Истукан

– Ибаско Мануэль Роке, – вслух прочитала Рита. – Мануэль! Ты меня слышишь? Я пойду за помощью. Мы тебя спасём. Не сдавайся!

Рита трижды произнесла имя незнакомца ему на ухо, и он приоткрыл покрасневший глаз. Рита в испуге отшатнулась, но следом опять сказала:

– Мануэль. Ты подожди. Всё будет хорошо.

Глава десятая
Капитан Алистер

Говард Тёрнер знал, что бояться нужно живых. Мертвец не обманет, не ударит исподтишка. Эбигейл Тёрнер, мать Говарда, сутки пролежала на втором этаже, прежде чем он нашёл её бездыханной и до того спокойно сообщил о находке отцу, что тот не поверил. Мать, поругавшись с отцом, часто запиралась в комнате, даже завела себе отдельный холодильник у кровати. Никто не думал, что её хватит удар. Говард любил мать, но оплакивать не стал. Зачем мёртвым твои слёзы?

Когда на четвёртый день после крушения «Амок Лайта» русская девчонка разглядела на рифах ещё одного человека, Говард сразу понял, что надежды на его спасение нет. Упрямые филиппинцы полезли в воду. Впятером добрались до рифов. Потом с дрожью рассказывали, как узнали в незнакомце Алистера Самортина, капитана затонувшего парома. Им показалось, что он шевелится. Они бросились ему на помощь. Приподняв его, увидели обезображенное, изъеденное морской живностью лицо. То, что капитан якобы шевелился, – так это крабы возились в штанинах и рукавах, праздновали добычу. Закопать капитана или хотя бы сбросить тело с камней никто не догадался. Теперь филиппинцы придумали ходить на валун, откуда русская заметила Алистера, и подолгу стоять там, издали всматриваясь в мертвеца. Дошло до того, что на берегу начали говорить о нём как о живом: спрашивать друг друга о настроении капитана, не беспокоит ли его ветер и не слишком ли щекочут крабы.

Говард отпускал Диану к другим выжившим. Она приносила слухи и страхи, после вчерашнего ограниченные болтовнёй об Алистере, и называла имена. Пребывание в дикости затягивалось, и Говард должен был точно знать, кого тут опасаться, а кому продать Бруклинский мост.

Пять дней – немалый срок. Паром затонул на водной магистрали, в Миндорском проливе, а не посреди Тихого океана. Да тут с утра до ночи должны проплывать десятки рыбацких и туристических посудин. Говард не мог объяснить, почему спасатели до сих пор не обнаружили выживших, но предпочитал рассуждать о том, что было ему понятно и подвластно. Пока остальные судачили о капитане Алистере, якобы изменившем положение на рифе – мертвец ворочался, отлежав бок, – Говард направился к французу Лорану. Парень засматривался на Диану, пробовал с ней шутить, намекал на возможность более близкого знакомства. Романтик, куда деваться. Говарда подобное внимание к его филиппинской жене не настораживало, и к Лорану он пошёл не закатывать сцены ревности, а выкупить «Сникерс». Сторговались на ста долларах. Оба остались довольны. Говард, как и все, питался одними кокосами, а на кокосах долго не продержишься. Но батончик, подтаявший и мятый, он приберёг. Пусть ждёт своей очереди.

– Игуаны добрались до Галапагосских островов, – вчера рассказывал русский парень Дмитрий, – и обнаружили, что есть там нечего. Пришлось приспосабливаться. Они научились переваривать кактусы. Давились колючками, мучились, но умирать с голоду отказывались. Кактусы растут медленно, и вскоре игуаны съели последний из них. Тогда они научились переваривать выброшенные на берег водоросли, а следом наловчились есть их непосредственно в море. Солёная вода игуан не остановила. Они выжили и расплодились.

Говард любил такие истории. Знал, что должен уподобиться игуане и выжить. Голод напоминал о себе. И проклятущие чайки дразнили устроенным пиром – второй день подряд кружили вдалеке, словно делили крупную добычу. Нашли тушу косатки, если косатки вообще водятся в здешних водах. Или тела погибших пассажиров «Амок Лайта». От этой мысли даже Говарду стало не по себе.

