фото- и видеосъемку реагируют люди в Санкт-Петербурге, Краснодаре и литовской столице Вильнюсе. Помимо этого, проанализируем видео скандалов и столкновений с журналистами, чтобы понять, почему эти неприятные ситуации возникают. В итоге получатся правила, которые помогут нам с вами избежать конфликтов при съемке. Главы 1-4 адресованы прежде всего практикам, тогда как главы 5 и 6 будут, скорее, интересны тем, для кого важна теория психологии.

Почему эта книжка нужна

Кино- (а впоследствии и видео-) съемка используется в психологии, психотерапии, педагогике и социальной работе уже сотню лет. В 1933 году был разработан метод "экранного анализа", при котором специалисты устанавливали реакции ребенка на лицо матери [43]. Впоследствии исследовалось поведение детей в раннем возрасте, их общение с родителями и близкими взрослыми [42]. Но, при огромной важности направления, само психологическое влияние съемки там не рассматривалось. А ведь моя брошюра, по сути, об этом.

Впоследствии возникли многочисленные программы психотерапии, помощи детям и семьям с использованием видеозаписей [46]. При этом по умолчанию считается, что видеокамера снимает обычные отношения в привычной обстановке. Но это не вполне так: поведение родителей без камеры, так или иначе, отличается от поведения во время съемки. Однако эти отличия, порой весьма тонкие, в программах не учитываются.

Влияние видеосъемки на поведение описывает кандидат психологических наук, доцент МГУ Марина Бардышевская [3]. Видеокамера трактуется как "аффективная нагрузка" – способ воздействия, вызывающий ту или иную реакцию [36]. Я буду придерживаться именно такого подхода. Бардышевская устанавливает внутренние конфликты личности при съемке, последовательность реакций на оператора [2], что я буду использовать. Но эти замечательные, глубоко гуманистические работы не раскрывают именно моей темы. Во-первых, там идет речь о детях раннего возраста, а я пишу о взрослых. Во-вторых, сфера Бардышевской – научная клиническая психология, а моя брошюра о журналистике. Ну а третья причина относится и к работам Марины Бардышевской, и к предыдущим упомянутым: описана съемка, заранее согласованная с родителями, опекунами, врачами, тогда как я говорю о съемке несогласованной.

При поиске литературы по темам "видеосъемка" и "психология" обнаружим уникальную книгу Татьяны Салахиевой-Талал "Психология в кино" [28]. В ней рассмотрено создание сценариев и киногероев в рамках основных психологических концепций, но это, опять же, не моя тема. То же самое относится и к другим отечественным разработкам в этой сфере [10].

Отдельная область исследований – психология журналистики (медиапсихология). Один из масштабных и заметных трудов создал доктор философских наук, профессор Владимир Олешко [22]. На почти 500 страницах – гигантский объем сведений по теории, практике, философии массмедиа в психологическом разрезе. Но простые насущные вопросы операторской работы там не затрагиваются (книга, собственно, о другом). Вообще, в психологии журналистики существуют десятки учебников и книг. Но за последние 20 лет я не нашел в них ясных ответов на 3 простых вопроса: 1) почему съемка задевает и тревожит человека, 2) почему при несогласованной съемке возникает конфликт и 3) как этого конфликта избежать?

Собственно конфликт рассматривает дисциплина под названием конфликтология [9]. Она значительно разработана в российской науке. Но, опять же, я не смог найти работ, где конфликт рассмотрен применительно к практической фото- и видеосъемке. В интернете и библиотеках мы обнаружим немало книг по мастерству фотографа или оператора: композиция, пропорция, жанры, пластика, цвет, свет, монтаж. Однако ответов на 3 моих вопроса там тоже нет.

К изучению фото- и видеосъемки все чаще обращаются криминалисты. Если в психологии съемка понимается как "метод наблюдения", метод терапии либо "аффективная нагрузка", то в криминалистике – как "техническое средство" или метод сбора и исследования доказательств [44]. Елена Ильюк одна из немногих обозначает проблему: когда обычные люди снимают правоохранителей, возникает конфликт [37]. Но ее статья посвящена законодательству, а не психологии. У других отечественных юристов и криминалистов, чьи работы удалось изучить, психология съемки либо конфликт, по сути, не затронуты.

