Buch lesen: «Чужое отражение. Осколки»
Глава 1
Марк.
Давно я такого не испытывал: ожидание, предвкушение, нетерпение…, и сразу, следом жгучее разочарование от того, что не могу получить то, что надо – сию секунду. Немедленно.
Катина неуклюжая попытка сделать вид, что от нее что-то зависит, сейчас лишь бесит.
Сдерживаю мат – но, чёрт побери, как хочется! Застонать или выругаться последними словами, но ни в том, ни в другом нет смысла.
Запрокидываю голову вверх, рвано выдыхая минутное, но такое яростное раздражение, и закрываю глаза, ловя на кожу, полуоткрытым ртом душевые струи. Запускаю пятерню в мокрые волосы, и привычным движением взъерошиваю их, словно это простое действие поможет мне снять напряжение.
И кто бы мог подумать, что ещё совсем недавно я трахал все!
Да трахал! Играл, меняя сногсшибательных моделей одну за одной, не считаясь с их желаниями, потребностями, чувствами, пока не стало тошнить от этого сплошного калейдоскопа затейливых потрахушек, кукольных лиц и совершенных, но до отвращения одинаковых тел. А сейчас избегаю даже ни к чему не обязывающего секса, хотя и нуждаюсь в нем, как никогда раньше.
Только сейчас осознаю, что прохладная вода не спасает от стояка. Головка члена болезненно пульсирует, и я с глухим хриплым рычанием утыкаюсь лбом в кафельную плитку.
Черт возьми, я вынужден дрочить, как подросток!
Абсурднее ситуации не придумаешь – я могу сделать все, что захочу, все, что угодно, и я всегда беру то, что хочу взять… тем не менее, мастурбирую в душе.
Желаю, чтобы она сама. Сама пришла ко мне.
«Доверие, моя девочка – это канат над бездною, где у канатоходца нет ни шеста, ни страховки. Путь до него – по горящим углям. Путь по нему – без тени сомнения, потому что я сказал подойти. И вот когда ты придешь с обожжёнными ступнями, упадешь у моих ног вымученно улыбаясь по-настоящему счастливой улыбкой, что смогла для меня, ради меня, вот тогда я тебе поверю. И может даже однажды скажу "люблю". Если почувствую. А почувствую я лишь тогда, когда увижу собственными глазами: через доказанное доверие, через твое переступание через себя, когда я гну тебя до хруста, потому что мне так нравится.»
Я так погружен в то, что происходит в моей голове, что не сразу прислушиваюсь к своим чувствам. Пытаюсь отследить поток мыслей или ощутить Катино присутствие здесь и сейчас. Готов поклясться, что даже сквозь шум льющейся воды я опять улавливаю ее еле ощутимый вздох и тот самый женский трепет, который заставляет мои яички азартно сжиматься.
Стискиваю челюсти, шипя сквозь зубы, и убеждаю себя, что она застыла с той стороны двери. Я уверен в этом потому, что не слышал звука удаляющихся шагов.
Втягиваю полной грудью ее запах, которым до сих пор забиты ноздри.
И тону… Снова тону от одной только мысли о том, что она, наконец, рядом.
Легкая эйфория проникает в сознание, выплескивая в кровь порцию адреналина.
Еще минуту или две я пытаюсь уловить эти звуки, а потом, вздохнув, громко сглатываю и разворачиваюсь лицом к двери, широко расставив ноги, опираюсь раскрытыми ладонями на сплошь покрытое конденсатом стекло. Я не могу ощущать ее на физическом уровне, потому что это невозможно, но я готов поклясться, что чувствую ее тепло даже сейчас, когда между нашими телами преграда в несколько метров.
С каждым слышимым шорохом там, за дверью, во мне возрастает отвращение к себе и злость на самого себя, потому что я трудом сдерживаю свой голод. И я уже в мыслях представляю, что в такой ситуации может произойти, если я сейчас сорвусь с места, рвану на себя дверь ванной, задеру на ней чёртово платье и жестко изнасилую, а потом, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи, сожму зубами нежную кожу, потом, только потом понимая, что своей вспыльчивостью одним махом перечеркнул все старания сблизиться с ней.
