Buch lesen: «Кержаки (сборник)»

© Е. Турова (В. И. Овчинникова). Текст, иллюстрации. 2007

© ООО «Маматов». 2007

* * *

Книгу, которую вы, дорогие читатели, держите в руках, написала Валентина Ивановна Овчинникова. Она физик по образованию, кандидат технических наук. Детство ее прошло в кержацкой деревне в доме дедушки Г. Ф. Турова, староверческого начетчика. Бережно воспроизводит она в своих рассказах детали быта крестьян-староверов, их привычки, характер, образ жизни и мелодику речи деревенских жителей. Можно «жизнь делать» с некоторых героев, настолько они основательны, умны, так высока их культура. Почти все герои не вымышлены, они носят те же имена и фамилии, от рассказа к рассказу можно проследить судьбу некоторых семей до четвертого колена.

Автор приглашает полюбоваться лицами людей на старых и новых фотографиях, по-доброму представляет в «Семейном альбоме» снимки предков и потомков кержаков, своих родственников и тех, с кем она познакомилась при работе над своими произведениями. Прекрасные лица молодых людей на современных фото хранят родовые черты. Сквозь всю книгу проходит не только нота печали, что жизнь и суровые годы революции, Гражданской войны, коллективизации и репрессий разметали по свету кержацкие семьи и их потомков. В рассказах звучит надежда на будущее.

От автора

Тема этой книги предельно узкая, даже географически. Мои герои – кержаки, крестьяне-староверы, которые жили в Оханском уезде Пермской губернии. Это территория в западной части нынешнего Пермского края: от Камы на востоке до границы с Удмуртией и Кировской областью (бывшая Вятская губерния) на западе. Границы, однако, достаточно условны. Оханский уезд можно считать частью Вятской земли. А за Урал кержацкая диаспора расплескалась по всей Сибири.

Мой интерес к этим людям объясняется тем, что предки по линии отца и (более отчетливо) по линии мамы (Туровы) были оханскими староверами. Мое раннее детство прошло в кержацкой деревне, в доме деда Григория Филипповича Турова, тетки Ксеньи Григорьевны. Нянькой была «баушка» Федотовна. Я хорошо знаю деревенский говор, весь уклад крестьянской жизни.

Но тема только на первый взгляд кажется узкой. Прикосновение к ней буквально открыло для меня историю Прикамья, Вятку и Новгород Великий. Я была настолько поражена историческим масштабом, что возникла потребность поделиться узнанным с читателями. Так началась работа над книгой.

Чаще всего можно услышать или прочитать, что кержаки – выходцы с речки Керженец в Нижегородской губернии. Однако там староверов издавна называли калугурами. А вот оханские староверы всегда считали себя именно кержаками, хотя происхождение они имели вовсе не нижегородское, а вятское. Да и кержаки Сибири, как утверждают сибирские этнографы, являются выходцами из Пермской и Вятской губерний.

Для меня очень важно то, что мама мне когда-то сказала: «Мы – кержаки!» С тем и живу. И потому псевдоним себе выбрала – имя и фамилию моей мамы Евдокии Туровой.

О расколе, породившем явление старообрядчества, написано очень много. И если бы я могла где-то прочитать то, что меня интересовало, я бы писать не стала. Однако про оханских предков-староверов от мамы я слышала одно (да и сама кое-что помнила), а читала совершенно другое.

Трудно мне судить, насколько скажу по-новому, но что по-своему – это точно. Да, о староверах писали исследователи, есть и художественные произведения. Но, во-первых, это был взгляд извне, в отличие от моего. А старообрядческое сообщество предельно закрытое, староверы всегда относились к чужим недружелюбно, знания чужим передавать было запрещено. Вот и приходилось пишущим о них людям обходиться по большей части выдумками. Во-вторых, старообрядческая тема зачастую сводилась к изучению распрей раскольников с Русской православной церковью. Но самая главная нелепость в том, что раскольники-де в Пермскую губернию прибежали из Москвы и местное население сагитировали в раскол.

Скажите, можно ли агитацией повернуть реку в другую сторону? Или гору сдвинуть? Тот, кто видел натуральных кержаков вживе-въяве, понимает, что никакой агитатор не смог бы создать их детально регламентированный крестьянский образ жизни. Уверена, что не «коноводы раскола» сделали мужиков такими – напротив, раскол приобрел свои широко известные черты потому, что таковы были они, кержаки наши упертые.