Все более прочное место съемка занимает в педагогике. Ольга Константинова провела соцопрос учителей и школьников, выяснив ряд моментов: цель видеосъемки, ее частота и перспективы использования [38]. Эти данные я учту, но, опять же, у Ольги Константиновой не сказано о противодействии съемке. О видеосъемке в школе рассказывает и преподаватель с многолетним опытом Игорь Мочалов [40]. Он пишет о практике, но психологическое воздействие съемки тоже не рассматривает.

Скажу и о визуальной антропологии – изучении культуры, истории, быта народов, этносов и вообще социальных сообществ, при котором сведения фиксируются на фото и видео [26]. Эта дисциплина накопила огромный объем методов и знаний [7]. В итоге визуальная антропология – это и "визуальная археология", и "визуальная этнография" и, в общем смысле познания человека, "визуальная психология". Но это – точно не "визуальная конфликтология", ведь съемка, исходя из самого метода, чаще всего согласовывается заранее. Несогласованную съемку в антропологии порой считают неприличной, неэтичной [39]. Однако у журналистики свои задачи. Общественная значимость, общественная безопасность иногда требуют внезапного вмешательства человека с камерой. Свою брошюру я бы отнес именно к "визуальной конфликтологии" – в узком, практическом смысле.

Ближе всего к этой теме подошла фотограф Лена Павлова – кандидат психологических наук, выпускница операторского факультета ВГИК. Она разработала курс "Психология съемки людей", где рассмотрены главные явления, нужные практикам: эмоции, мимика, жесты, восприятие, коммуникативная ситуация, социальная дистанция, культурные различия и множество других тем [41]. Одна из них – "Работа с агрессией", что относится к моей брошюре напрямую. К сожалению, курс существует только в виде тезисов: их суть Лена Павлова раскрывает при чтении лекций в учебных заведениях и обучающих съемочных экспедициях. Впрочем, она согласилась дать интервью для моей брошюры, а потому советы Лены Павловой я приведу. Но отмечу некоторую разницу в подходах. Я пытаюсь раскрыть проблему, исходя из понятий конфликтологии и социальной психологии: депривация, "я-концепция", социальный статус, категоризация, столкновение представлений. При этом я опираюсь на данные соцопроса. Но Лена Павлова, в рамках социальной психологии, пользуется несколько другими понятиями, и конфликт – не главная тема курса. При этом она делится мастерством в форме живого устного слова. А я предлагаю готовый текст.

Итак, на сегодня я не нашел обстоятельной работы или хотя бы статьи, посвященной психологии конфликта при несогласованной фото- и видеосъемке. Что почитать обычному фотографу или оператору, чтобы избежать агрессии при работе? Надеюсь, моя брошюра хотя бы отчасти начнет восполнять существующий пробел.

Глава 1. Почему снимающий привлекает внимание?

Съемочный конфликт

Нам нужно точное понятие, которое выражало бы суть проблемы. Мне кажется, выражение "съемочный конфликт" будет интуитивно понятным. В сущности, такой конфликт не отличается от любого другого: уличной драки, ссоры с начальником или, к примеру, боевого столкновения. В нем, как и в каждом конфликте, есть три главных фазы: предконфликтная ситуация, активное противостояние сторон и последующее разрешение. Но есть моменты, выделяющие съемочный конфликт среди других. Прежде всего (уж простите за банальность) это наличие фото- или видеоаппаратуры, выступающей как внешний раздражитель (триггер, как модно сейчас говорить). В Динском районном суде Краснодарского края приставы выставили меня из зала за то, что в моей сумке была зачехленная (!) камера. Так что первое внешнее условие – наличие оборудования для съемки.

Отмечу и то, что при конфликте, вызванном съемкой, предконфликтная ситуация порой отсутствует, а острая фаза возникает моментально: никто ничего не выясняет, тебе сразу закрывают объектив (а то и бьют в него). Но даже если человек просто говорит "выключите камеру", это уже можно понимать как конфликтные действия. Словесный запрет на съемку можно считать началом активной фазы противостояния, ведь это – однозначная попытка ограничить действия журналиста.

В ряде ситуаций съемочный конфликт становится разновидностью так называемого криминального конфликта. Порой он тоже сопровождается насилием, что влечет моральные и материальные потери. Решающее значение при съемочном конфликте нередко имеет короткое время протекания: происходит резкий эмоциональный всплеск, опережающий попытку разумного диалога. По опыту могу сказать: ожидать конфликта можно сразу, как ты публично достал камеру или фотоаппарат.