Я и есть – смертельно опасный водоворот. Невероятная по своей сложности природная головоломка, безусловное зло. Обладая огромной мощью, затягиваю на самое дно, где в самом эпицентре, посреди этой чудовищной воронки только я и мой голод – омерзительная тварь, который то и дело просыпается где-то в глубине моего нутра и начинает терзать меня, требуя для себя новую жертву.
И вот тогда, когда очередная романтическая дура будет задыхаться под толщей воды моего водоворота, в его в стальных объятиях, тогда мои демоны и выползают из тени, начиная тихонько пританцовывать вокруг меня – щедрого мецената, такого социального, такого всегда себя оправдывающего и понимающего, но в этот момент уже совершенно самому себе не принадлежащего.
И тут нельзя просто взять, и разделить на добро и зло, черное и белое, тут множество оттенков серого, которые отнюдь не так привлекательны, как в том самом нашумевшем кино, делающим влажным промежности женщин, уставших от однообразного пресного супружеского секса. Здесь самые настоящие, отвратительные – матовые оттенки моего голода: все, от самых некрасивых темно-серых потеков женской туши, которые со слезами уже бегут по моим пальцам, до цвета тусклого асфальта, на который я выбрасываю, как отработанный материал, ту самую жертву, словно выкурив ее до белёсого пепла.
Голод… Чёртов голод солоноватым комком встает в горле, стучит в висках, отзываясь тупой ноющей болью в груди, там, где у таких чудовищ, как я, должно быть сердце.
Голод. Он ищет и тычет меня в эту растущую нужду, в потребность, в необходимость быть утоленным.
Такой внутриклеточный объяснимый голод, в состоянии которого забываются правильные слова, нормы морали и социальность. Скручивает так, что хочется едва ли не схватить первую попавшуюся девку на улице, пихнуть ее в машину и…
Снова: вдох-выдох…
Я могу контролировать свой голод. Но он во мне. Всегда.
Сейчас он выбрал для себя новый десерт – искренность, которую обнюхивает с осторожностью, всерьез раздумывая, а не присвоить ли обладательницу себе, если она будет продолжать кормить его этими чистыми эмоциями.
Поэтому «уходи» произношу Кате. Так тихо, скорее самому себе, чем ей, осознавая, что она меня не услышит.
Если она еще хоть на мгновение задержится там, за этой треклятой дверью, то я больше не смогу сдерживаться.
Рука сама тянется к ручке душевой кабины – и сама отдёргивается от нее.
Напряжение разряжается коротким отрывистым смешком, который слетает с моих губ, пока я наблюдаю за тем, как та самая дверь с которой я не свожу взгляда, с легким щелчком приоткрывается, и на пороге появляется она – Катя.
Сердце как будто пропускает удар. Еще один…, и потом мощно бьется о грудную клетку, в попытке сломать ребра.
Жадно делаю вдох, на выдохе беззастенчиво разглядывая хрупкую женскую фигурку уже в нижнем белье (сброшенное ею платье валяется на полу гардеробной). Кружево премиум класса пропитанное эротикой, что я вижу на ней сейчас, как-то не вяжется со скромным образом детдомовской девчонки отчётливо отпечатавшимся в моей памяти. Это наводит на непрошенные и почти абсурдные мысли о грубо сработанной фальшивке, словно я разглядываю хоть и правильно ограненный, но белый сапфир вместо истинного бриллианта, однако предпочитаю гнать их прочь из головы…
Прикрываю глаза, так же, как делаю это, задумывая эскизы своей новой ювелирной коллекции, и стараюсь найти и повторить те же ощущения, которые я еще совсем недавно испытывал рядом с ней, да всё без толку.
– Какого черта! – рычу, проводя рукой по мокрым волосам.
Я уже чувствую свой голод кожей – мелкие волоски на теле встали дыбом.
Слышу, как она шуршит атласной тканью, стягивая с себя остатки нижнего белья, как поднявшись на носочки ступает босыми ногами по мраморному полу…
Желание отдает в паху физической болью.
Медленно отхожу от стекла, опуская руки, и смотрю на нее именно в тот момент, когда она берется за ручку душевой кабины: на долю секунды замирает и выдыхает мое имя, вернее то, что я принимаю за тихий шепот, оказывается непроизвольными стонами двух обнаженных людей, стоящих идеально параллельно друг напротив друга.
Я отступаю на шаг и вжимаюсь лопатками в стену, словно ее взгляд толкает меня в грудь.