Именно голод спровоцировал первую стычку в бухте. Всё началось с Адриана, механика с «Амок Лайта», которого на днях стошнило после четырёх выпитых кокосов. Адриан стал разговорчивым, трещал без умолку. Вслух вспоминал любимые блюда. Обещал, вернувшись в город, заглянуть в «Кукуруку» и заказать лечон – молодого поросёнка, начинённого рисом и зажаренного на бамбуковом вертеле. Следом закусить бычьими хвостами в арахисовом соусе и балутом – насиженными утиными яйцами с зародышем. Все молча слушали Адриана, и только сорокалетний Мактангол попросил его остановиться. Сдержанно попросил, без угроз. Адриан развеселился ещё больше. И чем злее становился Мактангол, тем громче механик живописал воображаемые блюда. Когда он дошёл до поджаренных в уксусном соусе свиных ушей и чудесного аромата илокосского чеснока, Мактангол не выдержал. Схватил Адриана за грудки, приподнял над песком и швырнул в кустарник. Никто из членов экипажа не вступился за механика. Помощник Альварес, бывший у них за главного, тоже промолчал. Глядя на их испуганные лица, Говард подумал, что старина Кинг прав. «С такими людьми приходится иметь дело. Толпа. Грёбаные отбросы. Что им нужно? Им нужна еда, шоу Опры, музыка кантри и тёплая кровать, чтобы заниматься этим делом после того, как зайдёт солнце. И воспроизводить таких же, как они».

В следующий раз Мактангол проявил себя, когда к нему и остальным филиппинцам начал приставать Лоран. Француз заявил, что они виноваты в крушении парома и должны заботиться об иностранцах. Трудно сказать, чего конкретно добивался Лоран. Возможно, надеялся, что филиппинцы забегают на цыпочках и начнут носить ему вскрытые кокосы, раздобудут лягушачьих лапок. Мактангол ткнул его кулаком в плечо. Истерика прекратилась. Лоран отправился искать утешения у Клэр, кажется, меньше остальных ожидавшей подобной сцены от друга.

Говард Тёрнер разбирался в людях. Иначе не поднялся бы так высоко, до сих пор торговал бы пуговицами в отцовской лавке. Он с первых дней поверил в Линду, свою жену. Видел её хватку. Поэтому женился на ней, несмотря на протесты отца. В девяносто пятом Линда осталась без работы. Говард её поддержал. Запертая в доме с тремя детьми, она сходила с ума. Чтобы выпустить пар, взялась печь вупи-пай – мягкие печенья-сэндвичи с прослойкой из ванильного крема и кремового маршмеллоу – по рецепту, который её мать вырезала из «Сиэтл Уикли» в конце семидесятых. Невинная забава перешла в одержимость. Линда пекла в разы больше, чем могла съесть семья Тёрнеров. Оставляла печенье на пороге соседей. Угощала их за счёт Говарда, и Говард терпел. Среди соседей нашлась владелица закусочной, чьи дети пришли в восторг от домашних вупи-пай, и владелица заказала Линде печенье для мороженого в своей закусочной. А в следующем году Говард уволился из брокерской конторы, снял накопления и деньги, отложенные детям на учёбу, оформил кредит и открыл семейное кафе «Вупи Прайд» на восточной стороне Капитолийского холма. Прошло два года, и «Вупи Прайд» получил награду «Лучшего классического вупи-пай». Следом были другие награды, публикации в «Сиэтл Мэгэзин» и участие в довер-фокскрофтовском фестивале. Да, в людях Говард разбирался. И Мактангол ему понравился.

Диана узнала, что филиппинец работал администратором магазина 7-Eleven в Кесон-Сити и направлялся на отдых с семьёй: женой и детьми-близнецами. В последний раз Мактангол видел их перед пожаром на пароме. Надеялся, что они уцелели и прибились к соседней бухте или к другому острову неподалёку. Среди выживших никто не верил в смерть близких. Когда все ломанулись помогать Мануэлю, Говард сразу сообразил, что к северной оконечности бухты людей гнали не сострадание, не забота о ближнем, а надежда встретить знакомое лицо. Пусть разбитое, обожжённое, но знакомое. Увидев, что спасся никому не нужный чужак, многие с разочарованием отходили в сторону, а вечером опять тешили себя надеждой: если уцелел Мануэль, мог уцелеть кто-то ещё.

Ироничным ответом на их молитвы стал изъеденный крабами капитан Алистер. Вот участь ваших родных. Вот участь семьи Мактангола. Говард не стал говорить об этом филиппинцу, но подошёл лично познакомиться с ним и тишком разделить драгоценный «Сникерс». Смешно, что на пятый день выживания захудалый батончик стал драгоценным.