Возьмем исторический аспект. До 20-х годов 19 века, когда изобрели фотоаппарат, съемочный конфликт был невозможен. Потом Луи Люмьер создал прекрасный прибор синематограф, из которого в итоге получились современные видеокамеры. Так что наши сегодняшние конфликты при съемке – следствие технического прогресса, и это тоже их особенность. Конфликты, к слову сказать, бывают и у животных, но агрессия из-за фото или видео присуща лишь нам, людям. Это исключительно явление человеческой психики. Даже младенец, увидев оператора с камерой, становится настороженным, "воспринимая съемку как слежку" [2, с. 160].

В психологии считается, что сам по себе конфликт не только вреден, но и полезен. Помимо негатива, который он в себе несет, он позволяет выяснить отношения, обнаружить и устранить скрытые противоречия и проблемы [9]. Но конкретно в съемочном конфликте я положительных моментов не вижу. Пререкания с охраной или разбитая камера не решают никаких проблем и не меняют ничьих убеждений. Конечно, такой конфликт говорит о степени свободы слова в стране и свидетельствует об уровне культуры общества. Кроме того, журналист получает профессиональный опыт, а ролик с дракой дает хорошие просмотры в соцсетях, вызывая шквал комментариев. Это, быть может, укрепляет зрительские идеалы демократии. Но, по-моему, все это несколько абстрактно. Словом, съемочный конфликт – вещь нехорошая и потому лучше ее избегать.

Вдумаемся: фотоаппарат или видеокамера не стреляет и не бьет, то есть физической опасности не представляет. Но при съемке – порой вызывает набор негативных эмоций, включая раздражение, стеснение, страх, обиду, злобу (интересно, что по-английски слово "shoot" означает и "снимать", и "стрелять"). Отсюда резонный вопрос: а в чем состоит главный, глобальный предмет противостояния? Во-первых, человека или любые другие объекты снимают на фото или видео (обозначим это как "фиксация"). Во-вторых, это делает другой человек, обладающий сознанием ("субъект"). В-третьих, фото и видео потенциально могут быть опубликованы, стать достоянием общественности ("публичность"). Три этих факта объединяются в единый комплекс причин и следствий "фиксация-субъект-публичность". Возникает единое, новое по качеству социально-психологическое явление. При несогласованной съемке оно не контролируется тем, кого снимают. Именно отсутствие контроля, осознается оно или нет, становится причиной тех или иных реакций. К примеру, запрет съемки – попытка контролировать одновременно и фиксацию, и ее субъекта, и публикацию. Итак, предмет съемочного конфликта – контроль над триадой "фиксация-субъект-публичность". Вот так все сложно.

Можно взглянуть и более широко. На мой взгляд, всегда и в любой стране существует скрытое противостояние между прессой и обществом (к прессе отношу и порядочных блогеров, потому что принципиальной разницы не вижу). Пресса стремится раскрыть, показать, акцентировать, то есть нарушить покой, вынуждая общество реагировать. Но общество не особо хочет меняться, ведь стабильность и устойчивость – одни из его главных ценностей. Потому и отношение некоторых людей к институту прессы не всегда позитивное. При этом друг без друга пресса и общество существовать не могут: диалектика-с.

Можно назвать и другое масштабное противоречие, которое стало особенно явным при нынешней глобализации и развитии IT-технологий. Это конфликт между открытой публичной сферой и правом человека на закрытую частную жизнь. Конечно, никто из нас об этом не думает, когда направляет видеокамеру на охранника, да и он вряд ли задумывается о диалектике, пытаясь закрывать наш объектив. И все же эти глобальные аспекты незаметно присутствуют при каждой съемке. Такие конфликты из области вечных, то есть никогда не разрешатся и будут существовать столько же, сколько человечество. А значит, и фото- видеосъемка всегда будет нести в себе конфликтный смысл – скрытый или явный.

Обратимся к социологическим данным: взглянем на Диаграмму 3 (скачать диаграммы в формате PDF можно здесь). На вопрос "Как Вы можете отреагировать на несогласованную с Вами фото- или видеосъемку?" лишь 17.1% опрошенных отвечают, что не обратят внимания. Все остальные готовы спросить о целях съемки, запретить ее или предпринять что-либо еще. Съемка сама по себе внутренне конфликтогенна, то есть обладает способностью вызывать конфликт.