Вдох-выдох, как провальная попытка вернуть контроль над своим телом – старание принять розоватое марево чуждой мне нежности, застилающее глаза, но из горла уже вырывается голодное рычание. Чертыхаюсь, наверное, раз сотый. Отчётливо понимаю, что и в этот раз не сдержусь.
Жесткий секс ей не понравится. И я это знаю. Но все эти игры в любовь, игры в доверие, в искренность – лишь ее иллюзия. А сейчас я настолько голоден, что согласен сожрать эту иллюзию. И мне нисколько не жаль. Мне хорошо.
А ей?
Не важно…
Неизменно держу себя до зубовного скрипа, до выступающих яремных вен на моей шее, до показавшихся капелек пота над темными бровями, но, вот как сейчас, даю слабинку, и мой голод получает немедленное разрешение.
Эмоции задыхаются в желчи.
Перехватив мой взгляд, она медленно, но как-то необъяснимо пошло облизывает губы, словно совсем не боится очередной вспышки моей неконтролируемой сексуальной агрессии, и, протянув ко мне руку, вызывающе дотрагивается до моей грудной клетки. Проводит пальцами по кубикам пресса, тщательно обводя каждый… спускаясь вниз до самого паха, вынуждая мои приводящие мышцы рефлекторно сжаться.
Довольная кошачья улыбка касается ее губ, а в моей груди что-то неприятно торкается.
Вся эта грубоватая девичья раскованность удивляет меня, но я не подаю вида.
Разочарован.
Чувствую, что ждал от этой, такой желаемой прелюдии много больше, чем она мне подарила. И всё бы ничего, если не пустота внутри, которая уже достигла лёгких и горла, стиснула все в свой ледяной кулак.
Не могу сдержать хищную улыбку, и резко припечатываю девушку к стене, буквально вдавливая своим телом в скользкую от воды кафельную плитку. Схватив одной рукой за талию, второй сжимаю ее шею и приподнимаю так, что теперь она едва может коснуться пола пальцами своих ног.
– Что ты здесь делаешь? – рычу ей в ухо.
Знакомый придушенный смех с натугой вырывается у нее из горла.
– Я тоже скучала по тебе, любимый… – сдавленный женский шёпот почти касается моих губ.
– Что. Ты. Здесь. Делаешь? – медленно повторяю я, чеканя каждое слово.
Чувствую, как от страха заходил ее пульс под моими пальцами… Ей ли не знать, когда я не шучу.
– Имею полное право делать все, что захочу! Я твоя жена! – ее голос почти срывается на крик, и она пытается вырваться из моей хватки, но я держу крепко.
– Ты имеешь полное право быть дерьмом в любой точке мира, кроме этого места!
Едва сдерживаюсь, чтобы не ударить и не разбить ее аккуратненькую головку о кафель.
А она хрипит…
Но только что мне теперь ее хрипы, когда заживо рвёт на куски от знакомого болезненного голода!
– К чему весь этот спектакль, Даша?
Опускаю взгляд на ее нервно подрагивающие губы. Вижу, как она открыла рот, но больше не может ни всхлипнуть, ни вскрикнуть. По ощущениям сейчас сломаю ей шею, поэтому чуть ослабеваю хватку, собственноручно щедро отмеряя определённое количество чужих вдохов и выдохов.
От воспоминаний наизнанку выворачивает. Больно.
Мне нравилось…
Мне нравилось просыпаться по утрам, и, смотря на нее, замечать лёгкую улыбку, промелькнувшую на ее лице. Наблюдать, как она демонстративно потягиваясь, словно кошка, поднявшись на носочки, вышагивает в сторону ванной. Оставаясь за дверью, слышать шум бурно льющейся воды и доносящийся приглушенный женский смех.
Нравилось подсматривать, как она, внимательно изучая, перебирает драгоценные камни разных форм и размеров на моем рабочем столе, вытаскивает бриллиант и, зажимая его в пальцах, поднимает вверх, чтобы поймать ослепительный яркий блик.
Я любил дарить ей ювелирные украшения. Любил тот самый момент, когда ее глаза загорались от восхищения при виде очередного дорогостоящего подарка.
Мне нравилось её длинная шея, нравилось любоваться аристократической бледностью ее кожи.
Тогда я был одержим сравнениями.
Мне нравились ее руки, особенно изящные тонкие запястья и длинные пальцы. Мне нравился ее естественный запах, окутывающий меня со всех сторон, заполняющий лёгкие.