Свои рассказы о кержаках я не считаю броским рыночным продуктом. Хотя сделать это несложно: у нас про раскольников хоть какую дурь напиши – поверят. То они бандиты-разбойники, то дикари-сектанты…

С детства запечатлелось в моей памяти старинное раскольничье кладбище, могила бабушки. Выросли там громадные ели, а под ними – холмики, где-то крест стоял, а где-то подгнил и его положили на холмик. Вот и все. Староверы не устраивали пышных надгробий – никогда. Говорили так: «На том свете ты свой памятник на горбу таскать станёшь!» Да так уверенно говорили, будто видели. (Они, наши лапотные Нострадамусы, вообще массу пророчеств оставили.) Из земли пришедшие в землю ушли, вознеслись к небу громадными елями. И начни я их памятью спекулировать, так эти мои кержаки упертые, они же в гробах перевернутся и проклянут с того света!

Крестьянин-кержак видится мне, физику по образованию, естествоиспытателем, человеком, который находится в постоянном и напряженном диалоге с природой. Результаты этого диалога он познает на собственной шкуре! Способы хозяйствования, самоорганизация кержаков – вот что меня интересует.

Думаю, изучение истории кержаков поможет понять национальный русский характер. Вятская община, наша прародина, никогда не была под игом Орды, имела развитое самоуправление, зажиточное крестьянство. Падение Вятки, завоеванной московскими князьями в конце XV века, не изменило ее народ. Начался «исход» Вятки на юг и восток. Расплескался народ вятской общины по всему Поволжью, Уралу и Сибири. Таков был исторический процесс.

Люди выбрали для себя разные дороги. Вятские ушкуйники умчались в гребенские (гребенцовские) казаки. По Вятке и Волге – на Дон, там и возникло донское казачество, которое удивительным образом сочетало воинственность с хозяйственностью. Это о них и толстовские «Казаки», и шолоховский «Тихий Дон». У казаков и ныне эталоном настоящего мужчины считается отважный, гордый и свободный духом, независимый человек, который ощущает свою особость и превосходство над соседним населением. С гонором народ, это да. Что казаки, что кержаки.

Многие крестьяне пошли осваивать новые земли на восток, сохранив в упрямом кержачестве вятскую вольность. Так что культура оханских кержаков имеет мощнейший исторический фундамент. Батюшкой их был Великий Новгород, матушкой – Вятка, а братовьями – донские казаки. Разве можно от такой-то родни отворачиваться?!

Категорически и сразу отмету упреки в национализме. Вынуждена это сделать, поскольку есть любители спекулировать данной тематикой. Определенная элитарность, конечно, была в кержацком населении. Однако если посмотреть на фотографии, то на некоторых из них можно увидеть красивую кержачку с явно не славянским лицом! Если бы старообрядческая часть населения не ассимилировала некоторых (лучших!) представителей (чаще, конечно, представительниц) соседних народов, то она бы быстро выродилась.

Насколько актуальна эта книга, решать, конечно, читателям. Состояние здоровья сограждан и угроза вырождения заставляют задуматься, сколь необходим крестьянский слой между биосферой и социумом, сколь ценен крестьянский опыт. Они-то тут веками жили, без проблем размножались и на здоровье не жаловались. Вряд ли сейчас можно говорить о воссоздании культурного наследия кержаков. Хотя бы нам надо знать и помнить, что мы потомки крестьян-первопроходцев этих земель.

О носителях культуры и созидателях эта книга. Она основана на архивных материалах и беседах с потомками кержаков, которые рассказывали мне о своих предках. Книга состоит из трех частей.

Современному читателю, даже если у него в роду были староверы, многие исторические факты раскола неизвестны, а деревенские реалии абсолютно непонятны. Чтобы отчасти восполнить этот пробел, в первой части «Сроки, отведенные историей…» есть краткие сведения об истории кержачества, суждения, мнения и мои личные воспоминания о характере староверов, их образе жизни, питании. Надеюсь, что информация может быть полезной.

В «Семейном альбоме» можно увидеть на снимках лица людей, живших давно, или их потомков, ныне здравствующих. Фотографии поясняют небольшие рассказы об их судьбах. Все фото даны были мне из семейных архивов и публикуются впервые. Удивительные лица, потрясающие судьбы…

В завершающей части «Слезы лиственницы» представлены мои прозаические произведения. Ничего не выдумывая и не перелопачивая то, что кто-то где-то уже написал, я, внучка староверческого начетчика, обрисовывала в своих рассказах ситуацию в беспоповской деревне. Я старалась воспроизвести тот мелодичный и выразительный говор, который слышала в детстве. Например, ныне можно услышать жесткое пермское «чо», но не так говорили мои предки. Помню, тетя моя произносила очень мягко слово «цё». Чтобы хоть отчасти показать мелодику говора, остановилась на «золотой середине», выбрав написание «чё», хотя и предлагает В. Даль в своем «Словаре русского языка» писать слово так: «чо».