И вот еще что важно. В этой книжке я говорю не просто о фото- видеосъемке, а об ее экстремальной разновидности. Ведь одно дело снимать чиновника у него в кабинете, предварительно договорившись, и совсем другое – застать его в публичном месте и задать на камеру неприятный вопрос. Так что определение напрашивается само собой: экстремальная съемка – это несогласованная заранее съемка, которая вызывает конфликт между тем, кто ведет съемку и тем, кто ее запрещает.

Тут же повторю, что любой конфликт – это не только само столкновение (словесное или физическое), но и предшествующий этап, когда стороны начинают диалог, а также заключительный этап, когда ситуация приходит к определенному результату и противостояние прекращается. Итак, формулирую окончательно: съемочный конфликт – это общение сторон, последующее противостояние и итоговое разрешение ситуации, вызванные экстремальной фото- видеосъемкой.

Депривация личной свободы

Если посмотреть на Диаграмму 1, то увидим ясную тенденцию. На первый вопрос, "Если незнакомый человек снимает Вас на видео без Вашего согласия, то имеет ли он на это право?", примерно половина опрошенных отвечает: их можно снимать только с их согласия. А примерно каждый четвертый утверждает, что права на несогласованную съемку у постороннего нет вообще. И эта тенденция одинакова и для Петербурга, и для Краснодара, и для литовского Вильнюса. То есть можно говорить о базовой психологической черте: человек чаще всего уверен, что распоряжаться собственным изображением имеет право только он сам. И по российским, и по литовским законам снимать людей в общественном месте можно свободно, но мы говорим о субъективном восприятии обычного гражданина.

Году в 2009-м у меня случилась интересная съемка в Краснодаре. Представьте огромную пустую площадь, окутанную утренней дымкой. Далеко, метрах в двухстах, появляется одинокая фигура милиционера (тогда еще была милиция). Страж порядка шагает упорно и долго, пересекает всю площадь, приближается ко мне и говорит одну единственную фразу: "я себя снимать не разрешаю". Так я узнал, что этот милиционер вообще есть на свете.

А в 2018-м я снимал в Литве документальный сериал. Одна из локаций была на рынке под Вильнюсом. Мы согласовали съемку с руководством рынка. Когда съемки были окончены, к нам подскочил возбужденный и обозленный человек – один из продавцов, который требовал, чтобы его нигде не показывали. При этом он грозился судами. А ведь его в кадре нигде не было. Вряд ли он говорил бы таким тоном с полицией или рыночным начальством, ведь они – власть. А с нами этот хороший человек затеял конфликт: решил выместить внутреннюю агрессию – получить моральную компенсацию за то, что раньше кто-то другой нарушал его права. Журналист должен быть к этому готов.

Я описываю случаи, когда видеокамера вызывала у людей чрезмерное, утрированное чувство их затронутых прав. Хотя я даже не собирался этих людей снимать. Что уж говорить о чиновниках, охранниках или полицейских, которые действительно попадали в мой объектив! Фраза "я себя снимать не разрешаю" – в России классическая. При несогласованной фото – или видеосъемке человек чаще всего ощущает, что у него отнимают нечто очень важное, принадлежащее исключительно ему.

Есть и другой важный аспект: кругом бушует поток новостей, клипов, комментариев, сторис, лайков, но человеку порой хочется создать вокруг себя замкнутое пространство, огораживающее его личное "я" от этой информационной лавины. Чаще всего человек уверен, что имеет право оставаться в стороне от медийной сферы, не быть предметом всеобщего внимания. Так нередко считают даже госслужащие, которых каждый день показывают по телевизору. А при экстремальной съемке получается, что вопрос публичности, медийности решает уже не сам человек, а тот, у кого в руках камера. Потому "наезд" на оператора или фотографа – еще и возвращение себе права распоряжаться собственной публичностью.

Приведу еще один случай. Однажды в Вильнюсе мы снимали модельершу из Беларуси. По сценарию документальной серии, она шила костюм, надевала его, а в конце серии приходил фотограф и делал снимки – то есть устраивал фотосессию, как принято в мире моды. Фотограф пришел и стал делать фото, но сниматься в нашем фильме он решительно не захотел. Пришлось долго его уговаривать. Эта ситуация – довольно яркая, но ее психологическая суть часто присутствует и в других случаях. При незапланированной съемке к чувству нарушенных прав у человека нередко примешивается ощущение зависимости. Человеку кажется, что его самовольно делают участником чужого сценария, лишая возможности выбора. Он не хочет играть навязанную и непонятную роль в журналистском "спектакле"; он – самостоятельная творческая единица. Разумеется, из зависимого положения человек стремится вырваться, восстановив статус-кво.