Мне нравилось наблюдать, как она испуганно ёжится, наткнувшись на мой сердитый взгляд. Я любил ощущать ее прерывистое дыхание на своей коже, как она сбивчиво дышит, искоса разглядывая мое обнаженное тело, и стыдливо опускает свои ресницы, наткнувшись на мой пояс Адониса.
Мне нравилось, когда она застегивала на мне рубашку, поочерёдно оглаживая все пуговицы из драгоценного оникса. Как аккуратно затягивала узел на галстуке, расправляя ткань.
Мне нравилось смотреть, как она, стоя ко мне спиной, стаскивает с плеч тонкий пеньюар, обнажая трогательные выступающие лопатки, а потом разворачивается, и мы просто смотрим друг на друга. Я помню, как мне нравилось встречаться с ней глазами.
Все это – обычный кусочек жизни, скользящей мимо…
Помню, как мне нравилось любоваться синяками, мною оставленными на ней. Но, черт возьми, и ей это нравилось!
Мне нравилось, когда она критично осматривала себя в зеркале и каждый раз замирала, невольно заметив мое отражение. Мне нравилось отталкивать ее от себя одним взглядом.
Мне нравилось, что я подходил к ней, и она отдавала себя. Губы ее надувались, улыбка гасла, но она отдавала себя без слов, признавая свое поражение перед моим голодом. Мне нравилось, как она закусывает нижнюю губу. Нравилось смотреть, как ее глаза медленно переполняются слезами, и тушь размывается по щекам.
Мне нравилось, когда она мягко касалась моей руки, умоляя остановиться…
Хочется поставить такие мгновения на повтор. Особенно сейчас.
Так ведь и бывает в жизни – ты придаешь особое значение совершенно незначительным эпизодам и людям, возносишь их на пьедесталы "самых", "лучших", а потом появляются, казалось бы, мимо проходящие, какой-то новый человек и его новая история, и все, что было до них, все, что ты строил годами – оказывается лишь твоей иллюзией, в один миг рушится, как несовершенный карточный домик.
Я любил. Ненавижу это подвешенное чувство.
Но больше не люблю ее. Теперь мне нравится смотреть на ее точную копию, но полную противоположность.
* * *
– У меня здесь важные дела. Как только решу их, вернусь обратно. Тебе не стоит понапрасну беспокоиться.
Дашин голос врывается в глубину моих воспоминаний во всей своей реальности и разгоняет их.
Мне совсем не хочется знать, где она была весь этот год, почему ушла от меня и для чего вернулась.
Зачем я все еще остаюсь с ней здесь, в душевой – не знаю. От ее присутствия мне становится только хуже. Но и ее отсутствие весь этот год не делало меня счастливым. Но вот сейчас, в этот самый момент я чувствую только отстранённость и желание оторвать ее от себя.
Злость накаляется, превращается в бешенство, и я отпускаю её шею, чтобы обхватить лицо, но в момент одергиваю руку и резко отхожу на шаг назад.
Распахнув стеклянную дверь, нащупываю широкое полотенце и бросаю ей, сам выходя из душевой кабины голым. Хоть это и невыносимо, слежу за тем, как она медленно, изводяще медленно вытирается, а потом беззастенчиво протягивает кусок влажной махровой ткани мне. Сразу вспомнилось, что когда-то я испытывал огромное удовольствие, – более, – глубоко интимное наслаждение пользуясь с ней общим полотенцем.
– Марк… – произносит почти с надрывом.
– Мы не будем сейчас разговаривать.
– Пожалуйста, Марк.
Нежелание продолжать все это прорастает во мне с корнями.
Она поднимает на меня глаза, наши взгляды встречаются. Выражение на моем лице заставляет ее нерешительно замереть.
– Убирайся! – рычу я.
Но не дождавшись от нее действий, хватаю и тяну ее к двери. Открываю и вышвыриваю словно безжизненное тело в коридор-гардеробную, следом за ней выкидывая и то самое треклятое полотенце.
Глава 2
Катя.
«Чужая душа потемки. Чужая семья потемки еще более густые. За видимым уровнем отношений есть мир невидимый, тайный и преисполненный определенного смысла, понятного только двоим. Решается ли там судьба семьи? Из чего складывается это решение? Из нежности или жестокости, из равнодушия или чуткости, из смирения или властности, из сострадания или насилия… Кто знает?»