Эта книга не только моя. Свою огромную признательность хочется выразить всем, кто участвовал в ее создании. В первую очередь, кержацким потомкам, не забывшим, кто они есть. Вот имена этих людей:

Леонид Иосифович Пищальников

Евгений Акимович Туров

Татьяна Титовна Городилова

Нина Федотовна Хренова

Любовь Прокопьевна Мацова

Алексей Федорович Сальников

Даниил Никитич Юрков

Галина Николаевна Варганова

Михаил Леонидович Пищальников

Евгений Борисович Смирнов.

Мы соавторы с каждым из этих людей. Они замечательные! С огромным интересом, уважением все относились к моим расспросам и просьбам, понимая важность задачи – создать книгу о кержаках как бы изнутри. Их воспоминания и фотографии из семейного архива и послужили основой книги. Спасибо!

Работа над книгой «Кержаки» началась при деятельном участии Маргариты Вениаминовны Тарасовой, прекрасной художницы и удивительного человека. Светлая память о ней всегда со мной.

С благодарностью и печалью помяну своих родителей: Евдокию Григорьевну Овчинникову (Турову) и Ивана Васильевича Овчинникова. И литературный псевдоним мне не надо было выбирать: Евдокия Турова – так звали маму. Они уже не были крестьянами, но отец жил и умер с мечтой о своей земле. Мама была настоящей кержачкой по уменьям и характеру, с огромной любовью к деревне, уважением к крестьянству, непоколебимой уверенностью в том, что наши предки были людьми высокой культуры. Светлой памяти отца и мамы, а также деда Григория Филипповича Турова, любимой тетушки Ксеньи Григорьевны Туровой посвящаю эту книгу.

Евдокия Турова

Сроки, отведенные историей

Великий раскол и кержаки

Кержаков называли раскольниками. «Раскол – отделение от Русской православной церкви части верующих, не признавших церковные реформы Никона 1653–1656 годов». Такое определение дает «Советский энциклопедический словарь» (М., 1985). Наиболее яркими фигурами этого времени являются патриарх Никон и протопоп Аввакум.

Патриарх Никон (1605–1681) – политический и церковный деятель, сыгравший центральную роль в реформах русского православия в эпоху царя Алексея Михайловича.

Выходец из семьи крестьянина-мордвина, Никита Минов (имя патриарха в миру) родился в селе Вельдеманово (ныне Перевозский район Нижегородской области). Уже 19-летним юношей он стал священником в соседнем селе. Женился, но после смерти своих троих детей окончательно ушел из мира, избрав путь монашеского служения. В 1635 году принял постриг в Соловецком монастыре, в крайне суровых и аскетичных условиях Анзерского скита. С 1643 года – игумен Кожеозерской обители.

Явившись с берегов Белого моря на представление царю (1646), Никон обратил на себя благосклонное внимание Алексея Михайловича и был поставлен архимандритом московского Новоспасского монастыря. Став митрополитом Новгородским (1648), он решительно способствовал подавлению местного бунта в 1652 году. В том же году, после кончины патриарха Иосифа, был избран всероссийским святителем.

С весны 1653 года патриарх Никон приступил к реформам, своей жесткой решимостью и отсутствием дипломатического такта фактически спровоцировав начало церковного раскола.

Никон был личностью богато одаренной, человеком кипучей энергии. Однако до сих пор продолжаются споры о том, на что были израсходованы эти колоссальные усилия и каковы итоги патриаршества Никона. Одни (причем не обязательно старообрядцы) считают Никона повинным в возникновении раскола и едва ли не во всех последующих бедах России, вплоть до XX века. Другие считают патриарха-реформатора величайшей фигурой русской истории XVII века.

Перестройка обрядности и богослужения встретила большое сопротивление. На Руси, где грамотность и, тем более, книжная ученость были достижениями немногих, главным источником научения вере было богослужение. Церковная обрядность давно и прочно вошла в быт, организуя его и подчиняя. Определенные жесты и слова сопровождали человека с первых до последних дней жизни, сливаясь в сознании с его переживаниями и ощущениями. Замена одних символов, выражающих связь человека с высоким и священным, на другие никогда не бывает безболезненной. А в данном случае замена осуществлялась еще и весьма грубо.