У Говарда оставалось много наличных, песо и долларов. Хватило бы нанять яхту и вывезти всех обратно в Манилу. Сам Говард никогда бы не взял билеты на паром, предпочёл бы добираться до Корон на самолёте. Морская прогулка была блажью Дианы. Ей хотелось непременно побывать на судне, на котором в начале нулевых боцманом ходил её отец. Говард не винил Диану – разделил с ней ответственность за крушение в ту секунду, когда поддался её уговорам. В следующий раз не поддастся. Уж лучше в самом деле арендовать прогулочный катер. А сейчас от денег толку мало. Новых «Сникерсов» никто не припрятал, и Говард решил выкупить сигареты у Михаила Самоедова.

Сам Говард не курил – помнил, как отец годами выхаркивал лёгкие, – но понимал, что рано или поздно курить захотят другие. Сигареты пожелтели и пахли довольно мерзко, но русский, как ни странно, продавать их отказался. Говард предложил тысячу долларов – немыслимая цена, но Михаил сказал, что деньги ему не нужны. Впрочем, выяснилось, что зажигалки он лишился и прикуривать всё равно нечем.

Самоедов первые дни пробыл в сонном забвении. Говард вообще не сразу его приметил. Когда же Рита спасла Мануэля, Михаил оживился. Наблюдал, как стриженная под парня Роуз, её подружка Аналин и горстка других филиппинцев нахваливают Риту, затем сам подошёл похвалить дочь и разделить её успех. Грамотный ход. Затем русский вдруг справился о самочувствии полуживого Майкла, расспросил помощника Алистера о месте, куда их выбросило море. Вот и сейчас, едва солнце перевалило за полдень пятого дня, Самоедов развернул шумную деятельность. Обошёл мужчин с призывом обследовать риф. Среди вещей с парома могло найтись что-нибудь полезное; не хотелось отказываться и от надежды обнаружить радиолокационный ответчик. По-английски Самоедов говорил неуверенно и переводчиком таскал жену Ладу.

На призыв Михаила откликнулись немногие. Одни боялись наткнуться на утопленников, вторые были так истощены, что не проплыли бы и десяти метров, а третьи отказывались понапрасну жариться под солнцем, говорили, что ничего толкового не найдут. В итоге Самоедов собрал группу из пяти филиппинцев и отправил их на рифы, а сам остался следить за ними с берега. Вскоре к новой забаве присоединились ещё шесть человек, в том числе француженка Клэр, Роуз и дочь Самоедова, предварительно на виду у всех поругавшаяся с матерью – та не хотела её отпускать.

В следующие два часа на песке собралась горка бесполезной всячины. Ныряльщики тащили всё, что удавалось снять с рифа, и поднимали то, что затонуло на небольшой глубине. Первой ценной добычей стал пылесос с пластиковым контейнером для сбора пыли и турбиной «антитэнгл».

– «Трать время на любые занятия, а не на пыль, – прочитал Дмитрий на размокшей коробке. – Лёгкая уборка. Мощный результат». Отлично! Теперь не придётся чистить контейнер вручную.

С таким же успехом можно было раздобыть фарфоровый сервиз с анютиными глазками на чашечках, но пылесос поднял всем настроение. В воду полезли даже те, кто утром помирал от бессилия и соглашался сдвинуться с места лишь вслед за ускользавшей тенью деревьев. Кажется, Самоедов при желании загнал бы на риф и спасённого его дочерью Мануэля – тот, в отличие от Майкла, пришёл в себя, стоило ему напиться кокосовой воды. Но Мануэль держался в стороне и добычей ныряльщиков не интересовался. На свою спасительницу поглядывал с озлоблением. От Говарда не укрылся его воспалённый взгляд. Странный малый.

Вслед за пылесосом на песок перекочевали тюки со шлёпками. Ещё одна великолепная находка… Резиновые тапки с литым креплением на подъёме и открытым носом. Чёрные и синие, на все размеры. Филиппинцы могли ликовать. Они в городах поголовно разгуливали в шлёпках, даже дети, которые и ходить-то едва научились, а женщины подбирали себе шлёпки, отороченные искусственным мехом, и носили их с подследниками. В отличие от пылесоса, тюки с тапками не залежались – каждый натаскал себе по несколько пар. Теперь безучастных к поисковой экспедиции Самоедова не осталось. Кто не плавал сам, ждал на берегу и торопливо осматривал выловленное. Некоторые ныряльщики, не задерживаясь у общего свала, относили добычу друзьям или прятали под кустами в своём закутке. Из-за этого порой вспыхивали краткие перебранки.