Я вот точно не знаю.
И вообще не понимаю, что мне делать.
Поэтому так и продолжаю стоять на проходе между спальней и ванной и не смею даже дышать, со стороны наблюдая, как дверь напротив распахивается, и, сломанной куклой, мне в ноги на пол летит она – моя точная копия. Словно в замедленной съемке, будто покадрово, медленно поднимает голову, откидывая мокрые пряди волос с лица, и глядит на меня. Не стискивает от пережитого унижения зубы, а просто откровенно улыбается, так, как будто только что записала очко в счет своих будущих побед.
Она замечает, что я смотрю на нее, и, неожиданно, подмигивает.
А я банально не знаю, как себя вести и что говорить, поэтому просто продолжаю стоять, точно вернулись былые времена, как виноватая воспитанница на ковре перед директрисой детского дома, краснею, сцепив слегка дрожащие пальцы рук за своей спиной.
– Всё хорошо?
– Более чем!
Хочу ответить, но… не нахожу слов. Да и на что отвечать? Решаю просто улыбнуться.
– Ладно, – тихо смеется Даша, шевелится в поисках нужного положения, инстинктивно приподнимается на колени, и почти сразу встает на ноги, – не обращай внимания. Это была прелюдия.
Первое, что я испытываю, – жгучий, кошмарный стыд. Не раздражение, ревность, или обиду, а именно стыд.
Прелюдия!
Невольно создается ощущение, словно я подглядываю за чужими тайнами интимной жизни со стороны, и от неловкости за себя или от услышанного, я краснею еще больше. Хочется закрыть лицо руками, спрятаться, а лучше вообще «провалиться сквозь землю», лишь бы не смотреть ей в глаза…, но я тяжело вздыхаю, и, впервые, не отрываясь, гляжу на нее словно в зеркало.
И мне хочется бить зеркала.
Столько слабости – до отвращения!
Я, правда, не думала, что будет так больно. Нет, я даже не знала, что бывает настолько больно!
Я не хотела верить, что моя неожиданная увлеченность достаточно быстро переросла в чувства. И пыталась убедить себя, что призрачная иллюзия вокруг меня, все это – было простым незначительным приятным мгновением. Но теперь я убеждена, что в этом мгновении и есть вся моя жизнь.
С каждой прожитой минутой становится только больнее…
Почему моё сердце тоскует по чужому мужчине? Да потому он – мой чужой мужчина!
«Чужой» – страшное слово, если оно неожиданно характеризует любимого человека.
– Знаешь, – обращается ко мне Даша, после долгих минут протяжной тишины, – здесь все осталось по-прежнему. Точно так, как я люблю. Цвета, бренды – все в изобилии, развешанные по моему предпочтению.
Она придирчиво рассматривает содержимое шкафа, ничуть не стесняясь своей наготы. На мгновение мне кажется, что она наденет то платье в котором пришла, но она равнодушно выбирает Кристиан Диор и, отрывая бирку, вскользь бросает ее на пол.
Невыносимо. Словно взяли моё! И вот это чувство – оно ужасное. Неприятно становится до тошноты, потому что не новые вещи жалко, а обидно, что вот так как-то, легко…
В груди больно защемило, и мне вдруг захотелось так сильно расплакаться. Но только не здесь.
И снова молчание. Стыдное. Неприятное.
Прямо передо мной, казалось на расстоянии вытянутой руки, стоит моя сестра-близнец, с которой мы никогда не виделись, и нам нечего сказать друг другу. Но мне кажется, что она и без того знает, о чем я думаю. А еще мне кажется, что она все про меня знает, будто следит за моей жизнью.
– Я не краду его у тебя! – говорит она негромко. Подается вперед и почти шепчет, улыбаясь, словно собирается рассказать мне какую-то страшную тайну, непристойный секрет. – Я. Забираю. Свое!
Отвожу взгляд, пытаюсь подобрать слова, чтобы ответить ей, но их нет… Она права.
* * *
Все честно, мы друг другу не обязаны.
Разворачиваюсь и молча выхожу из гардеробной, а следом, покидаю и хозяйскую спальню, захлопнув за собой дверь.