В Русской церкви было принято древнее двуперстное крестное знамение: крестились двумя пальцами правой руки, что должно было напоминать верующему о двойственной природе Христа – божественной и человеческой. Крестное знамение для православного верующего – это больше, чем просто напоминание о крестном подвиге Христа. Это еще и знак сопричастности спасению, знак победы над злом, выражение Божьего присутствия в человеческой жизни, желания человека подчинить свою волю воле Создателя и, таким образом, божественному плану спасения мира. Поэтому даже простое изменение формы крестного знамения уже глубоко затрагивало чувства верующих. Тем более что речь шла о людях, для которых привычный обряд давно стал естественным выражением серьезных религиозных переживаний. При Никоне начали вводить «трехперстие». В восточных православных церквах к XVII веку повсеместно было принято трехперстное сложение при крестном знамении, почти такое же древнее, как и двуперстное.

Соединение трех первых пальцев означает единство Бога в трех лицах, или святую Троицу, а прижатые к ладони остальные два пальца – две природы Христа. Новая символика могла бы привиться менее болезненно, если бы не самоуверенность властей, не желавших принять во внимание человеческие чувства: блеск православного царства затмевал живых православных людей, которые становились лишь орудиями осуществления этого идеала. Обрядовым расхождениям был придан принципиальный характер как различиям в вере.

Никон всячески стремился к усилению внешнего великолепия и внутренней государственно-экономической значимости Русской церкви как законной преемницы византийской святости. Упорно проводя идею о том, что «священство выше царства», он вживался в титул «великого государя» (во время польско-литовских походов 1654–1656 годов). Не желая делиться властью (а по сути – уступить ее патриарху), царь в итоге резко разошелся со своим былым любимцем. Собор 1667–1668 годов, подтвердив Никоновские реформы, в то же время снял с их инициатора патриарший сан, причем главным обвинителем на соборе выступил сам царь.

Никона сослали под надзор в Ферапонтов монастырь. Лишь в 1681 году царь Федор Алексеевич разрешил ему вернуться, попутно начались переговоры и о возможности его восстановления в прежнем святейшем достоинстве. Но по пути в Москву 17 (27) июля 1681 года Никон скончался в Ярославле и был погребен в Новом Иерусалиме по патриаршему чину.

Однако дело Никона было продолжено.

Притеснения сторонников «старой веры» с особой силой развернулись во время правления Петра I, который провозгласил себя врагом раскола. Старообрядцев при Петре преследовали жесточайше, и очень большая часть трудолюбивого, искренне верующего населения была на 300 лет поставлена вне закона.

Яростным противником реформ Никона был протопоп Аввакум, идеолог и один из вождей старообрядчества.

Аввакум Петрович (1620 или 1621–1682) родился в семье священника. Он рано потерял отца и воспитывался богомольной матерью. В 23 года он стал священником в селе Лопатицы Нижегородского уезда. Аввакум обладал могучим даром проповедника, но, ревностно исправляя нравы прихожан, вызвал всеобщее недовольство. Он непрестанно спорил с начальством, был не раз бит, преследуем и изгнан вместе с женой и малолетним сыном. Ища защиты, Аввакум отправился в Москву, где царский духовник Иван Неронов представил его царю. Получив в Москве поддержку, Аввакум вернулся в село, в разоренный дом, но был изгнан вторично. В 1652 году он поступил священником в Казанский собор Москвы. Когда патриарх Никон стал проводить церковную реформу, Аввакум выступил против с «огнеопальной ревностью»: «До нас положено – лежи оно так во веки веков!» За это Аввакум был заключен в монастырь, а затем сослан с семьей в Тобольск, оттуда – в Даурию (Забайкалье), где Аввакум очень бедствовал и у него умерли двое сыновей. В 1663 году царь вызвал Аввакума в Москву, надеясь привлечь на свою сторону популярного противника. После падения Никона протопопа встретили, «яко ангела Божия». Ему сулили должность царского духовника и деньги, но Аввакум не поступился своей верой ради «сладости века сего и телесныя радости».

Убедившись в неуступчивости Аввакума, царь сослал его в Мезень. В 1666 году на церковном соборе мятежного протопопа лишили сана и прокляли. В ответ Аввакум возгласил анафему архиереям. В 1667 году он был отправлен в заточение в Пустозерск, в «место тундрявое, студеное и безлесное». Аввакум прожил 15 лет в срубе, в земляной тюрьме, где и написал около 70 произведений. Лишенный возможности учить и обличать, Аввакум обратился к литературе как единственно доступному способу борьбы. Движение раскола приобрело характер антифеодального протеста и имело много последователей. К ним и обращался Аввакум своими сочинениями. Он автор «Жития» – первого в русской литературе опыта автобиографии, где живым разговорным языком описаны его судьба и Русь XVII века. Этот шедевр не раз переводился на европейские и восточные языки. «За великия на царский дом хулы» Аввакум был сожжен в срубе.¹

Очень часто русский раскол представляется явлением внутрицерковным, затрагивающим верхушку тогдашнего общества. Однако эта тематика (раскол и старообрядчество), то уходя в тень, то снова появляясь на общественной арене, демонстрирует как уровень недосказанности, недоизученности, так и то, что прикосновение к ней затрагивает нечто существенное, очень важное в русской истории.