Набор шлёпок пополнился тюками с белыми футболками, полотенцами и халатами, отмеченными жёлтой коронованной эмблемой «Корон Резорт». Говард попросил Диану принести им по халату. Понимал, что будет смотреться нелепо, но обгоревшие ноги не оставили ему выбора. Кроме того, в халате приятнее спать. О нелепости своего вида Говард позабыл, когда увидел, что половина бухты разгуливает в одинаковых футболках, словно отряд волонтёров, призванных нести медицину, или слово Божье, или что они там обычно несут диким филиппинским племенам. В халате разгуливала и самая юная из выживших – одиннадцатилетняя Малайя. На пароме она потеряла родителей и родную тётю. Ей было не до веселья, но подол длинного халата стелился за Малайей королевской мантией, и девочка, пожалуй, впервые за пять дней улыбнулась.

Палубный кадет Габриэль и трюмный матрос Макисиг разыскали светло-жёлтый пластиковый футляр с сигнальными ракетами. Закрытый на защёлки, он вызвал общее ликование. Когда футляр открыли, оказалось, что он полон песка. Здешние воды обладали чувством юмора. Добрались до сигнальных ракет, вывалили их на морское дно, затем до отказа наполнили футляр песком, защёлкнули его и, дразня, выбросили поближе к людям. Габриэль и Макисиг молча снесли издёвку, но возвращаться в воду отказались; ушли копаться в свале футболок «Корон Резорт» и подбирать себе шлёпки.

До вечера на берег удалось вытащить две упаковки пластмассовых игрушек, пачку туристических календарей с перечнем ресторанов Корон, коробку с мелкой канцелярией, разбухшей и пришедшей в негодность, и прочую безделицу вроде обрывков ткани и нераспознаваемых деревянных обломков. Достойными внимания Говард счёл лишь мешок с рулонами кофейных пакетиков белого «Грейт тейст», мешок с пакетиками растворимого напитка «Танг», катушку капроновой верёвки и внушительный ПВХ-баннер с цитатой из «Новой международной версии Библии». Баннер, разумеется, был примечателен не призывом к честности, а размерами. Метра три на четыре, невредимый. Говард смекнул, что из баннера нетрудно сделать опознавательный знак для спасательной команды.

Наконец, ключевую находку сделали Роуз и Аналин. Отплыв на юг от бухты, они разглядели среди прибрежных скал покачивавшийся на волнах туристический рюкзак – один из десятка подобных, лежавших на второй палубе парома. Запечатанный в гермомешок, он выдержал пять дней плаванья и не промок. В лучах заходящего солнца почти тридцать человек наблюдали, как Роуз и Аналин неторопливо, с преувеличенной торжественностью вынимают из пятидесятипятилитрового рюкзака чьи-то вещи – возможно, вещи утонувшего и в эти секунды кормившего рыб человека, – оценивающе кивали, если видели что-нибудь толковое, и ворчали, обнаружив бесполезное. Пять дней, а они уже превращались в дикарей.

– Толпа. Грёбаные отбросы, – прошептал Говард.

– Просто дети, – так же шёпотом ответила Диана.

В рюкзаке лежали одноместная палатка, тонкий спальник, сухие синтетические вещи, кое-какая дребедень вроде купальника в зелёный горошек, путеводителя «Лонли Плэнит» и растрёпанного романа на немецком. Наиболее ценными оказались топорик, мультитул, нож, кружка, маска с трубкой и сразу три зажигалки «Бик». Из еды в рюкзаке были только две пачки крекеров, которые Роуз тут же разделила между выжившими. До полуночи все копались в найденных вещах. Палатку и спальник, не споря, отдали Майклу и согласились в дальнейшем приберегать для тех, кто больше других нуждался в отдыхе. Спать легли перед костром, довольные и радостные, будто добились невесть каких результатов. Лишь на утро шестого дня пустой живот напомнил выжившим об ужасе их положения. Футболки и шлёпки голод не утолят.