Я позволяю себе остановиться и отдышаться, лишь будучи подальше от них двоих, в одном из длиннющих, похожих друг на друга коридоров второго этажа. Смотрю перед собой в упор, даже не моргаю, а коленки дрожат предательски, и на то есть причина. Приваливаюсь к стене и сползаю на пол, ощущая щемящую грусть от удушающего одиночества.
От неожиданности вздрагиваю, когда чувствую холодные маленькие детские ладошки на своих щеках.
Света. Совсем не слышала, как она подошла.
– Что ты здесь делаешь? – тоненький, но бодрый голосок младшей сестренки дрожит от беспокойства.
– …
– И куда ты шла?
Не дождавшись моего ответа, слезы брызнули из детских глаз. Такие большие, солёные слезы одна за другой скатываются по щёчкам, дрожащему подбородку и капают на аккуратное новенькое платьице, оставляя потемневшие кружочки, словно крупные горошины.
Эту боль я чувствую, как свою собственную. Боль, переполняющую, наполняющую и выходящую за пределы ее крохотного тела.
Пытаюсь успокоить ее, найти какие-то ободряющие слова, но тщетно…
– Меня никто не любит, – неожиданно тихо произносит она дрожащим голосом, а в глазах нарастают слезы.
– Ну что ты, родная, – обхватываю сестренку руками, а она, обмякнув, утыкается мне в колени. – Разве тебя можно не любить? – беру детское лицо в свои руки и аккуратно вытираю слезы с щёк. – Будь у меня возможность, я бы всегда была рядом с тобой и любила сильно-сильно, – говорю твёрдо и уверено, но глубоко в себе сомневаюсь, что когда-нибудь у меня такая возможность появится.
– Насколько сильно?
– Вот как от земли до самого неба и даже ещё выше!
– Так высоко? – помогает мне маленькими ручками вытереть слезы со своего лица.
– Конечно.
– Тогда, почему ты хочешь уйти? Потому что Марк не любит тебя? – её вопрос бьет ножом в сердце своей точностью.
* * *
Всё, происходящее дальше, словно в дешевом телевизионном сериале, со всеми известными пошлыми штампами и клише: муж, жена, любовница…
В просторной гостиной-столовой, куда меня пригласили на семейный ужин повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь монотонным тиканьем больших старинных напольных часов. Или это секунды стучат по венам?
Так тихо, будто я вот-вот услышу треск этой самой плохой киноленты… И все оборвется.
«Когда тебе кажется, что ты летишь вниз и падаешь на самое дно, будь уверен – снизу тебя ждёт новая, более глубокая, яма.»
Так со мной и случалось. Каждый раз падая и думая, что хуже быть не может, подо мной образовалась дыра, и я летела ещё ниже.
Закрываю глаза. Может, чем крепче зажмуриться, тем быстрее все закончится?
Но я открываю их и обнаруживаю, что всё по-прежнему, все мы на своих местах: четыре человека на противоположных сторонах большого прямоугольного обеденного стола.
Марк и Даша сидят друг против друга тяжело и неподвижно, как мраморные статуи: безучастный, с виду совершенно спокойный Беркутов, все также идеально сложен и потрясающе выглядит в своем стильном «повседневном» костюме «Brioni», и его пока еще законная жена, статная, с великолепной царственной осанкой и гордой посадкой головы; она нисколько не походит на несчастную жертву, преследуемую своим влиятельным мужем.
Неприятно. Но пока мне везет – та никак комментирует мое присутствие. Что еще более неприятно – за спиной своей законной хозяйки под личиной услужливости и готовности, смело заложив руки за спину, словно только сейчас все встало на свои места, замерла безликая экономка – Елена.
Помимо нас троих, за столом, ковыряясь вилкой в тарелке с непривычным для нее модным равиоли, присутствует Света, с которой мы коротко переглядываемся.
Новая перемена блюд, и я позволяю придомовой обслуге забрать у себя тарелку с так и нетронутой едой. Все они, унизительно вежливо пряча глаза, делают вид, будто не замечают, что их хозяин заменил супругу ее точной копией. Что все происходящее их совершенно не интересует, но я-то знаю, что не будь в договоре о приеме на работу дополнительного, но не менее важного пункта о неразглашении, так охотно бы перемыли всем нам косточки, где-нибудь на страницах дешёвой бульварной прессы.
Почему я до сих пор здесь? Зачем?
Сейчас мне кажется, что своим присутствием я просто удовлетворяю чье-то личное любопытство.