Из многолетней практики могу сделать и другой вывод. Одна из скрытых причин агрессии при фото- видеосъемке – чувство обезличенности. Человеку кажется, что мы воспринимаем его как бездушный предмет, модель для съемки, не интересуясь его уникальной личностью. Мы снимаем, относясь к нему, как ко всем остальным. Мы направляем на него объектив как на частичку огромной толпы, как на винтик в общественном механизме. И протест против съемки – это, помимо прочего, требование человека признать в нем уникальную личность.

В итоге, когда некий журналист бесцеремонно отбирает право распоряжаться изображением и публичностью, ставит в зависимость и обезличивает, это вызывает у человека чувство нарушенного личного уважения. Ведь если с ним так обходятся, значит, считают, что с ним так поступать можно? Потому внезапную съемку человек иногда воспринимает, в том числе, как угрозу своей самооценке. И негативная реакция направлена на то, чтобы доказать журналисту, что тот оценил его неверно. Надо понимать, что все названные явления и причины действуют одновременно, как единый и сложный эмоциональный комплекс. Причины негативной реакции человек обычно не осознает, поддаваясь возникающим эмоциям. Но от этого причины не исчезают.

К теме про уважение добавлю очередной случай. Как-то раз контролеры поймали в московском трамвае безбилетника. На просьбу оплатить проезд "заяц" принялся скандалить и материться. Я стал снимать мобильником, но это вызвало укоры пассажиров. Причем обвинили не "зайца", а меня, говоря о моей непорядочности. И это вполне типично: несогласованная съемка человека нередко понимается окружающими как нарушение моральных норм, проявление подлости, цинизма, неуважения. Ведь каждый внутренне примеряет эту ситуацию на себя.

Артем Стецко пишет о криминалистике, отмечая, что у потерпевшего при видеосъемке значительно вырастает "степень нравственных страданий": потерпевший обеспокоен тем, что материалы разгласят. И потому решение следователя о съемке должно "отвечать не только целям уголовного преследования, но и интересам участников уголовного судопроизводства". [44, с. 8]. По-моему, именно такого, гуманного подхода порой не хватает и следователям, и журналистам с блогерами.

В психологии существует понятие депривации, когда человека лишают чего-то жизненно необходимого [17]. Например, повязка на глазах – это "депривация зрительных ощущений". Осмелюсь предположить, что при экстремальной фото- видеосъемке мы тоже можем говорить о депривации: человеку кажется, что у него резко и грубо отняли возможность распоряжаться своим изображением, публичностью, независимостью, самостоятельностью. Другими словами, он чувствует, что его лишают части личной свободы.

Депривация личной свободы приводит к фрустрации [5], то есть ощущению неудовлетворенных потребностей в уважении, признании, безопасности (о них еще поговорим). Порог терпимости к такой ситуации у каждого человека собственный, так что понять, в какой момент конкретный человек может выразить нам протест, непросто. Но в любом случае негативная реакция в ответ на съемку – это стремление преодолеть фрустрацию и вернуться к первоначальному душевному равновесию, удовлетворив потребности в признании и уважении.

Из сказанного следует логический вывод: чтобы при съемке не было конфликта, в ответ на негативную реакцию мы должны показать человеку, что уважаем его права и ценим его как личность (позже все разложим по полочкам). Это своего рода "утешение", моральная компенсация, которую человек получает за причиненные стресс и "обиду". И даже если перед нами заядлый негодяй, мы все равно должны придерживаться этого правила. Дело не только в гуманности, но и в том, что нужно беречь аппаратуру и нервы.

Снижение социального статуса и покушение на "я-концепцию"

Социальный статус есть у каждого из нас. Это положение, которое человек занимает в обществе – кто-то выше, кто-то ниже. Зависит этот статус от степени принадлежности к власти, от уровня доходов, занимаемой должности, образования и пр. [35].

Однажды я снимал репортаж в исправительной колонии в Тамбовской области. Подъехав к колонии, направил объектив на человека, который дежурил в будке у шлагбаума. Я ждал привычного "наезда", который нередко совершают люди при погонах, реагируя на внезапную съемку. Но парень в будке растерянно молчал. Оказалось, что это не охранник, а обычный заключенный (когда я об этом узнал, то съемку прекратил). Но был и другой случай. Как-то раз эколог по имени Сурен пошел на встречу мэра Сочи (теперь уже бывшего) с местными жителями. Когда мэр увидел, что его снимают, он подошел и коротким движением выхватил у Сурена фотоаппарат. Почему в этих двух случаях такие разные реакции? Из-за разных социальных статусов. Заключенный в России – это человек, лишенный особых привилегий. Мэр, наоборот, относится к политической элите.