По смыслу раскол предполагает наличие некоего целого, которое в силу исторических причин разделилось (раскололось) на части. Возникает вопрос: а было ли оно, это единое целое? Была ли когда-нибудь, до раскола, православная церковь единой, была ли единой страна? Страна, только что собранная на «живую нитку» завоевательными походами московских князей? Страна, только что пережившая польское нашествие, Смутное время, становление новой династии? Был ли единым народ, что он собой представлял?

Явление старообрядчества Ф. М. Достоевский считал глубоко знаменательным для русской национальной жизни. В статье «Два лагеря русских теоретиков» (1862) он, пытаясь разобраться в том, «что произвело русский раскол», упрекает славянофилов, которые «не могут с сочувствием отнестись» к последователям Аввакума, и опровергает точку зрения на раскол западников: «Ни славянофилы, ни западники не могут, как должно, оценить такого крупного явления в нашей исторической жизни. Они не поняли в этом страстном отрицании страстных стремлений к истине, глубокого недовольства действительностью».

Церковный раскол и упорство старообрядцев в отстаивании своих убеждений, принимаемые западниками за проявление «дури и невежества», Ф. М. Достоевский оценивает как «самое крупное явление в русской жизни и самый лучший залог надежд на лучшее будущее».

На страницах «Времени» печаталось и исследование о бегунах А. П. Щапова «Земство и раскол», в котором противодействие старообрядцев рассматривается как «месть за угнетение и жажда воли». «В бегунах, – писал Щапов, – преимущественно выразилось отрицание ревизской, военно-служилой и податной прикрепленности душ, личностей к империи и великорусской церкви и порабощенности их властям и учреждениям той и другой».

Наиболее точно, на мой взгляд, исток раскола указал П. И. Мельников-Печерский в «Письмах о расколе» в 1862 году:

«…Не будучи в силах бороться, русский народ противопоставлял железной воле реформатора страшную силу – силу отрицания. Петр постигал, что за мощная, что за непреоборимая эта сила, единственная сила, которую выработал русский народ под гнетом московской централизации, воеводских притеснений и крепостной зависимости, сила, заменившая в нашем народе энергию, заснувшую с тех пор, как сняты были вечевые колокола и вольное слово самоуправления замолкло перед лицом Москвы».

Так что раскол в широком, не только внутрицерковном, смысле берет свое начало от московских завоеваний, с XV века. Именно там, где веками звучал вечевой колокол, грозно загремел набат раскола…

Старообрядцы, происходившие из Вятки – Новгорода, были едва ли не самой «продвинутой» частью русских людей. Широко распространенная грамотность, неведение ужасов татарского ига, сохранность накопленных за многие годы культурных ценностей, в том числе ценнейших книг, устойчивые традиции народно-вечевого самоуправления – все это поднимало самосознание этой части русских людей. Не стоит поэтому удивляться их высокому чувству собственного достоинства, развитой потребности в духовной свободе.

Несомненна искренняя забота старообрядцев о чистоте нравов, о здоровой нравственной атмосфере. Тогда как государственная власть не могла и даже не пыталась заниматься воспитанием народа, а официальная церковь зачастую компрометировала себя недостойным поведением.

В обвинении староверов видится недовольство властей тем, что в низах общества распространяются грамотность, книжное знание, образованность. Эти изменения означали способность людей самостоятельно судить о сущем и должном, свободно выносить критические оценки, делать нелицеприятные выводы, предлагать свои рецепты организации и устройства духовной и практической жизни, не совпадающие с интересами власть имущих.

Противостояние староверов с официальной церковью никогда не имело агрессивного характера. Они не были разрушителями ни в одном из проявлений своей религиозно-гражданской активности. Может быть, именно поэтому, несмотря на мощное государственное давление, «низовой» религиозной войны нигде в России не было. В глубине души «старую веру» и ее сторонников уважали, признавали их влиятельность, причем во всех слоях населения.

Так что наши предки никакие не раскольники. Они просто были такими, какими были. И не позволили тяжелейшим историческим обстоятельствам изменить себя.