Марк. Я снова оборачиваюсь к нему, и разглядываю из-под опущенных ресниц его отстраненный профиль: он сидит, не смотря меня, далёкий, точно так же, как я была далека от него еще вчера, когда не желала замечать все его старания сблизиться, которые я так по-свински игнорировала.
Мне ужасно захотелось все вернуть, все переиграть, исправить. Вернуть на то короткое мгновение, когда казалось, что всё было хорошо. Вернуть все то, что между нами тогда было – наши прикосновения. Вернуть цвет своим эмоциям. Да-да, именно цвет, ведь даже эмоции имеют свой цвет, вкус, запах и, даже звук: от кроваво-красного до нежно-лазурного, от ванильно-сладкого до терпкой горечи… От тихого шелеста до взрывной мощи…
Спящая совесть сейчас периодически поднимает голову, чтобы спросить, что же тебе, неблагодарное существо, могло не хватать в жизни? Привлекательная, неглупая 25-летняя девушка благодарила Бога за то, что имела, но все же ощущала полную потерю контроля над собственной жизнью, продолжая терять уверенность в себе и в завтрашнем дне. Теперь знаю, в какой-то их этих моментов самобичевания я и упустила что-то важное…
– Все свободны, – неожиданно первым прерывает молчание Марк, обращаясь к Елене. – Свободны! – повторяет нервно и следит за тем, как Света неуклюже сползает вниз со своего стула и выходит, а остальная прислуга покидает комнату. – А ты, останься, – обращается ко мне.
Смотрит на Дашу и добавляет:
– Ты тоже.
На его губах играет опасно-хищная улыбка, и он «ласково» спрашивает:
– Что ты задумала?
Я вздрагиваю и снова оборачиваюсь к нему, чтобы убедиться, что он обращается не ко мне, а он продолжает:
– Года не прошло, как ты бежала от меня, как от смерти, а сейчас заявилась в мой дом, как ни в чем не бывало.
– Ты не слишком любезен. – Даша отвечает дерзко и откидывается на спинку стула так, что нескромный вырез на ее платье теперь обнажает грудь сильнее допустимого. – Может, соскучилась по тебе?
– В постели Гордона?
– Одно другому не мешает. Я не понимаю, почему мы вообще говорим сейчас об этом. При ней. Ты тоже нашел мне замену. Ну и как? Копия оказалась не хуже оригинала?
– Даша.
Вот вроде бы и голоса не повысил, а как будто хлестнул наотмашь.
– У меня ничего нет, кроме себя самой. Я вернулась сюда, когда там для меня всё закончилось. Теперь многое иначе. Ты остался самым-самым. Я не идеализирую, я не помешалась, наоборот, сейчас мыслю трезвее, чем когда-либо. Время расставило все по своим местам. Никто не даст тебе того, что могу дать я.
Она смотрит на него, хочет что-то сказать, но, видимо, заметив его взгляд, направленный на меня, начинает злиться сильнее:
– Как это жалко смотрится – когда женщина живет с мужчиной, которого нет рядом.
Вздрагиваю от этих слов, а она снова открывает рот, чтобы добавить еще что-то, и мигом закрывает, когда с противоположной стороны стола от Марка слышится яростное рычание.
Лучше бы их диалог проходил без меня.
Я резко встаю из-за стола, и, вместе с этим, фарфоровая тарелка рядом со мной выскальзывает и летит на пол. Подпрыгнув, насмешливо звякнув, раскалывается на три крупных куска.
Как символично! Мир мой рушится на острые осколки, и теперь я смотрю в свои мечты, как в разбитое зеркало.
В каждом из этих осколков я вижу только искаженное отражение себя. Я – все они одновременно. Множество фрагментов в одной телесной оболочке. Я как разбитое зеркало, которое уже никогда не сможет стать целым, сколько ни собирай, полного отражения не выйдет.
* * *
Когда все разошлись, платиновая блондинка соблазнительно потянулась, затем встала и мягкой кошачьей походкой подошла к огромному панорамному окну. Уже по-хозяйски окинула взглядом весело подмигивающие огни ночной столицы, достала телефон и набрала давно заученный наизусть номер.
– Алло, – на том конце ответили буквально после второго гудка, – Планы немного изменились, – без вступления начала она, – зачем нам половина, когда я могу получить все его состояние!