До обеда ныряльщики продолжали рыскать в бухте. Осмелев, заплыли в прежде запретную сторону – к разлагавшемуся и не желавшему уплывать капитану Алистеру, однако ничего важного не нашли. Вымотавшись, вернулись на берег и с отвращением принялись жевать кокосовую кашицу. Между тем Самоедов не унывал. Придумал возвести шалаши из веток и пальмовых листьев. Выбрал единственно доступное место – травянистую проплешину между кокосовой рощей и южной оконечностью пляжа. Подговорил нескольких филиппинцев помочь ему и отправился с ними собирать строительный материал. Говард, узнав об их планах, решил вмешаться.

– Ты хочешь торчать здесь? – обратился он к Мактанголу. – Или выбраться?

Мактангол нахмурился, не понимая, к чему клонит американец. Говард не торопил его. В итоге филиппинец сказал:

– Хочу выбраться.

– Тогда иди за мной.

Говард пошёл в сторону кокосовой рощи. Решительность его шага привлекла внимание, и следом вытянулся хвост любопытствующих. О, людям нравятся представления! Они их чуют. И если под рукой нет пульта, чтобы включить шоу Элен, шоу Джона Стюарта или какое шоу тут, на Филиппинах, популярно, довольствуются мелкими соседскими разборками.

Одолев пригорок и увидев первые заготовки будущих шалашей, Говард с ходу принялся их разбрасывать. Мактангол, помедлив, присоединился к нему и даже сломал несколько крупных ветвей, воткнутых в землю наподобие стропил. Вопросов он не задавал – верил, что Говард в нужное время объяснит своё поведение, и не ошибся. Самоедов и его люди стояли рядом. Молча наблюдали за происходящим, как и прочие зеваки на пригорке.

– Зачем? – спросил Самоедов, когда Говард, удовлетворённый сделанным, остановился.

– Затем, что мы не собираемся тут жить, – громко и отчётливо ответил Говард. – Твоя дочь накормила нас кошачьим кормом. Не пожадничала. И мы ей признательны. Но вряд ли у неё найдётся другая заначка, верно? Мы должны выбраться с чёртова пляжа, а не торчать тут, пока не перемрём с голоду.

– Это не мешает сделать укрытие от дождя.

– Что-то я не заметил туч.

– Однажды они появятся.

– Однажды? К этому времени мы должны отсюда убраться.

– Не понимаю. – Самоедов качнул головой.

– Послушай, – более доверительно обратился к нему Говард. – Ты мужчина неглупый, я вижу. К тебе вопросов нет, но там, – Говард неопределённо махнул рукой в сторону пляжа, – там полно долбаных хиппи, которым наше приключение кажется вполне увлекательным. Построй им хижину, научи их рыбачить и собирать кокосы. И думаешь, они задумаются о спасении? Или будут загорать себе на пляже? Обживутся, начнут ловить кайф от тропического безделья. Зачем напрягаться? Рано или поздно спасатели приплывут сами. Нет! Не приплывут. Прошло шесть дней! Нам пора бросить все силы на спасение и не отвлекаться на организацию лагеря. Поверь мне, Михаил, ты поставишь шалаши, а завтра кто-нибудь из хиппарей начнёт плести фенечки и петь песни. В отличие от нас с тобой, им возвращаться некуда. Разве что в духоту своих офисов. Не давай им шанса расслабиться. Как сказал один умный человек, «тратя усилия на временное устройство неприятной тебе жизни, упускаешь шанс на скорое избавление от неё».

Выговорившись, Говард замолчал и мельком огляделся. Бо́льшая часть зрителей выглядела напуганной и в то же время довольной. В их глазах угадывалось ожидание. Говард хорошо знал этот взгляд. Они ждали, чья возьмёт. Им важно понять, кто здесь способен стать лидером. Первое поражение или первая победа в противостоянии Говарда с Михаилом заложит основу того, как к ним в дальнейшем отнесутся другие. «У вас не будет второго шанса произвести первое впечатление». Ведь так пелось в рекламе зубной пасты из «КаслРока»? Или в рекламе шампуня от перхоти?..

Впрочем, Говард согласился бы окончить противостояние дружеским похлопыванием по плечу. Он пришёл сюда не самоутверждаться.

– И что ты предлагаешь? – спросил Михаил после того, как жена перевела ему слова Говарда. – Отправить бутылку с криком о помощи?

– Не держи меня за идиота. Нет. Я предлагаю из этого, – Говард повёл рукой, указывая на обломки несостоявшегося лагеря, – собрать сигнальное костровище. Расписать вахту. И запалить его, когда появится поисковый катер, самолёт, вертолёт, да хоть парапланерист. Хватит ковыряться в песке. Пора браться за дело.