Но социальный статус важен нам не сам по себе. Он – часть "я-концепции". Понятие это сложное, но если вкратце, то "я концепция" – это то, что человек думает о себе и кем себя считает. Какими он видит свои личные качества и таланты, как он их оценивает, а также как его оценивает окружение, включая нас с вами [17]. Представим "я-концепцию" какого-нибудь мэра. Он осознает, что он начальник, а потому уверен, что его команды должны выполняться.

Когда я работал на городской телекомпании в Краснодаре, мы с оператором отправились снимать, как мэр (сейчас уже бывший) встречается с работниками культуры. Набрав нужных кадров, мы вскоре уехали. Но после встречи мэр не поленился позвонить директору нашего ТВ с претензиями: почему мы ушли, когда он продолжал говорить? Распоряжаться журналистами – отечественная традиция, и российский чиновник, в глубине души, нередко чувствует себя ее продолжателем. Поэтому он убежден, что должен командовать человеком, снимающим видео. И это убеждение – тоже часть его "я концепции".

А теперь вообразим: кто-нибудь посторонний внезапно направил на мэра объектив. Мэр это воспринимает как попытку оспорить его власть, принизить его социальный статус, а значит – как покушение на его "я-концепцию". Более того, несогласованная съемка ему подспудно кажется нарушением социальной иерархии, общественного устройства. Если "я-концепцию" мэра представить в виде шара, то при несогласованной съемке на этом шаре появляется вмятина. И мэр стремится эту вмятину устранить.

Словом, сформулируем еще одно правило: в России необходимо признавать и подчеркивать социальный статус того, кого мы снимаем. И неважно, это губернатор или дворник. Поскольку съемка воспринимается как попытка социальный статус понизить, нужно показать человеку, что ничего подобного мы в действительности не хотим. При этом оценка статуса должна быть адекватной, то есть нельзя дворнику говорить, будто он как губернатор: нас заподозрят в лести или насмешке, что вызовет еще большее отторжение. Но подчеркнуть, что мы понимаем и уважаем труд человека, никогда не повредит.

Заблаговременное определение социального статуса человека позволяет отчасти спрогнозировать его реакцию на съемку. Например, охранник – тоже человек с повышенным статусом, особенно если у него есть форменная одежда. Форма вообще подчеркивает особое положение и показывает (в том числе самому ее обладателю) повышенные полномочия [30]. Поэтому российские охранники и полицейские нередко реагируют на видеокамеру так же, как мэр, отобравший фотоаппарат у эколога. Отсюда еще одна рекомендация: при съемке надо понимать, как человек воспринимает себя и свои полномочия по отношению к нам.

Точно таким же покушением на статус и унижением съемка порой становится для российских силовиков. Впрочем, есть и другой аспект. Далеко не все, кого мы снимаем, являются госслужащими или правоохранителями, но их реакция бывает не менее жесткой (почитайте потом мой рассказ про сочинского строителя). Дело в том, что при экстремальной съемке на человека действуют многие факторы. И если для чиновников и силовиков покушение на их статус – возможно, одна из главных причин негативной реакции, то для остальных на первый план выступают другие причины.

Модель публичного выступления

Представим, что кто-нибудь выходит говорить речь перед стадионом. В крови оратора повышается уровень гормонов – адреналина и норадреналина, растут уровень сахара и кровяное давление, учащается сердцебиение. В итоге организм мобилизуется: в мышцах усиливаются тонус и напряженность, а внимание, мышление и память начинают работать в новом, измененном режиме [33]. У человека возникают беспокойство, тревога, страх. Так организм отвечает на стресс, вызванный публичным выступлением.

Фото- или видеосъемка – это, в некотором смысле, аналог появления перед публикой. Направляя на человека объектив, мы как бы выдергиваем его из уютной комнаты и ставим на сцену большого зала. Мы заставляем его быть публичным. Он не столько понимает, сколько ощущает на эмоциональном уровне, что его смогут увидеть сотни и тысячи человек. Поэтому видеосъемка, в той или иной степени, это тоже стресс для того, кого снимают.