– Я уже выбрал место для костра. Планировал поставить его ближе к вечеру.

Говард растерялся. Да, Михаил неглуп. Тем лучше.

– Вот и славно! Но поставим сейчас. Зачем терять время?

Филиппинцы под руководством Говарда и Михаила расчистили проход к скальному выступу, ранее присмотренному Самоедовым. Обнаружить его помогли молодые музыканты, плывшие играть в ресторанах Корон: Мигель и Киану. В их группе было ещё четыре участника, и Мигель не смирился с их исчезновением. Они с Киану единственные провели первые дни в кратких вылазках: пробовали плыть вдоль берега, но быстро уставали и возвращались, пробовали продраться через кусты и подняться на вершину отграничивавших бухту скал, но изодрали одежду и позавчера окончательно выдохлись. Однако нашли лазейку в зарослях и протиснулись к скальному выступу – этим оправдали своё упорство.

К Самоедову и Тёрнеру присоединился Альварес с членами экипажа. Вооружённые топором, ножом и камнями, они прорубили узенькую тропу, затем вычистили выступ от лишней растительности. К вечеру костровище из сгруженных вигвамом сухих веток и пальмовых листьев было готово, дежурство распределено, и Говард, довольный своим вмешательством, вернулся к Диане. Она порадовала мужа двумя пойманными и зажаренными на общем костре крабиками. Мелочь, конечно, мяса в них было на глоток, но сам вкус крабового мяса приободрил.

Получив в своё распоряжение огонь, Говард вспомнил про сигареты Самоедова и вновь явился к нему с деньгами. Выяснилось, что Михаил попробовал закурить и убедился, что после морской воды сигареты отвратительны. Расстроившись, бросил их в костёр.

Утром восьмого дня Самоедов предложил похоронить капитана Алистера. Михаила не меньше Говарда утомил страх филиппинцев перед телом капитана. Многих мучили кошмары, в которых тот, полуразложившийся, выбирался на берег преследовать выживших – утягивал их на морское дно в наказание за то, что они не нашли его раньше, в первый же день после катастрофы, когда капитан ещё дышал. Говард не возражал против похорон. Ему понравилось, что некоторые из филиппинцев, выслушав предложение Самоедова, первым делом посмотрели на него, на Говарда, проверяя, будет он возражать или нет.

– У нас тут есть врач или хотя бы медсестра? – громко спросил Тёрнер.

– Капитан мёртв, – испуганно ответили ему сразу три филиппинца.

– Господи, я не собираюсь его лечить.

Говард не переставал удивляться глупости людей.

– Зачем тогда врач? – серьёзно спросил Альварес.

– Затем, что он имел дело с трупами. Логично поручить похороны ему. Остальные и так напуганы сверх меры.

– Есть ветеринар, – вспомнила Диана и указала на Кларису – безумную женщину, в первые дни донимавшую всех просьбами позвонить её мужу.

– Хорошо, – кивнул Говард.

Общими уговорами доведённая до слёз, Клариса согласилась с отведённой ей ролью. Вместе с Мактанголом, Габриэлем и ещё двумя членами экипажа она вплавь отправилась к рифу. Там закутала капитана в три халата, перевязала халатными поясами и обрывками капронового шнура, затем столкнула мертвеца на расстеленный по воде баннер с библейской цитатой. На берегу, под кустами северной оконечности пляжа, капитана ждала глубокая яма. Помощник Альварес положил в могилу халат, две белоснежные футболки и связку трёх кокосов. Говард даже в мыслях отказался шутить по этому поводу. Пусть поступают как знают.

Закопать тело поглубже придумал Самоедов. Чтобы до него не добрались крабы или дикие животные. Говард в свою очередь догадался завалить могилу камнями. Чтобы филиппинцы не вздумали воображать, как покойник поднимается. Камней в итоге принесли столько, что собрался настоящий курган.

Говард Тёрнер не знал, долго ли протянут выжившие, смогут ли уберечь себя от истощения и безумия, однако чувствовал, что в людях теплится надежда, и её символом стало сигнальное костровище, готовое вспыхнуть и привлечь внимание любого проходящего поблизости судна. Их мир сузился до тесных и физически ощутимых границ между костровищем и могилой капитана Алистера.